... Сквозь решётку на окне конвойного "Опеля" я смотрел на суетящуюся снаружи толпу и не понимал смысла происходящего, но от чего-то было легко на душе. Вчера я прогнал этих ублюдков - обер-лейтенанта и его подчинённых, пришедших ко мне домой и заявивших, что я, как врач, должен быть в срочном порядке мобилизован на фронт - я ошпарил их глупые, наглые лица кипятком из свистящего на плите чайника только потому что мне показалось абсурдным и возмутительным то, что меня хотели принудить к участию в войне - в этом чудовищном с точки зрения морали явлении, что я, видите-ли, должен был спасать на ней людей, посмевших взять в руки оружие и напасть на другой народ. А сегодня они выломали дверь, выволокли меня на улицу и затолкали в эту кутузку. Вы тоже упрекаете меня в том, что я отказался помогать своим соотечественникам? Да идите вы к чёрту! Я просто не считал нужным выручать этих тупиц - убивавших русских парней, которые защищали свои семьи и дома, насиловавших славянских девушек, грабивших музеи и дворцы - только потому, что мы жили с ними когда-то на соседних улицах. А всё от того, что я никогда не делил людей на умных и глупых, бедных и богатых, немцев и ненемцев. Доброта - вот что имело для меня первостепенное значение и я находил этот критерий единственно верным и справедливым. Мне было стыдно за Родину, я не мог понять почему она так жаждет русской крови.
Боже, это просто не укладывалось в голове - циничные призывы политиканов и генералов показать русским, как те говорят "кузькину мать", армады бомбардировщиков, летящих на восток, ломящиеся от тяжести военной техники эшелоны и молодые ребята, вчерашние школьники в касках и с крестами на рукавах, бездумно отправлявшиеся на войну. Мне было жаль их - они будут в безнадёжной дали от дома, они будут терять своих товарищей одного за другим, сходить с ума, мочиться от страха. Это сейчас им весело, им интересна вся эта суета вокруг них, они считают, что всё делают правильно и чувствуют себя какими-то героями - но скоро от всего этого не останется и следа - когда они вдруг поймут, что жизнь их висит на волоске, или что они только что убили человека - вот тогда они зададутся этим вопросом - "Ради чего?" Чёрт возьми, это было просто невыносимо абсурдно и глупо - расставаться с друзьями, родными и любимыми, бросать учёбу или работу и отправляться на войну, лежать в окопе под свистом пуль, а не в обьятиях любимой девушки - ради чего это всё?
Да, я стал их ненавидеть, потому что понял, что они на самом деле не заслуживают никакой жалости. Ведь они были достаточно зрелы, чтобы понимать, на что идут, понимать, что им придётся стрелять в людей - таких же, как и они сами, со своими чувствами и мечтами, бомбить такие же красивые города, как и у нас в Германии. Но они всё же не были безнадёжными людьми, просто им настолько промыли мозги, что они и не ведают теперь, что творят. Они считают, что что-то должны этому обиженному первой мировой государству, что уклоняться от мобилизации - подло и трусливо. Вот за это-то я их и ненавидел - они просто подстроились под этот мерзкий мир, где войны, суть которых сводилась в основном к навязыванию религии, урыванию куска чужой территории, уничтожению целых народов ради полезных ископаемых у них под ногами, стали уже данностью. Я ненавидел людей, потому что за отказ от участия в этом геноциде мне полагался тюремный срок - они называли это изменой. Я не хотел играть по правилам, навязываемым мне этим стадом, в их бесмысленные и жестокие игры. Наш автомобиль встал в пробке - дорогу переходил мотострелковый полк. Они могли бы и не запирать дверь "конвойки" - так противно мне было сейчас выходить наружу. Я смотрел на проходящих мимо солдат, всматривался в их пока ещё невинные, праздные лица и понимал, что передо мной идут будущие убийцы, варвары, мерзавцы, сами вынесшие себе смертный приговор. Пока эти люди переходили дорогу, я думал о них. Я не хотел иметь с ними ничего общего. Ненависть к таким людям оставляла мне всего два пути - самоубийство или борьба. Борьба или самоубийство. Самоубийство как борьба? Нет, я не хотел так вот запросто сдаваться. Я был слишком горд и упрям, чтобы наложить на себя руки, даже когда мне казалось, что против меня ополчился весь белый свет. Я буду бороться с этим миром, я буду бороться с ним, какой бы бесмысленной или напрасной ни казалась мне эта борьба - ещё посмотрим, кто кого. Остальные - просто подстроились под него, они давно проиграли и никогда в этом не признаются. А я.. А я хочу утопий, хочу чистые улицы, украшенные белоснежными статуями и живописными клумбами. Фонтаны до небес... и чтобы каждое здание, даже жилое, было произведением искусства - с витражом, барельефами и колоннами. Чтобы можно было зайти в любой дом, а там тебе были бы рады, даже если видели тебя в первый раз. Не хочу больше смотреть на эти убогие кирпично-бетонные коробки, в которых вы живёте - они напоминают мне клетки, в которых доживают свой век птицы на птицефабрике... Машина тронулась, а я, сидя на пыльном полу, размышлял дальше. Я не хотел больше видеть эти грязные, кривые улицы, погрязшие в разврате и насилии. Я не мог даже слышать о том что, что здесь, в Мюнхене, на моей родной земле кто-то кого-то убил, ограбил или изнасиловал - это приносило мне нестерпимые муки, потому что я знал, что это происходит в конечном итоге из-за равнодушия окружающих и их нежелания что-либо менять, да что там распинаться - из-за примитивности, нравственной недоразвитости большинства людей, доказательство чему - вся история человеческой цивилизации, построенная на лжи, жестокости, цинизме.Я не говорю уже про то, какие чувства вызывает у меня лишь сама мысль о том, что мои же земляки учиняют сейчас зверскую расправу над русскими, а большинство населения моей страны делает вид, что ничего не происходит. Я искренне верил, что любой нормальный человек должен плюнуть в лицо тому, кто суёт ему в руки оружие и призывает к захватнической войне. Плюнуть, потому что он не хочет убивать. Потому что он не хочет умирать. Плюнуть, потому что это было долгом любого порядочного человека. Но с каждым днём мне всё больше казалось, что я одинок в своей вере - всё больше и больше людей отправлялись на фронт... Я ненавидел этот мир всеми фибрами своей души, потому что он никогда не переносил альтруистов, добряков, борцов за нравственность и справедливость, а легче всех в нём жилось глупым, наглым и равнодушным людям. Только сейчас, сидя на холодном полу конвойки, я понимаю, насколько безгранична моя ненависть к людям - да ёё просто не передать словами! Стало быть, терять мне больше нечего ... Бежать! Примнкнуть к движению сопротивления, стать их бойцом, устраивать диверсии в собственном тылу, вцепиться мёртвой хваткой в горло этого нацистского чудовища - на тот момент я считал это смыслом всей своей жизни.
Из разговора конвоиров я понял, что они собираются арестовать кого-то ещё и судя по тому, что машина остановилась, мы подьехали к месту назначения. Кстати, из-за всеобщего хаоса конвой был не в полном составе - пара крепких парней вместо четверых, иначе я бы и не надеялся совершить побег. Они вышли, оставив меня запертым в машине и зашли в покосившийся от времени дом. Сейчас эта парочка выволочет на улицу ещё одного "предателя", один из них будет заламывать ему руки, а второй распахнёт дверь "Опеля" - я знаю как они работают - и тут же получит от меня удар по лицу - я постараюсь вложить в него всю свою ярость, ненависть к людскому роду - от которого он завалится назад, и у меня будет совсем немного времени чтобы бежать, прежде чем второй охраник успеет что-то сообразить и предпринять какие-либо действия... Я не хотел, чтобы так получилось, потому что они просто выполняли свою работу, не вникая в суть, но другого выхода у меня не было. До меня уже начали доносится какой-то шум, крики, звуки борьбы. Ведут! Я придвинулся ближе к двери и занёс руку над головой. Сейчас или никогда. Убегу или забьют до смерти... Ну же, сука, только открой! Я трясся от ярости, пока скрипел ключ в дверном замке - мне казалось, что этот противный звук тянется целую вечность. Кажется, время и пространство уже перестали иметь какое-либо значение - настолько долго и неуклюже открывается дверь...
Я не понимал смысла происходящего, но от чего-то было легко на душе.