От автора
1....Никак не мог подобрать для данного "произведения" стиль из ниже предложенных ресурсом. Назвал "романом". Не знаю - почему.... Не обессудьте. Хотя, по-моему это некая фацеция на вполне жуткую историческую тему. Тему, отлично и ранее раскрытую,кстати, куда как более талантливыми авторами, нежели Ваш покорный слуга. Тем не менее...
2.Выражаю огромную благодарность Татьяне Скидан за терпение и доброту.
Места у нас Ягодные (Егодные)
На башнях Кремля
Загораются звезды
Гуляет по площади
Русский народ
А между людьми
Незаметно и просто
Какой-нибудь «сталин»
Неспешно идет
Песня о Сталине. Музыки нету.
Слова не народные.
Часть 1. «Первомай»
Праздник первомая
Шаткая походка
Страшная натуга
Хриплое – Ура
Портвишок «13»
Ледяная водка
Тошнота и рвота
С ночи до утра…
Май 1936 года. Праздничная демонстрация на Красной площади. Флаги. Шары. Банты. Транспаранты. Радостные лица. Духовой оркестр.
Лучший друг физкультурников – товарищ Сталин обозревает быдло с трибуны. Его серые, наполовину вылезшие усы, гнусно висящие где-то под носом, слабо подергиваются в такт бодрящему маршу. Неподалеку от Вождя, глупо улыбаясь биллиардным лицом, Никита Хрущев, первый секретарь МК и МГК ВКП(б).
Мимо мавзолея, в котором лежит некто Ульянов, уже, слава богу, умерший, вприпрыжку, подгоняемый «пастухами» с красными повязками, течет нескончаемый поток разноцветного, но в основном серого и пьяного люда.
Вот, вторым от крайнего, с большим красным флагом вышагивает бровастый молодой человек. Это никто иной, как тридцатилетний директор техникума из города Днепродзержинска – Леонид Брежнев. Его лицо горит от водки и возбуждения. Мечущимся взглядом он цепко ощупывает трибуну. Крепок ли гранит?... Достоит ли?... Вроде ничего. И Леонид, удовлетворенно хмыкнув, шествует дальше, унося свой самый большой в колонне красный флаг.
…А вот длинный, нескладный комсомольский работник – Юрик Андропов. Ему уже 22… Он широко улыбается, так как не знает, что позади у него самое счастливое время, а впереди только грязь, грязь и грязь.
Невдалеке маячит белесая голова Кости Черненко, которому стукнуло 25… Он важен. Он занимает ответственный комсомольский пост. Что это за пост – история умалчивает. Умолчал об этом и сам Костя.
С шариком, у папы на плечах, весело улыбаясь, возвышается над колонной маленький Миша. Его лицо светится от удовольствия. Взгляд Миши на какое-то мгновение встречается со взглядом Вождя. Иосиф Виссарионович резко вздрагивает, а Миша Горбачев морщится и внезапно громко плачет, словно его кто-то внезапно окатил с ног до головы грязной и холодной водой.
В колонне представителей Урала, мимо трибуны марширует, держась за руку мамы, другой мальчик. Это пятилетний Боря Ельцин. Поглядев на трибуну, Боря меняется в лице и дергает мамину руку. – Мама. Пойдем скорее. Мне не нравятся эти дядьки, - громко говорит он наклонившейся матери. Та, испуганно отшатнувшись, оглядывается…
Иосиф Виссарионович в этот вечер долго не мог успокоиться. Всем своим животным существом он чувствовал, что на сегодняшней демонстрации произошло что-то очень важное. И это важное прошло мимо его сознания и рук. Это ощущение несказанно бесило Вождя. Так и не определи источник своего беспокойства, Сталин вызвал к себе Генриха и долго чего-то плёл про усиливающуюся классовую борьбу, про происки врагов. Требовал повысить, усилить, ужесточить… Ягода ушел, а Вождь никак не мог успокоиться. Что же это было?...
Это была История.
«Агроном»
Широко и привольно раскинулись поля Шардонемского колхоза «Имени Генриха Ягоды». Когда-то здесь буйно зеленел болотный мох, но благодаря стараниям местных земледельцев, вся эта гигантская площадь была мелиорирована. По полям, словно стадо коров, расползлись мощные двадцатисильные трактора местной МТС. Их глухое рокотание часто перекрывала нецензурная, но веселая брань трактористов. Шел весенний сев.
«Первым в поле вышел трактор знатного механизатора Попова, - писала колхозная многотиражка «За Сталина», - вслед за трактором вышел и сам механизатор…»
Агроном колхоза «Имени Генриха Ягоды» - Александр Валентинович Шувалов соколиным взглядом из-под выцветших бровей окидывал угодья. Не беда, что зерна отборной, семенной пшеницы падали в мерзлое болото. Главное было то, что посевная пройдет в указанные сверху сроки.
Александр зябко передернул крепкими, костлявыми плечами. Его лицо, покрытое в нескольких местах волосяным покровом, поморщилось от налетевшего порыва холодного ветра. Ловко закинув ногу, Шувалов рухнул в тарантас. – Эгей. – Закричал он и взмахнул кнутом. Колхозный мерин Григорий, названный так в честь комбрига Котовского, нехотя тронулся с места. Телега мерно заскрипела.
Едучи вдоль поля, Александр закурил папироску «Севера». Клубы едкого дыма окутали мерина. Тот недовольно фыркнул и судорожно дернулся, пытаясь уйти от наполненного никотином облака табачного дыма. Григорий очень боялся смерти.
Глядя на проплывающие мимо облака, Шувалов сделал попытку задуматься. Завтра он собирался праздновать свой день рождения. Уже было закуплено два ящика водки, приглашены председатель и добрая половина многочисленного правления колхоза, а также начальник местной милиции, ну и кое-кто из родственников. Сегодня имениннику предстояло позаботиться о закуске, а именно, резать для оной корову Чемберлена.
Неслышно, за думами, мерин подвез агронома к дому. Этот дом раньше принадлежал кулаку Варзумову, но после раскулачивания дом был передан колхозу, а кулак Варзумов со всем своим семейством был передан конвою, который и укатил его туда, откуда домой еще никто не возвратился.
Шувалов нехотя слез с телеги и, отряхнув клочья прелого сена, прилипшего к модному «пенжаку» с карманами, вошел в дом. У стола крутилась бабка Агафониха, дожившая уже до таких лет, когда нормальные люди забывают свой год рождения. Агафониха, видать уже успела с устатку «хватануть» и поэтому относительно резво металась по комнате, звонко поскрипывая ревматическими суставами.
- Испей, касатик. – Проговорила она, поднося к носу Александра полный стакан водки. Шувалов, интеллигентно оттопырив мизинец, с громким хлюпаньем опорожнил посудину и со смаком захрустел соленым огурцом, протянутым ему той же хлебосольной рукой Агафонихи.
- Ты мне, бабка, больше не подноси, - сказал он, ловко метнув огрызок огурца в форточку, - мне еще Чемберлена резать…
-Эт, ничаво, - прошамкала бабка, - от водки рука еще крепче будет, канешна. – С этими словами она скрылась на кухне.
Скинув пиджак, Александр направился прямиком в хлев. Еще со вчерашнего дня здесь всё было приготовлено к забою жертвы. На лавке, у входа лежали два острых топора, кувалда и несколько длинных ножей страшного вида. От выпитой на голодный желудок водки голова несколько кружилась, но агроном, тем не менее, ловко уцепил кувалду и мрачно подошел с ней к корове.
Корова, которую какой-то «козел» назвал Чемберленом была уже совершенно старым, замызганным существом. Даже при самом тщательном её обследовании нельзя было найти ни одного места, на котором оставался бы более или менее съедобный кусок мяса. Чемберлен давно уже предчувствовала свою незавидную участь и поэтому тоскливо переминалась с ноги на ногу, если так можно было назвать четыре её костлявые конечности.
Зажмурившись, Александр размахнулся кувалдой и опустил её с бешеной силой, метя в лоб животному. Раздался треск…, и одна из перегородок хлева была сокрушена. Корова явно оттягивала неприятный момент. Более того, подняв унавоженный хвост, Чемберлен ринулась к выходу, сбив с ног так и не успевшего открыть глаза Александра.
- Держи скотину! – заревел тот и, не выпуская из рук кувалды, бросился следом. Увидев озверевшего агронома, корова с визгом заметалась по двору. Пытаясь настигнуть несчастное животное, агроном бросился наперерез. Еще одним могучим ударом кувалды он уложил соседского кобеля, с лаем и некстати подвернувшегося под руку. Запнувшись о тело своей внезапной и незапланированной жертвы, Шувалов носом взбороздил двор. Когда он поднялся на ноги, то его лицо приводило в трепет. На шум выскочила Агафониха. Увидев своего постояльца, она всплеснула руками и, промолвив – Ну чисто, коррида, - уселась на ступеньки крыльца, с интересом наблюдая за действом.
Корова Чемберлен, казалось, не знала усталости. Ловкими зигзагами, похожими на маневры морского судна, уходящего от подводной лодки, она раз за разом уворачивалась от кувалды, а один раз даже успела поддеть рогом своего преследователя. Неизвестно сколько бы еще продолжался этот, так называемый забой, если бы животное, само по себе не рухнуло бы посреди двора, видимо исчерпав до последнего свой жизненный ресурс. Видимо старое сердце не выдержало этой бешеной нагрузки после нескольких лет относительно спокойной жизни.
С победным ревом Шувалов кинулся к жертве и обессилено свалился на её тело.
- У, гадина, - процедил он сквозь крупные, желтые зубы, оттирая рукавом едкий пот, текший в глаза. Несколько односельчан Александра, наблюдавших это живописное зрелище, зааплодировали.
На следующий день Александр Валентинович проснулся с болью во всем теле, но с сознанием выполненного долга. Корова была уничтожена, в смысле – забита, оставалось её только съесть. Не успел он подняться с постели, как в горнице затопали чьи-то сапоги.
-Александр Валентиныч, а Александр Валентиныч, - позвал его голос Агафонихи, - Вас тут товарищи из органов спрашивают.
- Сейчас, сейчас, - забормотал Шувалов, обливаясь холодным потом и не попадая ногой в штанину. Он начал судорожно перебирать в памяти все свои грехи. Моментально вспомнились два мешка ржи, которые он прошлой осенью загнал на базаре какому-то мужику, и колхозная косилка, купленная втридорога у соседнего колхоза… Бледный, как сама смерть, агроном вышел в горницу. За столом сидели два товарища.
- Это Вы будете гражданин Шувалов? – Спросил один из них, мрачно поблескивая круглыми, в роговой оправе очками.
- Да, да. Это я гражданин…, - торопливо ответил Шувалов, бессильно садясь на стул.
- По многочисленным сигналам трудящихся, в Вашем дворе был произведен забой коровы по кличке Чемберлен, - сказал другой гость в кожаной куртке.
- Так какой же забой, товарищи? Она, корова эта сама, почитай, померла от старости, - попробовал возмутиться Шувалов, - я к ней даже и не прикоснулся, а она – р-раз, и сдохла. Она, вообще, ненормальная, то есть психически неуравновешенная была… бешеная, одним словом.
- Но Вы, гражданин Шувалов, подтверждаете её смерть? – опять спросили роговые очки.
- А кто это отрицает? Хотел бы я поглядеть.… Да, я бы его ух-х-х… чтоб не отрицал… - начал было Шувалов, но его перебили.
- По постановлению о налоге на забой скотов Вы обязаны сдать 100 кг мяса, шкуру, кости, рога и копыта тоже, - отчеканили очки, пытливо глядя на взволнованного агронома.
- Так эта… - Шувалов почесал в затылке, - вся-то корова на 100 кг и будет. А то может и меньше…
- Это не важно. 100 кг Вы обязаны сдать, если произошел забой вышеназванного скота, - товарищ из органов поправил очки, - это постановление подписано товарищем Ягодой. При упоминании этой фамилии, товарищи из органов торжественно встали, а Шувалов, закатив глаза, рухнул на пол. Но от крепкого удара о половицы, пришел в себя тут же…
- Я ведь не против, я ведь что…, - забормотал он, лежа на полу, - я ведь всегда «за». Да и кто против? Да я ему…, да мне хоть хвост один оставьте – я и доволен буду.
- Хвост, по этому постановлению, тоже изымается, - заученно сказали очки.
- Да, - вскочил Шувалов, - это очень мудро, невыразимо замечательно, товарищи! Ведь самое главное в корове – хвост, конечно. Без хвоста никак нельзя. Это очень тонко заметил товарищ Ягода про хвост этот… - Глаза Шувалова внезапно округлились и стали вылезать из орбит. Нет!, - дико завопил он, - Нет! Товарищ Ягода не прохвост! Это он про хвост, а сам он совсем не прохвост!! – выпалив эту несуразицу, Шувалов вывалил язык, про который его мама говорила, что он его до добра не доведет…
Тем временем опомнились и товарищи из органов.
- Кто прохвост?! – Заревела кожаная куртка.
- Товарищ Ягода – прохвост?!! – Возопили роговые очки.
- Нет, нет, нет, - визгливо-пулеметно выдал Шувалов, - Вы меня не так поняли. Я говорил, что товарищ Ягода про хвост обязательно должен был сказать. Ведь в корове этот самый прохвост торчит и всем его видать. Разве может быть товарищ Ягода…, то есть товарищ корова без этого? – тут у Александра окончательно сдали нервы, - А-а-а-а!! – Долго заорал он. Гибель надвигалась неотвратимо, так же как надвигались на него и товарищи из органов.
- Мы все были свидетелями тому, что Вы, гражданин Шувалов, назвали нашего, всеми, кроме Вас, любимого, народного комиссара товарища Ягоду гнусным словом ПРОХВОСТ!! – Патетически орал очкарик, поддерживаемый тупым ревом кожаной куртки. К ним незамедлительно присоединился визгливый фальцет Агафонихи, - Дайте я ему – ироду глаза выцарапаю! Да я за товарища Ягоду кому хош глаза выцарапаю!! Хоть себе! – Бабка, уловив суть момента, явно прогибалась, выдавая себя за активистку, хотя тайком гнала самогон из колхозного зерна и всё такое… Агафониха стала царапать свои щеки и дико визжать.
- Кто прохвост?! А-а?? В тюрьму негодяя!! – Орали представители органов, борясь за выполнение плана по врагам народа.
- Так это он, выходит, враг народа будет?! – Ужаснулась бабка, - а я его змея этого подколодного у себя тут пригрела?! Нету мне теперя никакой пощады!
Шувалов только оторопело поводил глазами, вылезшими из орбит настолько, что носи он очки, те неминуемо бы были сброшены с носа глазными яблоками. Он уже ни слова не мог сказать, и с его помертвелых губ слетало только одно, - Про хвост, а не прохвост. Поймите, про хвост! – Но его уже никто не слушал. Очкастый тыкал агроному в нос неизвестно откуда появившимся револьвером и кричал, - В тюрьму, в Сибирь! Расстрелять мерзавца!! – Кожаная куртка трясла Шувалова за грудки и повторяла, - Ягода-прохвост?! Ягода-прохвост?!
В общем, через некоторое время агроном был направлен в город под усиленным конвоем с сопроводительным письмом, в котором он разоблачался как злостный укрыватель налогов и озверевший враг народа. Конвой всю дорогу не спускал глаз с Шувалова и держал руки поближе к оружию. Шувалова также сопровождали и товарищи из органов, поочередно, брызгая слюной, рассказывающие друг другу о том, что товарища Ягоду – всеми любимого и уважаемого народного комиссара, арестованный посмел неоднократно оскорбить в присутствии представителей власти.
«Уголовная жизнь»
Вовка Болдин, в меру измятый рецидивист, по кличке «Забулдон», вот уже полчаса как вышел из лагеря, конечно же, не пионерского… Ярко светило весеннее солнышко. Пели какие-то незаметные птички. В общем, царило именно то по-весеннему хорошее утро, от которого у каждого человека, будь он даже рецидивист или коммунист, поднимается настроение, а по научному – положительные эмоции. Именно такие положительные эмоции и овладели Забулдоном.
После суровой лагерной жизни он с удовольствием вдыхал аромат свободы, который кружил голову как кружка хорошего жигулевского пива, в меру разведенного теткой из пивного ларька. Бритую голову приятно обдувал ветерок, он же приятно шевелил уши Забулдона. Давно забытое чувство блаженства переполняло естество Вовки. Ему страшно захотелось сделать что-нибудь приятное и хорошее.
Болдин подошел к какому-то карапузу, сидевшему в песочнице, и погладил вихрастую мальчишескую шевелюру. – Балдеешь, падла? – Задушевно спросил он пацана. Мальчуган, лет двух от роду, конечно же, не понял, что его спросил этот обритый наголо дядька, но почувствовав задушевность интонации, открыто улыбнулся всеми своими только что прорезавшимися зубами.
От этой детской, по солнечному ясной улыбки, впервые увиденной Забулдоном за 10 лет лагерной жизни, у него что-то зашевелилось в груди и от этого шевеления он прерывисто перевел дыхание. Ему вдруг изо всех сил захотелось, чтобы так в его жизни всегда и продолжалось. Чтобы всегда от его поступков люди улыбались именно такой, открытой и ясной улыбкой.
Невдалеке от Вовки убогая старушенция, повязанная в серый платок, тащила два огромных чемодана.
- Бабуля, а бабуля! – Подскочил Забулдон к остановившейся бабке, - давай, мать, чемоданчики и указывай куда канать. Я подсоблю донести. –
- Ну, вот ишшо, - злобно прошамкала бабка, - катись отсель подале, варнак ты эдакий. – Злобная старуха еще крепче вцепилась в ручки чемоданов. При этом старая ведьма ударила в Болдина таким взглядом, что он сразу понял, что она про него думает. Улыбка, всё еще державшаяся на лице Забулдона, погасла…
- У-у, гнидищщща, - превратился он обратно в рецидивиста и ловко, с оттягом, лягнул старуху, которая с противными криками понеслась по улице, волоча за собой свои чемоданы.
Мир померк в Вовкиных глазах. Он ощутил позорно выбритый затылок, нелепо торчащие уши и засаленный ватник. Забулдон по блатному ссутулился и направился прямиком к винному магазину, привлекательно сверкающему свежевымытыми витринами.
- Мне 10 водяры, - угрюмо бросил он продавцу, живот которого явно стремился прорвать грязный халат.
- Гражданин, - брезгливо посмотрел тот на вошедшего, - Водки до 15 часов не даем. – Сказав это, продавец отвернулся от Забулдона.
- Я те сказал?! Мне десять водяры! – Заорал Болдин и треснул кулаком по прилавку.
- Уйдите, гражданин. Не выводите меня из душевного равновесия, - не оборачиваясь буркнул продавец.
Если бы он обматюгал Вовку, назвал бы козлом драным или даже кинул бы гирей в него и пусть даже, попал бы,… Забулдон развернулся бы и ушел, но этот «гражданин» вывел Вовку из себя. Он вцепился в воротник продавца, и, упершись ногой в прилавок, потащил к себе. Продавец захрипел, а Вовка, срывающимся от натуги и бешенства голосом заорал ему прямо в ухо, - Да я тебе глаз сейчас на жопу натяну! Я таких как ты сотнями резал и буду еще резать! Водки давай!! – В этот момент продавцу удалось вывернуться и он, ошалело поводя глазами, присел на пол.
- Постойте, гражданин, не режьте ради бога, - начал умолять он, - а я водки сейчас…- Моментально появилась водка.
Вовка сгреб бутылки и направился к выходу.
- А деньги, гражданин? – Опасливо спросил его продавец, потирая рукой вспотевшую шею.
- Какие еще деньги? – Удивился уже выходивший Забулдон, - радуйся, фраер, что жив остался, - и припустил по улице что есть сил. Снова в лагерь не хотелось.
Ноги Забулдона сами собой несли его к старому корешу Генке по кличке «Опока». Кликуху эту тот заработал уже давно, когда еще работал на заводе, который Генка предпочитал не вспоминать. В последние лет 10-20 Опока промышлял мелкими краженками и такими же мелкими аферами.
Домик, где проживал Опока, стоял на отшибе. Пройдя сквозь знакомую скрипучую калитку Забулдон проскочил полутемные, вонючие сени и без стука ввалился в комнату. В нос ему шибанул резкий запах давно не стиранного, проссанного белья. Генка валялся на замызганном матрасе в линючих семейниках и читал «Капитал» Маркса. Причем, книгу он держал вверх ногами. Рядом с ним, на осыпанной окурками тумбочке, стояла полупустая бутылка с водкой. Услышав стук двери, Генка бросил книгу и испуганно вытаращился на вошедшего. Постепенно его взгляд трансформировался из испуганного в удивленный, а уже потом, в радостный.
- Забулдонище! Дружище!! – Бросился он к Вовке. – Сколько лет, сколько зим – запричитал он, обнимая Болдина. Затем, бормоча чего-то под нос, он пошарил за шкафом, достал новую бутылку и две банки черной икры.
- Чем богаты, тем и рады.
Ни слова не произнеся в ответ, Вовка подошел к столу и поставил на него свою затертую котомку. Говорить не хотелось. Да и какие, собственно, разговоры без выпивки…
Уже под утро, совершенно пьяный Забулдон рухнул на пол. В угарном сне его сухие губы покривила слабая улыбка. Ему снился вихрастый мальчуган – единственный человек, увидевший в рецидивисте Болдине что-то хорошее, что в нем еще осталось.
«Агент мирового империализма»
Служащий управления отделочных работ – Валерий Сергеевич Житнухин изнывал на работе. Его безделье начиналось ровно в 9.00 и заканчивалось в 18.00.
Время до обеда, как обычно, уходило на разгадывание свежего кроссворда в местной газетенке «Правда севера», которую Валерий Сергеевич про себя называл не иначе как «Правда серева».
После обеда товарищ Житнухин сидел уже просто так, тупо млея от скуки. Иногда, правда, он смотрел в окно, но чаще пялился на паутину в верхнем углу своего кабинета и на хозяина этой паутины – паука Спиридона. И еще неизвестно было кто больше ждал того момента, когда муха залетит в эту паутину, сам паук Спиридон или Валерий Сергеевич.
Сегодня в город с визитом прибывал товарищ Ягода и Валерий Сергеевич прям-таки мечтал попасть на вокзал, для того, чтобы собственными глазами увидеть того, который одним своим именем приводит в трепет всех врагов народа.
Ровно в 18.00 Житнухин встал со своего стула и, потирая отсиженный зад, двинулся прямиком на вокзал. Он успевал. Благо их учреждение находилось неподалеку. На вокзале скопилось уже изрядное количество разного люда. Толпу сдерживало могучее оцепление местной милиции. Народ томился и бубнил. Милиционеры глухо матюгались.
- Едет, едет… - Внезапно пронеслось по толпе, колыхавшейся багровыми лицами как клюквенный кисель в эмалированной миске. Все заворожено уставились в сторону входного семафора, к которому, пыхтя, подъезжал паровоз-овечка, натужно тащивший несколько вагонов. Раздался крик всеобщего ликования, в небо полетели затертые кепки-ленинки и прочая рвань, до этого находившаяся на головах трудящихся.
Вот состав остановился, и двери второго вагона открылись. Толпа напряженно вглядывалась в темный проем тамбура, не переставая дико вопить. Каждый мечтал первым лицезреть дорогое всей стране лицо. И вот… оно показалось. Народ взревел уже совсем не по-человечески. Вверх полетели оставшиеся на головах соседей головные уборы, цветы и разные другие предметы, которые не жалко было бросить во славу дорогого гостя.
Всё это время Житнухин, отчаянно работая локтями, продвигался поближе к вагону. От избытка чувств, жары и страшной толчеи он вспотел и обмочился, сделавшись скользким, что значительно облегчило его продвижение в этой давке. Валерий Сергеевич, охваченный верноподданническим порывом, не обратил внимания, как кто-то сорвал его шляпу и метнул её вверх, как отлетели пуговицы с его одежды и нижнего белья. Чувство небывалой радости и дикого восторга переполняло его и он продирался вперед с тайной мыслью облобызать ноги у великого и несравненного товарища Ягоды. Вот уже перед ним остался совсем небольшой слой растерзанных страшной давкой людей, а объект восхищения, мелко подрагивая отечным носом, проходил мимо. Страшным напряжением тела и всех фибров души Житнухин рванулся вперед и толпа, поддавшись неожиданному и неудержимому его напору, вдруг расступилась. Валерий Сергеевич, потеряв равновесие, кубарем выкатился на перрон под ноги высокой делегации. Он тут же, с вожделением вцепился в ногу товарища Ягоды и взасос стал её целовать, втягивая внутрь длинные коричневые шнурки обомлевшего народного комиссара.
Валерий Сергеевич не обладал особо мощным телосложением , но тем не менее, ему удалось сбить с ног несколько высокопоставленных товарищей из сопровождения наркома. В первую очередь был сбит с ног и сам полупьяный Ягода.
- Караул!!! – Завизжал четырехкратный орденоносец Боевого Красного Знамени, - охрана!! Мать вашу так!!
Вся охранная гвардия бросилась на помощь наркому. Этим благоприятным моментом тут же и с удовольствием воспользовалась группа перхатых троцкистов. Они бросили свои бомбы, которые с треском взорвались и еще более усилили панику. В связи с этим безобразием, весь сознательный народ бросился с остервенением и матюгами на выручку дорогому товарищу Ягоде. Началось замечательное столпотворение, очень похожее на очередь за пивом в рабочее время. Работники охраны что есть силы тащили Житнухина, а вместе с ним и товарища Ягоду, к зданию вокзала. Наконец начальник караульной роты скомандовал на свой страх и риск. Рота с примкнутыми штыками принялась теснить толпу к выходу, постепенно очищая перрон. Потные, визгливые люди сыпались по лестнице горохом, устилая свой путь своими телами, зубами и грязными обрывками одежды. Через некоторое время площадь у здания вокзала была очищена. Посередине её стояли растерзанные остатки делегации и группа охраны, намертво вцепившаяся в Валерия Сергеевича, а вернее, в его ноги, руки и волосяной покров на голове.
- Пустите меня, - вопил несчастный, изо всех сил отбиваясь от клещей в военной форме.
- Арестовать этого гада! – Орал генеральный комиссар Ягода.
Охрана поволокла Житнухина, до которого постепенно дошло его теперешнее положение. – Ч только хотел поцеловать ногу, - визжал он, но тащившие его были неумолимы. Совсем через небольшой промежуток времени Валерий Сергеевич Житнухин, так сильно любивший Советскую власть и особенно её полномочных представителей, очутился в камере.
В это время нарком медленно приходил в себя. Сидя в кресле, он держал в одной руке стакан с водкой, а другой держался за ногу.
- Нет, вы только поглядите! – Тыкал он в носы окруживших его людей ботинком. На ботинке ясно отпечатались великолепные зубы Валерия Сергеевича. – Этот террорист прокусил мне ногу. Распорядитесь проверить – приказал он начальнику местного управления комиссариата внутренних дел, - не отравлены ли чем-нибудь зубы у этого агента мирового империализма. Вдруг они намазаны цианистым калием?!
«Комбриг Кузнецов»
Андрей Николаевич Кузнецов, член партии с 17-го, командующий 3-й конной бригадой имени Владимира Зуба проводил военные маневры около небольшого дачного местечка неподалеку от столицы. Широко развернув карту дислокации соих войск, он сосредоточенно ковырял указательным пальцем в носу. Перед его славной бригадой стояла нелегкая задача – прорвать фронт синих, которыми командовал его друг Мищенко, известный всей армии синюга.
Для облегчения этой задачи Кузнецову была придана вспомогательная батарея тяжелых орудий, которая должна была нанести удар в заранее указанное место. Имелся, правда, небольшой нюанс. Место, по которому намечалось нанести артудар, по каким-то причинам приходилось точнехонько на дачный поселок. Все данные по маневрам комбриг получил с посыльным из центра. Пакет был завизирован самим Буденным. Поэтому Кузнецов был в понятном для него волнении. Перед этим он связался со своим штабом и решил прозондировать почву по поводу этого дачного поселка. В штабе к аппарату подошел бригадный комиссар Афанасьев. Узнав о том, что комбриг сомневается насчет правильности указания места нанесения артиллерийского удара, указанного в пакете от маршала, комиссар просто бросил трубку, предварительно обозвав комбрига дураком, ослом и другими подобными словами, попутно разъяснив про возможность получения пули в лоб…
И вот теперь Кузнецов протяжно вздыхал. Решение пришло внезапно.
- Угрюмова ко мне, - крикнул он своему ординарцу, протирая мягкой тряпкой очки с дарственной надписью от легендарного В.Зуба. Через минуту в походную палатку влетел взъерошенный и как всегда не совсем трезвый Угрюмов, начальник разведки.
- По Вашему приказанию прибыл, товарищ комбриг, - четко отрапортовал он, чуть не потеряв равновесие при отдаче чести.
- Федор, - обратился к нему Кузнецов, - бери свой эскадрон разведки и срочно очисти дачный поселок от всех его жителей, если они, конечно, там есть. – Федька пулей вылетел из палатки.
Удовлетворенно потирая руки, Кузнецов подошел к сейфу. Открыв его, он достал бутылку коньяка и налил в стакан. Это была единственная слабость комбрига. Еще раз сверкнув круглыми очками на выход, Кузнецов умело осушил посудину и, грубо крякнув, поставил всё на место.
Родился Андрей Николаевич на Волге, в семье рыбака. От семьи уж никого кроме него не осталось. С ранних лет тогда еще Андрюха, а между друзьями и знакомыми – Рюха, связался со шпаной. Играл как и все в карты, дрался, бывало воровал то, что плохо лежит. Но вот однажды, в один из летних дней, загребли всю их «контору» и мелкий, сопливый Рюха оказался в детской тюрьме, где и познакомился с юным большевиком ленинцем Вовкой Зубом. Долго объяснял молодому уголовнику юный ленинец Владимир, как нехорошо воровать и тырить по мелочи. Понял Андрюха, что лучше всего брать чужое сразу и много методом совершения революции. Так и вышел из Рюхи пламенный большевик.
Потом – первая мировая, которую Кузнецов и Зуб прошагали вместе, ловко скрываясь от призыва в армию и живя на партийные деньги. Следуя яркому примеру своего общего кумира – большевика Ульянова, они ни разу за всю свою молодую жизнь не ударили палец о палец, для того, чтобы самим заработать кусок хлеба. В канун революции 17-го Андрюха вступил в партию большевиков, и, не имея вообще никакого образования, воевал в гражданскую в должности командира полка, развешивая белую контру на всех попадающихся на его славном революционном пути столбах, с удовольствием экспроприируя, а попросту, грабя «экспроприаторов» всех мастей. Уже в мирное время дослужился он до комбрига.
Воспоминания Андрея Николаевича прервал телефонный звонок. Он поднял трубку, - Комбриг Кузнецов слушает.
- Андрей Николаевич, к вам в часть приезжает для осмотра и проверки политической бдительности народный комиссар товарищ Ягода, - сообщил ему позвонивший начальник штаба армии Серебряков.
Услышав фамилию прибывающего, Кузнецов невольно вытянулся во фрунт. Положив трубку, он бросился к сейфу. Еще один стакан коньяка освежил голову и привел мысли комбрига в порядок.
- Дежурного по бригаде сюда! Быстро! – Заорал комбриг. В палатку просунул всклокоченную голову дежурный.
- Всё привести в порядок! – Приказал ему Кузнецов, - через полчаса проверю. – В течение этого получаса Андрей Николаевич неспешно выкладывал на стол документы и разные бумаги, создавая рабочий вид. Наконец он справился с этой работой и вышел на воздух. Вокруг него уже царил совершеннейший порядок. Деревья и трава, имевшие несчастье расти на территории размещения бригады, отливали ядовито-зеленым цветом. Примерно до роты бойцов уже заканчивало их покраску. Еще рота ползала на карачках по плацу и вычищала его зубными щетками. Приказ комбрига выполнялся в полном объеме.
Андрей Николаевич еще толком не успел всё проверить, когда увидел, как со стороны леса, в сторону его лагеря вывернула кавалькада черных машин. Вытянувшийся по стойке «смирно» Кузнецов проследил как автомобили подкатили к его палатке и остановились. Из первой машины выскочили несколько человек и наперегонки бросились ко второй. Открылась дверца машины и из нее показался Генеральный комиссар Генрих Ягода. Его испитое лицо было непроницаемо сурово. – Видимо с похмелья, – подумал Кузнецов, ещё более вытягиваясь.
- Ну, здравствуй, комбриг, - поздоровался нарком с Андреем Николаевичем. Тот моментально отрапортовал.
- Нарком прибыл для того, чтобы осмотреть ваш лагерь, - зачем-то сказал человечек небольшого роста, стоявший рядом с Ягодой.
- Это большое доверие, - произнес Кузнецов, - прошу Вас, товарищ нарком, - и он повел рукой в сторону плаца, по обеим сторонам которого стояли удивительно ровные ряды белых палаток. Товарищ Ягода со свитой проследовал в указанном направлении. Остановившись неподалеку от длинной шеренги бойцов, он что-то вяло квакнул. Бойцы бодро пролаяли в ответ малоразборчивые слова. Удовлетворенный этим нарком, доковылял до конца строя и подошел к траве, неестественным цветом отпугивающей ворон.
- Удивительно, - пробормотал Ягода и, наклонившись, провел рукой по газону. Затем он поднес ее к лицу и удивленно крякнул. Комбриг моментально вспотел, ощущая окаменевшей спиной, как липкие струйки пота побежали в сапоги. Нужно было как-то выворачиваться.
- Это, товарищ Ягода, хлорофилл выделяется, - бойко протараторил он и тоже мазанул рукой по траве. Вся свита комиссара проделала ту же процедуру. – Только сегодня он, - продолжил Кузнецов, нимало не изменившись в лице, - хлорофилл этот больно уж шибко пачкается.
- А-а-а, - протянул Ягода, боясь показаться тупым в присутствии группы сопровождающих. Те, в свою очередь, что-то невнятно забормотали, боясь показаться тупыми в присутствии комиссара.
Стараясь сгладить небольшую неловкость, возникшую по поводу странного феномена с травой, Андрей Николаевич предложил последовать на место, по которому наносился артиллерийский налет. Нарком согласился и пригласил комбрига в свою машину. Польщенный небывалым вниманием, Кузнецов быстро залез в машину.
«Арест комбрига»
Уже сидя в салоне наркомовской машины в ошеломляющей близости от наркома, Кузнецов с благоговением на лице и с проклятьями в душе слушал совершенно идиотские рассуждения Ягоды насчет внешней и внутренней обстановки.
Вы, товарищ Кузнецов, - говорит тот, - не думайте, что в нынешнем положении нашей страны Советов всё так просто. Обстановка на внешнем и внутреннем фронтах битвы с происками международного империализма постоянно накаляется и обостряется. Начнем, к примеру, с внешней обстановки…
Кузнецов не выдержал и глухо булькнул горлом, пытаясь откашляться. – Извините, товарищ комиссар, я немного нездоров.
- Ну-ну, - не оборачиваясь в его сторону, отреагировал Ягода.
- Так вот. Этот старый пень… забыл его фамилию. Ну, он еще в Англии живет. Он там у себя всё чего-то выступает супротив нашего первого в мире рабоче-крестьянского государства. Чем-то мы ему там не потрафили. А нам на всё это дело наплевать. Такой вот наш ответ этому капиталистическому псу. Они там… все спят и видят, козлы драные, что мы сдохнем все. Вот такая сложная обстановка нас окружает. Можете так и передать бойцам нашей Красной армии. Теперь насчет внутренней, так сказать, обстановки в нашей, соответственно, стране. Раскрываем заговор за заговором против высшего эшелона нашей власти. Только в последнем оказалось замешано 130 военоначальников.
Комбриг, пораженный этой цифрой, снова издал необычный звук, своей силой удививший водителя наркомовской машины. Ягода с удивлением поглядел на Кузнецова.
- Прошу прощения, - пробормотал тот, - я слегка нездоров.
- Я вижу, и Вы удивлены этой цифрой, - не поверил ему Ягода.
- Нет слов, - ответил Андрей Николаевич.
- А вот, совершенно недавно, - продолжил своё выступление нарком, - на меня было совершено покушение. Представьте себе, какой-то подлый агент мирового империализма кинул в меня две бомбы, так мало того, видит, что не попал, так еще бросился кусать меня. С такой силой вцепился в ногу, что совершенно новый ботинок насквозь прокусил. Вот до чего дошли в своих зверствах враги народа. – Нарком для убедительности поднес к носу комбрига свой пыльный ботинок.
- Нда, - только и сумел прогундосить Андрей Николаевич, сведя к самой переносице свои глаза, в попытке рассмотреть попристальней обувь идиотского наркома.
Тем временем кортеж благополучно прибыл к месту нанесения артудара.
- Странно, - завертел вдруг головой народный комиссар Ягода, - до чего места знакомые… Я здесь конкретно когда-то бывал.
Машина подкатила к каким-то полуразрушенным постройкам.
- Ого, - подивился результатам работы артиллеристов нарком, - не слабо. Ваши бойцы, товарищ Кузнецов, неплохо поработали.
Когда комиссар в сопровождении свиты выполз на небольшой пригорок, Ягода вновь оживился, - Нет, постойте, мне эти места определенно знакомы. Пройдемте, товарищи, поближе. – Пригласил он всех за собой и двинулся к развалинам какого-то каменного здания. Не доходя до него метров десяти, нарком нагнулся и поднял что-то с земли. Этим что-то оказался обломок картинной рамы с куском от самого холста.
- Однако, - протянул Ягода, расправив обрывки, - Так это же мой портрет.- Нарком удивленно заозирался по сторонам. – Более того, он не только мой из-за того, что на нем изображен я, но и потому, что был подарен мне на день рождения вместе с сервизом на шестьдесят персон. – Говоря всё это, Ягода на глазах у всех наливался вишневым соком или каким-нибудь другим дерьмом, но тоже багрового цвета. Он замолчал и бросился к развалинам.
- Мамочки мои… - запричитал нарком, поразив присутствующих тоном сказанного, - да это же моя собственная дача!! – он медленно повернулся к Андрею Николаевичу. От неожиданности и удивления тот издал такой горловой звук, будто ему в задницу залетел целый рой пчел и одномоментно впился жалами в прямую кишку.
- Что это всё значит!? – Заревел народный комиссар, остервенело размахивая обрывками своего портрета перед носом Кузнецова. Лицо наркома резко поменяло цвет на иссиня-бледный. Пораженный таким быстрым переливом цвета, комбриг громко пукнул.
- И это Ваш ответ?! – Где моя дача, сервиз и родная мама, наконец, - Ревел комиссар, тряся красного командира как кровать в первую брачную ночь. С детства не переносивший морской качки, Кузнецов открыл рот, пытаясь что-то сказать, но вместо этого грубо рыгнул в уже зеленое лицо народного комиссара госбезопасности. Только после этого он обрел способность говорить.
- Ориентиры были указаны самим Михаилом Буденновичем Семеновым.
- Кто это? – Ошарашено откинулся нарком, вытаращив поросячьи глазки.
- Как кто? – Удивился в свою очередь Андрей Николаевич, - маршал наш. – У него еще на голове усы растут. Да его все знают…
- Ну, знаю я одного маршала, - засомневался Ягода, на время позабыв про сервиз и маму, - так это Буденный, а не Семенов какой-то там…
- А кто сказал – Семенов? – Заозирался Кузнецов в поисках сказавшего такую ерунду.
- Всё! – Заревел вновь пришедший в себя комиссар Ягода, тряся блюхеровыми усиками. – Хватит! – Он снова вцепился в мундир комбрига и принялся трясти что есть силы. – Где сервиз, дача и родная мама?!
- А про это можете спросить у маршала нашего знаменитого, - осмелел вдруг Кузнецов. – И вообще. Отцепитесь, товарищ комиссар, от моего мундира. Вы его можете испортить.
После этой, надо сказать, весьма неосторожной фразы комбрига, лицо, если можно так сказать, народного комиссара приобрело такой цвет, что Кузнецов чуть не упал. – Ах, испортить!? – Задохнулся Ягода, - взять его! – Буквально завизжал он, - взять этого погубителя сервиза, дачи и мамы. – Свора товарищей с криками набросилась на Андрея Николаевича, и через минуту он лежал связанным в машине, мчавшейся по проселку.
«Заседание военной коллегии»
От имени общественного обвинения слово имел комдив Афанасьев, лицо мужского пола с квадратным лицом.
- Товарищи! Вы все видите на скамье подсудимых этого отпетого пособника контрреволюции, действия которого прямо подтверждают слова нашего Вождя, товарища Сталина, об усилении классовой борьбы в нашей стране. Вы только подумайте, что совершил этот замаскировавшийся оппортунист и вредитель! Это один сплошной ужас, да и только. Он гнусно расстрелял целый густонаселенный поселок вместе с жителями. Колоссальное количество жертв. Я уже не говорю о том, что безвозвратно погибли народные реликвии, а именно, портрет и гарнитур, сервиз и сама дача уважаемого товарища Ягоды. Реликвии, такие дорогие сердцу всего нашего народа, который долгие годы чтил их как святыни, передавал от поколения к поколению.
Все мы, истинные большевики – ленинцы, давно уже замечали признаки отвратительного морального разложения грязной личности этого отщепенца и предателя. Я имею в виду Кузнецова. Совсем недавно он явился ко мне в кабинет с расстегнутой верхней пуговицей. Слава богу, то есть, я хотел сказать слава ВКП(бе), пуговица была расстегнута не на штанах этого перерожденца, а на мундире. Как надо, товарищи, низко пасть, чтобы являться в кабинет своего начальника в таком виде, показывающем явное неуважение тем самым всей красной армии.
Так вот, этот самый враг нашего народа, разрушивший город с чуть ли не полумиллионным населением и дорогими реликвиями нашего народа, является, конечно же, вражеским агентом империалистических держав. За сколько сребреников Вы продались, Кузнецов?! Заткнитесь!! Вам слово никто не давал!
Вся красная армия, её командиры, политработники, бойцы и другие животные с гневом требуют сурово покарать бывшего комбрига Кузнецова, нашего общего врага, вернее… не нашего уже.… То есть, конечно, он и есть наш враг, хотя уже нашим, как таковой, не является.
Да здравствует пламенный революционер, лучший друг нашего народа товарищ Сталин! Да здравствует не менее замечательный народный комиссар госбезопасности товарищ Ягода!-
Закончив речь, комдив Афанасьев устало вытер крупный пот, текший на белоснежный подворотничок, удавкой перехвативший его апоплексического цвета шею.
Председатель суда предоставил слово государственному обвинителю товарищу прокурору Вышинскому.
- Вы все уже слышали гневный голос народа в лице его славного представителя, как его там, … Афанасьева. – Умело начал обвинительную речь дебильноватый прокурор. – Товарищи! Этот голос прозвучал как всеобщее осуждение непередаваемого в словах по своей мерзости грязного террористического акта этого тошнотворного гада, сидящего на скамье подсудимых. Не могу назвать его по фамилии, меня от его омерзительной фамилии тошнит невыносимо. Нет такого наказания, которое бы по достоинству мог понести подсудимый за такое преступление перед народом и партией.
Где теперь город, подвергнутый артиллерийскому налету по указанию этого отщепенца и отпетого троцкистского бандита? Где те материальные и духовные ценности в виде замечательных портретов, сервизов и мамы?! Где? Это я Вас спрашиваю, гнусный изменник!! Сидите, сидите, товарищи, я имел в виду перерожденца Куз…, не могу, меня тошнит от его фамилии. Не смейте открывать свою пасть, изменник. Наш народ не позволит вякать таким гадам.
Я требую 20 лет каторги с последующим расстрелом этого морального урода по отбытии срока.
Да здравствует наш дорогой товарищ Сталин!
Под бурные аплодисменты прокурор, гордо неся свое тело, проследовал на место. Его сменил на трибуне адвокат Хохлов.
- Невозможно было без содрогания и слез выслушивать все злодеяния моего подзащитного. Особенно меня поразило то, что погибли неоценимые произведения искусства и столько наших замечательных советских людей. До мозга костей меня потрясло такое известие. Я не мог себе даже представить до этого, какого падшего и низменного человека мне приходится защищать. Вы поглядите только на него. Сколько ненависти в сердце вызывает это самодовольное и надутое спесью лицо. Как мне хочется сейчас подойти и изо всей силы ударить этого типа в морду, а вернее – в харю. Честное слово, я его защищать не хотел. Мне это дело поручили по жребию в адвокатуре.
Какая извращенческая низменность этой натуры проступила перед нами во время выступления общественного обвинителя, как его там… Афанасьева. Явиться на прием почти голым! Нет, вы только подумайте, сколько наглости и подлости в поступке этого эксгибициониста.
Я бы, на месте нашего уважаемого суда не стал бы церемониться с подобными типами и карал бы беспощадно подобных извращенцев. Невозможно даже себе представить всю глубину истинного падения моего подзащитного. Я вижу, что даже его, такого полностью опущенного и распущенного, потерявшего всякий человеческий облик урода, угнетает собственная жизнь. Он бы, наверное, сам с ней расстался, чем так жить, но не хватает смелости. Поэтому прошу высокий суд помочь моему подзащитному, расстрелять и избавить его от мучений. –
Слушая всё это, Андрей Николаевич думал, что он сошел с ума. Самое интересное было то, что его выставили козлом отпущения. Ведь, действительно, ориентиры для артобстрела выдал сам маршал, этот усатый кретин, а эти типы про него ни слова. Да и жители все были эвакуированы, правда, без вещей, но куда было деваться? А стал бы он вякать супротив указания усатого придурка, которого судьба обрядила в маршальский мундир, так и тут крышка. Приехал бы этот чокнутый, как всегда пьяный, и разговор недолог, снес бы башку своей ржавой шашкой и все дела.
От последнего слова Андрей Николаевич решил отказаться. Причин было две. Во-первых, толка никакого не будет, а во-вторых, челюсть комбрига была сломана в тюрьме и зашинирована, то есть все оставшиеся зубы на верхней и нижней челюсти были связаны между собой проволокой. Тут уж не поговоришь.
Тем временем высокий суд зачитывал приговор.
- Бывший комбриг Кузнецов Андрей Николаевич за всё про всё приговаривается к каторжным работам на 37 лет. Решение данного суда считать окончательным без всякого обжалования и прочей ерунды.
Когда Андрея Николаевича выводили из зала, краем уха ему удалось услышать кое-какие отклики на только что закончившееся действо.
- Смерть троцкистам! – Ревел какой-то козел, выпучив в сторону бывшего комбрига тупые глаза.
- Ура, справедливому суду! – Ревел другой такой же идиот в сером пиджаке.
- Пойдем выпьем теперь. – Шептал кому-то на ухо мужик. Кто-то соглашался.
Часть 2. «Кому на Руси жить было всегда хорошо»
…В Колыме катая тачку
У костра в морозы бдя
Вспоминал дедуля мрачно
Руку крепкую вождя…
Сказание про деда «Кнут и пряник»
В этот вечер на малине царила небывало серьезная обстановка. Представительство было небывало богатое. Со всех концов северного города собрались воры в законе. На встречу подходили по одному, таясь в темных переулках.
Председательствовал на сходе Миша, хорошо известный в определенных кругах ворюга с крутым норовом и отечной рожей, внешне смахивающий на Молотова.
Он призывно постучал заскорузлым пальцем по стакану и все сидящие повернули лица. Лучше бы они их не поворачивали.
По собравшимся пробежал настороженный шепоток и всё стихло. Миша глухо откашлялся и привстал со стула.
- Разрешите наше собрание считать открытым, - начал он, чем поверг в удивление, граничащее с потерей сознания, окруживших его уголовников.
- На повестке дня нашего собрания имеется ряд важных вопросов, которые поставила перед нами наша жизнь и партия.
Собравшиеся глухо загалдели.
- Не понял я что-то, - перемежая речь нехорошими словами, подал голос Забулдон, - о какой собственно партии идет речь?
- Вот для этого мы все здесь и собрались, - пояснил Миша, нимало не изменившись лицом. – Партия поставила перед нами определенные задачи, и мы обязаны их выполнить.
- Да ты никак тог, - почти радостно закричал тупой медвежатник Боря, - уважаемые воры, Миша чокнулся.
- Стоп, - остановил его Миша, - если кто-то хочет что-нибудь сказать, то пусть запишется.
- Да мы тебя самого сейчас всего запишем, - заорал Забулдон, - живого места не останется как запишем…
- Слушай, Забулдон! – Повернулся Миша к Болдину, - ты что, настолько туп, что не понимаешь текущего момента? Тебе сколько лет давали? По-моему червонец, не правда ли? А сколько ты отсидел?
- Ну, три года, - непонимающе ответил Забулдон, прикидывая, к чему это идет разговор.
- Вот именно, что три. – Поставил точку Миша, - а ты не задумывался своей тупой головой почему? По лицу вижу, что не задумывался.
- Скурвился небось. На своих стучал, - опять радостно заорал медвежатник Боря, - вот срок и скостили, небось.
- Кто это скурвился?! – Взвился Болдин. – Да я тебе за такие слова…
- Спокойно, - остановил назревающий скандал в нечестном семействе председательствующий, ещё более став похожим на Молотова. – Успокойся Борис, не скурвился наш Забулдон. Я сейчас всё объясню по порядку.
Собравшиеся притихли. Объяснение действительно было необходимым.
- Так вот, - начал Миша. – Находясь на законной отсидке, наш уважаемый Забулдон проявил себя как политически грамотный гражданин нашей страны Советов. По первому году своего срока он сломал руку одному отъявленному троцкисту. Было такое? – Обратился он к оторопевшему Забулдону.
- Ну, было. Так он, падла этакая, мне свою посылку не отдал. Сами понимаете, пришлось силой брать, - пробормотал Болдин, тупо уставившись в стол еще более тупым взглядом.
- Вот! – Поднял вверх указующий перст Михаил, - и сколько раз ты такое делал?
- А всё время так и делал. – Скромно ответил Болдин, - а чего они…
- В связи с этим, ничего удивительного, что наш друг и товарищ Болдин откинулся после трех лет, а не через десять как какой-то там оппортунист. Партия, она видит, кто истинный борец за светлое будущее, пусть даже временно оступившийся. Исходя из вышесказанного, я вношу на рассмотрение нашего собрания предложение вступить в ряды кандидатов всем, как говорится, кагалом в члены партии большевиков и продолжать свою работу везде, куда бы нас не поставила или не посадила, что впрочем одно и то же, она же, партия то есть…
- Ничего себе, - только и смог ответить на это известный вор Егор, во время всего этого разговора украдкой принявший пару стаканов водки.
- Так что, чего же? И взносы платить надо? – Недоуменно подал голос Боря.
- А как ты думал. – Поучительно продолжал Михаил. – И взносы будем платить и на собрания ходить и всё как положено всем коммунистам.
- Ну, ты загнул, - Вновь подал голос вор Егор, - там ведь проценты платить надо, а кто же наши проценты считать будет.
- Считать ваши проценты будет первичная партийная ячейка, - невозмутимо пояснил Миша, - вот ты, к примеру, Егор, намедни брал кассу «Центрсоюза»?
- Ну, было дело, - стушевался Егор, - так там всего и ничего – то было, на водку да закуску.
- Вот и отвалишь половину на взносы, да плюс в воровской общак, что опять таки одно и то же, - наседал Миша. Лицо вора Егора побагровело.
- Ишь ты, куда загнул, - заупрямился он, - половину. Ни хрена себе…
- А ты – то сам, - вскочил Забулдон, обращаясь к Мише, - сколько платить будешь?
- А мне платить будет не из чего, - отреагировал тот, - это вы мне платить будете, как секретарю нашей парторганизации. Я у вас на ставке сидеть буду, взносы собирать.
- А кто же это тебя уполномочил на это? – Заорал Забулдон, перегибаясь через стол к «секретарю» Мише.
- Хотя это и не твоего ума дело, но скажу. Секретарь городского комитета.
- А я не согласен! – Орал Болдин. – Да я лучше свой срок до конца отсижу.
- А по мне так ничего, - подал голос Боря, - я чувствую, из меня хороший коммунист получится.
Вор Егор, до этого притихший и сосредоточенно считавший что-то на пальцах, ни слова никому не говоря, схватил табурет и что есть силы треснул им по квадратной голове Бори. Будущий «хороший коммунист» икнул от возмущения и поднялся. – Меня?! Табуреткой по голове!? – Закричал он обиженно и схватил Егора за шею. – Вот тебе. – Проговорил он, нанося удар головой Егора по стене, - будешь, скотина, знать, как трогать Борю табуреткой по голове.
Сзади к Боре неслышно подскочил карманник Иван и вонзил остро отточенный нож в гигантскую ягодицу медвежатника. – Ой, зарезали! Караул!! – Завопил Боря и, проломив по дороге стол, рухнул на пол. Пытавшегося прекратить это безобразие Мишу грубо ударили в лицо сапогом, от чего он еще более стал похож на Молотова. Падая, Миша успел ухватить кого-то за галстук, и чуть было не задушил несчастного любителя красиво одеваться. Локальная драка, к этому времени переросла в массовый мордобой. Уголовники как-то непроизвольно разделились на беспартийный и сочувствующих. Относящийся к первым Забулдон ловко орудовал ножкой стола и, надо признать, не без успеха. Уже трое будущих партийцев лежали без признаков жизни на заплеванном полу блат-хаты, так хорошо подошедшей для партийного собрания воров в законе. Весь гомон драки перекрывал мощный бас раненого в задницу Бориса. – Па-ма-ги-ти!!! – Орал он до тех пор, пока не понял, что в принципе жив. Поняв это, он весело рассмеялся и поднялся на ноги. – Ага! Вот ты где?! – Отыскал он среди дерущихся гнусного антикоммуниста Ивана и, наступив ему на ноги, стал тянуть вверх за голову. Иван на глазах стал удлиняться. Истошный визг карманника разбудил население города в радиусе нескольких километров. В суете и ожесточении политические противники не заметили, как малина была окружена плотной цепью сотрудников милиции и поднятыми по тревоге войсками НКВД. В общем, драку они продолжили в местном КПЗ. Это место еще более подходило для партийного собрания, но тогда никто про это еще не знал, а если и предполагал такое дело, то либо молчал, либо находился в лагере.
«Лагерь»
Все лагеря, расположенные на территории Архангельской области, были похожи один на другой как близнецы. Несколько серых бараков. Тесные ряды ржавой колючки. Густой лес, где из грибов росли почему-то одни поганки. Ночной, холодящий низ живота волчий вой.
Начальником такого лагеря обычно назначался какой-нибудь уголовник. Да и вся охрана тоже в основном состояла сплошь из уголовников, ранее сидевших здесь же и даже до сих пор отбывающих сроки.
Место, в которое по приговору тройки попал агроном Шувалов, отличалось от множества подобных разве что необычайно большим количеством гнуса. Даже зимой, в бараках, промерзающих до самого основания, иногда появлялись гигантские комары. Если бы можно было подсчитать количество крови, выпитой этими тварями у зэков, то её бы вполне хватило бы для всех донорских пунктов области.
Работа в лагере, в свою очередь, была вполне обычной и, можно сказать, традиционной для северных лагерей – валка леса, его обработка и изготовление гробов. Сами строения лагеря не перестраивались с такого давнего времени, что стояли, наверное, только потому, что не знали в какую сторону им падать. Внутри этих покосившихся, с подслеповатыми оконцами бараков располагались двухъярусные нары с их постоянными обитателями… нет, нет, не зэками – клопами.
Что самое интересное, так это было то, что начальство и охрана проживали чуть ли не на самой территории лагеря, правда, слегка обнесенные колючкой.
Ранее в лагерь направлялись только политические, но в последнее время то и дело прибывали и уголовники. Видимо, лагерей по всей необъятной стране советов не хватало. На тот момент, когда в это неприятное место прибыл враг народа Шувалов, в лагере содержалось около пятисот человек, среди которых были и свои старожилы.
Например, в четвертом бараке, куда поместили и агронома, содержался некий Аффиноген Алферов, по кличке Змеевидный или попросту – Змей. Аффиноген находился здесь чуть ли не с царских времен. В то, что Россией заправляют какие-то там большевики, Змей до сих пор не верил, что собственно никого особо и не волновало. Охранникам и другой администрации лагеря даже нравилось, что их периодически называют господами, а не какими-то там товарищами или того хуже, гражданами.
За что был посажен Змей в первый раз, и как оказалось, в последний, он сам уже и не помнил, хотя часто бормотал что-то про рабочие кружки и какого-то тезку Владимира Ильича неизвестного Ульянова.
Змей всё сетовал на значительно ухудшившееся питание и возросшую тупость администрации лагеря, но после многочисленных пинков от охраны, вслух свои сентенции не высказывал, ограничиваясь глухим бормотанием, к которому никто и не прислушивался.
Шувалов, попавший в окружение уголовников и подобных Змею маразматиков, уже в самом лагере получил кличку «Прохвост», так как два дня утомлял всех встречных своим идиотским рассказом про корову, колхоз и непонятливых товарищей из органов, а так же про товарища Ягоду, который так точно сказал про коровьи хвосты.
До лагеря Александра Валентиновича долго держали в городской тюрьме. Избитый до полуобморочного состояния скорыми на руку и медленными на соображение следователями, Шувалов быстро признался в причастности к гигантскому заговору врагов колхозного движения, к которому приплел всех своих знакомых, начиная от Агафонихи и кончая двумя идиотами из органов, доставившими его для следствия. После этого бить его перестали и начали кормить для поддержки его угасающего здоровья для суда.
Судили Александра Валентиновича на городском стадионе, так как все его «подельники», учитывая гигантское количество таковых, ни в какой зал не влезали. Влепили агроному 20 лет лагерей общего режима. В первый момент, после вынесения приговора, Шувалов чуть не скончался от удивления, перемешанного с ужасом, но услышав, что пятьдесят шесть человек из его «подельников» приговорены к расстрелу, немного успокоился.
Старостой в четвертом бараке был издерганный и весьма злобный уголовник Миша. При первой же своей встрече с агрономом, он сдернул с его головы новую шапку, в когда Шувалов попробовал возмутиться, то подручные Михаила, Егор и Забулдон исколотили его в кровь, пообещав в коротких промежутках между ударами вообще убить, если он будет подавать голос. Александр Валентинович, благодаря природной смекалке, сообразил, что в таком коллективе ему одному не выжить и начал приглядываться к соседям, с целью найти напарника и примазаться к уже готовому коллективу. Относительно быстро он сошелся с бывшим совслужащим Житнухиным. Оказалось, что в их теперешнем положении прямо или косвенно повинен один и тот же высокий чин, а именно комиссар госбезопасности Генрих Ягода.
Вдвоем действительно оказалось полегче переносить тяготы лагерной жизни, но по чисто русской привычке, они продолжали искать третьего. Прошло несколько дней перемежающихся лесоповалом, баландой и зверствами охраны, прежде чем в их барак не поселился человек небольшого роста, в очках и с военной выправкой. По воле случая место ему досталось рядом с друзьями. После вечерней, а если говорить честно, ночной уже переклички, они завели необязательный разговор с вновь прибывшим. Друзья были несказанно удивлены, когда узнали, что и в жизни этого их нового знакомого сыграл всю ту же зловещую роль нарком Ягода.
- Знай бы я, - говорил переваривающий омерзительный ужин бывший комбриг, а это был именно он, - я бы его мамашу ни за что перед артналетом не эвакуировал. Нормальные женщины не рожают таких уродов. – Лежавшие рядом и едва сдерживающие приступы тошноты друзья по несчастью, с ним согласились.
Теперь у народного комиссара Ягоды появились действительные настоящие личные враги. Правда, реальной угрозы для этого выродка они пока не представляли, по причине значительной удаленности от объекта своей ненависти. Но это только пока…
Уже через неделю троица получила общую кличку «святая». Кто придумал это не очень подходящее название для этого зэковского трио, осталось неизвестным. А еще через неделю троица начала всерьез претендовать на власть в бараке.
«Провокация»
Начальник лагеря, бывший рецидивист, а в душе до сих пор им и остававшийся, страшно боялся за свою драгоценную, как ему напрасно казалось, жизнь. Хорошо зная по личному опыту повадки зэков, он относительно часто, совместно с охраной лагеря, учинял ночные обходы и проверки, больше походящие на налеты, на бараки, где, по доносам вездесущих стукачей, шла игра в карты. Начальник прекрасно знал, что в лагере играют на всё. На карту могли поставить что угодно вплоть до жизни местного начальства.
Начальник лагеря товарищ Тропичев жутко боялся. Боялся всего, включая собственную жену, с которой из-за этого страха ему пришлось развестись. Боялся своих работников охраны лагеря, у которых было оружие, что само по себе уже означало некую угрозу. Тщедушный, изможденный собственными же страхами человечек, изо всех сил стремился остаться живым в этой суровой, сминающей всё и вся жизни. Его затравленное лицо более подходило для зэка, чем для начальника. Внутренней своей животной сущностью он понимал, что ни от чего не застрахован в этой свободной стране. Стране свободной от всего кроме сиюминутной возможности быть посаженным или расстрелянным.
И вот, в один из таких малозамечательных дней, начальник лагеря товарищ Тропичев обнаружил на своем письменном столе небольшой и мятый клочок бумажки. Само по себе появление этого клочка в закрытом кабинете начальника уже повергло в шок товарища Тропичева. Трясущейся рукой он взял эту треклятую бумажку и увидел, что на ней что-то написано печатными буквами. Текст послания поразил полуграмотного начальника своей изысканностью оборотов.
- Берегитесь, милорд. Вашу малоценную жизнь сегодня проиграли в карты компаньоны старосты барака №4. – Здесь была и подпись: Доброжелатель.
Покрывшись от ужаса холодным потом, Тропичев рухнул на стул. Особенно его испугало неизвестное ему слово – милорд. В этом слове Тропичев почувствовал наибольшую опасность, а подпись некоего «доброжелателя» заставила его действовать быстро и незамедлительно.
Как следствие ужасных переживаний товарища Тропичева, поздно вечером, после переклички в барак №4 ворвались человек тридцать охранников. Не говоря ни единого цензурного слова, они всем кагалом набросились на старосту барака и, ухватив его за все хорошо и плоходоступные конечности, поволокли к выходу.
- В чем дело?! – Заревел недоумевающий Михаил, но получив пинок прямо в открытый рот, прервал свой рев, подавившись выбитыми резцами. На следующее утро всему лагерю стало известно, что бывший староста Михаил переведен в другой лагерь. Егор и Забулдон, подручные Михаила, до этого жившие в лагере как у Христа за пазухой, попритихли, а узнав о том, что новым старостой назначен политический Житнухин, вообще ушли в глубокое подполье. Назначение Валерия Сергеевича никого в бараке не удивило, так как до этого он несколько раз помогал малоопытному бухгалтеру лагеря сводить концы с концами в финансовой отчетности и проделал это настолько ловко, что руководство лагеря получило переходящий вымпел по итогам года при подведении окончательных показателей среди лагерей Карпогорлага.
Немного освоившись в новой должности, новоявленный староста, не без воздействия Александра Валентиновича, сразу же начал третировать подручных бывшего старосты. То им доставался внеочередной наряд на уборку туалета, то они оставались без ужина за плохую успеваемость на политзанятиях. Учитывая то, что в лагере около тридцати процентов находилось уголовников, всё это не могло остаться незамеченным и обстановка постепенно стала накаляться. Буквально через неделю после назначения Житнухина, на него было совершено покушение. При проверке качества проделанной работы в туалете, он провалился. Доски оказались подпиленными. Едва выбравшись из выгребной ямы, Житнухин поставил Егора и Забулдона на самые тяжелые работы, а именно на трелевку. Теперь они вместо заболевшего мерина таскали бревна за десять километров от вырубки. Уже после первой же смены в лесу, уголовники попробовали заболеть и тут же остались без вечерней баланды.
Не были оставлены в стороне и друзья Валерия Сергеевича. Бывший комбриг, проснувшись, заревел благим матом и принялся звать на помощь. Открыв глаза поутру, он ничего не увидел и подумал, что ослеп. Оказалось, что стекла очков, которые Кузнецов на ночь не снимал, были залеплены какой-то грязью. Этот выпад уголовников особенно возмутил «святую троицу», и они все вместе, руками Житнухина принялись преследовать рецидивистов всерьез. Благодаря их разъяснительной работе, уже не только барак №4, а и весь лагерь, ощутив чувствительную поддержку политическим, начал теснить уголовников на всех постах лагерного самоуправления. Уголовники злобно огрызались, как могли, но, учитывая свою умственную неполноценность, проигрывали по всем статьям.
«Жизнь суровая»
Рабочая жизнь лагеря, тем временем, шла своим чередом. Бригады валили лес. День сменялся днем. Неделя катилась за неделей. Гробы делались в срок.
Прошло около года лагерной жизни и в один из весенних дней бригадир Кузнецов, совместно с вечно пьяным охранником Быковым, вывел свою бригаду на делянку. Свежий воздух бодрил и, если его глубоко вдохнуть, то даже подавлял приступы рвоты после гнусного завтрака. Шаркая лохматыми онучами бригада, бестолково матерясь, приближалась к месту работы.
Охранника Быкова неудержимо клонило ко сну и он, поручив Кузнецову раздать инструмент, побрел в сторону от вырубки с целью немного вздремнуть. Подходящее место нашлось неподалеку. Небольшой бугорок уже сносно оттаявшей земли и еловых веток. В предвкушении приятного отдыха Быков широко зевнул и растянул на бугорке брезентовую накидку на солнечной стороне. Невдалеке слабо затюкали топоры, сдавленно завизжали пилы. Весеннее солнце грело вовсю. Устроившись поудобнее, охранник задремал. Именно в этот момент, когда ещё не наступил сам сон, а могучая дрема так смежила веки, что разорвать их не было никаких сил, Быков… провалился. Гора полусгнивших веток рухнула вниз вместе с охранником почти мгновенно. Успевший заснуть, как ни странно, Быков уже вовсю смотрел сон. И приснилось ему, как он летит над огромным концлагерем и выполняет личное поручение начальника лагеря товарища Сталина по перелету беспосадочным способом до управления охраны Дальлага. А летит охранник Быков почему-то на метле с большим зеленым штампом наркомата госбезопасности. Пролетает над опутанными колючей проволокой городами и деревнями, посылая всем внизу горячие приветы от товарища Сталина и раскидывая листовки с призывами к усилению борьбы против проклятых оппортунистов и прочей швали, название которой Быков прочитать никак не может. Осуществляя свой замечательный полет во сне, Быков наяву сладко причмокивал и умиротворенно двигал мятым лицом.
За всеми этими движениями его физиономии довольно-таки внимательно наблюдал облезлый медведь, в берлогу которого и провалился охранник. У медведя было относительно хорошее, весеннее настроение. В настоящий момент его пока еще всё радовало. Радовал его и этот тип, развалившийся в чужой берлоге как в своей собственной. Радовал неожиданной возможностью подкрепиться на голодный, после зимней спячки, желудок, не отходя, как говорится, от берлоги далеко. Единственно, что смущало мишку и не давало сразу же приступить к сытной трапезе, так это только то, что запах шел от завтрака пренеприятнийший и отнюдь не весенний. Медведь, заинтересованно принюхиваясь, потянулся носом к лицу Быкова, который и не думал просыпаться.
Да и к чему ему было просыпаться, если сам товарищ Сталин, его обнимал и лобызал, поздравляя с осуществлением перелета. Неужели это всё правда? – Пронеслось в пустой голове охранника, и он протянул руку к жестким усам товарища Сталина, чтобы убедиться, что это не сон. Иосиф Виссарионович ласково заревел и дыхнул на Быкова таким смрадным запахом, что охранник, так и не досмотрев столь замечательный сон, изволил пробудиться.
Первым делом Быков сообразил, что его грубо будит кто-то из зэков бригады. Он резко вытянул руку и уперся в чью-то волосатую морду.
- Пошел на хрен! – Спросонок заорал, разгневанный такой бесцеремонностью, Быков и проснулся окончательно. Прямо перед ним сидел здоровущий медведище, недоуменно потряхивая квадратной мордой, в которую имел неосторожность ткнуть охранник.
Медведь, несколько шокированный грубым с собой обращением со стороны собственного завтрака, громко пукнул и сходил по большому прямо под себя. Одновременно он наблюдал за гостем, глаза которого начали вылезать из положенного им места, а нижняя челюсть со стуком упала на грудь. Прошло еще несколько затянувшихся мгновений, пока эти двое животных разглядывали друг друга. Но, как известно, человек немного поумнее все-таки. Поэтому первым начал действовать именно Быков. Сорвав с головы засаленный, пропахший черт-те чем форменный треух, он кинул его в удивленную морду зверя. Треух еще летел, когда Быков уже бежал.
Немного ошалев от вероломного нападения, мишка обиженно заревел. Завтрак убегал. Проглотив грязную шапку охранника, немного подавившись кокардой, он бросился следом. Шапка окончательно разбудила оголодавший желудок медведя, которому кокарда пришлась совсем не по вкусу.
С ветерком вынесся Быков на делянку, где мусорными кучами копошились унылые зэки.
- Караул!! – Обращаясь именно к ним за помощью, верещал Быков, - спасите! – Временное остолбенение, вызванное внезапным появлением охранника, резко прошло у свидетелей едва стоило показаться из кустов грубо обманутому и поэтому разъяренному медведю. Скорость передвижения зэков по рабочему месту увеличилась примерно вдесятеро. Правда, про работу все забыли. Мишка не успел сделать и двух шагов, как все, кто был в это время на делянке, последовали яркому примеру его шустрого завтрака. Деревья украсились живыми гирляндами. Выше всех успел забраться Быков. Он сидел на огромной сосне, гордый собой как гамадрил, сумевший оплодотворить сразу же несколько гамадрилих.
Медведь по-хозяйски обошел все сосны, на которых разместились порубщики его угодий. Сами они, затая дыхание, напряженно следили за хозяином тайги. В гнетущей тишине раздалось слабое журчание. Это, от избытка чувств обмочился охранник Быков. Всё остальное он уже сделал одновременно с мишкой, сидя у того в гостях.
Медведь к этому времени с видом глубокой задумчивости, остановился под сосной, на которой восседал бывший комбриг Кузнецов. И надо же было такому случиться, что сук, на котором тот сидел, треснул и обломился. Кузнецов с дикими криками полетел вниз прямо на бурую шкуру медведя. Все остальные с облегчением вздохнули. Выбор был сделан. От неожиданности медведь взревел и завалился на бок. Старое сердце, подорванное зимней спячкой, не выдержало.
Выждав несколько минут и видя, что мишка не шевелится, зэки стали спускаться вниз. Когда они подошли поближе к телам своего бригадира и медведя, первый открыл глаза. Второй не открывал.
Пошатываясь, бравый комбриг, склонился над несчастным животным. Немного постояв так, он выпрямился и изрек – Так будет с каждым.
«Следователь Пермиловский»
Следователь областного управления НКВД Пермиловский Сергей Петрович был еще относительно молодым человеком приятной наружности. В то же время, не смотря на свои молодые года, он считался уже опытным работником. И действительно, проработал в органах к этому времени более двух месяцев, после того как предыдущее управление НКВД в полном составе отбыло в места не столь отдаленные во главе с бывшим своим начальником Клюкиным.
Придя на место следователя, Пермиловский начал свою работу с расследования по делу банды Алтая. Под этой кличкой скрывался бывший комсомольский работник Николай Нифагин. После поимки на месте преступления Алтай долго не признавался в содеянном. Да, если честно, то у следствия и доказательств никаких не было против Алтая. Но из главного управления пришла шифрограмма, где черным по белому указывалось на недопустимую волокиту в расследовании и прямо намекалось на строгое взыскание в случае волокиты по этому вопросу. Поэтому Пермиловский не стал долго возиться и так исколотил первого встречного и задержанного ни за что Нифагина, что тот сразу признал свою вину и под диктовку следователя дал чистосердечное признание по всем нераскрытым преступлениям, указав среди членов своей банды всех работников райкома комсомола.
За успешные итоги своей работы Пермиловский был награжден грамотой и денежной премией, а Нифагин, вместе со своими друзьями-комсомольцами, получил отсидку. Которую, впрочем, все они заслужили уже тем, что были комсомольскими работниками.
После перевода на должность старшего следователя Пермиловский начал часто впадать в запои, но впадал всегда втайне от окружающих. На выходные он закупал в магазине 3-4 бутылки водки, запирался с ними один на один в своей комнате, зашторивал окна и впадал. В наглухо запертой комнате он проводил все выходные в беспробудном алкогольном угаре. Раздевшись догола, он беспрерывно курил, пил и говорил сам с собой. На стук в двери отвечал, что его нет дома. Благодаря этому пьяным его никто никогда не видел. После подобных запоев первую половину недели он ходил в состоянии глубокого похмелья, а вторую – в состоянии скорого запоя на выходные. В связи с этим, лицо Пермиловского всегда было серьезным, и выглядел он как человек постоянно думающий о чем-то важном.
После того как Сергей Петрович зарекомендовал себя среди коллег и начальников исполнительным человеком, благодаря делу по бандформированию среди комсомольских работников, его стали часто приглашать для помощи в работе с особо неразговорчивыми подследственными. И Пермиловский колол их в прямом смысле этого слова. Только один раз он нарвался на ассенизатора Опохмелидзе, который после первого же полученного крепкого удара в ухо, ответил метким ударом в глаз следователя. Этот гнусный враг народа тогда так и не признался в том, что ведро нечистот он плеснул в окно сельсовета по политическим мотивам. Опохмелидзе твердо стоял на своем, что он перепутал окно сельсовета с окном своего врага Ивана Харчко, пытаясь отомстить за то, что тот его назвал драным козлом. Тем не менее, драка со следователем обошлась Опохмелидзе дорого. Получил он свои 10 лет.
Как дополнительная нагрузка на Пермиловском возлежала курация лагерей и, в частности, лагеря, где начальником был некий Тропичев. В одно из своих посещений этого лагеря ему в руки попались дела «святой троицы». Обратил он на них внимание только потому, что все трое прямо или косвенно злоумышляли не только против социалистического строя, но и супротив исключительной личности, каковой, на взгляд Сергея Петровича, являлся народный комиссар госбезопасности Генрих Ягода. Своим извращенным нюхом Пермиловский сразу разглядел для себя прямую выгоду в этих делах. Раскрутить по новой всех этих типов, сообщить в Москву, глядишь и до наркома рвение Пермиловского дойдет. В общем, хуже не будет…
Но пока заниматься этим было некогда и просто, в каждую свою инспекторскую проверку, Сергей Петрович как бы просто так, интересовался поведением этих троих у начальника лагеря. Тропичев докладывал, что враги народа постепенно исправляются, под воздействием замечательной системы трудового перевоспитания.
Бывший комбриг Кузнецов, в настоящее время, бригадир. Его бригада в передовых. Недавно этот Кузнецов, находясь на работах в лесу, спасая охранника Быкова, собственноручно придушил какого-то медведя. И, что самое интересное, как донесли начальнику, этот медведь в сопровождение своих деяний, ругал советскую власть. Хотя сам Тропичев в это не верит, но всякое может быть… Может засланный медведь, дрессированный для терактов.
Бывший бухгалтер Житнухин Валерий Сергеевич назначен старостой барака. Ведет активную работу по выявлению лиц, своим бессовестным отношением к труду, разваливающих экономику нашей Родины. Помог раскрытию заговора против советской власти в лице начальника лагеря.
Шувалов Александр Валентинович назначен учетчиком. Добросовестно закрывает наряды на лесосеках.
- Пой, ласточка, пой, - думал следователь, слушая гладкую речь Тропичева, - придет время, и ты с этими типами пойдешь снова по этапу и уже не начальником, а обычным зэком, и то, если тебя не расстреляют за пособничество этим замаскированным троцкистам.
В голове Сергея Петровича постепенно созревал план раскрытия глобального заговора с целью подрыва системы Гулага. Этим мыслям Пермиловского способствовала и недавняя шифрограмма о необходимости усиления борьбы с классовым врагом и другими идейными недругами. Назревала острая необходимость срочного раскрытия заговора, который зрел злостным нарывом в системе самого Гулага. И без этого коллеги Пермиловского старались вовсю, ни на минуту не прерывая работу по очистке местного населения от замаскировавшейся вражеской швали. И надо ли говорить, что работа эта продвигалась успешно. Население благодаря старанию органов быстро уменьшалось в пропорциональных величинах количеству наград и денежных поощрений, вручаемых работникам местного отдела НКВД. Не без помощи Пермиловского был совсем недавно разоблачен как троцкист и сам начальник этого отдела, и теперь Сергею Петровичу нужно было так поставить свою работу, чтобы руководство назначило на освободившуюся должность только его и никого другого.
«Драка с уголовниками»
Уголовники относительно долго соображали, откуда в их лагере проистекает сильная поддержка политическим, пока с уверенностью не установили, что во всем повинны козни «святой троицы». Первое открытое выступление уголовного контингента против политических произошло на работах в гробовом цехе, где сами гробы, проходя конечную обработку, покрывались красным или коричневым лаком в зависимости, кто в них будет похоронен. Именно в этом цехе старшим учетчиком работал Шувалов. Первый удар углашей был направлен на него.
Перед самым обедом Александр Валентинович имел привычку заходить в каптерку начальника цеха, где отчитывался о проделанной другими зэками работе. И вот, сразу же по выходу из каптерки, на ничего не подозревающего Шувалова налетел откуда-то сбоку озверелый Забулдон.
- В глаз хочешь? – Задал уголовник вопрос оторопевшему Шувалову, наваливаясь грудью на учетчика как на забор при акте мочеиспускания в пьяном виде.
- В чем дело, Забулдон?! – Удивленно спросил Александр Валентинович, по старой крестьянской привычке делая шаг в сторону. Болдин от такого резкого телодвижения учетчика внезапно потерял равновесие и, запнувшись, не удержался на ногах и упал.
- Наших бьют, - заорал, оказавшийся рядом, вор Егор и набросился на Шувалова с гробовой доской. Александр Валентинович снова отступил, и предназначавшийся ему удар, скользнув по плечу, уложил снова на пол поднимающегося Забулдона.
- Ух ты, гад, - пробормотал Егор, несколько смешавшись от своего промаха. Шувалов, воспользовавшись некоторой заминкой среди нападающих, проскользнул к выходу и побежал в сторону столовой. Егор и обливающийся собственной кровью Забулдон кинулись за ним. Этот забег на короткую дистанцию выиграл Александр Валентинович. Следом за ним в столовую ворвались преследователи.
- Его убили, - заорал с порога Егор, указывая на относительно живого, но окровавленного Болдина. Этот тактический ход принес некоторый успех. Во всяком случае, половина сидящих в столовке зэков повернула головы к дверям.
- А убил его Прохвост, - Снова тыкнул пальцем, но уже в сторону Шувалова Егор. Уголовники, находившиеся в столовой, взревели неплохо отрепетированным хором.
- Бей сволочей политических, - завизжал живой труп Забулдона, и, оставляя на полу следы крови, обильно текшей из разбитой головы, бросился по направлению к «святой троице». По дороге он прихватил гигантский черпак с деревянной ручкой и прилипшими полосами черной брюквы. Подбежав к Шувалову, стоявшему несколько впереди, Забулдон взмахнул своим оружием, осыпая окружающих брюквой.
Первым на всё это среагировал должным образом комбриг. Поток баланды из бригадного чана ударил Болдина в лицо. Меткость бывшего артиллериста была поразительна. Открытый в крике рот уголовника принял в себя чуть ли не половину ведерного чана. Со страшной натугой проглотив это гигантское количество недоброкачественного продукта, Болдин, тяжело дыша, осел на пол, пытаясь быстро переварить свой обильный обед, либо вытолкать его наружу.
В это время, над головой Житнухина со свистом пронесся еще один чан. Меткость Егора уступала комбриговской. Самое интересное было то, что летевший со страшной силой чан все-таки отыскал свою жертву. Ею оказался опять-таки несчастный Забулдон. С протяжным звоном чан отскочил от его головы.
- Меня убили враги народа! – Выкрикнул Болдин и рухнул на стол, сгребая посуду.
- Стоять, скоты! – Закричал пришедший в себя охранник Быков, но был буквально смят волной уголовников, бросившейся на «святую троицу». Вокруг тех тугим комком уже сплотилась группа репрессантов. В ход пошли стулья и тяжелые скамьи. Окружив себя столами, политические яростно отбивались от наседающих углашей. В сволку ввязывались всё новые и новые группы, подходивших на обед бригад. Древние перекрытия столового помещения дрожали от яростного рева сражавшихся. Несколько десятков человек уже валялись на полу с повреждениями различного характера. Как ни странно, рецидивистов оказалось в это время больше чем политических, и они теснили отряд «святой троицы» к кухне. Это даже оказалось на руку оборонявшимся. В ход пошли новые и новые чаны с дымящейся баландой. Пронзительно завизжали ошпаренные. Количество валяющихся на полу значительно прибавилось.
И неизвестно, сколько бы продолжалось это замечательное по своим масштабам побоище, если бы к месту схватки не подоспела большая группа охранников во главе с начальником лагеря товарищем Тропичевым. По неясной причине, первым из этой группы, ворвался в помещение столовой сам начальник.
- Прекратить! – Заорал он срывающимся от злобы и ужаса голосом. – Прекратить. Иначе прикажу стрелять.
Дерущиеся, учитывая зверский шум, производимый ими же, конечно, ничего не услышали и продолжали драться с не меньшим ожесточением. Видя, что его крики ни к чему не привели, Тропичев развернулся, намереваясь покинуть поле битвы и отдать приказ открыть огонь, но столкнулся с Забулдоном, который, находясь в помутнении то ли в связи с повреждением головы, то ли от действия токсической порции баланды, нанес товарищу Тропичеву сокрушительный удар брюквенным черпаком по голове. От удара товарищ Тропичев тут же окочурился, навсегда распростившись со своими страхами.
«Конференция ублюдков»
Капитан Пермиловский, уже начальник районного отдела НКВД, был вызван в областной центр на запланированную конференцию, проводимую совместно с работниками госбезопасности. На конференцию ожидалось прибытие товарища Ягоды.
Открыл конференцию под бурные аплодисменты собравшихся, её председательствующий, он же первый заместитель начальника областного управления НКВД товарищ Очков. Привстав со своего места и одернув безукоризненный китель, Очков склонился над текстом.
- Товарищи, - бодро начал он, - сегодня у нас на конференции присутствует сам генеральный комиссар госбезопасности товарищ Ягода.
Последние слова Очкова утонули в получасовой овации. – Урррра! – Кричали собравшиеся. – Да здравствует наш наилучший товарищ Ягода.
Генрих, сидящий тут же за столом президиума, умиротворенно улыбался, всем своим видом показывая, что всё происходящее ему по душе. Поблескивая четырьмя орденами боевого красного, он поворачивался то в одну сторону, то в другую и удовлетворенно покачивал головой. Вурдалак балдел.
Наконец, когда орущие идиоты были удостоены вялым покачиванием потной ладошки «наилучшего товарища», аплодисменты и дикие крики несколько притихли. Председательствующий, довольно вытирая выступивший на лбу пот, начал объявлять состав президиума.
- Почетным членом нашего президиума, со всем всенародным одобрением, избран наш уважаемый товарищ Ягода!! – Рев небывалого восхищения наполнил зал. Все вскочили со своих мест. Лица собравшихся приобрели такое выражение, как если они не аплодировали, а мастурбировали. Прошло ещё полчаса, прежде чем «уважаемый» снова покачал ладонью. Председателю удалось зачитать список президиума, который прошел единогласно, хотя никто и не думал голосовать вовсе. Перешли к отчетам подотделов НКВД на местах. Одним из первых получил слово капитан Пермиловский.
- Да здравствует наш дорогой и несравненный товарищ Ягода!! – Ещё не успев полностью забраться на трибуну, завизжал Сергей Петрович. Зал с готовностью откликнулся восторженным криком и ударами передних конечностей друг о друга.
Повернувшись к своему кумиру лицом, Пермиловский успел заметить довольную и благосклонную улыбку наркома. С новыми силами, приданными этой улыбкой, Пермиловский продолжил свою речь.
- Под неутомимым вниманием и неусыпным контролем в лице несравненного товарища Ягоды и благодаря его чуткому руководству, наш районный отдел сумел добиться огромных успехов. Эти, благодаря лично товарищу наркому, огромные успехи выразились в том, что за последний отчетный период была выявлена одна тыща девятьсот девяносто девять врагов народа, шестьсот контрреволюционеров-саботажников, триста замаскированных троцкистов, двести вредителей, сто прогульщиков и три уголовника.
Я не буду называть фамилии всех этих преступников, отмечу лишь, что общее количество составило треть от всех проживающих в нашем районе лиц, что прямо подтверждает тезис нашего великого вождя и его незаменимых помощников, пламенных большевиков, каким является для нас любимый нами нарком товарищ Ягода.… Тезис об усиливающейся классовой борьбе среди нашего населения. В связи с этим, учитывая сложившуюся тяжелую обстановку, вношу предложение обнести Пинежский район проволочными заграждениями, поставить охрану и ввести его в систему славного Гулага целиком со всем его населением, так как, с учетом известного нам всем тезиса, через два года, чисто арифметически, все оставшиеся на территории района жители будут разоблачены как враги народа или их пособники.
Краем глаза Пермиловский заметил некоторое движение в президиуме. Двигаться изволил товарищ Ягода. Вернее двигал он одним лицом. Скучающее выражение лица сменилось на заинтересованное. Сергей Петрович, не ожидавший такой бурной реакции высокого руководителя на свою речь, страшно перепугался и покрылся липким потом ужаса, моментально стекшим в ботинки и полностью в них не уместившемуся. Может это был не один только пот, так как лужа под Пермиловским растеклась порядочная, если можно считать подобные лужи таковыми… Тем временем, лицо любимого сталинского наркома приобрело удовлетворительное выражение. Сергей Петрович воспрял духом.
- Особенно, в связи с этим, хочу отметить крайне неблагополучную обстановку в одном из лагерей нашего района, - продолжил он свою речь. - Так вот, в лагере под начальством Тропичева, в настоящее время содержатся трое осужденных и проклятых нашим народом врагов народа, совершивших свои преступления против нашего замечательного генерального комиссара товарища Ягоды.
Один из них, бывший бухгалтер Житнухин, намазавший свои вражеские зубы цианистым калием и проникший на вокзал, где весь наш народ с великим воодушевлением встречал своего замечательного наркома товарища Ягоду. Этот враг был задержан исключительно благодаря силе и уму самого наркома, сумевшего в нелегкой схватке победить этого морально разложившегося типа. Представьте себе, начальник лагеря позволил занять такому страшному зверю высокую должность старосты барака!!
Второй лютый вражина, бывший комбриг Кузнецов, расстрелял из пушек всю семью товарища Ягоды вместе с дачей, пианино, сервизом, собакой и полумиллионным городом дачного типа. В ходе проведения дополнительного следствия удалось раскопать несколько костей. Это всё, что от них осталось! Ужас, до чего доходят враги в своих попытках обезглавить наше государство.
Не менее страшен и по-своему мерзок поступок еще одного ренегата, агронома Шувалова, который гнусно осквернил великое имя всеми нами и народом уважаемого несравненного наркома. Язык не поворачивается повторить сквернословие этого замаскировавшегося врага колхозного движения.
И эти люди, при преступной халатности и странном попустительстве начальника лагеря Тропичева продолжают вредить уже в местах лишения свободы, ведя подрывную работу среди исправляющихся заключенных.
Наш отдел заверяет нашего высокого гостя, что не позволит этим извергам продолжать свою деятельность, подрывающую устои социалистического государства. Да здравствует народный герой товарищ Ягода!! Поблагодарим его товарищи за чуткое и незабываемое в веках руководство. –
Сергей Петрович вскинул мокрые руки и что есть силы ударил в ладони. Зал завизжал пронзительно и тонко. Нарком широко улыбнулся.
Уже через неделю после этой конференции Пермиловский был повышен в должности и чине. В новом звании майора, он был назначен на должность начальника областного управления НКВД Архангельской области.
«Карцер»
Александр Валентинович проснулся от страшной головной боли. Очумело поводя головой, он присел на полу. В полутемном помещении карцера он с трудом различил лежащих рядом Валерия Сергеевича и Кузнецова. Через некоторое время глаза Шувалова наткнулись на бочонок с водой. Агроном резво вскочил, но, не удержав равновесия, рухнул на мерно храпевшего Житнухина. От этого Валерий Сергеевич открыл заплывшие кровоподтеками глаза и увидел шустро ползшего к бочонку Шувалова. Добравшись до источника живительной влаги, агроном окунул в него голову и принялся пить, постепенно просветляясь головой. Его сутулая спина мерно вздрагивала в такт мощным глоткам. От этих утробных звуков очнулся и Андрей Николаевич.
Накануне, в драке, развязанной уголовным контингентом лагеря, им крепко перепало, но еще больше досталось после, когда охрана, увидев, что начальник лагеря мертв, принялась колотить всех подряд прикладами винтовок, предварительно израсходовав боезапас в спины углашей, атаковавших «святую троицу». Разогнав всех по баракам, охранники временно успокоились, но после того как администрация лагеря связалась с городским управлением и доложила руководству о произошедших событиях, «святая троица» была отделена от остальных зэков, зверски избита и брошена в карцер, в котором они до сих пор и находились.
Гнетущая тишина каземата была прервана внезапным лязгом дверного засова. В светлом проеме дверей показалась квадратная фигура охранника Быкова.
- Что, уже очнулись, проклятые троцкисты? – Полувопросительно, полуутвердительно произнес Быков, расставляя на полу принесенные миски, содержимое которых знакомо ударило в нос омерзительным запахом.
- Ну и делов вы натворили, - бурчал под нос охранник, не спешивший выходить на воздух. – Теперь вас, мабуть, кончат методом расстрела пулями из ружжа. Начальство понаехало из города Архандельска. Роют да шуруют вовсю. Начальника Тропичева, покойничка, объявили врагом народу. Чуть из могилы не вытащили. А всему, говорят, зачинщики вы, стало быть. Создали контрреволюционную организацию с целью деморализации и еще какой-то там менструации зэковского коллектива. – Охранник Быков покряхтел, тужась еще что-то сказать. Уже в дверях он выдавил, - вы уж там меня не приплетайте, когда вас мордовать начнут наши доблестные чекисты. А я вас. Если назначат в расстрельную группу, обещаюсь уложить не больно, прямиком в лоб, то бишь…. Ну, бувайте. –
Быков удалился. А в карцере наступила поистине гробовая тишина. Распахнулось окошечко в двери.
- И еще вот чего, - решил продолжить свою совсем не радостную речь заскорузлый охранник. – Тут сам Пермиловский приехал, так он про вас всё-то знает.
- Какой еще Пердиловский? – Вскинулся наконец комбриг. – Не знаем мы такого…
- А вот кончать поведут, так и узнаете. Он это дело любит. – Окошко запахнулось.
«Побег»
Пермиловского радовало то, что благодаря прямому вмешательству самого наркома, приказ по Карпогорлагу о расстреле без суда и следствия троицы был подписан. Это означало то, что уже и после назначения его на должность начальника областного НКВД, товарищ Ягода не выпускает из виду инициативного и преданного ему майора. Перед Сергеем Петровичем открывалась прямая дорога вверх по служебной лестнице. Теперь нужно было не затягивать с исполнением распоряжения и суметь быстро и четко доложить самому наркому как прямо предписывалось в приказе. Дело было государственной важности, это тебе не какая-то мелкая возня с выявлением врагов среди колхозников.
Несмотря на предварительную информацию, «святя троица» не могла окончательно поверить в то, что их могут расстрелять. Слабым их надеждам пришел конец только тогда, когда ночью за ними пришли и провели в фургон какой-то машины. Везли долго. Зарешеченные окна машины были густо закрашены, и поэтому точно угадать, куда именно она направлялась, установить не удалось. Наконец машина остановилась, и друзей вытолкали наружу. Они оказались на опушке леса, достаточно уже освещенной благодаря светлой ночи.
Невдалеке гадко заухал сыч. Шувалов зябко поежился плечами под драной зэковской телогрейкой.
- Какой сегодня день то? – Спросил он у конвоиров.
- Понедельник, - глухо буркнул один из троих, передергивая затвор винтаря.
- Ничего себе неделька началась, - протянул агроном. Конвоиры тупо засмеялись.
- Берите и копайте, - бросил старший конвоя три лопаты. – И побыстрее, а то вас много, а мы одни.
- Нда, вашей работке не позавидуешь, - подхватил нить разговора Андрей Николаевич, вонзая штык лопаты в сырой мох, - но тем не менее, я бы сейчас с вами охотнее поменялся. – Кузнецов бросил лопату земли и что-то успел прошипеть своим друзьям по несчастью, успев краем глаза увидеть, что один из палачей отвернулся немного в сторону с целью отлить.
- Золото, - почти нечеловеческим, визгливым голосом просипел Валерий Сергеевич. – Золото… - протянул он, как зачарованный уставясь себе под ноги в свежевырытую ямку.
- Где? – Вскинулся комбриг и бросился под ноги Житнухина.
- Моё, моё, - заорал тот, не трогай, гадина этакая! – Ухватив одной рукой лопату, а другой воротник Кузнецова, завозмущался Валерий Сергеевич. Прекратил копать и агроном.
Двое конвоиров, заинтересованные необычностью поведения двух смертников, подошли поближе. Их лица застыли в положении «верю - не верю». Отливавший тоже сделал несколько шагов по направлению к возившимся у ямы. Его руки суетливо пытались справиться с пуговицами на штанах. Увлеченные необычной возней энкаведешники забыли об осторожности.
Лопата агронома, поднятая умелыми руками человека привычного к этому орудию производства, со свистом опустилась на череп боровшегося с ширинкой палача. Почти одновременно молнией высигнул навстречу двум оставшимся бравый комбриг. Его руки тоже не забыли жаркие схватки в гражданскую. Как шашкой взмахнул он своим необычным для старого рубаки оружием, и голова ещё одного из конвоиров покатилась по земле.
Оставшийся живым последний из конвоиров-палачей судорожно дергал затвор, когда его уже душили в четыре руки агроном и бухгалтер. Под хрипение энкаведешника, в бледном свете белых ночей, застыла на опушке живой скульптурой немая сцена удушения последнего, символизируя собой крепкую спайку между городом и деревней в их общей борьбе против угнетающей их власти полуграмотных палачей. Наконец благополучно задушенный конвоир, издав последний сип, обмяк. Его руки, до этого терзавшие затвор, выпустили винтовку, и он мешком рухнул на землю рядом со своим коллегой.
Наблюдавший всю эту картину водитель транспорта НКВД, газанул и исчез с поляны так быстро, как если бы на ней и не появлялся вовсе. Вооружившись двумя винтовками и револьвером, «святая троица» устремилась в лес.
Часть 3. «Смерть Бугая»
…Мы поем, маршируя
К светлым, дальним вершинам
И шагаем по кругу
Вдоль железной стены.
Вот уже без малого полмесяца таскалась по лесам «святая троица». Последний раз они поели два дня назад, когда наткнулись на охотничью сторожку в глухой чаще. А так, питались, в основном, подножным кормом, грибами да ягодами, да выходили изредка к небольшим глухим деревенькам, где их кормили, как могли, местные жители. Но после этого, идти старались по наиболее глухим местам, как можно точнее выспрашивая дорогу у деревенских. От гибели «святую троицу» спасло то, что каждому из встречающихся с ними людей они довольно доходчиво объясняли, кто они такие есть, заодно дав понять, что если он их выдаст, то под расстрел пойдет с ними, как пособник ярым врагам советской власти.
Несмотря на это, их отряд постоянно находился под угрозой голодной смерти, поэтому они никак не могли пройти мимо стада коров, мирно пасшегося на заливном лугу, удаленном от села на приличное расстояние.
Коровы безмятежно пощипывали травку, и после короткого совещания было решено подоить одно из этих животных. Действовать должен был Шувалов, как знаток сельского хозяйства и животноводства.
Шурша сапогами, снятыми с мертвых конвоиров, Александр Валентинович вылез из кустов и стал пристально осматривать каждую корову. Его соратники по острому чувству голода молча стояли с ним. Шувалов постоял в напряженной позе минут десять, прежде чем разродился воодушевившей их фразой.
- Я так думаю.… Доить будем только одну корову, так как много доить ни к чему, - он еще помолчал, задумчиво почесывая в затылке, - поэтому будем выбирать самую большую и толстую. А раз так, то вот эта, - он указал пальцем на здоровенное животное, - нам подходит больше всего.
- Ну, тогда раз задание дадено, время засекено, - обрадовался комбриг, - приступим что ли?...
Троица несмело приблизилась к гиганту молочной промышленности, то бишь, к корове, которая откровенно тупо глядела на них.
- Валерий Сергеевич, - обратился к Житнухину специалист по сельскому хозяйству, - вам поручается легко придерживать животное за рога, а Вам, Андрей Николаевич, придется, таким образом, заняться хвостом.
Вышеперечисленные, помахивая пучками наспех сорванной травы, приблизились опять поближе к объекту. Пучок, протянутый животному Валерием Сергеевичем, был благосклонно принят. И он, немного осмелев, слабо дотронулся до могучих рогов. С другой стороны, траву, которую держал в руке бравый комбриг, животному взять было нечем, но и ему милостиво было дозволено уцепиться за кончик хвоста.
Тем временем, слегка вспотевший Шувалов, кряхтя, принялся елозить руками под брюхом источника парного молока.
- Тэкс, - бормотал он, - где тут у тебя вымень? Ну и заросла же ты, болезная, видно долго тебя хозяйка не брила. – При этом агроном не переставал возить рукой под брюхом у животного, у которого по всей шкуре пошли странные передергивания. От этих передергиваний голова её тряслась вместе с уже насмерть вцепившимся и слегка осмелевшим Житнухиным.
- Ну ты, скотина, стой, те говорят по-хорошему, - начал грубо тыкать кулаком в нос корове Валерий Сергеевич. Наконец, Шувалову удалось что-то нащупать под брюхом у животного.
- Ага, - обрадовался он, - вот, по-видимому, и вымень. Вот он, дорогой наш. – Александр Валентинович начал сильно за что-то дергать. Корова всерьёз заволновалась. Повернув рогатую голову вместе с висевшим Житнухиным, она укоризненно поглядела на тощий зад дояра.
- Смотри-ка, такая коровища огромная и такой малюсенький вымень, - ворчал тот, ещё яростнее теребя длинными руками. Это совсем вывело корову из себя, и она несильным движением задней ноги ударила агронома, от чего тот, взмахнув руками, и упал. Одномоментно с этим, Валерий Сергеевич был метра на три подброшен в воздух и, продолжая осыпать угрозами, улетел в кусты. Комбриг, как человек военный, сопротивлялся до последнего. Болтаясь как сосиска на хвостовом отростке животного, он, вдруг разглядев что-то под этим отростком, закричал. – По-моему, это и не корова вовсе, а бык. – Уязвленная этим «разоблачением» «корова», наконец, оторвала комбрига, и тот с кончиком хвоста приземлился на значительном расстоянии от «пункта дойки».
Бык, поняв, что его окончательно раскрыли, бросился на поднимающегося агронома, видимо угадав, кто явился зачинщиком всего этого бесстыдного насилия над его естеством.
- Стреляйте, стреляйте в этого паразита, - закричал зачинщик, ловко уворачиваясь от острых рогов. Комбриг выхватил револьвер. Прозвучал выстрел. Бык бросился на Кузнецова. И лишь опомнившийся Житнухин, с пятого выстрела из винтовки, уложил деревенского бугая на землю.
«Облава»
По прямому указанию начальника областного НКВД товарища Пермиловского не прекращались поиски избежавших возмездия врагов народа. Описание их данных было разослано во все районы области. Единственно, чего не было в ориентировках, так это фамилий и имен разыскиваемых. О состоявшемся расстреле уже заранее было доложено высокому московскому руководству, и дороги назад для Сергея Петровича уже не существовало. Он осознавал, что стоит ему только заикнуться о побеге личных врагов Генриха Ягоды, и можно заказывать гроб. Именно поэтому «святая троица» официально уже числилась в покойниках, не официально яростно разыскивалась областным аппаратом НКВД. Описание их внешности развешивались представителями органов на всех сельских магазинах, по месту их жительства круглосуточно сидели засады и, наконец, когда поиски зашли, по мнению товарища Пермиловского, в тупик, из Плесецкого района поступил сигнал о том, что трое неизвестных зверски умертвили колхозного бугая.
Совсем упавший духом майор Пермиловский ожил и воспрял. В этот же день получения сообщения в Плесецк был направлен в полном составе весь аппарат областного управления, были подняты по тревоге две роты конвойных войск НКВД Плесецкого управления лагерей.
По прибытии на место, где был подло убит бык, колхозники сообщили, что убийцы отошли в направлении к Черному болоту. Бойцы НКВД и толстозадые работники областного аппарата, выстроившись цепью, начали сужать кольцо по направлению к болоту.
Тем временем «святая троица» в поте лица шагали по направлению к болоту. Всё чаще и чаще встречающиеся чахлые деревья прямо указывали на его близость, но глухой овчарочий лай гнал и гнал их вперед. Наконец, лес окончательно расступился, и взору друзей предстало во всей своей «красе» Черное болото. Дальше пути не было. Комбриг принял командование на себя. Сельский житель Шувалов, повторив в некотором значении подвиг Ивана Сусанина, исчерпал себя.
Комбриг отдал приказ залечь за упавшим на краю болота деревом. Из леса, по направлению к ним, стремительно выскочила собака. Щелкнул сухой выстрел, и овчарка ткнулась носом в мох. Почти сразу же загремели ответные выстрелы подоспевших загонщиков. Преследователи палили впустую, так как не видели, где конкретно находились друзья. Выстрелы постепенно стихли, но свою роль они все-таки сыграли. Остальные группы прочесывания начали стекаться на звуки стрельбы.
- Сдавайтесь, гады! – выкрикнул кто-то из энкаведешников, но выйти на открытое место никто из них не рискнул. Инициативу взял на себя один из заместителей Пермиловского. – Урра! – Закричал он, тряся жировой прокладкой и удивительно быстро поднявшись на ноги. Его рвение не осталось без внимания со стороны ворошиловского стрелка товарища Кузнецова. Прозвучал выстрел, и заместитель товарища Пермиловского, подобно несчастной собаке, которую пережил минут на десять, зарылся в мох. Самое интересное было то, что ни один из энкаведешников не последовал за этим идиотом, чему, стало быть, очень остались рады. Героев больше не было, чему все собравшиеся к этому времени на краю болота опять-таки остались рады.
Из леса начали вновь раздаваться крики. – Сдавайтесь, не всех вас убьём, паразиты! – Несмотря на эти ужасные угрозы никто, по-видимому, сдаваться не собирался. В стороне оборонявшихся стояла тишина.
Видя такое положение вещей, преследователи решили спустить еще одну собаку. Но не тут-то было. Собака оказалась намного умнее, чем героический заместитель. Несмотря на толчки в направлении болота, она, упершись всеми четырьмя лапами в мох, не желала двинуться вперед даже и на полметра. А когда энкаведешники начали совсем уже нагло пихать её в область хвоста, то пес извернулся и укусил одного из них за руку. Укушенный визгливо заматерился, а собака, воспользовавшись неожиданной свободой, сиганула что есть сил вглубь леса.
Постепенно над болотом сгущались сумерки. Комбриг принял решение, как только стемнеет, двинуться вдоль болота, по самому его краю. Друзья не оставляли надежды спастись даже в этом, казалось, безвыходном положении.
«Дезертиры»
Сумерки окончательно пали на болото. Передняя кромка леса смазалась и казалась сплошной стеной. В стане преследователей изредко бряцало оружие, раздавался простуженный кашель. Энкаведешники решили дожидаться прибытия самого Пермиловского, который, уже получив сведения об этом бое местного значения, вот-вот должен прибыть.
Троица тоже не хлопала ушами. Друзья тихо поднялись и углубились метров на пять в болото. С трудом перебирая ногами, они «зачавкали» по трясине вдоль его края. Все трое вздрогнули, когда со стороны мерцавшего метановыми огоньками болота, кто-то их окликнул. Они полуобернулись и увидели смутную фигуру, призрачную и нереальную из-за наплывающего на трясину тумана. Фигура взмахнула рукой и произнесла, - Айда, робяты, за мной. – Выбирать не приходилось и «троица», держа оружие наготове, двинулась за фигурой в самую, казалось, топь. Под ногами мягко пружинило и чувствовалось, что отойди хоть чуть-чуть в сторону - и можно провалиться в мягкую жижу.
Черное болото уже издавна славилось тем, что являло собой идеальное убежище разного рода люда, скрывающегося от властей. Давным-давно, еще в царствование на Руси Петра Алексеевича, здесь располагался старый скит религиозных оппозиционеров. Где он точно был расположен, почти никто из местных жителей указать не мог. А кто из них знал, держал эти сведения про запас, чтобы воспользоваться этим при случае самим.
В более близкие времена на болоте обитали раскольники, укрывавшиеся от длинной руки нашей православной церкви. Перед японской войной они, не желая отдавать своих детей батюшке-царю в солдаты, сожгли себя вместе с семьями, освободив, тем самым, место для следующих репрессантов.
Сразу после революции на территории Черного болота нашла себе прибежище банда Шалого. Сам Шалый, подпоручик царской армии, имел поместье в этих местах и знал болото как свои пять пальцев. Знал он и потайное место на этом болоте, а именно, островок, к которому и вела тайная гать, по коей с превеликой опаской шагали друзья. На этом островке располагалась старая молельня сектантов, и именно здесь и укрывал свой партизанский отряд подпоручик от озверевших чоновских частей. Делая вылазки на «большую землю», партизаны яро расправлялись с активистами-большевиками, не трогая, в то же время, крестьян. Именно поэтому отряд просуществовал относительно длительное время. Но в одну из особенно суровых зим, наши славные чекисты, пройдя по полузамерзшему болоту, выкурили не менее славных партизан Шалого из их убежища, выгнав остатки разгромленной банды из Черного болота.
После этого опять-таки недолго оставалось болото пустым. Оно стало активно осваиваться дезертирами. Начиная с двадцатых годов, на относительно небольшом островке в центре болота скопилось уже более ста человек из людей не желавших убивать себе подобных во славу великой страны советов. Жили они очень тихо и, так как все были мужиками местными, то место где скрывались совдэповские «пацифисты» оставалось нераскрытым.
Едва заслышав недалекие выстрелы, дезертиры переполошились и выслали к краю болота свою разведгруппу в составе её единственного члена – Фомы. Он то и вывел беглецов из кольца окружения сквозь непроходимые для непосвященных топи.
Когда их группа уже удалилась от места обороны примерно на километр, на краю болота вновь раздались крики и горохом посыпались выстрелы. Это бойцы одной из частей НКВД встретились с управленцами, возглавляемыми майором госбезопасности Пермиловским. Встреча состоялась горячая и под винтовочную канонаду «троица» удалялась от ловушки.
- Ну. Таперича, мабудь, немного осталось, - обернулся к друзьям Фома и, действительно, пройдя еще шагов двести по зыбко качающейся гати, беглецы нащупали ногами твердую почву. Потянуло таким замечательным запахом жилья, дыма, еды и давно не стираных портянок. В редком леске, сквозь сумерки замаячили какие-то постройки с едва светящимися подслеповатыми оконцами.
На подгибающихся ногах друзья ввалились в одну из покосившихся, но относительно крепких, избух. Пройдя полутемные сени, они попали в горницу. От крепкого запаха самосада у друзей захватило дух.
За столом сидел ражий мужик в комсоставской шинели, одетой на голое тело. Он мрачным взглядом окинул вошедшего первым агронома, так же неласково оглядел Житнухина и резко встал при виде комбрига.
-Андрюха. Друг. – Взревел неласковый, бросившись навстречу Андрею Николаевичу с распростертыми объятьями. – Какими судьбами?! Не верю своим глазам… - Ражий обнял Кузнецова за плечи и подвел к столу. При свете керосиновой лампы комбриг разглядел лицо мужика.
- Гадов? – В состоянии крайнего изумления устало спросил Андрей Николаевич, - Неужели это не сон?
В горницу зашел уже знакомый друзьям Фома, бухнув на стол ведерный чугун с картошкой. Тут же рядом появилась миска с желтоватой квашеной капустой.
- Давайте, рубайте, мужики, - махнул рукой знакомый Кузнецова, - не стесняйтесь. А я посижу, покурю пока… Мне уже эта еда обрыдла до последней возможности. Фома, - повернулся он к проводнику, - давай самогона тащи, наших приглашай и садись сам. Ты даже представить не можешь, Фома, какого человека привел.
Гадов свернул самокрутку и, наблюдая как гости расправляются с угощением, сказал – Ты спрашиваешь, как я здесь очутился? А очень просто очутился. Ты, наверное, помнишь такого Мищенко? Ну, такой кудрявый парнишка. Шустрый такой. Он у меня комроты был. Так вот. Этот кудрявый хер с горы, донес на меня в политотдел. И знаешь, чего он написал там? Что я, на штабной пятиминутке, чихал, обернувшись к портрету Сталина. Каков, а? Я, конечно, в политотделе этом сраном, нагрубил всем. Ну. Ты меня знаешь.… Одному из политруков в ухо дал, и завертелась карусель. Тебя уже к тому времени на повышение двинули…
Голос Гадова плыл и терялся в сизом махорочном тумане. «Святая троица» откровенно засыпала.
«Дорога»
«Святой троице» откровенно везло. Во-первых, они встретили Гадова, а во-вторых: у Гадова оказалось несколько паспортов, оставшихся от умерших дезертиров. Ими он и снабдил Кузнецова и его друзей. Когда Андрей Николаевич предложил своему однополчанину вместе с ними пытаться пробраться поближе к западной границе и попробовать ее перейти, Гадов долго думал и отказался, заявив, что настолько отвык от нормальной жизни, что выдаст их сразу же, сам того не понимая.
В общем, уже через две недели, немного отдохнув и отъевшись у дезертиров и промаявшись длинную дорогу в товарняках, друзья сидели в купе пассажирского поезда, отходящего к одному из городов польской границы. За две остановки до пограничного досмотра они должны были сойти и, как объяснял им местный контрабандист, войти с правой стороны железнодорожного полотна в лес. Здесь граница делала поворот, и уже метров через пятьсот можно было выйти на польскую территорию. Если бы раньше кто-нибудь рассказал друзьям, что так просто можно перейти границу их, теперь уже нелюбимой Родины, то они попросту бы не поверили. Теперь же, всё это казалось относительно доступным и легким. После их мытарств в лагере и после побега из него, ничего невозможного просто не существовало. На Родине их ждала неминуемая смерть и, поэтому они стремились воспользоваться любой возможностью, чтобы остаться живыми. Понять всё это было легче, чем объяснить.
А пока всё шло как нельзя благополучно, если не считать того, что поезд целую ночь простоял на каком-то полустанке. Ранним утром Житнухин вышел на платформу за кипятком. Несмотря на то, что действительно было рано, у здания вокзала роилась группа мятых железнодорожников, которые кряхтя, водружали траурные флаги. На вопрос пассажиров, которые, естественно, заинтересовались в чем, собственно, дело, мятые отвечали, что вчера врагами народа убит товарищ Бределев. Один из железнодорожников так расчувствовался, что чуть не плакал. – И, ведь какой момент выбрали, негодяи, - с пафосом снова и снова восклицал он, подавая подвернувшемуся Валерию Сергеевичу желтый листок газеты. С чайником и газетой тот проследовал в вагон. Сразу же состоялся «политсеминар».
- Судебным органам не задерживать исполнение приговоров к высшей мере наказания из-за ходатайств, - читал Кузнецов, - органам НКВД приводить в исполнение приговоры к высшей мере немедленно…
Бределев еще не был похоронен, а уже было расстреляно 66 человек, и это только в центре страны. Активно готовился зиновьевский процесс.
Газета пестрела крупными заголовками типа: «Раскрыты заговоры. Обвинительный акт против Зиновьева, Каменева, Гетрика, Шапкина, Мясова… Разоблачение оппозиции».
На другой странице: «Дело Енукидзе», о засорении служебного аппарата. «Енукидзе – перерожденец и обыватель». Здесь же Кузнецов увидел ряд знакомых фамилий. – Господи, - заохал он, - свои – своих же.… Ворошилов, Буденный, Блюхер, Дыбенко, Шляпников – обвиняют, - читал Андрей Николаевич, - а на скамье подсудимых – Тухачевский, Якир, Уборевич, Эйдеман. «Троцкистские бандиты». Вредительские директивы и так далее и тому подобное следовало по всей газете.
- Эхма, - вытянулся на диване агроном Шувалов, - ты поглади сколько нас…
- Да, - согласился Валерий Сергеевич, потягивая кипяток, - нам еще повезло.
Комбриг, тем временем, продолжал читать газету. Внезапно он резко побледнел, и в его глазах появились слезы, впрочем, скрытые за стеклами очков. Он снял очки и стал шумно сморкаться в штору вагонного окна. Шувалов и Житнухин замолчали и посмотрели на него. Их поразило, что их друг, железный комбриг, вдруг рассопливился, казалось ни с того, ни с сего. Они явно ждали объяснений, впрочем, никоим образом не показывая вида.
- Гады! Моего лучшего друга, Вовку Зуба вчера расстреляли, - наконец пояснил Кузнецов и злобно скомкал газету.
Поезд, к этому времени, уже оживленно постукивал на стыках рельсов, ведущих друзей к свободе. Дверь в купе распахнулась.
- Тута место свободное есть? – Произнесла фигура какого-то пассажира. - Мне сказали, что тута есть, - заключил он и прошел внутрь купе. Друзья разглядели на вошедшем форму НКВД. Их реакция была соответствующей.
- Чего уставились, морды?! – грубо спросил энкаведешник. – Борца с врагами народа никогда не видали? Могу представиться. Я лейтенант госбезопасности, фамилия моя Демидов-Опокин. Еду по важному делу. А вы, морды, кто такие будете? Какого хрена едете? – Бывший уголовник, а ныне работник органов Генка Демидов по кличке Опока не отличался изысканностью речи и тонкостью воспитания.
- Отвечать, когда вас, морды, спрашивает работник НКВД! – Усевшись к окну, наседал Опока, глядя мутными, свинячьими глазками на своих попутчиков.
- Мы крестьяне из деревни Чакола, - ответил, наконец, трясущийся от переполнявшей его злобы, комбриг, - едем за зерном для нашего колхоза.
- Экие вы дурни там, в своей Чавкале, - хрипло заржал Опока, - свое зерно, небось, прожрали, да на самогон пустили. Крестьяне они, как же.… А ну, тугаменты покажьте, морды. Говорить-то мы все умеем. – Опока явно желал к чему-нибудь придраться.
Валерий Сергеевич вытащил свой паспорт и сунул его лейтенанту.
- Ага. Тэкс. – Сотрудник НКВД держал бумаги вверх ногами, - что-то печать вот с энтого краю мутновата. Сойдете на следующей станции со мной, - важно произнес он, - там мы с вами, мордами чавкальскими, разберемся.
- Извините, но мы сегодня должны быть на месте, - несмело подал голос Александр Валентинович, - у нас командировочные…
- Ничего не знаю! – Уже заорал Опока, - я сказал – вы сделали! А то расселись тут, мать вашу…! – Он хотел еще что-то добавить, но не успел. Несмелый Шувалов, воспользовавшись тем, что лежал на верхней полке, врезал этому противному энкаведешнику в ухо. От могучего удара крестьянским кулаком Опока зашатался и рухнул на пол купе.
В таких ситуациях троица понимала уже друг друга с полуслова и поэтому через минуту все трое спокойно сидели на своих местах, а их недолгий попутчик лежал где-то под насыпью, куда его метнули из окна поезда.
«В сетях»
Старый контрабандист, который дал друзьям примерный маршрут следования, оказался прав. Уже через полчаса быстрой ходьбы по лесу они оказались на территории Польши. По внешнему виду окружающей их местности заметить это было нельзя, но каким-то непонятным чувством все трое вдруг ощутили, что они в относительной безопасности. Друзья двинулись по заросшему травой проселку. Понимание того, что они уже не находятся в «своей великой и свободной стране» их нисколько не угнетало, а наоборот – радовало. Не знали они только одного. Того, что старый контрабандист кое-что от них утаил. Путь, который он им указал, выводил прямиком на пикет польской контрразведки. Всё объяснялось просто. Контрабандист уже не один десяток лет являлся платным польским агентом.
Пикет, оповещенный связным, уже ждал их прибытия, поэтому процесс задержания оказался настолько простым, что описывать его нет никакого смысла. В сопровождении контрразведчиков панской Польши, беглецы из совдепии проследовали на машине до Белостока, где на одной из явочных квартир этого города их ожидал субъект в широкополой шляпе и с неприятной бородавкой на сизом носу.
- Чурносский, - представился он вошедшим в комнату друзьям, - извините, но как вы сами понимаете, на территорию Польши вы проникли нелегально. И теперь мы вынуждены провести необходимую проверку.
Вперед выступил Кузнецов и, в свойственной ему прямой манере, изложил, по-военному кратко, мотивы нелегального перехода границы, упомянув при этом, что они с друзьями считают себя политическими беженцами, спасающимися от рук репрессивного аппарата большевиков. Он, конечно же, не стал упоминать, что в свое время активно поддерживал этих самых большевиков. Пан Чурносский на первый взгляд остался удовлетворенным такими объяснениями, но, внимательно выслушав краткое выступление комбрига, пояснил, что, несмотря на всё вышесказанное перебежчиками, польское правительство должно будет передать нелегалов советскому правительству, если же, конечно, эти самые нелегалы не дадут некоторых гарантий и не подпишут несколько ничего не значащих бумажек.
Беглецы, припертые к стенке, оказались этим очень обрадованными. Всё-таки быть припертыми к стенке было намного приятнее, чем быть к ней же поставленными. Друзья оказались очень сговорчивыми и здравомыслящими. Упоминание пана Чурносского о том, что их могут выдать тем, от кого они с таким усилием ушли, заставило их сделать «правильный» выбор, а именно подписать пару «ничего не значащих» бумажек, оказавшимися подпиской о сотрудничестве с польской контрразведкой.
Чурносский, явно обрадованный исходом их разговора, мелко потряхивая сизым носом, собрал бумаги со стола и вызвал, теперь, как он объяснил, не конвоиров, а сопровождающих. Так ловко переименованные им сотрудники дифензивы сопроводили друзей в разведшколу, расположенную здесь же в Белостоке.
Едва машина миновала высокие створки ворот, те сразу же захлопнулись.
- Ага. Приехали, - резюмировал это событие агроном Шувалов, впервые вслух выразивший свои мысли или их полное отсутствие, что было не удивительно для работника сельского хозяйства страны советов, да и для её вождей всех вместе взятых в прошлом и в будущем. – Здесь хоть хорошо кормят? – высказал свою вторую мысль Александр Валентинович. Ответил ему Житнухин, - Да уж не хуже, чем в лагере было. Иначе, какие из нас будут шпионы. – Кузнецов при слове шпионы криво ухмыльнулся.
Лишь на второй день пребывания друзей в спецшколе, к ним в комнату зашел какой-то человек с отвратительно длинным лицом на голове.
- Граф Шестаков, - представился он, - я буду вести вашу группу.
- А куда, собственно, вести? – Осведомился Шувалов, - ежели на обед, то я согласен.
- Ценю остроумие, - рассмеялся граф. Интересно, стал бы он смеяться, узнав, что вопрос Шувалов ставил совершенно серьёзно.
- Вам необходимо, перед началом учебного процесса, выбрать себе псевдонимы, - продолжил неприятный представитель голубой крови и, по всей вероятности, такой же наклонности.
- Чего уж там – псевдонимы, - отреагировал бывший комбриг, - клички, скорей.
- Это совершенно неважно, - отрезал Шестаков, - называйте это как вам угодно, но в нашей школе называть себя по настоящим именам не рекомендуется. – Он застыл в выжидательной позе, присев на стул около двери.
Первым, как это ни странно, отреагировал агроном. – А можно я назовусь бароном Алессандро де Шувва Кляйнфельтером Шморлем? – Он выжидательно поглядел на собеседников, которые буквально вытаращили глаза от удивления и почтения перед такой длинной клички.
Шестаков взволнованно заерзал на стуле, - Несколько длинновато. –
- Вот именно, - поддержал его Андрей Николаевич, - будешь бароном, и хватит тебе. – Шувалов было надулся, но потом, сообразив, что «просто барон» это тоже вроде совсем неплохо, вновь оживился. – А Валерия Сергеевича, я думаю, лучше всего звать князем. – Граф поперхнулся. Валерий Сергеевич приосанился. Шувалов разошелся вовсю, - а Андрей Николаевич пущай будет принцем, - закончил он свою речь и довольный собой откинулся на койку. Не смея сидеть в присутствии столь высоких «особ», Шестаков встал и нервно вышел. Кузнецов громко рассмеялся.
Потянулись дни учебы. Троица особо выделялась преподавателями как наиболее способная группа. Друзья с удовольствием освоили способы изготовления взрывных устройств и различные методы их подкладывания в нужное место. С успехом прошли курсы тайнописи и шифровки. Овладели ранее неизвестной им борьбой джиу-джитсу. Научились ловко пользоваться различными бытовыми предметами для уничтожения противника. Целый месяц был посвящен стрельбе из различного рода оружия по подвижным и неподвижным объектам. Здесь особо отличился Андрей Николаевич.
На троицу, по-видимому, руководство школы возлагало большие надежды. Их выпуск уже давно был отправлен в страну «совдепию», где они успешно провалились. Лишь одному какому-то наиболее везучему удалось подложить взрывное устройство в туалет какого-то сельского отделения милиции, после чего была заражена большая территория около этого отделения. Страшная вонь от мощного фекального выброса на целых два дня парализовала жизнь села.
Из троицы же старались сделать диверсантов «экстра-класса» и все усилия преподавателей были направлены на это. Всё это было на руку друзьям, так как еще тогда, на краю болота, держа оборону перед превосходящими силами войск НКВД, они поклялись друг другу, что если судьба спасет их от неминуемой, тогда казалось, гибели, они предпримут всё возможное, чтобы отомстить за свою поломатую жизнь этому козлу, а именно – Генеральному комиссару госбезопасности Генриху Ягоде.
Не прошло и четырех месяцев после начала обучения в этой школе, а они уже были полностью готовы для выполнения своей клятвы. Польская дифензива глубоко ошибалась, думая, что использует этих людей в своих целях. Наоборот, это они использовали польскую контрразведку и это у них неплохо получалось.
«Новый начальник»
Сразу после побега «святой троицы» в их бывшем лагере наступили времена репрессий. Казалось бы, странно, против уже и так совершенно бесправных и угнетенных людей применять репрессии, но это было именно так.
Охранник Быков был до такой степени разжалован, что теперь уже находился в этом же лагере, но уже в качестве заключенного. Ему было предъявлено обвинение в злостном попустительстве и больших недогибах.
Зэк Болдин по кличке – Забулдон, которому уже пора было «откидываться» по истечению срока, остался в лагере еще на десять лет, но по другой, совершенно неподходящей ему статье с формулировкой – за связи с врагами народа и злостное недоносительство. Одним росчерком пера стопроцентный уголовник Болдин превратился в политического заключенного. Это его настолько поразило, что у него три дня страшно болел живот. Вора Егора просто расстреляли за «пособничество». Конкретно, кому или чем он «пособлял» не объяснили никому, даже самому Егору, от чего, собственно, Егору хуже не стало.
В лагере сменилось всё управление, и теперь ждали прибытия нового начальника. Потихоньку говорили, что это не какой-то там бывший зэк, а кадровый работник аппарата НКВД, член партии, и направляется он по прямому указанию товарища Пермиловского, старшего майора госбезопасности. Он то, говорили, наведет порядок. Администрация лагеря суетилась вовсю. Даже бараки были покрашены и застеклены. Маленький домик бывшего начальника, товарища Тропичева, был снесен, а вместо него, буквально за одну ночь, возвели двухэтажный особняк с верандой и балконами.
В день прибытия нового начальника все зэки были выстроены на плацу между бараками. Серыми глистовидными шеренгами они уже стояли два часа на пронизывающем осеннем ветру, а прибытие руководства откладывалось и откладывалось. Многие, особенно из уголовников, принялись было канючить по этому поводу, но охрана предупредила, что начнет тут же стрелять, если кто-то попробует выйти из строя.
Раздался глухой стук. Это выпал из строя бывший охранник Быков. Пока охрана пинками приводила его в чувство, наконец, кто-то закричал, - Едет, едет! – Все напряженно вытаращились на ворота, в которых показался тупой нос «эмки». Машина лихо развернулась, забрызгивая стоящих в первых рядах ошметками грязи, и остановилась. Из машины выскочил сутулый человек с лошадиными зубами и быстро двинулся к импровизированной трибуне. Вот он быстро взбежал по ступенькам и повернулся к зэкам, свирепо сверкнув очками. У Болдина, стоявшего относительно близко, отвалилась челюсть. На трибуне стоял его «лепший кореш» Опока, собственной персоной.
- Граждане заключенные, - противным голосом закричал тот, - я направлен к вам нашей партией для создания лагеря нового, образцового типа. С нынешнего дня, ваша, доселе убогая и темная жизнь, в корне изменится. Раньше вы беспризорно и бездарно вели свой зэковский образ жизни. На этой почве и происходили средь вас разные фуражи, то есть, я хотел сказать – фуроры. – В строю политических едко захихикали.
- На неблагополучной почве вашей такой жизни и произрастали гнилые споры и грязные семена различного рода безобразий. Немалую роль в этом сыграло потакательство со стороны бывшего руководства. Теперь всё будет иначе. Вам некогда будет заниматься вредительством и такими нехорошими делами как троцкизм. Я из вас сделаю стопроцентных представителей социалистического образа жизни. Мы, к чертям собачьим, снесем ваши бараки и построим великолепные здания, жизнь в которых пойдет по-новому. Сегодня же мы уничтожим могучей и недрогнувшей рукой эти ваши гнусные строения и вы все увидите как сразу освежится атмосфера вашей темной жизни! –
Болдин не узнавал своего кореша. От Опоки за версту несло тройным одеколоном и энергией, хотя раньше за версту от него могло нести только перегаром. Размахивающий руками Демидов, опустил глаза на стоявшего впереди Забулдона. Он резко заткнулся, словно в рот ему залетело что-то тяжелое, но тут же справился с этим.
- Я рад, что вижу на ваших лицах неописуемое доверие. И я его оправдаю, как оправдаю доверие ко мне со стороны нашей великой партии под руководством еще более великого товарища Сталина и его первого помощника товарища Ягоды. Урра! – Заревел он. Строй зэков натужно захрипел.
- Какие будут вопросы? – Протирая очки поинтересовался Демидов, явно пытаясь завоевать немного доверия со стороны зэков.
Со стороны строя донесся сиплый голос одного из политических. – Вот Вы, гражданин начальник, говорили очень хорошо и красиво. Особенно про наши новые дома. И бараки Вы снесете без сомнения. А где ж нам жить? Новые – то когда будут готовы… -
Демидов покраснел, а затем заорал, глядя перед собой близорукими глазами. – Вот! Вот он голос врага. Такие даже здесь опасны. Они нам хотят помешать жить по-социалистически! – Он принялся быстро одевать очки, чтобы разглядеть задававшего вопрос. Но тот оказался настолько проворным малым, что успел упасть на карачки и ловко, по-собачьи, как и было принято передвигаться всем советским людям, переползти вглубь строя.
«Специалист по стали»
Границу пересекали по очереди. Первым проделал это «барон», он же агроном Шувалов.Его сравнительно небольшая по размерам кладь состояла из мощного взрывного устройства, замаскированного под арбуз. В желтом чемоданчике, кроме вещей и одежды, в потайном отсеке лежали два пистолета, несколько гранат, пакетики с химикатами для тайнописи и сильнодействующими ядами. Александр Валентинович пересекал границу совершенно легально, так как документы, которые он имел, были состряпаны настолько ловко, что придраться в них было невозможно.
Респектабельно одетый Александр Валентинович, небрежно помахивая чемоданом, зашел в комнатку, где проходил обычный таможенный досмотр. Немного постояв в очереди, он вскинул на стол свой чемодан и, звонко щелкнув замками, открыл его. Совершенно уверенный в себе Шувалов, посвистывая, уставился в окно таможни, с интересом наблюдая за коллективом общипанных ворон, с бормотанием роющихся в отбросах железнодорожного ресторана. Неизвестно сколько бы он занимался наблюдением за жизнью птиц, если бы его не удивила поразительная тишина, установившаяся в таможне. Он медленно повернул лицо к столу. Около него, перед открытым чемоданчиком, столпились все работники таможни. Они столь заинтересованно рылись в чемоданчике агронома и так своим поведением напоминали только что наблюдаемых им ворон, что он тоже заинтересовался содержимым собственного багажа. Поглядев на это самое содержимое, Шувалов обомлел. Таможенники рылись в содержимом потайного отдела его чемодана, который он по ошибке открыл перед ними. К его нарастающему удивлению, никто арестовывать его не собирался. Видимо, таможенники не могли и предположить, что так спокойно стоящий перед ними пассажир мог смело показать на досмотре то, что могло его погубить.
- Пистолеты, товарищ Подшувалов, - а именно такая фамилия стояла в поддельных документах Александра Валентиновича, - мы вынуждены изъять. – Объявил окаменевшему агроному начальник таможни, - а вот эти пакетики мы можем вам оставить после объяснения с Вашей стороны, что это такое, собственно. –
- А-а, - облегченно выдохнул Александр Валентинович, - конечно, ежели пистолеты нельзя, то я не против вовсе. Забирайте, чего уж там.… А эти пакетики с очень важным и секретным зарубежным препаратом, который мне удалось украсть во время своей командировки на одном из сталелитейных предприятий проклятых империалистов по секретному заданию наших доблестных органов госбезопасности. –
По документам Александр Валентинович значился как старший научный сотрудник, командированный за рубеж с целью изучения методов выплавки лигированной стали.
После такого объяснения товарища Подшувалова, его чемоданчик был со всем почтением закрыт и с не меньшим почтением вручен его обладателю. С облегчением вздохнув, Александр Валентинович вышел из душного зала досмотра и тут, к нему подошли двое в кожаных куртках. От неожиданности Александр Валентинович присел.
- Не волнуйтесь, товарищ Подшувалов, - успокоил его начальник таможни, - эти люди будут Вас сопровождать до вашего института для обеспечения Вашей личной безопасности и сохранности ценных препаратов.
- Ну, что Вы, - попробовал отвязаться от опасных попутчиков агроном, - я и сам могу спокойно доехать.
- Нет, - вступила в разговор одна из курток, - Вы долго отсутствовали на Родине и совсем не представляете себе насколько сложная политическая обстановка в стране. Кишмя кишат агенты вражеских держав. Подняла голову внутренняя контрреволюция. –
Поняв, что от этих типов отвязаться будет невозможно и, более того, подозрительно, Шувалов быстро согласился и в глубокой задумчивости, граничащей с потерей памяти, проследовал в вагон. Кожаные куртки переговорили с начальником поезда, и Александру Валентиновичу было выделено отдельное купе, в котором он ехал два дня в полном одиночестве, если не считать постоянно торчащих в коридоре чекистов.
И вот, через два дня пути, наступил тот момент, которого Александр Валентинович опасался больше всего. Прибывший к поезду автомобиль подвез его и двух его сопровождающих к подъезду института сталелитейной промышленности.
- Ну, ребята, - как можно теплее сказал агроном, - спасибо вам большое. Груз доставлен в целости. Теперь я как-нибудь сам…
- Нет уж. Мы доставим Вас, как говориться, из рук в руки, - отрезал один из проклинаемых Шуваловым чекистов и они повлекли побледневшего лженаучного сотрудника в вестибюль института. Так, втроем, они и проследовали до кабинета директора. По пути Александр Валентинович наблюдал, как по-крысиному разбегались бледные сотрудники института при виде его эскорта. Чекисты, своими кожаными куртками внушали животный ужас. Толстый секретарь, сидевший в приемной, разглядев сквозь толстые очки, кто именно проходит в двери, рухнул без чувств под стол и посетители прошли прямо к директору.
Реакция директора оказалась настолько бурной, что удивлены были даже твердокаменные работники органов. – Не виноват я! – Завизжал директор, ползя навстречу вошедшим по красному ковру, - Я всё скажу, только не бейте!
Ушло примерно полчаса на то, чтобы объяснить непрерывно воющему директору цель визита. Робко вздрагивая, директор, еще не веря, что в этот раз ему повезло, внимательно выслушал доблестных чекистов и так же внимательно прочитал документы бледного, как глиста в обмороке, Шувалова. Не в силах унять страшную дрожь нижней челюсти, директор, тем не менее, как мог, при помощи жестов, объяснил вошедшим, что их понял и удостоверил прием «ценных препаратов», которые привез товарищ Подшувалов. Удовлетворившись этим, чекисты горячо пожали влажную руку агронома и удалились двери, от чего секретарь, вновь увидя их, опять рухнул на своё любимое место.
Немного удивленный Шувалов присел на стул рядом с директорским столом. Директор медленно приходил в себя.
- Здравствуйте, товарищ Подшувалов, родной Вы наш человек, - наконец, полностью придя в себя, поздоровался директор, с трудом привстав из-за стола на негнущихся ногах. – И действительно, в стране произошли огромные перемены, - отметил про себя Александр Валентинович, здороваясь с директором.
- Дело в том, что с тех пор как Вы выехали в командировку, уже дважды в полном составе арестовывался как враги народа и злостные вредители весь штат сотрудников института, - усиленно растирая холодные руки, пояснял директор. – Все они были уличены в том, что готовили предательский удар в спину экономики страны. Представляете, какой ужас!? Сам я был выдвинут из рядов работников профсоюза «Птицепрома» и все остальные сотрудники нашего института до своей нынешней работы занимались всем, только не литьем стали. – Директор отошел уже настолько, что сумел выйти из-за стола. – Вы даже не можете себе представить, как я рад Вашему прибытию. Вы единственный человек на весь институт, кто разбирается в этой науке.
Шувалов вытаращил глаза и вяло пробормотал, - я понимаю, но…
- Никаких «но», - оборвал его оживившийся директор, - Я сегодня же поставлю вопрос перед руководством и научным советом института, который, к слову сказать, полностью состоит у нас из дворников, о Вашем скорейшем назначении на моё место. А я, слава тебе господи, уйду в свой «Птицепром».
Директор, явно обрадованный, нажал кнопку звонка вызова секретаря. Тот с трудом просунул голову в двери.
- Распорядитесь насчет квартиры для товарища Подшувалова, - приказал директор. Секретарь исчез.
- Ничего себе, - думал Александр Валентинович, - вот это влип, так влип. Самое главное, уже никуда не денешься.
Благодаря своему семиклассному образованию, он не мог сопоставить своё нынешнее положение с великим изречением основоположника марксизма-ленинизма о том, что страной управлять будут прачки и кухарки. Правда, в настоящий момент, страной управлял всё-таки недоучившийся сапожник-семинарист, что не менее дико. Поэтому назначение агронома на должность директора института стали выглядело не так уж и плохо, как могло показаться на первый взгляд Александру Валентиновичу.
Часть 4. «Покушение»
Богата Русь нечистой силой
Так было испокон веков
Что нечисть разную плодила
И прочих жутких дураков
«Сказание про Илью Муромца»
Совершенно разбитый товарищ Ягода ехал с совещания ответственных работников по вопросу «экономии бумаги в сфере сельскохозяйственного транспорта». Несмотря на усталость, нарком Ягода был в целом удовлетворен прошедшим совещанием, на котором ему удалось разоблачить группу высоких чинов сельского хозяйства, которые своей близорукостью прямо способствовали злоупотреблениям бумагой в их ведомствах. Прямо после совещания были арестованы начальник транспортного управления Архангельской области, заведующий сельхозуправления Вологодской области. Заодно был взят весь штат этих управленческих структур. Как выяснило предварительное следствие, все они расходовали казенную бумагу для удовлетворения своих гнусных личных нужд. Например, сам начальник транспортного управления имел антигосударственную привычку рисовать на бумаге разного рода чертиков. Выяснилось, что за время своей вражеской деятельности по уничтожению запасов бумаги в стране он нарисовал двенадцать тысяч четыреста двадцать три чертика, израсходовав на это около 50 кв. метров первосортной бумаги. Остальные поступали еще хуже. Бумага расходовалась даже в туалетах для совершенно уже непотребных целей. Кстати, там же, в этих самых туалетах, были найдены и газетные портреты вождей страны советов, загаженные самым гнусным образом, что, само по себе, явно тянуло на политическую диверсию. Затягиваясь папироской «Герцеговина Флор», нарком погрузился в глубокие размышления. Время свалило на его плечи чудовищную нагрузку, и он с честью оправдывал доверие партии и её вождя. Заговоры врагов раскрывались один за другим, и им не было видно конца. Активно велись дела по «недогибщикам и перегибщикам», преследовались «попустители и растратчики», различного рода «транжиры и бюрократы», толпами шли под расстрел «троцкисты и оппортунисты», гнили стадами в лагерях прочие «враги народа», а Вождю всё было мало.
Специальный поезд наркома шел медленно, так как, из-за участившихся подлых ударов врагов советской власти, впереди паровоза шагал отряд личной охраны комиссара и тщательно проверял пути. Всё это делалось с чрезвычайной бдительностью в целях безопасности паровоза и товарища Ягоды.
В тяжелых раздумьях незаметно пролетело несколько часов, когда в вагон вошел начальник охраны и доложил наркому о том, что поезд прибывает к Котласу, небольшому, вонючему городку на границе Архангельской и Вологодской областей. За окном появились первые вестники, указывающие на наличие населенного пункта. Жалкие, покосившиеся хибары, серые сараи и дырявые заборы потянулись вдоль пути. Поезд еще более замедлил ход и остановился у деревянного вокзала, своим видом напоминавшему лагерный барак. На заплеванном перроне толпились люди, согнанные местными властями для чествования высокого гостя. В стену вагона с грохотом полетели искусственные цветы. В вагоне, в сопровождении начальника охраны, появилась делегация местного партийного и хозяйственного актива. Нарком произнес несколько откровенно тупых фраз по поводу активизации в стране разного рода вражеского отребья и сказал, что подношения можно складывать в углу вагона и, вообще, актив может сваливать на воздух, так как он очень устал и не намерен терпеть больше их присутствия. Актив свалил подношения и «свалил» сам, дабы не раздражать столь высокий чин.
Когда вагон опустел, товарищ Ягода приказал все продукты из подношений перенести в вагон охраны. Начальник охраны суетливо уцепил авоськи со жратвой, среди которой, на удивление ему, оказался гигантский арбуз. Протащив всё это в двери, он исчез и оставил наркома одного.
Генрих снова погрузился в свои размышления. Поезд дернулся и двинулся дальше. Через некоторое время, утомленный дорогой и откровенным бездельем, нарком изволил задремать. Неизвестно сколько времени он дремал, только разбудил его ужасающей силы грохот. Бронированный вагон генерального комиссара накренился. С дребезгом повылетали стекла окон. Ещё не успевший полностью проснуться, Ягода с визгом покатился по вагону, ударяясь головой и другими частями своего тела о различные предметы мебели.
- Караул! – Завопил он, закатившись в угол покосившегося вагона, - караул! – Но караула не было. После отвратительного визга товарища Ягоды наступила тишина, и до слуха наркома донеслось щебетание лесных птичек. Караула всё еще не было. Это настолько поразило генерального, что он встал на карачки и пополз к выходу. Ещё более он был удивлен тогда, когда выглянул из дверей вагона. Ни паровоза, ни вагона охраны впереди не оказалось.
На том месте, где они вообще-то должны были находиться, зияла огромная черная яма, по краям которой валялись искореженные и дымящиеся обломки. Уже спустившись на землю и направившись к этой яме, нарком увидел пропавший было паровоз, который преспокойно стоял себе в кустах, метрах в двадцать от путей. Подойдя к самому краю воронки, нарком замер, пораженный её огромной глубиной. В кустах зашуршало. Ягода, от неожиданности вздрогнул и отпрянул в сторону. Из кустов вылезло какое-то существо на четырех конечностях и со стонами поползло в его сторону. Приглядевшись к нему, нарком понял, что это человек.
- Стоять! – заорал он, отходя на всякий случай подальше. Ползущий поднял голову. – Это я, товарищ комиссар, - пробормотало существо похожее на человека, - это я, ваш начальник охраны…
- Я уже понял, что это Вы, - совсем оживился Ягода, - что это такое? – Он махнул в сторону паровоза и ямы.
- Это паровоз и яма, - глупо хихикая, пробормотал начальник охраны.
- Это не паровоз и яма, мать твою, - заорал нарком, - это покушение на меня.
Начальник охраны, не в силах больше слушать этого высокопоставленного идиота, икнул и повалился на бок. Внутри у наркома всё кипело от негодования. Он остервенело пнул лежащего начальника охраны и удалился в свой вагон. В твердом и круглом предмете, который Ягода по ошибке считал своей головой, отчетливо вырисовывалась структура нового громкого процесса. Он сразу же забыл про тяжело раненного охранника, про машинистов паровоза, которым наверняка нужна была помощь. Генрих являл собой именно тот, новый тип человека будущего, о котором мечтал, сидя на пне в Разливе, лысый человек небольшого роста и, как оказалось, такого же ума.
«Комбриг действует»
Первым, кто прибыл на место катастрофы, оказался старший майор госбезопасности товарищ Пермиловский. О взрыве ему сообщил один из его сотрудников, который вел негласное наблюдение за пятикилометровым участком дороги в связи с прибытием высокого гостя.. Вообще, по всему маршруту следования спецпоезда, через каждые пять километров были расставлены работники НКВД с целью безопасности наркома.
Сергей Петрович, прибыв на место, сразу определил, что взрыв произошел внутри теперь несуществующего вагона охраны. Сразу же, после произведенной проверки, тут же на месте были расстреляны полуживые машинисты паровоза, бывший начальник охраны наркома и, заодно, сотрудник, на участке которого произошло это ЧП. Были произведены аресты начальника железной дороги, всех его подчиненных и пьяного обходчика, которые сразу признались, что виноваты, чем спасли себя от телесных повреждений.
Быстрая и, на диво, плодотворная работа товарища Пермиловского очень понравилась наркому. Из окна, подогнанного на пути нового спецвагона, он с удовольствием наблюдал за суетливой, нескладной фигурой начальника областного управления, руководящего раскопками вокруг воронки. Не прошло и получаса, как в вагон к наркому зашел с докладом Пермиловский.
- Разрешите доложить, товарищ народный комиссар, - обратился он.
- Разрешаю, - милостиво улыбнувшись, соизволил тот, сидя на мягком диване.
- Первое, - начал Сергей Петрович, - крушение произошло в связи со взрывом в вагоне охраны. Второе: в настоящее время арестованы все те, кто имел доступ в этот вагон. Третье: все они сразу же расстреляны. В-четвертых, по имеющимся сведениям, по прибытии вашего поезда на ст. Котлас к входу в поезд допускались некоторые лица местного парт-хозактива. Установить, конкретно, кто это были, нам помог колхозник Ковалев, проявивший политическую бдительность. Разрешите мне зачитать список лиц, приходивших в Ваш вагон для вручения подарков от населения?
- Не надо, - махнул рукой нарком, - сразу всех лучше расстреляйте, а этого Ковалева – ко мне. Я с ним поговорю.
Минут через пять перед товарищем Ягодой предстал неказистый мужик в рваной телогрейке и очках на голове. Одно из стекол очков было залеплено черным кружком.
- Так, - протянул Ягода, - расскажите-ка мне, товарищ колхозник, кто это бомбу подложил.
- А они все вместе и подкладывали, - начал колхозник, - весь их актив этот, всем кагалом, значитца.
- Почему ты так, товарищ колхозник, думаешь? – Поинтересовался Генрих.
- А как Вы думаете, - оживился колхозник Ковалев, - ежели они меня, когда в Ваш вагон перлись, всё отталкивали. Говорили, уйди ты, земляная борода. Ты нам, говорили, всю картину и впечатление испортишь своим рабочее-крестьянским видом. Теперь-то я понимаю, какую это картину я им портил, они Вас взорвать захотели, а я им, стало быть, мешал зело…
Колхозник Ковалев переступил лаптями и внезапно выпалил чуть ли не в лицо оторопевшему наркому, - Да я, ежелиб знал, я бы этих гидр сразу же бы поприканчивал. Рука у меня тяжелая. Махну и белых рубала без промаху в гражданскую. – Мужик взмахнул ладонью и со свистом разрубил ею воображаемого врага. Ягода отшатнулся. Такие злобные и откровенно тупые люди ему всегда нравились. Это не поганая интеллигенция, которая вечно лезет со своими «почему». А это очень важно, особенно для органов подведомственных наркому. Почему-то всплыл в памяти Иван Грозный со своим звероватым подручным Малютой Скуратовым, первоначально, таким же простым мужиком, как и этот, стоящий перед ним.
- А пойдешь ко мне в охрану? – неожиданно сам для себя спросил Генрих. - Сам видишь, всех у меня побили враги народа. Я тебя, может быть, начальником охраны сделаю.
Мужик вцепился в пышную бороду, - А чё? – задумался он, - записывай меня себе в охрану. Семьи у меня нету, а я всегда добровольцем ходил и тут не убоюсь. А уж насчет персоны своей, не сумлевайся. Врага близко не подпущу. Как скажешь – так и сделаю.
Что-то знакомое промелькнуло в облике этого Ковалева, но Ягода не обратил на это никакого внимания. – Иди, вот тебе записка товарищу Пермиловскому. Получай обмундирование прямо здесь и постригись ты, а то не очень, действительно, видок у тебя товарищ Ковалев. Н-да.… А где ты глаз потерял? – остановил вопрос наркома мужика уже у двери. Тот неспешно поворотился. – А это в двадцатом, кулачьё из обреза пальнуло. Я тогда в комбеде состоял. Ну, да я оклемался, а потом дом этого гада со всей его семьей сжег. Хорошо горело. Ярко.
Нарком покрылся «гусиной кожей» от неподдельного страха, пробежавшего внутри, перед нескрываемой мужиком злобой. – Ну да, иди, иди… -
Мужик вышел. Почти сразу же вошел Пермиловский и доложил, что все враги расстреляны, а пути восстановлены, и можно следовать дальше. И опять Генрих остался доволен расторопностью этого майора.
- Надо будет его отметить в приказе, - оставшись один, подумал Ягода, - Всё-таки всех стрелять не следует, а то кто ж тогда расстреливать и сажать будет, - это была вторая «умная» мысль товарища Ягоды. После этого он заснул.
Неизвестно стал бы он спать, если бы узнал, что сегодня приблизил к своей персоне одного из самых лютых своих врагов, а именно, бывшего комбрига Кузнецова, так ловко прикинувшегося колхозником. Борода, битые очки и лапти скрыли от Генриха характерную внешность комбрига. Действительно, узнать Кузнецова было бы очень сложно, ведь о том, что он и его друзья живы, знал только старший майор госбезопасности Пермиловский. Для всех остальных они были расстреляны полгода назад.
«Встреча друзей»
После того как Забулдон узнал в новом начальнике лагеря своего старинного кореша Опоку, жизнь для него изменилась. После построения, вместе со всеми обитателями барака, он лежал на нарах и, вперившись пустыми, бесцветными глазами в щелястый потолок, пытался думать, что с ним произошло впервые за последние десять лет. Он был уверен, что Опока его узнал тоже и поэтому Забулдон, после мучительных раздумий, решил никаких шагов для сближения с Демидовым пока не предпринимать. Только сейчас он подумал о том, что совершенно не знает, как может повести себя в этой ситуации его кореш.
Сам Опока, а для всех, кроме Забулдона, начальник лагеря, тоже размышлял. Он, конечно же, понял, что Болдин его «срисовал» и может ляпнуть эту информацию другим обитателям барака. В принципе, Демидов не очень боялся этого, но имидж уголовника никак не вписывался в его настоящую должность. Наконец, Демидов вскочил и вызвал своего зама.
- По-моему, в четвертом бараке, - начал он, словно в раздумьи, - есть такой Болдин, по кличке Забулдон. Немедленно принести мне его дело, а самого Болдина перевести в карцер. И чтобы никаких контактов. Я его лично допрошу. – Заместитель ускакал выполнять распоряжение. Демидов немного успокоился. Сидящий в карцере Забулдон уже не представлял той опасности. И у него появилось время для обдумывания дальнейших ходов. После того как Опока «сдал» органам сходку воров в законе и был принят в эти же «органы» на работу, его никогда не покидала мысль о том, что когда-нибудь придется за всё это заплатить. А уж как умеют мстить уголовники, это Опока знал не понаслышке. Тогда, с Михаилом, они ловко обстряпали это дело. Если бы не эта драка, всё было бы в порядке. Партия бы пополнилась новыми, политически зрелыми своими членами, а органы контролировали бы уголовный мир полностью, направляя затем «работу» уголовников в нужном направлении для них. А после этой драки, Михаила были вынуждены арестовать вместе со всеми, для «работы» в лагере, с которой он, как было выяснено, не справился. Но это было не страшно. Страшно стало Демидову после его неожиданной встречи с Забулдоном. Вообще-то Демидов был не очень высокого мнения об умственном развитии своего «дружка», но кое до чего тот мог вполне и «допереть». Теперь Демидов знал, что Болдин должен быть срочно убран и убран так, чтобы он сам не смог ни о чем догадаться прежде, чем умрет.
Примерно через минут десять ему принесли дело Болдина, но знакомиться с ним Опока не стал, а прихватив охранника, пошел в карцер, где, как ему было доложено, уже находился Забулдон.
Увидев своего друга - Опоку, Забулдон стушевался. Он не знал, что нудно сделать, то ли броситься к Опоке с объятьями, то ли вытянуться и поприветствовать высокое начальство.
- Сиди, сиди, Забулдон, - Демидов почти дружески положил руку на плечо Болдину.
- А я и так уже сижу, - пошутил Забулдон. Опока с готовностью рассмеялся. – Ты понимаешь, Забулдонище, - издалека начал Опока, - сейчас объявлять о нашем с тобой знакомстве хреново. – Демидов присел рядом с Забулдоном и протянул тому папиросы, - Закуривай, что ли… - Так вот, я тебе делаю побег из этой дыры, новые документы, «ксиву» то бишь, адресок дам и всё такое. Через полгода работать будем вместе. – Забулдон, слушая всё это, настороженно молчал. – Ну, надеюсь, ты меня понял, старина, - лживо улыбнувшись, Опока встал, - Немного погоди и всё будет как надо.
Нельзя сказать, что Забулдон не поверил своему подельнику, но что-то было в поведении Демидова, что насторожило его. Этому недоверию способствовало и уголовное образование Болдина, и образование, полученное им за долгие годы пребывания на зэковской шконке. «Не верь никому», - таков был девиз лагерной жизни. Тем не менее, он и предположить не мог, что ему на самом деле готовит его «лепший кореш» Демидов, который в это время отдавал распоряжение охране внимательно следить за узником лагерного карцера.
Болдин немного закемарил. Ему снился пыточный подвал. Он висит на дыбе. Мучают его, но он молчит. Палачи меняют кнуты и бичи, поливают изодранную спину соленым раствором и мочой. Спрашивают его, сколько он вчера выпил. И хоть знает Забулдон сколько, но молчит и не говорит. Умаялись заплечные мастера. И тут входит Опока, лучший друг Болдина, а во сне почему-то - первый враг его.
- Ну-ка, снимите его, - говорит он. – Мы поговорим. – Голос у Генки отеческий. Глаза – красные.
Сняли Забулдона с дыбы. Рук и ног не развязали. Положили на пол.
_ Ну, говори, сколько вчерась выпил? – Спрашивает Демидов. Молчит Болдин. Знает, что нельзя говорить.
- Ну, говори, скоко выпил, а? – Снова к нему Опока. Опять молчит Болдин.
- Ну-ка, ребята, погрейте его железкой, небось сговорчивее станет. Чичас, зараза эдакая, завизжишь.
Накалил палач прут железный на огне и давай водить им по Забулдоновой спине. Боль неописуемая.
- Так чего? Пил вчера, али как? – Не отставал Демидов, у которого почему-то борода уже выросла. Молчит Болдин. Мигнул Демидов заплечному. Взмахнул тот железкою, целясь Болдину в заднепроходное отверстие, и …
Здесь Забулдон проснулся. Его лоб покрылся липким потом. Очумело поводя головой, он встал и направился к ведру с водой.
«Доклад»
Нарком Генрих Ягода навытяжку стоял перед полированным столом, отражающем откровенно глупое лицо наркома. Где-то далеко от него, на другом конце этого зеркального, деревянного гиганта, отражалось другое, не менее идиотское лицо Великого друга всех психбольных – Иосифа Сталина.
- Давай, Гена, проще, - глухо бормотал великий друг, - сядь, не торчи как флажок. – Генрих торопливо засеменил и мягко присел на кончик одного из стульев.
- Ну, слушаю тебя, - Сталин, нахмурившись, посмотрел куда-то в область живота комиссара госбезопасности, отчего внутри у того заурчало и сипло забулькало.
_Товарищ Сталин, - торопливо начал Ягода, стараясь голосом заглушить утробные звуки, которые могли гнусно осквернить слух вождя.
- В моем комиссариате, всё с большим и большим воодушевлением трудятся ваши верные люди. Трудятся они не покладая рук, на благо нашей Родины. На данный момент раскрыт еще один, гнусно созревший заговор врагов народа из числа последователей иуды Троцкого. Руководителем этого заговора является Зиновьев.
- А какие доказательства вины Зиновьева перед народом и партией? –
Ягода напрягся. То, что вождь не назвал Зиновьева товарищем, подсказывало ему, что он на верном пути. – Доказательств очень много, товарищ Сталин.
- Это хорошо, что много, а конкретно?
- На данный момент установлено, что именно Зиновьев дал указание на проведение серии террористических актов против первых лиц нашего государства. Не имея возможности покушения на Вас лично, Иосиф Виссарионович, из-за бдительности сотрудников госбезопасности, эти злодеи решили убрать меня.
- Слушайте, товарищ Ягода. Вы что же, считаете себя одним из первых лиц нашего государства? – Сталин хитро поглядел на побледневшего Генриха. У того, от этого животного взгляда, внутри что-то снова забулькало.
- Что Вы, товарищ Сталин… - судорожно завыкручивался он, - что Вы. Конечно же нет! Какое же я – первое лицо?! Просто я руковожу охраной этих лиц и, выведя из строя меня лично, враги тем самым нанесли бы удар по безопасности этих самых лиц и лично Вашей. – Генрих скрипнул стулом. Ягодицы его напряглись, судорожно сдерживая приступ нервной диареи.
- Эти террористы могут дать показания в суде против Зиновьева? – Генрих резко вспотел и зашарил в кармане в поисках платка.
- Что это ты ищешь, Гена? Не пистолет случайно? – Сталин гадко захихикал над своей шуткой, видя закатывающиеся глаза наркома и струи пота, внезапно потекшие у того по лицу.
Ягода, бессильно уронив руку с платком, рухнул на пол. От него резко и противно запахло. Иосиф Виссарионович с чувством глубокого удовлетворения посмотрел на распростёртое тело четырежды орденоносца «Боевого красного». Шутка явно удалась. Да и чего было в этом удивительного, когда все прекрасно знали, что в голове у старины Джугашвили страшная «каша» и даже самый его лучший друг, при общении с этим идиотом ни от чего не застрахован.
Брезгливо морщась, товарищ Сталин подошел к окну и приоткрыл раму. Потянуло свежим запахом уходящего лета.
- Гена, - повернулся к всё еще лежавшему наркому вождь, - я знаю, что ты меня слышишь. Так вот. Мне нужны свидетели против Зиновьева. – Сталин брякнул колокольчиком. Двери кабинета неслышно раскрылись.
- Помогите товарищу Ягоде, - сказал великий друг, - он очень утомился, охраняя наш с вами покой.
«Карьера»
В Москву Валерий Сергеевич прибыл с «железными» документами, удостоверяющими его как нового директора ГУМа. Явившись в одно из отделений НКВД, он достал из портфеля бланк комиссариата внутренних дел, на котором было черным по белому напечатано, что постановлением комиссара госбезопасности товарища Ягоды, органы внутренних дел на местах обязаны оказать срочное содействие вновь назначенному директору универмага для выдворения из кабинета с последующим арестом английского шпиона Данина, предательским путем занявшего это место. Начальник отделения НКВД, с окаменевшим лицом прочитавший эту бумажку, чуть ли не на коленях заверил Валерия Сергеевича, что всё будет сделано и, действительно, уже через двадцать три минуты бывший директор ГУМа был пинками выколочен из своего кабинета, запихан в «воронок» и отправлен по этапу так далеко, что даже небезызвестный Макар со своими телятами от зависти бы застрелился. На место срочно убывшего Данина милиционеры водрузили Валерия Сергеевича и, откозыряв ему, удалились с чувством выполненного долга.
Врожденная наглость и лагерная закалка сделали Житнухина прямо непотопляемым. Через два дня после его воцарения в кабинете директора, на первого секретаря райкома в органы пришла анонимка о том, что тот берет взятки и готовит покушение на товарища Маленкова. Органы срочно проверили эту информацию и точно, в указанном анонимном месте, нашли польские злотые и шесть винтовочных патронов, которыми, в последующем, и был расстрелян бывший партийный секретарь.
Параллельно с этим, Валерий Сергеевич сделал ещё один ход. Он первым выступил на партийно-хозяйственной конференции о расширяющемся заговоре троцкистско-зиновьевского блока, о необходимости усиления бдительности по отношению к «некоторым товарищам», занимающим ответственные посты. В конце своей речи Валерий Сергеевич дико прокричал лозунги, славящие ВКПбе и лично товарища Сталина. Затем им была инспирирована овация. Зал три часа простоял на ногах, хлопая в ладоши. Возможности присесть хоть на минутку Валерий Сергеевич никому не дал. С неиссякаемым энтузиазмом Житнухин выкрикивал «осанны» в честь вождя всех вождей, колотя с неослабевающей силой в ладони. Никто не решался первым закончить овации и тем более сесть на место. Аплодисменты то становились глуше, то разгорались с новой силой после очередного дикого вызвизга Валерия Сергеевича. Наконец, после того как половина президиума, состоящая из относительно пожилых дураков, в изнеможении легла под стол, аплодисменты стали захлебываться. То тут, то там, не выдержавшие страшного напряжения члены конференции, закатив глаза, валились мешками на пол. Оставшиеся на ногах, бессмысленно глядя в багровое лицо мучителя на трибуне, продолжали вяло взмахивать руками и, вперемежку с жалкими стонами, совершать влажные хлопки, часто промахиваясь руками по потным щекам соседей.
Наконец, поняв, что это тупое стадо безголовых партийных болванов находится полностью в его власти, Валерий Сергеевич прекратил крики. Довольно вытирая пот с лица, он смело опустил руки и отпил из стакана холодный чай. Резко оборвался шелест отекших ладоней. Раздался слабодряблый «плюх», все уселись на свои места. В зале наступила гробовая тишина, нарушаемая стонами потерявших сознание функционеров. Упавшие, тихо скуля, приходили в сознание и тихо карабкались на стулья.
- Товарищи! – Подал голос с трибуны Валерий Сергеевич, - имеется высокое мнение выдвинуть товарища Желтухина (а именно под такой фамилией он был внедрен) на должность первого секретаря райкома партии. Мы здесь посовещались и пришли к выводу, что это лучшая кандидатура. Кто против, товарищи?
Даже если у кого-то в зале и появилось желание проголосовать «против», то сил бы поднять руку не нашлось. Да и не мог никто поднять руку «против», так как знали, исходя из горького опыта партийно-хозяйственной работы, что на всё, что звучит с трибуны, надо отвечать только горячим одобрением и всенародной поддержкой, иначе…
Часть 5. «Один план»
Когда-то был он коммунистом
Идеи Маркса в массы нес
Снаружи гладким был и чистым
А изнутри – смердячий пес…
Песня «О коммунисте»
«Святая троица» сидела в полном составе за столом. По уже выработавшейся привычке Валерий Сергеевич начал первым.
Имеется мнение – начать прения… - Тут он глупо захихикал и ловко уцепил со стола пузатую бутылку с коньяком. Комбриг Кузнецов, в настоящее время уже старший майор госбезопасности, свежо скрипя портупеей, придвинулся к столу.
- Мой шеф, - бросил он, - стал терять доверие старой обезьяны
- Ничего не понял, - подал голос бывший агроном Шувалов, он же Барон, он же директор института стали, профессор Полшувалов, - какой шеф? Какая обезьяна?
- Мой шеф – товарищ Ягода, наш лучший «друг», - радуясь коньяку и удивлению агронома, продолжал комбриг, - старая обезьяна – товарищ Сталин.
- Слушай, так ведь это здорово, - улыбнулся Шувалов.
- Более того, среди членов политбюро, этих старых козлов, ходит мнение о том, что товарищ Ягода должен перейти на более подходящую работу. Ему уже и смена есть – Ежов.
- Слушай, а откуда тебе это известно? – Опять удивился Шувалов.
- Так я их охраняю теперь, когда они отдыхают. А отдых для любого члена политбюро означает глубокий запой. По пьяни всё и болтают.
- Уж не тот ли это Ежов, который к нам на семинар приезжал. Он, по-моему, заместитель Ягоды. - Спросил Житнухин, отставив пустую рюмку.
- Ну да, он и есть, - подтвердил Кузнецов.
- Так он же карлик в прямом смысле этого слова, - покачал головой Валерий Сергеевич.
- Такой же карлик, как и все члены политбюро, - отреагировал Кузнецов, - Я когда с ними разговариваю, так приседаю словно на унитаз сажусь.
- Да ну! – Шувалов не переставал удивляться.
- А так ты прав, - обратился Андрей Николаевич к Житнухину, - этот Ежов по плечо старой обезьяне. Вообще, глядя на поразительную скорость, с какой уменьшается в росте партийная верхушка, прихожу к выводу, что лучший руководитель - это крыса. – Комбриг засмеялся.
- Вот это да! – Пораженно заметил Александр Валентинович. – Смех, смехом, - продолжил он, а ты уж там с этими… пригибайся пониже. Вдруг у них такая линия на выведение особо мелкого вида человека будущего. Действительно, грузин – мелкий, Хрущев, Маленков, Калинин, Каганович и прочее и прочее. Нет, право, так просто такое не случается.
- Вот именно, - продолжал Кузнецов, - у них и развлечения-то какие-то мелкие. Напьются как скоты и давай забавляться.… Недавно Кагановича в платяной шкаф затащили, когда он совсем вырубился. Закрыли его там и забыли. Через час он проснулся и давай визжать как свинья. Думал – заживо похоронили. От грузина-то всего можно ожидать. В общем, в штаны наложил. Безобразие.
При этих словах комбрига Шувалов плюнул и выпил коньяк залпом.
В дверь осторожно стукнули. – Да, да, - довольно добродушно подал голос Валерий Сергеевич, - войдите.
Дверь приоткрылась, и в щель просунулось чьё-то лицо. – Товарищ начальник, радио включите. – Дверь снова закрылась.
- Что-то лицо знакомое. Кто это? – спросил Шувалов, всё еще глядя на дверь.
- А это мой водитель Болдин. Ты его знаешь. Забулдон, помнишь? – Ответил Валерий Сергеевич, поднимаясь к радио.
- Как Забулдон? Тот самый?!
- Да, да. Тот самый. Я тебе потом расскажу всё, - Валерий Сергеевич включил радио.
Утробный голос диктора поведал о перемещениях в правительстве. Наряду с другими фамилиями он отметил, что товарищ Ягода переведен на другой участок работы и назначен на пост наркома связи. На его место назначен товарищ Ежов.
- Ты гляди, как по сценарию, - немного удивился Кузнецов, - только что про это говорили, и на тебе…
- Теперь эта сволочь у нас в руках, - радовался Валерий Сергеевич.
- Это как это…? – опять удивился специалист по стали.
- Очень даже просто. У меня есть план.
«Арест Пермиловского»
Старший майор госбезопасности товарищ Пермиловский, грязно ругаясь, ползал по полу камеры. Он понимал, что это конец. Только не понимал почему. Накануне его, ничего не подозревавшего, вызвали телефонограммой в Москву на оперативное совещание начальников областных и краевых управлений НКВД. Как обычно, обматерив на прощание подчиненных, Сергей Петрович забрался в отдельное купе. Оставшись один, он достал бутылку водки и «втер» не закусывая два полных стакана с целью немного расслабиться в дороге и поспать до самой Москвы. Так бы оно и было, если бы уже на территории соседней области его не разбудил его друг Афанасьев – руководитель соседнего ведомства НКВД.
- Какого хрена!? – Возмутился было Пермиловский.
- Ну ничего, ничего, - присел на кушетку рядом Афанасьев и закачал короткой ногой.
- Чего – ничего? – Успокаивался постепенно Сергей Петрович, - врываешься, будишь… Ты, вообще, откуда?
- А я тоже на оперативное совещание. Ты не знаешь чего это вдруг? – Спросил Афанасьев, жадно глядя на недопитую водку. – Только не нравится мне вся эта спешка и еще не нравится то, что из Москвы прямо так и сообщили, мол, Ваш вагон 6, купе – 7. – Афанасьев опять поглядел на бутылку.
- Да пей, пей, чего там, - перехватил его взгляд Сергей Петрович, - Как семья?
- Какая семья? – Занюхивая выпитое мануфактурой, удивился Афанасьев. - Ведь знаешь, что у меня семьи давно нет, что развелся я, когда её сам же и арестовал за пособничество врагам. Понимаешь, стерва! Муж – работник органов, а она – пособница!!
- Чего ты передо мной-то «ваньку валяешь»? – Озлобился вдруг Сергей Петрович, - что я, не знаю, из-за чего ты развелся. «Пособница» - передразнил он Афанасьева. – Ты уж скажи прямо, надоела. А то сидишь тут, выдумываешь разное. Просто на твои дела, в личном плане, не захотела глаза закрывать.
- А я ей говорил, что у меня эти встречи чисто служебные, - затараторил Афанасьев, - а она, козел, кричит, ты. Я на тебя наркому напишу. Ну вот, пусть теперь пишет, - Афанасьев как-то неприятно рассмеялся. – А так, наплевать мне на это. Со здоровьем вот стало неважно у меня. Сердце, понимаешь, сдает. Помру, чувствую, скоро.
- Да уж помрешь ты. Жди, - снова почему-то озлобился Сергей Петрович, видимо злясь на себя за то, что отдал этому типу водку, - Ты еще нас всех переживешь.
В это время дверь купе снова открылась и внутрь тесного пространства ввалилась группа людей в форме войск НКВД. Удивленные Пермиловский и Афанасьев вытаращились на вошедших.
- Кто такие? – Взревели они дуэтом, - пошли вон, скоты!!
- Сами вы скоты! – Взревел видимо старший этой группы, - и к тому же скоты арестованные. – В лица «скотов» уставились четыре дула наганов.
- Вот, отвлеченно заметил Афанасьев, - говорил я тебе, что скоро помру? Ведь говорил?
В Москву Сергей Петрович всё-таки прибыл. В одном из душных кабинетов Лефортовской тюрьмы, после нескольких ударов в пах, до Пермиловского, наконец, дошло, что это не шутка. Он перестал выкрикивать политические лозунги и перешел на нецензурную брань.
- Вот это уже лучше, - оживился следователь Клюкин, - Я буду вести твое дело.
- Какое еще дело?! – Опять взвился Пермиловский, но, получив еще один зверский удар, согласно закивал головой.
- А дело такое, что ты должен расписаться под своими показаниями. – Клюкин пододвинул к краю стола увесистую стопу бумаг.
- Какие такие показания?! – Опять не понял Сергей Петрович, но увидев кулак Клюкина, всё сразу сообразил. – Дай хоть почитать?
- А чего? Читай. Не жалко. Только быстро, - Клюкин закурил и кретинообразно уставился на склонившегося над «своими» показаниями Пермиловского. Глаза того, окруженные двумя кровоподтеками, суетливо заерзали по ровным строчкам.
«Я – Пермиловский Сергей Петрович, будучи в должности начальника областного управления НКВД, на протяжении длительного времени занимался нанесением вреда нашей советской экономике и онанизмом. Публично восхвалял Генриха Ягоду ,который через меня был связан с Троцким. В июне 1936 года я вместе с Ягодой выезжал за границу для координационной деятельности с вражеской разведкой. Именно я привез в страну мешок с парами серной кислоты, которые предназначались для отравления членов политбюро и лично товарища Сталина. На моем огороде закопаны два 75-ти миллиметровых английских орудия и три танка для штурма Кремля…»
Не выдержав всего этого, Пермиловский отодвинулся от стола.
-Ну, - поднял глаза к потолку Клюкин, - прочитал, что ли? Давай подписывай.
Если бы Сергей Петрович не был бывшим уже работником органов, он бы наверняка сказал, что пары серной кислоты в мешке хранить никак невозможно, и что огорода у него и в помине не было. Но Сергей Петрович был очень опытным работником органов и поэтому тщательно подписал все листы «своих» показаний, за что бить его не стали, а наоборот, дали сигарету.
«План в действии»
Болдин, получив задание от Валерия Сергеевича, двигался в сторону города Архангельска. Старые связи, о которых он уже начал забывать, снова понадобились. В последнее время его жизнь так круто переменилась, что он утратил всякую способность чему-либо удивляться. И сегодня, когда Житнухин вручил ему пакет с какими-то бумагами и велел ехать в Архангельск, где эти бумаги раздать «своим в доску» людям, Болдин нисколько не удивился. До приезда в Архару Валерий Сергеевич велел пакета не вскрывать, а по приезду дать ему телеграмму на главпочтамт до востребования. Что конкретно находилось в пакете, Болдину было не интересно. Самое главное, что он едет домой.
Когда он выполз из открытой кем-то двери карцера, стояла глухая ночь. Забулдон знал, что теперь ему следует подлезть под проволочное заграждение, где, как говорил Опока, был готов лаз, но что-то его остановило. До конца еще не осознав что он делает, Забулдон сначала пополз в другую сторону от указанного места. Затем он всё-таки каким-то чудом просочился, наверное, из-за невероятной худобы, под колючую проволоку напротив административных зданий. Подползя к особняку начальника лагеря, он прислонился к стене строения прямо под неярко горевшим окном с открытой форточкой. Притаившись в тени большого подоконника, Болдин услышал нервный голос своего кореша.
- Это Демидов говорит. Приказываю не снимать троих людей с места ожидаемого побега. Да. Да. Это у карцера. Нет. Только наверняка и не советую упустить. Если будет ранен, то немедля добить. Всё. Жду.
Опока бросил трубку, и Болдин услышал как она «блямцнула» по аппарату. До крови прикусив губу, Забулдон заглянул в окно, створки которого оказались незапертыми. Опока сидел к нему спиной и чего-то писал за столом. Негромко зудел громкоговоритель. Бесшумно подтянувшись, Забулдон забрался на подоконник и с криком злобной радости рухнул на спину Демидова. Вцепившись ему в горло своими кариозными зубами, Болдин ожесточенно вгрызался в трахею Опоки. Тот сипло захрипел и упал вместе с намертво вцепившимся Болдиным на стол. Нет, Болдин его не загрыз, да и куда ему было, сморщенному и дохлому зэку, одолеть отъевшегося Опоку. Демидов умер сам. От ужаса.
Сосредоточенно двигаясь как автомат, Забулдон одел демидовскую форму, которая была несколько великовата и вышел на улицу. Почти беспрепятственно прошел проходную и оказался на свободе. Всю ночь он шел по дороге и только к утру вышел к станции, где сорвал с себя форму энкаведешника и брезгливо бросил её в кусты. Раздев какого-то бродягу, заснувшего у объедков буфета, он запрыгнул в товарняк и, задремав в одной из теплух, оказался в Москве.
Именно таким и увидел его Валерий Сергеевич. Житнухин сразу понял, что Болдин ему нужен для претворения в жизнь своих планов. Болдин понял, что ему нужен Валерий Сергеевич, хотя бы для того, чтобы не умереть с голода. В общем, встретились они там и в тот момент, где они были нужны друг другу. Так распорядилась судьба, а у неё, этакой стервы, еще и не такие выверты бывают.
«Конец Ягоды»
Карлик Ежов сидел за таким огромным столом, что сопоставляя их обоюдные размеры, можно было принять этот стол за аэродром. Ежов изо всех сил стремился прочитать бумагу, которую держал в руках, но из этого ничего не получалось. Чугунная голова упрямо падала на такую заманчивую поверхность стола. На часах было два часа ночи, но карлик не смел сомкнуть глаз. В любое время мог раздаться звонок правительственного телефона и глухой голос с грузинским акцентом мог поинтересоваться, чем занят товарищ Ежов. Неслышно в кабинет зашел начальник охраны. Единственный его глаз излучал преданность. Майор Ковалев, а это был именно он, не раз выручал нового наркома, когда тот в чем-то промахивался, будучи заместителем Генриха. Ежов этого не забыл.
- Товарищ нарком, - доложил майор, - прибыли срочные донесения.
- Шутишь, майор, - пошутил в свою очередь карлик, - какие ночью могут быть срочные. – Тем не менее, он взял бумаги, а потом сразу вернул майору и попросил, - Ты, давай-ка сам почитай, что там, а то глаза устали… - Ковалев, он же Кузнецов зашелестел бумагами.
- Срочно выполнить план по отлову ежов, - быстро прочитал он и поднял единственный глаз на наркома.
- так не ежов же, а ежей, - завеселился нарком, - и почему эти донесения или что там, у нас. Причем здесь мы? – Карлик было расхохотался, но смех его внезапно оборвался. – Что..?! – Вскочил он, - ну-ка дай сюда. – Он выдернул бумаги из рук майора и впился воспаленными глазками в строчки. Прочитав первую и заскрипев зубами, он схватил другую.
«Предоставить побольше чугонных молотов». Руки карлика быстро шевелились. «Увеличить выплавку сталина трактора». Ежов внезапно успокоился – Так. Что еще?
- А еще, через постовую связь письма разные идут антисоветского содержания, - Кузнецов достал из папки довольно солидную пачку бумаги.
- Ну, и чего там. В письмах этих, - вновь оживился Ежов.
- Да пишут там, понимаете, ерунду разную.
- Ну, а всё-таки. Почитай-ка там на выбор. – Наседал нарком.
- Не могу, товарищ комиссар, - спокойно глядя в лицо карлика, отрезал майор, - язык не поворачивается.
- Читай! Я приказываю! – Взвизгнул карлик и забарабанил по столу цыплячьим кулачком.
- Ну, как прикажете, - майор развернул один из листков. –
«Как в совдепии у нас, чудеса творятся
Стали – старый пидарас…»
- Не, увольте, товарищ комиссар, - Кузнецов положил бумажку на стол, - не могу такого читать.
Ежов, в ужасе округливший глаза, взял бумажку и потянул к себе. Дрожащей рукой он поднял трубку правительственного телефона. Другой - судорожно рвал пуговицу френча.
«Окончание «конца ягоды»»
Генрих уже знал, что участь его решена. После перевода на новую должность, он судорожно метался в поисках выхода, но не находил его. Стреляться жутко было страшно.
В один из зимних дней, к нему в кабинет вошла группа его бывших подчиненных. – Вы арестованы, - торжественно произнес сопливый лейтенантишко. – Могли бы покрупнее чин послать для меня, - подумал Генрих. Одновременно до него вдруг дошло, что происходит. От ужаса он выронил стакан горячего чая на брюки и тот, перемешавшись там с такой же горячей мочой, потек дальше прямо в сапоги.
- Товарищи! – Завопил Генрих, - я требую известить товарища Сталина!
- Тамбовский волк тебе товарищ, - напомнили ему кто такой на самом деле есть любимый народом вождь. – Вот уж, поистине, волк, - пробормотал Ягода. (А сам-то кто? Хотелось бы его спросить.)
После годичного следствия Генрих совсем уже не походил на когда-то всесильного народного комиссара госбезопасности. Это была совершеннейшая развалина, видом и содержанием напоминающая какого-то опустившегося пьяницу. Его лицо украшали многочисленные синяки, терявшиеся в многодневной щетине. Некогда круглые щеки впали, голос – осип. Голова покоилась меж согбенных плеч.
Именно таким он предстал перед последней своей инстанцией – выщербленной пулями кирпичной стеной. Той самой стеной, у которой закончили свой жизненный путь большинство из тех, кого «разоблачал» товарищ Ягода. И вот теперь он сам стоял здесь. И пути назад не было.
По плечу его кто-то постучал. Генрих обернулся. Перед ним стоял его бывший начальник охраны Ковалев.
- Слушай, Ягода. Ты меня узнаешь? – Спросил он бывшего наркома, который ничего не смог ответить, а только мотнул головой.
- Ну, смотри, - Ковалев-Кузнецов сорвал черную повязку с глаза. – Я не Ковалев. Я – комбриг Кузнецов.
- Какой еще там Кузнецов? – Без интереса бросил Ягода.
К ним подошли еще двое. – Агроном Шувалов. Бухгалтер Житнухин., - по очереди произнесли они. Ягода только сморщился. – Я не знаю вас, - закричал он, - кончайте скорее, чего мучаете, сволочи!
Выстрелы из трех наганов прервали его крик и то, что было когда-то уже давно Генрихом Ягодой, самым первым сталинским палачом, тихо оползло вниз, цепляясь грязными пальцами за кирпичи.
Послесловие дальше.
… За столом, богато уставленным закусками и спиртным, сидела «святая троица». Опустив голову, агроном что-то угрюмо вылавливал из тарелки.
- А ведь он нас так и не узнал, - бросил он в воздух, никому.
- А ты чего думал, - завелся Валерий Сергеевич, - кто мы для него такие были, когда он у власти был? Что ему нас узнавать или помнить?! Мы – никто. И он – никто. И все – никто.
- А я против, - включился комбриг, - я против того, что мы никто. Во, какого монстра уложили.
Шувалов оживился, - и правда, только противно руки марать…
- Руки марать надо. Это необходимо, - встал из-за стола Валерий Сергеевич.
- Комбриг прав. Это мы для таких как Ягода – никто. Погодите, дайте срок, мы и до самого верха доберемся. Много еще таких «ягод».
- Места у нас «ягодные»…
1989 г. село Карпогоры
1993 г. деревня Архангельск