- Расслабься, детка! Все нормально! Это жизнь… - он резко и грубо вошел в неё сзади, накрыл тучным телом, вдавил лицо в подушку. Икуся чуть не задохнулась от обиды и боли. Она страшно зарычала, пытаясь высвободиться и повернуться. Но огромные руки почти без усилия остановили движение тонкого корпуса. Хрустнуло в плече, и девушка больше не сопротивлялась.
Позже на кухне он долго говорил о том, что нужно меняться, избавляться от предрассудков. О том, что жизнь – суровая вещь и если не ты, так тебя обязательно кто-нибудь…
Поднял кружку с пивом и опрокинул её в себя, обнажая под пенистой прозрачностью стенок звенящую пустоту.
Икуся не слышала его, точнее не слушала, она внимала этой звенящей пустоте и чувствовала, как по ложбинке между лопаток медленно стекает холодная, липкая ненависть, как фонит в теле приглушенной тянущей болью.
В окно смотрит полная луна. Подрагивает сквозь рваные очертания туч и сыплет вниз мутные осколки света, уродливо преломляющие взгляды и слова. Она смеется над ними. Сейчас и всегда смеется.
Икуся знает, что в полнолуние Дена тянет на грубый и болезненный секс. Но всегда пугается как в первый раз, когда он смял её и остался, одним проникновением навсегда обозначив свою территорию.
Много раз в порыве отчаянной самостоятельности она пыталась изменить расстановку сил. Ускользала от него в городские огни, растворялась в сквозящей темноте подворотен. Но сколько бы ни сливалась с серостью стен и лиц, он всегда находил и возвращал на место. Место, которое определил для неё, и которое она должна была помнить и знать, что бы ни случилось.
Жизнь его, когда-то похожая на выстроенный вскладчину постоялый двор, разностильно оформленный и уродливо ассиметричный, выровнялась с годами. Приобрела стабильность и материальную определенность. Он долго жил один, тщательно контролируя все аспекты и не допуская нежелательных отклонений. И все же годам к сорока почувствовал тягу к домашнему очагу. Решил завести семью. Постоянный дом с постоянной женщиной, с детьми, в конце концов. К рассмотрению принимались молодые, покладистые и, разумеется, ебабельные. Желательно, без предрассудков.
Сам детдомовский, он подсознательно искал такую же. Нашел. В забегаловке рядом со скоростной транзитной трассой, куда выпускницы ближайшего интерната поставлялись как официантки. Сразу заметил её, еще не обстрелянную заплечную проститутку, девочку с мраморной бархатной кожей и странными глазами.
Просчитал сразу: тут в первый раз, ничего еще не умеет, но хочет научиться. Наставник сидел тут же за столиком в углу, отсвечивая характерным кавказским фейсом.
Сторговался с ним быстро и дешево: Икуся даже внешне не дотягивала. Она точно была не от мира сего. Задумчивая, тонкая, странная. К тому же беременная.
Ему бы не связываться. Но что-то неуловимо-неумолимое вошло в Дена, когда он увидел её. «Вот эта!» - решил и взял, вбивая клин между всеми альтернативными вариантами.
Взял сразу в жены, приодел, приголубил, приручил. Насильно решил вопрос с беременностью.
- Я не буду делать аборт! – заявила она Дену перед свадьбой и сверкнула глазами, полная решимости стоять насмерть за этого ребенка. Как очутилась в больничной палате, без сознания, болезненно пустой, не помнит. Он украл у неё сына.
- Мужик должен быть свиреп, вонюч и стояч! – говаривал он, проводя с женой курс молодого бойца, случавшийся обычно после секса за кружечкой пива. Воспитательная часть беседы порой бывала ему настолько в кайф, что он размягчался и приходовал жену еще раз, но традиционным способом, пытаясь продолжить род, который отчего-то продолжаться не желал.
Ден не был для неё ни светом в окошке, ни путеводной звездой. В строгом смысле, он даже не был ей мужем. Неряшливый, грубый, неверный, прожорливый, он был безнадежно чужим. Но чувствовал драйв безраздельного обладания ею. И власть эта была безмерна и дурманила его, как шмаль в далекой безотцовщине детства.
***
В палате интенсивной терапии было душно и смардно. Запах гниющего тела ничем не перебивался. Медики собирали консилиумы, шептались о чем-то, разводили руками, не в силах справиться с процессом, который необъяснимым образом пожирал пациента изнутри. Все его анализы были в пределах нормы.
Ден лежал под капельницами, сутки напролет гонявшими по его венам очистительные растворы, но улучшения не наблюдалось. Да и не должно было наблюдаться.
Редкий прозрачный паразит, завезенный Гришей из Африки, был совершенно не виден в жидкости. И благополучно проследовал в ту памятную ночь вместе с пивом прямо в желудок жертвы. Ден заглотил и не подавился.
Через пару недель и началось. Головные боли, ухудшение общего самочувствия, апатия, отсутствие аппетита. Компенсировать странное недомогание он старался сексом. Как с цепи сорвался, долбил и долбил. Привычное отвращение к совокуплению трансформировалось у Икуси в агрессию, которую она уже не скрывала. Она огрызалась, швыряла вещи, не шла на зов и с удовольствием ощущала свободу, отбиваясь от Деновых рук. А у него больше не было ни сил, ни желания контролировать её и добиваться беспрекословного подчинения. Страшный внутренний процесс стремительно развивался.
Дену становилось все хуже, он теперь с трудом шевелился. На пятые сутки безрезультатной борьбы за жизнь, врачи порекомендовали забрать больного умирать дома. Икуся обернулась к окну, чтоб не выдать себя. Она была совершенно счастлива.
- Крепитесь, будем надеяться на лучшее, - Григорий Иванович, лечащий врач Дена, подошел сзади и обняла её за плечи. Больной испуганно заметался глазами по палате, пытался что-то сказать. Голосовые связки больше его не слушались. Где-то он уже видел этого врача… Кажется, на интернатских фотографиях жены…
Икуся с трудом гасила ликующую улыбку. Практически бездыханное тело мужа попадало в полное её распоряжение. Это были неповторимые ощущения. Смешанное чувство ужаса, восторга и отмщения разрывало её изнутри. Ей казалось, что он – это её выживший после аборта сын, и она чувствовала себя матерью, сильной и всемогущей, способной выходить и вырастить его, спасти от страшной болезни.
Теперь она катила в коляске похудевшего, покрытого серыми пятнами мужа и на её румяном лице сияла победная улыбка роженицы, выходящей с младенцем из того самого роддома, где ей под общим наркозом сделали насильственную чистку.
Из кухни несло восхитительной жареной свининой. Ден почти не двигался, шея его раздулась от растущей на глазах огромной опухоли, мешавшей говорить и дышать. Он только хрипел и безумными глазами следил за Икусей, которая весело щебетала о чем-то, стараясь на смотреть на него и не вслушиваться в мерзкие скрипящие звуки, вылетавшие из его груди.
Она поставила на стул рядом с ним великолепно прожаренные огромные куски мяса, ловко отрезала от аппетитно благоухающей мякоти и, наколов на вилку, протянула к его губам.
- Смотри, дорогой, я приготовила, как ты любишь. Попробуй, тебе нужно поесть.
Ден замотал головой и замычал что-то, из глаз его брызнули слезы. Но она будто не заметила и, больно уколов вилкой, сунула кусок прямо ему в рот. Он зашевелил губами, выталкивая мясо, отплевываясь.
- Ну, что ты. Не надо капризничать, что за предрассудки, - она настойчиво совала вилку сквозь стиснутые зубы и улыбалась ослепительно зловещей улыбкой.
- Ешь, милый, ешь, - Икуся, наконец, изловчилась и втолкнула мясо внутрь. Вялый язык Дена больше не в силах был справиться с её настойчивостью. От уголка его рта потекла желтоватая струйка жира.
Это вдохновило Икусю, она отрезала еще пару кусков, и, продолжая улыбаться, стала заталкивать их в рот мужа, потом уже не отрезала, а просто утрамбовывала целыми шматами, пока он не захрипел, и голова его не надулась, становясь синюшно-бордовой от напряжения. Икуся приостановила кормление и предусмотрительно отошла от кровати. Муж еще пару секунду дулся, закатив глаза и подрагивая всем телом. И, наконец, лопнул как наполненный водой воздушный шар! Изо рта на грудь вместе с жиром и мясом потекло отвратительное шевелящееся месиво.
Икуся равнодушно скользнула по нему взглядом и вздохнула.
- Не хочешь, не надо, - спокойно сказала она и вышла из комнаты.