В этот раз мы устроились по-азиатски, сняв обувь, на большом топчане. По этому поводу Моня предложил сменить шведский напиток на кобылий или верблюжий арак со льдом. Я вежливо отказался опасаясь за своё завтрашнее состояние. Хозяин не настаивал, и предложил начать исповедоваться мне. Хлопнули по первой, закусили.
Моя биография вполне заурядная и обычная. Некоторое разнообразие в неё внесли перестройка, развал Союза и связанные с этим передряги и лишения. Впрочем как у всех. Моня только уточнил, как у меня дела со спортом. Тут я честно признался, что кроме преферанса и бильярда, только метание колюще-режущих предметов. Уложился в десять минут, Моня больше не перебивал, только задумчиво перебирал чётки.
- Ну а теперь давай ты. – Разливая по четвёртой предложил я, ожидая услышать что-то необычное и не ошибся.
Мансур родился в Бухаре, в семье таджика и русской, причём среди шести своих братьев и сестёр, он один с европейской внешностью. Закончив школу, поехал поступать в Ленинград, так как мамины корни от туда, поступил. За драку в общежитии был исключён, призвали в армию, отслужил, восстановился в институте, закончил.
Во время учёбы крепко дружил с однокурсником Сабитом, тоже таджиком, но из Афганистана.
Распределиться удалось обратно в Бухару. Работал в торговом отделе райисполкома, потом облисполкома, курировал хозяйственные товары. Всё время приходилось лавировать между алчностью начальства и нарушением законов. В 80-м завели на него уголовное дело, хотели посадить, от преследования перебрался к Сабиту в Афган.
А Сабит оказался двоюродным братом самого Ахмада Масуда. Сначала пришлось повоевать против Советов простым моджахедом в отрядах Масуда. Потом лагерь подготовки боевиков в Пакистане, инструктором по подрывному делу. Когда погиб Сабит, вернулся в Афган и служил в личной охране Масуда. В 89-ом Советы вывели войска из Афгана и в этом же году умер отец в Бухаре.
Мансур отпросился у Ахмада Масуда на родину. Тот отпустил, снабдил хорошими деньгами, но сказал, что рекомендации не даёт, должен пробиться сам, если мужчина.
Вздохнув, Моня замолчал уставившись невидящим взором на пустеющую бутылку. Выпито нами уже было порядочно, но веселье как то не приходило. Я встал с топчана, прошёлся по помещению, разминая затёкшие ноги и остановился возле стены с фотографиями, присмотрелся ... И опять мелькнул знакомый силуэт, только уже не архитектурный. На большой чёрно-белой фотографии стоял в повседневной солдатской форме юный Моня, блистая всеми своими двумя лычками младшего сержанта и знаком специалиста третьего класса на груди. За ним возвышалась громадина ГСП(Гусеничный самоходный паром – прим.автора).
- Моня, так ты что ГээСПэшник? – Радостно заорал я.
Монин взгляд, приобретя осмысленность, остановился сначала на мне, потом на фотографии. – А ты?
- А я ПэТээСник!(ПТС – Плавающий транспортёр средний. – Прим.автора). Это же одна рота, переправочно-десантная!
- Ну ты Санёк даёшь! – Монина радостная улыбка была шире лица.
- Не я даёшь, а мы даём, наливай! Помнишь основную армейскую команду: «Нале-е-е ... вай!»
Весь следующий час был заполнен только армейскими воспоминаниями. Как оказалось мы служили в одном округе, Прибалтийском – я в Вильнюсе, а он в Советске. Оба в инженерно-саперных батальонах. Оба на ученьях «воевали» на Добровольском полигоне, форсировали одни и те же водные преграды. Оба были механиками-водителями второго класса. За столом порхали армейские прибаутки и анекдоты, а спиртное стремительно убывало.
Настал момент, когда я почувствовал, что ещё чуть-чуть и грянет мрак, после которого только утренняя наглая муха под потолком. Моня был примерно в том же состоянии – глаза по выражению напоминали варёного судака, а зрачки вряд ли реагировали на свет.
Продолжение следует.