Цыганка, от грязи ли черная, то ли от сорта глины, из которого была слеплена её прабабка, сидит у перехода, вытянув ноги, будто желая занять собой как можно больше пространства:
– Помоги на хлебушек, молодой человек!
Через несколько ступенек такая же, только с вечно спящим, завернутым в одеяло ребёнком. У самого подъёма на тротуар – бомжеватый алкаш с сизым от холода лицом, чуть дальше – алкоголичка, лицо её аналогично одутловатое, в фиолетовых пятнах. Несколько шагов – и снова проверка на душевность: мужичок играет на гармошке, скверно, не попадая в диезы, «Лунную сонату», изображает музыканта, – и та же пьянь, только с благородным отливом: «Я жиж зарабатываю, а не просто стою тут». Этому можно и подать за умный вид. Не послушать, так хоть посмотреть. Пошаря в карманах, нашёл червонец и отдал свою десятину, усмехнувшись по-фарисейски, – душа и у меня есть, что ни говори.
Каждый будний день прохожу это испытание на милосердие: офис находится в квартале от перехода, а автостоянки у дверей работы не предусмотрено. Со временем научился не замечать и про себя окрестил попрошаек коллегами: и им, и мне постоянно нужны деньги, точнее, деньги заставляют каждый день думать о том, как обмануть, заставить подать, я заговорился, отдать свои кровные. Они дурят прохожих, я – покупателей. Мой принцип воркинга – не покрутишься – не заработаешь, поэтому давать за красивые глаза не мой принцип. Либо ты играешь на скрипке, дерёшь горло, пытаясь осилить горловое пение, либо сидишь голодным. Кто не работает, тот не ест.
В преддверии праздников страждущих у бизнес паперти стало больше в разы. Теперь уже их не очередь, а инсталляция в духе ВНДХ: одна рожа краше другой, – и все охочи до сосудов с зелием успокоительным, не говоря уже о закуске. Сжав зубы, прохожу мимо паразитов общества. Кто-то из доброхотов-прохожих подаёт, я усмехаюсь, мысленно покручивая пальцем у виска. Через неделю – Новый год, и терпеть эти живые полусиние «бонусы» осталось недолго. Кто-то из коллег, выслушав моё раздражение, посоветовал изменить маршрут и отдохнуть от ежедневного многоголосого «подай на хлебушек», на том и договорился со своей совестью: лучше лишние двадцать метров на гололёде, чем испытание на никому не нужное милосердие.
Вечером заглянул Митяй, за солью и спичками, враз кончились, а я в доме самый добрый. Привыкнув к митяевским будто бы случайным неслучайностям, выделил необходимое.
– Получку завтра шеф обещался дать. Я те верну.
– Можешь не возвращать. Я неделю на попрошайках экономил, – усмехнулся я, разглядывая подозрительно помятого соседа, – мне всё равно, кому десятину платить. Дома-то есть что посолить?
– Есть, – Митяй как-то устало плюхнулся на стул в прихожке, хотя я вроде как и не предлагал, потёр грудь, – рыбу принесли, поставил ушицу вариться, а соль… вот… и закончилась. Не мандаринами же солить…
– Ясно. Бомжи твои тебя витаминами балуют… Работнички…
– А всё же люди, – Митяй, крякнув, встал, – ладно, пошёл я, – посмотрел на меня выразительно, – всяк зарабатывает, как может.
– Не стыдно от имени Будды Гаутамы мне здоровье прописывать? – скрестив руки, я наблюдал за медленно обувающимся Митяем.
– Не понял…
– Каждый раз мне твои социопаразиты говорят «дай Бог тебе здоровья».
– А, – Митяй задумался на секунды три, поднял на меня подёрнутые неким рассеяньем духа глаза, – и часто тебе другие, правильные, желают здоровья?
–…
– То-то же… Слово доброе без разницы, кем сказано. Перед лицом Его, – Митяй поднял палец к небу и снова потёр грудь, – для того они и созданы, чтобы такие, как ты, милосердие своё проявлял, да здоровья тебе желал. Твои коллеги, поди, и не разгонятся на такую щедрость…
– Так пропиваете же всё, – я покачал головой: спорить с Митяем бесполезно.
– А ты не считай наших денег. Мы твоих не считаем. Может, у них, без вот этого всего, – Митяй махнул рукой на стены, – одна радость: выпить и закусить. Не дано им, стал быть, ничего… Государство у тебя больше выпрашивает, а здоровья желает? Ага, желает… Ну, я пошёл… С Сочельником тебя, чуть не забыл, – достал из кармана мандарин и протянул.
– Католический же, – я поблагодарил кивком.
– Какая разница?
– Иди… Дерьмово выглядишь. Не пей хоть сегодня, – я закрыл за соседом дверь, постоял в прихожей, раздумывая, бриться сейчас или утром.
Ночью, сквозь сон, я слышал приближающееся завывание сирены: кому-то в нашем доме стало плохо. А утром, закрывая за собой подъездную дверь, узнал: увезли Митяя. На скамейке, с утра пораньше, бомжи, которых я частенько видел поднимающихся к моему соседу, распивали за упокой. Стремительно вернувшейся митяевской жене хватило часа, чтобы устроить квартирный катарсис. Вместе со стеклотарой на улицу отправились и бомжи, вызвавшие благодетелю реанимацию.
Вот и всё, отфилософствовался; человек был, в сущности, из тех самых, социопаразитов, цинично рассуждал я целый день, однако, пообещав себе вечером последовать примеру бомжей, оставшихся без еженедельной холявной ванны. Социопаразит, объявивший партизанскую войну государству, выбрасывающему на улицы ненужную человекотару.
– Помоги на хлебушек, молодой человек! – услышав знакомый припев к моим вечерним будням, я опомнился: весь день митяевская кончина не выходила из моей головы.
Выгреб из кармана мелочь и раздал всем попрошайкам, провожаемый одобрительными взглядами и пожеланиями вечного благоденствия.
«Не мне здоровья, ему – царствия небесного», – переадресовывал я мысленно благодарности, став вдруг суеверным.
– За кого молиться, сынок? – спросила алкоголичка с синими пятнами, с любопытством наблюдавшая мои поиски очередной мелкой купюры.
Мельче ста не было.
– За Митяя… Дмитрия… – устыдившись неловкости, пробормотал я.
Женщина подняла брошенную в коробку у ног купюру, перекрестилась криво:
– Дай бог тебе здоровья, Дмитрий, – и даже как будто в смирении подняла глаза к небу.
Я пришёл в себя. Кого я послушался? Этот Диоген с бутылкой и после смерти морочит мне голову, – и решительно выбросил из головы всю эту благотворительную философию. Всё, что я мог сделать напоследок для самого лучшего собутыльника в доме, – помочь с похоронами.
Жены вечером дома не было. Открывший дверь двенадцатилетний отрок сообщил, что местонахождение матери – в больнице, и будет когда она – не известно. Я попросил передать страницу, тут же вырванную из блокнота и с накарябанным номером телефона, предупредив, что в восемь утра уеду на работу. Мне позвонили поздно вечером, когда я уже и не ждал, заключил, что малец забыл про просьбу.
– Спасибо за беспокойство, Мишаня, – первое что сказала, поздоровавшись жена Митяя, – этих алкоголиков ничего не берёт.
– Что? – я решил, что ослышался спросонок, – живой?
– Чуть не помер со своей водкой, думали, уже всё. В коме несколько часов, врачи сказали, что клиническая смерть была,.. Хотели уже аппарат отключать, как очнулся, в семь вечера, – зачем-то озвучила время, помолчала, с тоской добавив, – может, хоть сейчас пить бросит…
– Будем надеяться, – брякнул я первую пришедшую на язык нейтральность. Действительно, живучий народ, эти социопаразиты.
Но я был рад, заочно обложив находящегося в реанимации Митяя неприличными пожеланиями, отправился с лёгким сердцем спать.
Может, он и был прав. «Одна радость – выпить и закусить…» Мда уж…
Jan., 2013