Стена

ТНЕ WAII
Эту стену он возвел 40 лет назад. Тогда, вдвоем с супругой они жили в трехкомнатной квартире на проспекте Суворова. Угол им достался темный, мрачный, почти подвал с окнами, упирающимися в густые заросли сирени.
Но он, любящий уют и знающий ему цену, быстро сгреб и вывез из квартиры весь сырой хлам, хорошенько проветрил комнаты, настелил пол из сухих сосновых досок, которые клал на прочный дубовый брус. Где-то пустил обои под кирпич, где-то скруглил дверные проемы под арки, в коридоре повесил граненые свечные фонари на петлях и цепях - под старину, а на кухне - вдоль всей свободной стены - сладил цельные досчатые полки, на которых расположил уникальную коллекцию керамических чашек, которая все время пополнялась.
А в гостиной на специальной кирпичной основе установил электрокамин, искусственный огонь которого в темноте невозможно было отличить от настоящего.
Таким образом, их гнездо стало напоминать одновременно и крестьянскую избу, и средневековый замок, но, в общем и целом, явилось для новоявленной четы чем-то типа крепости, которой они доверили свое счастье.
Вот, а когда внутреннее благоустройство было завершено, молодая жена сказала, что летит на отдых в экзотическую страну.
Подобных желаний он не понимал. Все что ему было необходимо, он находил дома, в самом себе, вот в этом самом жилье: покой, уют, любовь и радость полноценного бытия. А жажду путешествий он утолял  плазмой с полутораметровой диагональю, что наличествовала в гостиной. Она, по желанию хозяина, вмиг переносила его в любой заданный уголок земли, и представляла его пейзаж во всех подробностях, красках, оттенках и деталях.
При этом он, успевший к тому моменту поколесить по свету, знал, что ничего экстраординарного на Земле нет: северные моря похожи на южные, пожилые женщины африканских провинций напоминают старух Сибири, а примитивные музыкальные ритмы этнических племен «замешаны» на тех же семи нотах, что и сложные композиции высокоразвитых цивилизаций.
В первые дни отдыха Оксана звонила со своего курорта чуть ли не каждый час, а потом внезапно ее телефон выпал из зоны доступа.
И страшно было не это вот молчание, а то, что скрывалось в нем: ее равнодушие к нему, к его переживаниям, к их прошлому, которое, как он считал, было трудным, но все-таки счастливым.
Он понял, что она изменила ему. Скорее даже не понял, а почувствовал: за годы совместной жизни между ними возникла необъяснимая духовная связь, позволяющая тонко чувствовать душевные движения партнера даже на расстоянии.
Помнится тогда он хорошенько начистил свои ботинки: извлек шнурки, вытащил стельки, и у окна, щурясь от февральского солнца, по очереди засовывая в них , сложенную лодочкой ладонь, отделал каждого жесткой щеткой практически до зеркального блеска. Критически осмотрел их со всех сторон и отполировал снова.
Потом она прилетела, энергичная, загоревшая с сумками, полными сувениров. Она полагала, что своим возвращением принесла ему радость, не осознавая еще, что принесла самую настоящую беду.
За чаем, она с удовольствием делилась с ним впечатлениями от неведомой страны и от экскурсий, но он не слушал ее. Он напряженно анализировал ситуацию и ее поведение, ища подтверждение своим догадкам. То, что найдет их, он не сомневался. Раньше она непременно спросила бы, а чем ты без меня питался, что у тебя на работе, в чем ты ходил, почему ты такой хмурый. Теперь этих вопросов не было: сплошной восторженный монолог - очерк ее путешествия.
Ну а потом, в спальне случилось то, чего он так боялся. Там, в спальне она как-то нехотя разделась, скромно присела на постель, словно обреченно зажав ладони между колен. Ее оживление куда-то улетучилось.
Он поцеловал ее чуть повыше груди, она непроизвольно вздрогнула, словно очнулась и покрыла его грубой руганью, в том плане, что, мол, я еще не отошла от путешествия, а ты уже лезешь.
То, что она не осмелилась сказать словами, с головой выдало ее тело. Для него он стал чужим, варягом, грубо вторгшимся в его пределы, в то время, когда оно привыкло к ласкам другого.
Он ушел к себе в комнату, а утром заказал двести единиц прочнейшего селикатного кирпича, из которого и изваял вышеуказанную стену. Он выпестовал ее сосредоточенно, вдохновенно, словно скульптуру, полагая, что этот грубый идол убережет его от дальнейших бед и болей, надежно охранит от той, которую еще вчера он так любил, и которая теперь несла ему смерть.
Стену он установил в самом узком месте квартиры, в коридоре, разделив жилище таким образом, что бывшей жене отошли две комнаты и санузел, а ему - комната, кухня и кладовка.
В последующие дни оконный проем кухни с краю он прорубил до фундамента и вставил в пробоину дверь, сохранив при этом и часть окна. В кладовке оборудовал туалет и душевую, перед этим освободив кладовку от своих холстов. Это раньше его картины представляли для него ценность, поскольку все были посвящены ей. Теперь они приобрели иной смысл, смысл навязчивого напоминания о безвозвратно утерянном счастье, и он спешил как можно быстрее избавиться от этих артефактов. Он спалил их на пустыре в высоком гудящем костре, то и дело, подкидывая в него новые полотна, щурясь от жара и смахивая рукой пепел со своих бровей.
Уже дома, нечаянно заглянув в зеркало, он увидел, что яркое пламя еще гуляет в его зрачках, а белый пепел застрял бровях, а когда попытался вышелушить его, понял, что это не пепел, а седина.
Так они и зажили: он и его стена. Он старел и разрушался, а стена только слеживалась и укреплялась.
Он холил и нежил ее. Аккуратно оштукатурил, украсил по периметру елочным дождиком и шутил сам перед собой, что его стена теперь в мехах. Подвесил к потолку фонарь, луч которого день и ночь освещал стену.
У него был один единственный приятель, тоже художник, по имени Артем. Так вот этот Артем советовал написать на стене, что-нибудь красочное, яркое, чтобы оживить «берлогу», но он отказывался наотрез. Он просто не знал, какой пейзаж или портрет достоин его стены.
А когда Артем уходил, он запускал на стареньком проигрывателе пошарпанный винил, припадал грудью к стене, переплетался с нею пальцами дерзко выброшенных вбок рук и вел ее по кругу, петляя своими шажками между ее шажков, держал ее за талию, наваливался сверху и отстранялся, и так они кружились в молчаливом, но красноречивом танце, иногда до самого рассвета.
Нередко из-за стены доносился густой мужской бас, плач и смех детей, их топот. Звон бокалов и вилок на семейном столе, гул пылесоса. Он уже не ревновал, ему было все равно. Иногда даже радовался. Бывало, в такие минуты, нерешительно, воровато, словно стыдился кого-то, он прикасался ладонями к стене, и ему казалось, что она отвечает теплотой.
За сорок лет он ни разу не встретился с Оксаной лицом к лицу. Но иногда издали видел ее на тротуаре или на автобусной остановке. Она неизменно являлась ему в одной поре: стройной девушкой с русой челкой.
По началу, когда они разделились, она присылала ему длинные смс, где просила прощения и неуклюже, но искренне пыталась объяснить происшедшее. Он игнорировал эти сообщения, а потом и вовсе сменил симку.
Постепенно он превращался в молчуна с активным внутренним голосом, и философа.
«В конце – концов, измена, она ведь от слова «изменить»,- размышлял он.- От желания изменить кого-то или что-то в лучшую сторону». Так он, как ему казалось, простил ее. Но ничего не забыл. Ни ее нелепые сувениры, ни того сверлящего разум молчания ее телефона.
Картин он больше не писал, не видел в этом смысла. За то стал плохим искусствоведом. Консультировал галереи на предмет начинающих художников, с его подачи, эти галереи покупали новые полотна и, что самое интересное, всегда оказывались в выигрыше.
Он даже сколотил приличный капитал и, в принципе, мог бы купить жилье по приличнее. Но он не мог покинуть свою стену, безропотно принимающую его тень и спокойным серым цветом осеняющую это его одинокое жилище.   
Куда уходят люди после смерти? Этот вопрос волновал его на протяжении всей сознательной жизни, а к ее финалу  занял основной объем его размышлений. Религия, интуиция великих людей и некоторые научные опыты давали на него более-менее внятный ответ. Однако, склонный к образному мышлению он мало доверял доводам великих и жизнь и смерть, представлял себе, как небольшую, с проливом бухту и безбрежный океан.
Где бухта - это жизнь, а океан - смерть. И что в том океане Вечности, по его мнению, не смог наверняка сказать ни один из живших и живых.
Мелка скалистая бухта, и даже в непогоду видны ее берега в клубящихся дымах тумана. Велик и могуч океан и страшен своей вечной темнотой, из которой на свет не возвратился никто.
И, тем не менее, что-то манящее таится в этом океане, как и в любой тайне, пусть даже и погибельной. Что-то вечно зовущее, несмолкающее ни на минуту, голос какой-то неземной то и дело несется в бухту с дикой воды. Он манит, словно дает надежду на нездешнюю радость и восторг великий, возвышенный , гармоничный.
И тогда целые толпы самоубийц виснут в крепких петлях, шеренгами соступают в пропасти с крыш небоскребов, ложатся на рельсы. Горе, услышавшим однажды голос океана, поскольку ничего другого они уже больше не слышат.
Впервые о смерти, как о чем-то желанном, он подумал когда ему было 45. Он устал в чужом городе от больших расстояний, хамства, равнодушия, дороговизны и очередей. Опустился на скамейку в осеннем парке, уронив пакет с вещами прямо на асфальт. Парк примыкал к крупному крепостному кремлю, остывающее солнце насыщенным цветом густо малинило его кирпичные башни, где зловеще чернели провалы бойниц, из которых то и дело вываливались тяжелые птицы и как-то неуклюже ныряя, фланировали в парк.
У него вдруг поплыла голова, и в своей груди он ощутил какую-то силу, которая испытывала на прочность его тело, стремясь вырваться наружу. Он понял, что умирает, сначала испугался, а потом вдохнул окрыляющую радость и даже приподнял руки, как крылья. Но сила улеглась.
Вот и теперь, лежа в своей старческой постели, он вновь и вновь представлял себе тот неведомый океан и никак не мог его представить. Грозно стучали напольные часы, как полицейские, ломящиеся в двери, однообразно вызванивая тонкой пружиной. Скупо сверкал грубыми гранями на прикроватной тумбочке тот самый стакан, который некому подать одинокому человеку. И этому человеку было 70 лет.
Он чутко прислушивался к стене, надеясь уловить за нею движения счастливой семьи. Но стена молчала.
Он выполз из-под одеяла с рассветом. Побрился, надел новую белую рубашку и пиджак, обошел дом по периметру и постучался в ее дверь. В гостиной, в глубоком кресле дремала седая старуха, видимо с самого вечера. Он кашлянул, она приподняла голову и, близоруко щурясь, всмотрелась в него.
- Извините,- засмущался он,- тут раньше девушка жила, ее звали Оксана. Где она теперь?
Старушка надела очки:
-А вы, извините, кто будете?
-Я ваш сосед. Живу за стеной.
- Вон оно как. А раньше там жил молодой художник. Вы кто ему есть?
-Я и есть тот художник.
-А я и есть та Оксана.
- Оксана, давай попьем горячего чаю. Я так замерз. Я схожу, у меня имеется великолепная заварка с цветком лотоса. Приятель привез из Гонконга.
- А как же?..- Она с опаской, затравленно, глянула на стену.
- Ее не бойся. Дай молоток, да побольше!
Она достала из - под кровати топор, стесняясь своей трусости, протянула ему:
- Держу от грабителей. Одинокую старуху ограбить легко. Хотя у меня, в общем-то, нечего и нет.
- А где же муж, дети?
-У меня их никогда не было.
- Ну, я же отчетливо слышал мужской голос и детский смех, который доносился отсюда.
- Нет, это я слышала женский голос и детский плач на твоей половине. Я даже немножко завидовала твоему счастью. Хотя мне, конечно, все равно.
Он подошел к ней, протянул руки, но обнять ее так и не решился. Он боялся, что она снова вздрогнет. А в его жизни не было ничего страшнее.
И она тоже… Она тоже не решилась войти в его объятия.
Он облапил всей пятерней шершавое топорище и, собравшись со стариковскими силами, шарахнул обухом в ненавистную стену. Раз и еще раз. Она не поддавалась, но он упрямо таранил ее, молчаливо набычившись, отпустив зрачки под самый лоб. Наконец стена треснула. А потом и первый кирпич, легко, как деревянная шашка, улетел в коридор на его сторону. Он настойчиво расширял и расширял пробоину, окутанный пылью штукатурки, как римский сенатор туникой.
А когда вся стена безобразным развалом распростерлась у его ног, он увидел, как же все-таки просторна их квартира, и как она подходяща для одного большого общего счастья.
Пыль вскоре улеглась, и они пили терпкий чай с абрикосовым вареньем на обломках стены и своего семейного благополучия. Потом она сказала, что ей надо в аптеку. И ушла. А он полез рукой за икону, где сорок лет назад оставил подкову. Ему почему-то очень хотелось найти ее там. Подкова была на месте. С нею он достал, нечаянно захваченный алый листок. То был билет в ту самую экзотическую страну, купленный четыре десятилетия назад.
Он смотрел в него своими бешеными глазами, а потом, как слепой, стал шарить по стенам, отыскивая дверной проем. Он ввалился в свою половину, очень проворно стал собирать кирпичи и их обломки и восстанавливать стену.
Она вскоре вернулась из аптеки и, ничего не понимая, неуклюже стала помогать ему, подавая со своей половины кирпичи. Стена стремительно росла. И с ее ростом, в его жизни оставалось все меньше ее. Вот она видна от пояса, вот осталась лишь голова и, наконец, последний глаз, очень точно заставлен подходящим обломком. Его стена встала перед ним во всем ее величии, и лишь тут он вздохнул с облегчением.
Завершив реставрацию, он ощутил неимоверную слабость и слег на постель. Он услышал шум океана, и знакомая ему сила, неуправляемая и враждебная стала стремительно нарастать в его груди, стремясь вырваться наружу.
Скорая приехала минут через тридцать. Бесшумно озаряя синими мигалками полумрак двора, она мягко подкатилась к их общему подъезду. Вскоре бригада врачей, в компании с маленькой старухой обогнула дом и вошла в его дверь.
Медики измерили давление, сделали какие-то уколы, и уже собрались было уезжать, прописав ему покой, но тут он увидел ее и буквально взбесился:
- Сука, **лядь, подстилка!- бился он в руках врачей:
- Гоните, гоните ее! - орал он, брызгая пеной слюны.
- Идите, идите отсюда! - Грозно затопотал ногами на старуху здоровенный эскулап.
Она кинулась прочь, путаясь в кустах сирени, и теряя в них тапки и нехитрые лекарства, которые прихватила для него, достигла пределов своей половины и испуганно укрылась в ней, задвинув все запоры на входных дверях.
А в это время карета «Скорой помощи», оглашая заполошной сиреной окрестности, вывалилась из темной арки двора на проезжую часть и, распугивая автомобильный планктон, как акула понеслась вдаль, унося в своей утробе только что поглощенного, предынфарктного старика.
… Он вернулся через месяц. Сгорбившийся, окончательно седой, с потухшими глазами. На своей половине он обнаружил судебных приставов. Они объяснили, что сорок лет назад с документами вышла путаница, и теперь сыскался настоящий владелец квартиры, который заявил на нее свои права. Словом ему, по решению суда, надлежало съехать в течение трех дней.
- Забирай свои лохмотья, и – скатертью дорога! - ухмыльнулся новоявленный хозяин, солидный господин, лет пятидесяти, с головой круглой, как пушечное ядро.- А люстру оставь, хорошая люстра, и она - наша, ее купил еще мой дядюшка, царствие ему небесное. Ведь так?! - Грозно насупился наследник.
- Мне ничего не надо,- сказал он. И добавил,- я заберу лишь ее.
-Кого?!- испугалось ядро.
Он указал пальцем на стену.
- Ну, поскольку вся квартира является единым пространством и стену все равно придется снести, я думаю, Семен Гаврилович не станет возражать,- вмешался пристав.
- Да как же, не стану! Это ж целая стена и в моем доме, - сразу же сориентировался оборотистый головастик.
-Семен Гаврилович, она вам все равно ни к чему,- рассуждал очень опрятный пристав, видимо руководитель в бригаде. - Вы же квартиру целиком собираетесь продавать. А стена не несущая, простая перегородка.
- Ладно, дед, так и быть, продам тебе свою стену,- смягчился круглоголовый.- Тыща долларов и забирай самовывозом. Оно хоть и себе в убыток, и потолок провиснет, но чего не сделаешь для хорошего человека.
А спустя время мировые СМИ распространили информацию об аукционе Сотбис, где за невероятно высокую цену, в 147 миллионов долларов, ушел с молотка перформанс неизвестного русского художника «Стена». Фрагмент грубой кирпичной кладки, в котором знатоки дружно усмотрели гениальный символ домашнего уюта, семейного счастья и любви.
ЧТО ОСТАЛОСЬ ЗА КАДРОМ:
Юмор эстрадных фестивалей в приморских городах и «Лунная соната» Бетховена, призванная сопровождать данный сюжет. Но в силу технических причин, а именно, несовместимости музыки и книжного листа, так и не сопроводившая его.