Туман 2. начало глава 5

Олег Ярков
МОСКВА. НЕМНОГИМ РАНЕЕ.




А теперь, господа, я изложу ту, вторую и недоговорённую часть замысла,  ради исполнения которого вы согласились прибыть сюда. Прошу вас, Модест Павлович, присесть к столу, мне так будет удобнее говорить.

Когда была совершена рокировка, а именно -  штаб-ротмистр от окна к столу, а надворный советник произвёл обратный вояж от стола к окну, в кабинете подала признаки жизни немного тревожная тишина. Но через минуту Александр Игнатьевич полностью лишил её надежды на существование, начав говорить голосом, в котором более не было тех дружественных интонаций, звучавших в начале их беседы.

--Считаю своим долгом признать, господа, что я не хотел бы иметь вас двоих в числе своих… едва не сказал врагов. В числе своих противников. Вы опасные люди. Можете счесть это комплиментом. Вы сумели понять то, что я сказал в нескольких предложениях, лишив меня, тем самым, необходимости подробно излагать вам детали. Надеюсь, что и дальше мы будем понимать друг друга. Итак. Как вы уже поняли, убиенные господа Бабаев, Новиков-Лях и Кошкин были весьма ценными людьми для государства. Ценными, во всех смыслах этого слова. Как вы поняли, а в этом я не сомневаюсь, совершивший сии убийства не найден.

--Или совершившие.

--Простите?

Модест Павлович коротко взглянул на сосредоточенное лицо Кириллы Антоновича и попробовал объяснить свои слова.

--А кто может быть уверен в том, что это был один человек? Это сочли более достоверной мыслью, лишь основываясь на том, что убийства производились через удушение? Я бы позволил себе рассудить иначе – в преступлении, даже при моей полной неосведомлённости в сыскном деле есть две составляющие. Первая – достижение целей любым путём. И не важно, каково преступление по сути – хищение, лжесвидетельство либо смертоубийство. Вторая составляющая – остаться не в подозрении тому человеку, кто и совершил сие действие. В противном случае, преступление может смело именоваться актом благородного возмездия. Почему же нескольким лицам не совершать смертоубийства единым образом, чтобы заставить думать сыскной люд, что преступник, суть, един. Это простой обманный след, по которому может направиться сыскное  разбирательство.

--Я не хочу иметь вас своими противниками. И врагами тоже. Ещё несть замечания?

--У меня, - снова бросив взгляд на Кириллу Антоновича, проговорил Модест Павлович, - нет. Пока….

--Я продолжу. Кстати, благодарю вас за внимание. Ваше замечание для меня очень ценно. Итак – не найден. У меня, и у моих коллег, в этом деле, буквально, связаны руки. Я представлю вам отчёт о приглашённых гостях, находящихся там, где были совершены убийства. Едва вы взглянете на чины и титулы сих господ, вы поймёте причину, не позволяющую надеяться на скорое раскрытие преступлений. Все наши действия, как одобренные, так и тайные, привели  мизерному результату, о котором я доложу вам позже, но с которым я не смею отправиться на доклад к … не смею, одним словом.

Александр Игнатьевич повернулся к окну и поскрёб ногтем по стеклу. Не дав тишине возможности насладиться неожиданно возникшей свободой, надворный советник снова обратился к своим гостям, имея на лице то самое выражение полного безразличия.

--Преступления не поддавались раскрытию, как ни прискорбно это осознавать. Но, вместе с тем, мы с тревогой ожидали нового преступного убийства, такого же дерзкого, как и предыдущие. И, такого же, неожиданного. Снова учёный? Изобретатель? Меценат? Политик? Член царской семьи? Кто? Предоставить всем охрану, при всём нашем старании, мы не можем. И ожидать нового известия о трагедии мы не собирались. Тогда же у нас и родилась одна идея, сколь дерзкая, столь и рискованная. Мы придумали создать новое, не существующее изобретение. Современное, грандиозное по замыслу, и такое же невыполнимое на деле. Широкой огласки, оно, по понятным причинам, не получило. Через случайную, в кавычках, болтливость нескольких чиновников, эту новость мы донесли до тех людей, которых считали хоть как-то причастными к нашему расследованию, хоть и не на прямую.

--Мне будет позволено спросить? А что это за изобретение?

Кирилла Антонович, ставший постоянным читателем разнообразных естествоиспытательских журналов, издававшихся не токмо в столичных издательствах, но и за границей, счёл возможным проверить свои познания на предмет того, насколько могло оказаться невероятным и невыполнимым это несуществующее изобретение.

--Спрашивайте, господа, о чём угодно! Теперь это наше общее дело, и сие изобретение, с позволения сказать, также наше общее. Речь идёт о канале, соединяющем Волгу и Дон.

--А что тут … простите, я не вижу очевидной невероятности.

--Она существует. Этот канал, которого нет, должен быть оснащён специальными ящиками из металла, в которые будут входить суда. Вам, безусловно, известно, что эти реки находятся на разном уровне относительно друг друга, верно?

В подтверждение своим словам надворный советник расположил свои руки одну над другой, наглядно демонстрируя две великие Российские реки.

--Специальные многосильные насосы станут способом нагнетания воды поднимать эти металлические ящики, либо, откачивая оную, опускать. Эта система позволит удешевить строительство и … одним словом, научная сторона этого изобретения вам в подробностях не пригодится. Кстати, этот способ подъёма и опускания судов, мы назвали шлюз.

--Это превосходное изобретение! Ведь только представить, сколько пользы это может принести государству! Сокращается время сплавления по рекам, возможно будет…

--Транспортировать всё, что угодно в случае войны.

--Именно так, именно так! Вы оба правы. Могу только добавить, что благодаря использованию этого канала и шлюзов, появится возможность иметь один военный путь от любого Волжского города и до Мурманска. Либо Архангельска.

--Право слово, замечательное изобретение! А почему бы его не воплотить в жизнь?

--Есть, Кирилла Антонович, несколько причин. И поверьте, каждая из них, весомее предыдущей. Поэтому, оставляем прожектёрство в стороне и переходим к нашему делу. Вы, Модест Павлович, и есть тем изобретателем, который получил высочайшее одобрение на строительство канала и шлюзов. Не удивляйтесь ничему, не удивляйтесь ничему из сказанного мною, а крепко запоминайте! Наша встреча будет единственной в своём роде, поэтому возможности для повторения у нас не будет. Итак, вы – генерал. Участвовали в нескольких компаниях, лично были в боевых условиях. Ваше умение, используя любой природный ландшафт возводить фортификационные сооружения, приводящие наши войска к победному исходу, дошли до государя. За ваш военный талант вам и были пожалованы генеральские погоны и должность в генштабе в отделении тактического строительства. На службе в этом отделении вам и пришла в голову идея строительства Волго-Донского канала. Там же, в голове, вы и содержите всё - от замысла и до чертежей. И только в голове находится место диспозиции канала. Чтобы придать правдоподобности нашей затее, вам будут даны в помощь гражданские инженеры. Управляющим строительством назначен некто Леон Арго. Это его идея строить шлюзы. В строительстве он не знает себе равных, с основными документами, естественно не секретными, он ознакомлен. Поэтому, в случае возникновения с кем-либо бесед на специальные технические темы, передавайте ему первенство в разговоре. Подобное распоряжение на сей счёт он получил. Ему же поручено пригласить на это строительство видного французского инженера, имеющего новые взгляды на строительство мостов и опор. Это Александр Густав Эйфель, урождённый Боникгаузен. Эта фигура известна во Франции. Сейчас он заканчивает проектирование своего собственного детища – высотной башни ажурного вида. Поговаривают, что она может стать символом если не Франции, то Парижа наверняка. Вы бывали в Париже?

--Нет, к сожалению.

--Это замечательно, что вы внимательно слушаете. Я продолжу. Вы, с высочайшего одобрения, нанимаете этих господ на производство лишь определённой работы, понимаете? Каждый выполняет только порученную ему часть, в то время как понимание всего прожекта в деталях, находится, повторяюсь, только в вашей голове. Манеру поведения на публике выбирайте сами. Будете ли вы общительны, будете ли вы замкнуты – решайте сами. Однако вот, что вам надлежит запомнить – ежели вас кто-то спросит об иных инженерах, которых вы не пригласили в сей прожект, либо спросит о штабных чиновниках, имеющих возможный интерес к каналу, отвечайте следующим образом. Фамилии тех господ, которыми могут интересоваться, начинающиеся от литеры «А», в алфавитном порядке, до литеры «Н», пусть вызывают у вас не очень добрую реакцию. Следующие после этой литеры, вызывают у вас, если не уважение, то благосклонность. Далее. Вы – вдовец. Скоро, почитай, год, как у вас произошло это прискорбное событие. Поэтому, со всеми дамами вы предельно вежливы, и только. Любой намёк на амурное продолжение знакомства исключён. Можете выпивать … да, можете. Употребляйте столько, сколько вам заблагорассудится, однако держите в памяти две вещи. Первая – после третьего бокала вы непременно становитесь молчаливым и, почти, угрюмым. Второе – выпивать вам можно лишь то, что подаст официант по имени Яков. Это касается всего – чаю, сельтерской воды либо винца любой крепости. Далее. В вашу каюту….

--Куда, простите?

--Разве я не доложил вам? Подводит память, подводит. Вы отправляетесь по Волге-матушке на новёхоньком пароходе «ВЕЛИКАЯ КНЯГИНЯ МАРIЯ ПАВЛОВНА», построенном на Бельгийской верфи. Пароход принадлежит Волжскому товариществу «Самолёт», с которым мы поддерживаем теснейшую связь.

--Постойте-ка, уж не та ли это компания, чей пароход, эдакий двухпалубный красавец, построенный по американскому типу, сгорел у Камышенского плёса?

--А вы недурно осведомлены, Кирилла Антонович.

--Благодарю! На том пароходе, ежели я верно припоминаю, сгорело около 200 душ пассажиров, представляете? Какое горе для семей, в коих был погибший, и для самого товарищества удар по репутации. Сие прискорбное известие облетело тогда ….

--Кирилла Антонович, я поражён кругом ваших интересов, и такой отточенностью вашей памяти, однако, позвольте мне продолжить?

--Прос… простите ваше высокоблагородие, - помещик прикрыл ладошкой рот и сотворил испуганные глаза.

--Оставим чины, мы тут беседуем по-свойски. Так вот, вы отправляетесь по Волге из Балаково. Это большое село с большим будущим. Вы взойдёте на палубу «ВЕЛИКОЙ КНЯГИНИ» вкупе с господами Арго и Эйфелем. Об иных ваших попутчиках, должных присоединиться к вам на пароходе, узнаете от того же Якова.

--Из рук коего мне разрешено пить.

--И кушать тоже. Кроме всего прочего, примите себе за привычку неожиданно и при посторонних резко обрывать себя, принимаясь, сей же час, что-то записывать на бумаге вечным пером. Записывайте то, что хотите, попеременно начертывайте буквы и циферы, слова и … всё, повторюсь, что изволите. Чем более ваше письмо будет походить на абракадабру, тем более оно станет походить на шифр. Подыгрывайте сами себе. Короля, как известно, играет свита, а такого крупного специалиста, коего  надлежит исполнить, вам надо преподнести зрителю лично. Это, пожалуй, и все наставления. Остальное, не такое значительное, узнаете в Балаково. Теперь же, я отвечу на вопрос, который так явно читается в глазах вашего товарища. Безопасность. Я прав?

--Вы очень проницательны! Именно это меня и беспокоит более всего. Ведь отправляясь, по сути, в пасть к волкам, не побоявшимся ….

--Я прекрасно понимаю ваши чувства и ваше опасение за судьбу Модеста Павловича, - перебил начинающийся монолог помещика Александр Игнатьевич. Тем же ровным голосом, и с тем же выражением некоей отстранённости на лице, надворный советник продолжил. - Опасность есть, и она велика. Я не стану говорить о долге офицера, давшего присягу. Я ни единым словом не обмолвлюсь о том, что вы, Модест Павлович, сотни раз глядели смерти прямо в глаза на полях брани. Подобные словеса были бы не искренни. Всё это предприятие и есть одна сплошная опасность. Но, давайте поглядим на это с иной стороны. Кто из трёх убиенных господ ожидал какого-либо нападения на свою особу? Никто! А вы ожидаете! Кто из чинов, охраняющих вышеупомянутых господ, был готов к подобному противоправству? Снова никто! А мы готовы! На пароходе будет довольно ограниченное, по числу, количество пассажиров, не идущее ни в какое сравнение с числом приглашённых на празднество тех же господ. Эти обстоятельства в значительной мере уменьшают опасность  дурного исхода событий. Во всякой мере, я на это надеюсь. Что вы мне скажете, Модест Павлович?

--Я уже дал вам своё согласие, и отступаться не намерен. Скажу только, что очень признателен моему дорогому другу за то, что он переживает о моей судьбе.

              Друзья, поднявшись со своих кресел, быстро приблизились друг к другу и обнялись, не стесняясь показать свои чувства. Замечательное получилось зрелище! Действительно замечательное, и трогательное.

--Господа, я рад, что опасения ваши хоть и не развеяны полностью, однако же, и не довлеют над вами. Позволю себе выразить надежду на благополучный исход всего дела. А посему….

Александр Игнатьевич подошёл к двери и четырежды стукнул по ней костяшками пальцев – два раза к ряду, через паузу ещё раз, и ещё раз.

Спустя недолгое время в кабинет вошёл тот самый человек, который встретил друзей на вокзале. И не соизволивший представиться.

--Позвольте рекомендовать вам, господа, поручика Захарченко Ивана Макаровича, - исправил недоразумение с неполновесным знакомством надворный советник.

Вошедший, а теперь уже и знакомый, красиво и, как-то особенно благородно, склонил голову.

--Ах, до чего же эти офицеры …, - тут же подумал про себя помещик. Подумал над двумя вещами сразу. Первое, над чем он напряг свой разум, так это восхищение выправкой, которую никаким гражданским платьем не сокрыть. А второе, – каким же словом завершить фразу, родившуюся при благородном кивке головы? И не определившись с финалом мысленного восхищения, попытался ответить тем же жестом головы, втайне надеясь, что смог наполнить сие движение подобающим смыслом, и весьма эмоциональным содержанием. Вроде, получилось.

--Модест Павлович, отправляйтесь, с поручиком, сей же час. Он подберёт вам платье для поездки и снабдит вас тем необходимым, что может оказаться важным для вас лично. Мне не по сану благословлять вас на это задание, однако я попрошу вашего ангела-хранителя присмотреть за вами. Спаси, вас, Господи! Всё, ступайте! Нет, нет, Кирилла Антонович, теперь я намерен поговорить с вами. Прошу вас, вернитесь к столу.

В одно быстрое мгновение на философствующего помещика навалилось понимание того, что свершился неосознанно оттягиваемый поворот от разговоров о сложном поручении, до прямого, в своей очевидности, перехода в фазу личного участия. Это состояние можно сравнить с молниеносным переходом из беззаботно-защищённого детства во взрослую жизнь, преисполненную трудных решений, и отягощённую обязанностями и ответственностью. Говоря проще – помещик испугался.

--Наш разговор сугубо для нас двоих. У каждого своя работа, своя роль и своё назначение. Однако у нас есть и кое-что общее.

--И что же?

--Опасность.

             Надворный советник и сам, судя по его перемещениям по кабинету, имел некую нервную тревогу. Довольно скоро подошёл к окну, но, не задержавшись там и минуты, так же спешно вернулся к столу. Вероятнее всего, слово «спешно» не самое верно выбранное из всех остальных слов, возможных к употреблению, однако же, и задумчивой походку господина Толмачёва не назовёшь. Мне видится, что более подходящим, коли «спешно» вам покажется недостоверным, возможно проговорить слово «нервно». Да, именно так! Походка его была нервной.

Задержавшись около стола, стоя во фрунт по правилу «смирно», советник поднял со стола тот самый рыбный нож, коим любовался помещик. Покрутив его и так, и сяк, Александр Игнатьевич спросил у кого-то, кто, по его представлению, незримо присутствовал третьим в банкетном кабинете.

--А почему никто не кушал? Странно….

И тут же, совсем не добирая воздуха в грудь перед новым предложением, которое никак не было связано с предыдущим вопросом, стрельнул в помещика словами.

--А ведь у меня ещё есть возможность всё остановить! И ротмистра вернуть, да и вас не подвергать опасности … да, времени, определённо, хватает. Дорогой Кирилла Антонович, одно ваше слово для разумной пользы по отмене сей мистификации, и я тотчас же распоряжусь всё прекратить. Что скажете?

Теперь не только глаза надворного советника, но и рыбный нож своим не острым, закруглённым концом, требовали скорого ответа. Любого ответа – согласительного, либо отказного, лишь бы честного.

--Что скажете? – С нажимом в голосе повторил вопрос господин Толмачёв.

Одна часть натуры Кириллы Антоновича отделилась от иной части, разорвав его рассудок на половинки. Та, отделённая часть, вышла из тела помещика, и принялась наблюдать за тем, что творит другая. Это, конечно же, сказано образно, но именно так себя и почувствовал господин помещик.

Двумя пальцами он постарался вынуть из ладони советника нацеленный на него нож, но с таким же успехом, он мог бы постараться выдернуть фонарный столб из мостовой. Тогда, теми же двумя пальцами, он отвёл в сторону блестящую кухонную утварь и произнёс то, чему сам, нимало, удивился.

--Уж коли опасность у нас общая, то не резон от неё спасаться. Обманутая нашим отказом сейчас, она, возмужав сторицей, возвернётся к нам в самое неудобное мгновение. Да-с! И мгновение сие будет ею выбрано такое, к которому мы не окажемся готовы совершенно. Нет, отступать нам никак не возможно, это я говорю со всей определённостью. А вот нож, извольте … на стол обратно.

--Простите! С ножом-то я … простите! Мне стоило бы выразить вам словами благодарность за то, что вы отмели последнюю возможность ретироваться … да, стоило бы. Но, не стану! Вы человек слова, вы истинно русский человек, поэтому и не предприняли попытки уйти с линии атаки. В душе я знал, что именно так вы и ответите.

--А коли знали, то для чего….

--Не важно! Сказал – и сказал! А для чего, то моя маленькая тайна. Предлагаю продолжить нашу тайную вечерю.

Слегка сбитый с толку такими пассажами надворного советника, и очень обрадованный тем обстоятельством, что отдельная часть его натуры присовокупилась к своей половинке, Кирилла Антонович сказал с некоей твёрдостью в голосе и решительностью на лице.

--Извольте!

--Так вот, Кирилла Антонович, в эту самую минуту закончилась та самая очевидная простота нашей затеи, уступив место не менее очевидной сложности.

Александр Игнатьевич никак не мог приступить к изложению самой сути своего замысла. То ли он не имел той внутренней уверенности, которая должна была бы быть в гармонии с уверенностью внешней, то ли страх, рождённый необходимостью привлекать к подобным опасностям сугубо гражданских особ, к тому же, едва знакомых. Скорее всего, второе «то ли» сдаётся мне более осмысленным, поскольку отличнейшим образом объясняет недавний не логичный выпад, который сам советник озаглавил «моя маленькая тайна». Думается, что это правильная причина такой неуверенности в изложении дела.

--Почему бы вам, Дорогой Александр Игнатьевич, прямо мне не сказать, в чём состоит сложность? Боюсь, что….

--Не бойтесь…  я думаю, что бояться нечего…  ни вам, ни…  Хорошо! – Громко произнёс надворный советник и громко хлопнул в ладоши.

Этот хлопок, вкупе с возгласом «Хорошо!», Александр Игнатьевич расценил, как приказ самому себе немедля приступить к более  откровенному повествованию.

--Какова цель нашей затеи? Выманить этих убийц на подставных специалистов, занимающихся не существующим прожектом. Однако, к своему огорчению, я обязан признаться, что не имею ни малейшего представления о том, кто есть возможным подозреваемым, или подозреваемыми, коих мы выманиваем на господина Краузе. Всё, с чем я пришёл к принятию решения о проведении подобной, с позволения сказать, операции, это четыре человека. Правильнее было бы сказать, что это четыре особы, присутствующие на перечисленных празднествах, на коих и происходили перечисленные смертоубийства. Кроме этих четверых более ничто не связывает эти четыре смерти. Я имею в виду криминальный подтекст. Но и эти люди … нет, начну с иной стороны, а то снова отклонюсь в бок.  Итак – Оскар Иоганн Булле, ударение на крайнюю литеру «Е», тридцати шести лет от роду, представитель германской группы «Булле, Метцлер и Ко», специализирующихся на изготовлении изделий из кожи. Производят почти весь список товаров, от кошельков и сумочек, до предметов армейского обмундирования и конной упряжи. В Россию прибыл четыре года назад. Обзавёлся знакомствами и связями, открыл несколько магазинов в больших городах и контору в Санкт-Петербурге. Его семья проживает с ним тут, в Москве. Происхождение – из духовенства, немец, любит коней. Страсть питает к украшениям, как для жены, так и для себя, имеет несколько экипажей, однако любит пешие прогулки на большие расстояния. При чтении пользуется очками. Недурно стреляет, до прошлого года брал уроки фехтования. Более пива любит вино. Красное и купажированное. Довольно сносно владеет русским языком. Общителен лишь с теми, кого считает себе за ровню по положению. Росту выше среднего, полноват, волосы с проседью, спереди есть залысины. На мой взгляд, имеет довольно маленький подбородок, что, вкупе с полноватыми губами, производит видимость капризного юноши преклонного возраста. Но, это не так. При разговоре имеет за привычку щёлкать пальцами, создавая дополнительную аргументацию своим словам. Знает и польский язык, однако же, при посторонних на нём не говорит.

--А откуда вы….

--Он читал польскую газету, и на лице была заинтересованность. Далее. Приглашение получал от самих виновников торжеств. Дважды – у господ Новикова-Ляха и Кошкина присутствовал без членов семьи. По-поводу убийств к допросам не привлекался, из торговой палаты при министерстве внешних сношений поступила настоятельная рекомендация ограничиться беседой. Ею я и ограничился. Подобные ограничения касались и любых попыток получить информацию из того же самого министерства. Фотографической карточкой господина Булле не располагаю, о причинах нежелания делать подобные карточки  говорить не будем. Скажу наперёд, что карточек, остальной нашей троицы, не имею такоже. Вам, Кирилла Антонович, придётся довольствоваться описательной характеристикой, напоминающей Бертильонаж. Следующая персона – Иоганн Эрнест Руге, рождения 1847 года, немец с французскими корнями, из обедневших дворян, барон. В 1893 году, по приглашению графа Воронцова-Дашкова, прибыл в Россию, как компаньон-консультант на винокуренный завод в Новотомниково Там….

--Да, я отлично знаю это местечко!

--…бовской губернии. – Александр Игнатьевич, говоривший исключительно по памяти, согласно кивнул на подобный обрадованный возглас помещика. И, более не отвлекаясь, продолжил далее. – Там же, в Новотомниково, компаньонство барона Руге  распространилось и на великолепнейший конезавод. Надеюсь, о Воронцовских рысаках слыхали? Славно! Именно связь с графом позволила немцу Руге попасть в довольно-таки приличное общество, став членом которого, он и стал не только заводить дружбу, но и вхаживать в дома в качестве гостя. Об этом, собственно говоря, красноречиво говорит его присутствие на праздниках особ, чья трагическая гибель и стала причиной его разбирательства. К слову, как ни странно, но именно компаньонство и дружба с графом Воронцовым не бросила ни малейшей тени подозрительности на барона Руге. Дело в том, что его сын от первого брака, Александр, был казнён в Шлиссельбургской тюрьме за покушение на государя Александра третьего. И это….

--Постойте, постойте! Я усматриваю в ваших словах некое несогласование. Среди казнённых бомбистов не было человека по фамилии Руге! Там были Ульянов, Генералов, Осипанов, Шевырёв и этот… дай Бог памяти … Андреюшкин. Я довольно старательно следил за сим процессом и, смею вас заверить….

--Молодой Руге сменил фамилию, дабы не дать повода заподозрить Германию в попытке подрыва монаршей власти. Либо … либо он не хотел доставить неприятностей своему отцу. Кто теперь скажет точно?

--Да, действительно. Но, как же причудливо разворачивает история судьбы людские!

--Согласен. Однако я продолжу. Не барона фон Руге не пала тень подозрительности у тех господ, которые решили его приблизить. Но, не у меня и не в этом деле. Хотя, и обвинить его в чём-то язык не повернётся. На внешность барон таков – росту высокого, широк в плечах, стройной структуры тела. Лицо широкоскулое, овальное, нос с горбинкой. Носит удобную одежду, однако же, за модой не гонится. Ловок, искусный наездник. Выпивает мало, как и следует настоящему знатоку виноделия. В разговоре явственно слышны нотки немецкой речи, а не французского акцента. Умеет расположить к себе собеседника, отменно входит в доверие знакомцам. Женат, имеет двух дочерей от второго брака. Это, пожалуй, всё. Далее у нас Бруно Янович Немировский. Да-а, такое, вот, сочитаньице имени и … остального. Рождения 1850 года, место рождения – недалеко от Тарту, там у его родителей собственная мыза. Из помещиков, холост. Страдает от неизлечимой и крайне редкой болезни, которая, кроме телесного недуга, дала ему, с его же слов, некую способность к излечиванию иных болезных людей способом, скорее несуразным, нежели необычным. Можете вообразить себе нечто усреднённое между шаманской пляской, молитвенным заговором и общением со статуей-истуканом. Притом, что в роли истукана выступает сам господин Немировский. Он замирает, порой, в самой нелепейшей позиции и безотрывно глядит на пациента. Сие действо, нередко, доходит до двух часов с четвертью. По слухам, которые удалось собрать. Пациенты, от его процедур, получают ежели не избавление от недуга, то ощутимое и скорое облегчение. Хотя мне он видится, скорее, городским сумасшедшим, нежели искусным врачевателем. Как знать, может так статься, что у него в действительности имеются способности к излечиванию, и именно они дали ему такое обилие высокопоставленных пациентов, равно, как и причину для частого приглашения на семейные торжества. Но, как бы там, ни было, он один из вышеупомянутой четвёрки. Розыск его, для проведения допроса, не представился возможным, поскольку все, с кем он проводил сеансы лечебного «танца», наотрез отказываются предоставлять информацию о месте его проживания. Отсюда и довольно скудная подробность о его внешности. Лицом он худ, такоже и телом. Припухлость под глазами говорит о почечном недуге. Глаза его ясные, словно глядящие сквозь пациента. Длинные и тонкие пальцы, как у скрипача, обладают большой силой, о чём, такоже, упоминали его пациенты. Это, пожалуй, всё, что удалось о нём узнать. Хотя … его голос. Он, голос, со слов тех же опрошенных, способен издавать звуки, недоступные для произнесения обычному человеческому горлу. В этой связи упоминался и звериный рык, и нечто, напоминающее завывание ветра в трубе, и … не стану вдаваться в подробности. Скажу лишь, что одна его пациентка слыхала, как он говорил многими голосами, средь которых она узнала голос своей покойной матушки. О его мистических пристрастиях к спиритуальным сеансам, либо к чему-то подобному, его пациентами не подтверждается. Но, и не отрицается. Такой, вот, у нас явный инкогнито под нумером три. Может, чаю?

--Нет, благодарствуйте! Попрошу вас продолжить.

-- Конечно. Заключительный наш персонаж – дама.

--Отчего же вы, Александр Игнатьевич, даму напоследок оставили, да ещё и персонажем нарекли? Мужское достоинство определяется отношением к дамам, позволю себе так заметить, а вы ….

--Это, милейший Кирилла Антонович, не придворное расшаркивание, а разбирательство в отношении убийств. Мне ведомы премудрости этикета и благородного обхождения с представительницами прекрасного пола, однако я, в данный момент, классифицирую подозреваемых, которые, в данном деле, лишены пола, привилегий, заслуг и покровительств. Они подозреваемые в порядке очерёдности, которая соответствует их возможной причастности к убийствам. И никак более. Советую и вам, Кирилла Антонович, впредь к подобным людям относиться так, как требует того разбирательное дело. Иначе ваше благородство попросту вычеркнет всех дам из всех списков подозреваемых субъектов. Хочу вам сказать, что осужденных за преступления дам едва ли меньше, нежели мужчин. Поэтому, наш четвёртый персонаж – дама. И она дама лишь по половому устройству, а не по этикету. Имя ея – Анна-Лиза Манкер. По происхождению – полька, хотя я отыскал в её родне жидовские вкрапления. Взять, хотя бы, двойное имя. Ладно, Бог с ним, с именем. Оно, к слову, может оказаться и вымышленным. Родилась где-то в Европе. Родители, вероятно, дворянского рода, поскольку она представляла свой фамильный герб. Далее, всё сказанное мною будет начинаться со слов «вероятно», «возможно» и «со слов». Доподлинно о ней ничего не известно. Со слов одних – она дружна с дочерью господин Бабаева, поэтому и оказалась в числе приглашённых. Иные сказывали, что она понесла от господина профессора, то бишь, Кошкина, и имела желание получить скорую выгоду от их амурной связи, в обмен на не разглашение пикантной подробности, приведшей к беременности. Стараясь придать себе, статус особ, наделённых самой полной и самой скрытой информацией, опрашиваемые нами господа скорее уводили нас в сторону от истины, нежели помогали нам. Отсюда и подобное разногласие при составлении словесного описания интересующих нас лиц. Однако, мы, все же, смогли найти кое-что повторяющееся в словах опрашиваемых. Не говоря ничего конкретного, многие называют  эту даму аферисткой, некоторые же утверждают обратное, говоря о её тяжкой судьбе. Её внешность так же неоднозначна, как и суждения о её поведении, либо характере. Среди тех, кто ей на словах симпатизировал, отмечают ладно скроенную фигурку, аристократическую бледность, изящные пальцы и приличное воспитание, позволяющее с лёгкостью поддерживать беседу на любую тему. Но, находились и те, кто счёл её нос излишне большим, губ вызывающе алыми, а поведение, скорее, вульгарным. И абсолютно все, кто о ней говорил, не могли объяснить, как она оказалась в числе приглашённых, тут же отыскивая оправдания её появлению в откровенном грехопадении либо хозяев, либо одного из приглашённых гостей, не постыдившегося привести с собой сию особу. Никто не оставался равнодушным при упоминании о ней. Это всё, что я имею в отношении вышеупомянутой четвёрки. Хотите что-то спросить?

--Каков возраст этой дамы?

--Все склонялись к мысли, что её ещё нет и тридцати лет. Спрашивайте, Кирилла Антонович, по горячим, так сказать, следам. Нам надобно переходить к другой теме.

--Кожемяка-скорняк, винодел, шаманствующий лекарь, и молодая аферистка – знатная подобралась компания!

--Иных персон, связывающих три данных трагедии, не выявлено. К сожалению.

--Вы изволили высказать предложение о передаче мне в пользование характерных описательных бумаг, составленных по канонам Франсуа Бертильона. Могут ли я получить их немедля, и ознакомиться с их содержанием?

--Как я понимаю, мы перешли к следующей теме. Кирилла Антонович, постарайтесь произнести ту же фразу, но короче вдвое, а то и втрое? Прошу вас!

--Для чего, позвольте полюбопытствовать?

--Не заставляйте меня повторяться!

--Ну, хорошо, хорошо! Соблаговолите ли вы предоставить мне ….

--Кирилла Антонович, высказаться короче – это означает произнести фразу, по сути, исключив обороты и обращения к визави. Ещё раз, прошу вас!

--Исходя из ваших слов, у вас имеются ….

--Довольно! Зайду с иной стороны. Вы, и господин Краузе, уже приступили к выполнению задания, и я надеюсь, что вы сие осознали. По легенде вы знакомы друг с другом, поскольку проходили обучение в Ревельской военной академии. Господин Краузе штудировал инженерные дисциплины, а вы – финансы. И посему, в вашей речи не должно быть долгих предисловий, а лишь конкретно высказанная мысль, понимаете ли вы меня? По той же легенде, вы изредка проживаете в своём имении, проводя основное время в столице. В самом начале беседы я говорил вам о быстротекущей столичной жизни, припоминаете? Говорил, такоже, и о том, что изменился и штиль разговорной речи в сторону упрощения оной. Высказывания, подобные вашим, безусловно, учтивы, благородно выверены и, совершенно, грамотны, однако с головой выдающие в вас жителя отдалённой от столицы губернии. Об этом я такоже говорил, присовокупив свои извинения. С сего момента лаконичность станет вашим вторым именем. Лаконичность с малознакомыми людьми, лаконичность в передаче сведений, лаконичность на публике, наконец. Пусть для вас это станет только игрой, заманивающего вашего недруга в ловушку. Могу вам сказать с полнейшей уверенность, что более никто, из привлечённых к этому делу людей, не способен на подобное перевоплощение, сколь быстрое, столь и правдивое. Попробуем снова вашу фразу в коротком, - Александр Игнатьевич свёл большой и указательный персты, оставив промеж них малое расстояние, не более вершка, - исполнении.

              Помещик, как-то по-птичьи, наклонил голову вправо. Что мог означать сей жест? Раздумье? Вхождение в суть предложенной роли? Откуда нам знать …. Но, через мгновение, голосом совершенно иного человека, не привыкшего к долгому политесу, не имеющего обыкновения не получать то, что он требует, произнёс.

       --Будьте добры, бумаги!

             И протянул раскрытую ладонь к надворному советнику.

             Александр Игнатьевич очень внимательно поглядел на помещика. Помедлив несколько секунд он, не глядя на стол, протянул руку к стопке бумаг и, продолжая глядеть лишь на лицо Кириллы Антоновича, передал их в ожидающую ладонь.

            --Более подробные описания вам передаст мой помощник в Балаково, где намечена остановка парохода.

             Говорил советник скорее подсознательно, нежели продолжая продуманный им разговор. И всему виною стала эта разительная перемена в … нет, не в лице, не в жестах и не в той единственно фразе, проговорённой помещиком. Всему виной был иной господин, сидевший теперь на стуле Кириллы Антоновича. Более собранный, более спокойный и весьма уверенный в правомочности своего требования.

           --Благодарю, - ровным голосом  изрёк помещик. – Надеюсь, что ваши помощники в Балаково не будут такими медлительными.

            Наскоро пробежав глазами по страницам, исписанным аккуратным почерком, он, сохраняя определённую небрежность в позе и в движениях, почти бросил листы бумаги на стол.

           --Ну, как?

            Надворный советник, по-прежнему не отводя взгляда от помещика, покивал головой.

            --Поразительно! Именно то, что надо! Именно так, как надо!





                ПАРОХОД  «ВЕЛИКАЯ КНЯГИНЯ МАРIЯ ПАВЛОВНА»



               Дошёл до пристани Кирилла Антонович только лишь тогда, когда отбыл последний извозчик, доставивший пассажиров прямо к трапу, а юркие подростки, заменявшие палубных грузчиков, уж сподобились, затащив чемоданы господ-путешественников в их каюты, смешаться с толпой мелковозрастных соплеменников, желающих насладиться зрелищем отплытия парохода от понтонного причала.

                Теперь, у самого трапа, помещику следовало изменить походку, жесты и способ разговора на то, что наставительно-требовательно и обязательно предлагал Александр Игнатьевич.

            За время пути от трактира до пристани, Кирилла Антонович успел отобрать самые важные ощущения, требовавшие либо осмысления, либо трансформации оных в простые вопросы, кои будут заданы Якову. Для примера, скажу так – осмыслить пришлось ощущение, появившееся ниоткуда при первом шаге его тела, облачённого в новый костюм.

            Нет, сам костюм сидел ловко на всей фигуре Кириллы Антоновича, был приятен колером и вовсе не криклив по манере пошива. Но помещик не мог отделаться от чувства, что сей костюм… потрескивал, производя звуки, схожие с потрескиванием стеблей сухой травы, когда на них наступают башмаком.

           Справедливо будет заметить, что сравнение довольно примитивное и не точное, однако, никто и не говорил о классификации звукового сопровождения. Сие суждение озаглавлено, как «ощущение».

             И данное «ощущение» оказалось стойким настолько, что помещик не единожды применял приёмы ускорения хода, нисколько не гнушаясь и срочным замедлением движения. А один раз, остановившись, совершил несколько гимнастических приседаний. Результат всех применяемых приёмов был неизменным – костюм потрескивал. Сохраняя, при том, полнейшую целостность материи.

           На удивлённые лица местных граждан, взиравших то на спешащего, то на замирающего, а то и вовсе, на приседающего приезжего, Кирилла Антонович не обращал ровным счётом никакого внимания. Его заботило то непонятное ощущение, с коим требовалось разобраться и, по возможности, скорее.

           А из числа вопросов, не имеющих касательства к его новому платью, тревогу вызывал сугубо один -  почему никто в Балаково не передал ему бумаг, обещанных надворным советником Толмачёвым?

           Вот так, проводя время в странном передвижении, и в перечислении, всё более увеличивающихся числом, вопросов, Кирилла Антонович дошёл до пристани. Дошёл тогда, когда отбыл последний извозчик, доставивший…  об извозчиках я уже говорил? Ну, что же, тогда могу сказать следующее – именно  на пристани Балаково закончилось спокойное плавание парохода «Государыня» и его пассажиров, уступив место новым, нежданным событиям.


                МОСКВА.  НЕМНОГИМ РАНЕЕ. ПОСЛЕДНЕЕ УПОМИНАНИЕ О ПРЕДШЕСТВУЮЩИХ СОБЫТИЯХ.



               Отчего-то мне думается, что сии слова надворного советника не были той лестью, побуждающей человека к старанию и исполнительности. Их настоящая подоплёка заключалась в ином. В чём? Поди, знай! Только продолжающееся созерцание Александром Игнатьевичем сидящего пред ним помещика, давало повод быть убеждённым в том, что лестью в его словах и не пахло. Вам – как взаблагорассудится, только мне очень хочется думать, что я прав.

             И вообще, используя тот скудный багаж моего разумения людских характеров и типов поведенческого уклада, можно было бы долго и пространно описывать чувственную, то бишь внутреннюю, сторону этих двух людей. То. Что они чувствовали по отношении к другому, совершенно не укладывалось в привычные рамки «лесть с умыслом – интрига – подыгрывание – высказанное уважение». Всё было глубже, чувственнее и сосем не обыденно. Было впечатление изменения первоначального впечатления с вполне определённого на многозначное. Не простые люди встретились в приватном кабинете ресторана «Крым», и не просто отказаться от того, чтобы не передать то очарование, которое неизбежно овладевает вами, видя сих весьма достойных представителей своего времени. Но, отказаться придётся,  поскольку цель нашего повествования совершеннейшим образом иная. И не годится затягивать его развитие.

           Одобрительными словами в адрес Кириллы Антоновича, как вы и сами понимаете, дело не завершилось. Были ещё робы перевоплощений, были очень строгие наставления, относящиеся и к персонам, о которых говорил господин Толмачёв, и к манере держаться среди пассажиров парохода. Было сказано много чего обеими, о чём возможно и не упоминать.
Встреча закончилась сама собой в тот миг, когда раздался стук в дверь. Удары чередовались в определённом порядке, из-за чего помещик сделал вывод, что это и не стук вовсе, а суть – сигнал. И оказался прав.

               --А теперь, дорогой Кирилла Антонович, - сказал, поднимаясь  со своего кресла надворный советник, - нам пришла пора расстаться. Сегодня отдохните, а завтра с утра отправляйтесь в дорогу. За дверями вас ожидает провожающий. Его зовут Павел. Не пытайтесь выведать у него подробности о чём-то, либо о ком-то. Всё, что вам надлежит исполнить в ближайшие дни, он вам расскажет сам. Это и будет для вас новым испытанием – усмирением любопытства и сдержанности и тщания при исполнении чьих-то просьб. В данном разе – моих. Напутственных речей и прощальных сов не будет. Я в вас верю, и ожидаю благоприятного исхода. Ангела Хранителя вам! Ступайте!

            Совсем слегка надавив на плечи помещика, Александр Игнатьевич развернул его, и подтолкнул к двери.

          --С Богом!

            И осенил крестным знамением не спину уходящего помещика, а тот путь, по которому Кирилла Антонович уж совершил первый шаг.

           Дверь за господином Ляцких затворилась.

          --Ну, - подумал надворный советник, собравшийся поговорить с самим собой,- где я ошибся? Или нигде?

            Беседа прошла почти также, как и предполагалось. Но отчего же не наступает то состояние внутренней собранности, которое обычно поселяется в голове и в груди, и позволяющее скрупулёзно оценивать поступающие известия? Отчего не покидает душу тревога?
Александр Игнатьевич снова подошёл к окну, и принялся царапать ногтём стекло, словно пытаясь соскоблить следы пребывания на нём мух. Но стекло было чистым, и означать сей жест мог только одно – движение это было всего лишь телесным действием, нежели обдуманным поступком. Таким же простым действом было и поглаживание помещиком шрама на своей щеке. Эти два жеста могли означать лишь одно – глубочайшую степень задумчивости сих достойных господ.

            --Почему всё так легко случилось? – Не успокаивался Александр Игнатьевич, припоминая прошедшую встречу так, словно читал глазами написанный на бумаге рапорт – вдумчиво и в подробностях. – Почему они сразу всё поняли, и тут же согласились? Всё дело в их порядочности, либо в том, что я допустил оплошность в выборе стратегии разговора? Или в том, что я ожидал более сложного финала беседы? Но, они же согласились, верно? Так почему же меня это беспокоит? Согласились – значит, поняли суть задания. Если поняли, значит и осознали ответственность и вероятную опасность. Если, если…  это вечное русское спасительное слово, добавляющее, скорее, тревогу и опасение, вместо содержащейся в самом слове неопределённости. Надобно изъять из собственного обихода сие словцо. Не «если», а то, что меня тревожит, заключено вот в чём – я не могу лично присутствовать на пароходе и лично наблюдать за разрешением собственной затеи. Может ли сие означать, что я оставил их наедине с опасностью? Господи, Боже мой, это может означать всё, что угодно!
В сердцах советник резко оборотился от окна и, подойдя к столу, почти схватил нож, так полюбившийся помещику.

            Странное дело, но жест сей успокоил советника.

           --А может так статься, что я прав? И в самом разговоре, и в выборе исполнителей? Я обязан быть уверен в своей правоте, я просто обязан! Иначе неуверенность моя передастся и им.

            Протерев сервировочной салфеткой лезвие ножа, и без того сверкавшее словно зеркало, уже, почти весёлым голосом, советник сказал вслух, словно куражась над самим собой.

         --А вдруг я ошибся?!

           Нож для рыбы, мигом превратившись из собеседника в обычный столовый прибор, улёгся на стол справа от десертной тарелки.