Враги

- Окапывайтесь! Эти норы будут вам надежным убежищем или могилой!
Наш лейтенант потерял нить разговора. Выглянул из сложенных один на другой снарядных ящиков.
- Товарищ капитан, люди только с марша…
- Видишь, вон там?
Три десятка человек всматриваются вдаль. Там, за лесом, вспыхивают отблески, взлетают ракеты, с визгом лопаются мины. Ветерок доносит до нас запах гари и свежесрубленной древесины. Приглушенно шипят пулеметные и автоматные очереди, щелкают винтовки. Красные, зеленые, огненно-синие трассы, превращаясь в фейерверки, бегут во всех направлениях, уходят в небо, пересекаются между собой. Свет завораживает. И, если бы я не знал его природы, непременно бы ринулся на встречу, рассмотрел поближе. Но я знаю, мы все знаем:  безобидные огни, прощупывая каждую пядь земли, неизбежно находят цели, несут смерть. И, чтобы стать этими целями, незачем бежать вперед, достаточно  лишь немного подождать.
Почти неделю мы колесили по родной земле, рассматривали ее сквозь щели товарных вагонов. И, чем ближе приближался фронт, тем чаще остроумные шуточки и геройское желание бить противника сменялись вдумчивыми вздохами солдат.
Проносясь сквозь необъятные просторы Родины, мы наблюдали ее зловещую красоту: от целых деревень оставались лишь закопченные кирпичные трубы, уныло всматривающиеся в небо, угрожая ему словно зенитные орудия. Черные поля с выгоревшей дотла пшеницей, колонны беженцев – все взывало к справедливому мщению. Я тихо матерился, до белых костей сжимал кулаки. Так было в начале, теперь пришли сомнения, угрожающие вылиться в животный страх, способные привести к бегству. Все было не так, как я себе представлял, как нам рассказывали, как нас учили. Бредущие в тыл, раненные равнодушно, с одним лицом на всех, посматривали на нас, прибивших им на замену. Они не шутили, не смеялись – молча несли остатки своих тел и изорванных душ подальше от страха, пусть и на время. В них не было доблести, не было силы, а там, где положено блестеть орденам, зияли дыры от пуль, виднелись окровавленные бинты.
Верил ли я, что скоро мои товарищи, а может, и я сам, вольюсь в похожую колонну? Наверное, нет, а впрочем, я уже не помню. Спрашивал ли я себя: уготован ли мне более печальный исход - прикроют ли меня грубой шинелью, бросят в общую яму, без оглядки закидают землей? Я знал, что это происходит, и происходит постоянно. Но видел ли я свое тело на дне ямы? Вскоре эти и любые другие вопросы перестанут для меня существовать. Я перестану думать о смерти, почти смирюсь с ней, почти умру.
Отвернувшись от леса, лейтенант больше не противился воле капитана. И звания сейчас не играют роли -  гул моторов, вспышки. Война приближается.
- Скорее, ребята. Вгрызайтесь в грунт! – крикнул командир и, схватившись за лопату, вонзил ее в каменистый грунт.
Разговаривать было не о чем, да и не хотелось. Я последовал примеру лейтенанта, нужно было себя хоть чем-то занять, чем угодно: так становилось легче.
- Скорее, ребята, скорее, - сам того не замечая, повторял командир. Думаю, так было легче ему.
- Вроде свист пуль нас не поторапливает, - огрызнулся кто-то в темноте и больше ничего, только скрипят лопаты, натыкаются на камни, искрит под ногами.
Мы все ниже и ниже опускаемся в липкую землю. Спустя час я зарыт в полный рост, по моей спине катятся капли липкого пота, на груди пятно прилипшей грязи. Я стараюсь не думать о бое, копаю и копаю, вглубь, вширь – куда угодно. С каждой минутой мое убежище все надежней и надежней, и с каждой минутой оно  все бесполезней и бесполезней. Искоса поглядываю на товарищей. Их сосредоточенные, высушенные ветром лица выдают похожие мысли: напряженные до предела мускулы, сжатые до боли скулы, свирепые удары лопат о землю. Каждый пытается забыть о предстоящем, вылить из себя всю энергию, упасть без сил и уснуть. Поспать просто необходимо. Но оставить в себе хоть каплю энергии – глаз не сомкнуть. Перед рассветом приходит усталость, затем, в нас просыпается ярость. Желание драться принимает земля – все чаще, все дальше летят рыжие комья. И, наконец, приходят мечты о конце ада, который должен только начаться. И пусть конец будет печален – это лучше, чем его продолжение…
Я готов умереть! Я все равно не верю в смерть! Я способен принять, что рядом упадет Федор, что погибнет любой другой. Пойму, если лейтенант сползет по стенке окопа, удивленно вопьется глазами в пласты земли, пересчитает их - чернозем, песок, глина, коснется губами оголенных корешков травы. Я могу представить смерть любого, находящегося рядом, и уж тем более тех, кто вдали от меня. Но собственный уход никак не идет в голову. Я не верю, что померкнет небо, не придут больше мысли. Не верю, что перестану просыпаться утром, чувствовать боль в суставах. Не верю, что после моей смерти мир останется на месте, что он, вообще, будет жить. Все это неправда.
С такими мыслями встречаю рассвет. В темном небе мелькают первые лучи солнца, уходит, прячется в норы ночной туман. Дольше всего он живет в окопах. Вместе с темнотой бежит и моя уверенность в собственной неуязвимости. Свет делает меня одним из всех.
- Степан, гляди, - кричит Федя, поднимая голову.
В синеве парят жаворонки. Они танцуют, не обращая на нас внимания, извиваются вокруг друг друга, несут земле веселые песни. Меня одолевает злость, зависть. Ведь им не умирать, им все равно, что не станет меня.
- И шум их не пугает! – продолжает восхищаться Федор.
Его глаза прищурены от удовольствия. Он совсем не зол. Почему так? Не понимаю. По лицу парня катится пот, волосы липнут ко лбу, по рукам бьет мелкая дрожь. Напряжение не дает разжать пальцы, выпустить лопату, но он улыбается. Радуется чужой жизни, забывая, как легко потерять свою собственную. Знает ли он, что, возможно, никогда больше не увидит этих наглых, да, да, наглых, противных птиц?! 
Бой приближается.  С рассветом взрывы усиливаются. Копать больше незачем. Мы берем оружие, затихаем. Мои руки сжимают приклад. Почему он трещит? В который раз вынимаю магазин, проверяю патроны, защелкиваю раму. Начинаю все сначала.
- Хватит уже, - в мою сторону несется злой шепот.
У людей сдают нервы.
Почему мы шепчем? Враг не может нас услышать… Он и так знает, где мы. Но мы продолжаем осторожно шевелить губами, перебрасываться скудными фразами, от которых становится только хуже. Замолкаем. Но тишина еще тягостнее. Вместе с ней на зубах скрипят последние услышанные слова. Как паутина они обволакивают сознание, повторяются до бесконечности. Да, мы боимся! Мы ждем! Почему же так долго, почему они не идут на нас? Может ничего и не будет? Время остановилось.
Из леса высыпают серые фигуры. Их все больше и больше - считать бесполезно. Все поле кишит ими. Они рассеиваются в цепь. Сзади них, подминая деревья, выползают рыжие танки. Цепи пропускают машины вперед, люди продолжают идти. Еще никто не стреляет.
Я слышу лязг, скрип гусениц. Земля. пересохнув, превратилась в бетон. Даже тонны движущегося метала не оставляют на ней вмятин. Вскоре различаю каждый кусок оскалившейся брони. Почему мы не стреляем..? Все еще слышится противное пение жаворонков в небе.
Сухой треск разрывает мир пополам. Мы открываем огонь. Тысячи черных стволов озаряются молниями. Огрызаются танки, притормаживая, вертят башнями, стреляют, идут дальше, вперед к нам. Я больше не боюсь, не слышу команд, я уже мертв, я не человек. Мое тело слилось с автоматом, стало с ним одним целым, я слышу биение его металлического сердца, чувствую удары приклада в плечо. Враг все ближе и ближе, я уже различаю белые лица под касками. Они сосредоточены, злы; они идут убивать меня. Почему меня, что я им сделал? Мы же люди. Кто остановит? Почему никто не вмешивается? Они все идут только на меня, каждый ствол бьет по мне!  Палец прикипает к спусковому крючку. Я не мог стрелять, теперь же не могу остановиться. Ловлю в треугольник прицела растущие фигурки. Жму спуск. Они падают, на их местах появляются новые. Идут дальше. С момента первого выстрела проходит вечность.
Бьют пушки. Хочется пить.
Неужели больше никто не стреляет? Неужели я остался один?  Но нет, их выкашивают очереди с наших позиций. Новые и новые отряды выскакивают из леса, идут к нам! Это волны, мы не можем их остановить. Трещат орудия. Вспыхивают танки, из них выпрыгивают горящие люди, катаются по земле, затихают. Остальные идут к нам! Машины катятся дальше!  От прямых попаданий танки разваливаются надвое, взлетают ввысь пятитонные башни, в момент машины  превращаются в груду металлолома. Всплески огня расходятся волнами, обдают меня жаром. Все затянуто маслянистым дымом. На рассвет надвинулась ночь. Тяжелый железный гул ползет по земле. Отчетливо различаю кресты на бортах. Машины тяжело переваливаются через овраги, нещадно гудят, давят землю, терзают ее. Скрип, скрежет врываются в сердце, сжимают душу, делают меня бесполезным и мизерным. Стонет мир.
«Анечка, Анечка. Что подумала твоя мама. Как же скрипела кровать…», - из обезумевшего сознания вываливается ненужная мысль, доводит меня до истерики. Бессилие выливается в ненависть. Я вижу лица врага, я готов грызть их зубами, я хочу чувствовать их теплую кровь, видеть, как они умирают. Хочу трощить их тела.
Сквозь разрывы в дыму появляются самолеты. Вой пикировщиков заглушает все остальное: нет больше ни взрывов, ни моторов. Я не могу укрыться, ноги меня не слушаются. Сверкают белые кресты на крыльях. Они идут к нам, идут низко. Я различаю  каждую лопасть, нет сплошного круга впереди самолета. Винты не вращаются. Самолеты, срываясь вниз, зависают на месте, они не могут двигаться. Вой нарастает, хочет прижать меня к земле. Ощетиниваются пулеметы, земляной дождь бежит к нашим окопам. Свинец выбивает каждую песчинку. Сама смерть проходит над нами. Заходят еще раз, совсем низко: я могу дотронуться до них рукою, провести пальцами по гладкому днищу. 
Падают бомбы. Содрогаясь, уходит из-под ног земля. Покачнувшись, валюсь набок, сверху сыплется горячая земля, все рвется, все танцует, мир качается, он в движении. Раздается взрыв, другой, три сразу. Земля, песок летит вниз, забивает нос, глаза, рот. Воздух кипит, жарится. Мне нечем дышать. Срезанные осколками, валятся деревья, дождь из веток накрывает уже ушедших от нас. Горит металл, горит земля, позади нас вспыхивает озеро – горит вода. Мелкие ручьи, испаряясь, превращаются в обожженные воронки. Небо взрывается стальным свистом. На место жаворонков пришли иные птицы. Пришли расплавлять воздух, поджигать кислород. Штурмовики носятся друг за другом, плюются смертью, сталкиваются. Меня обсыпает пеплом, только пеплом, больше до земли не долетает ничего. Сила, созданная жизнью, страшнее, могущественнее человека, стремится уничтожить этого человека, доказать свое преимущество, оголить нашу слабость.
Я больше не могу, я хочу умереть, я уже мечтаю о смерти, все, что угодно, только бы прекратить эти звуки, унять струи огня. По обжигающей земле вылезаю на бруствер, хочу все закончить. Из развороченных, сбитых в месиво окопов все еще огрызаются автоматы, бьют пушки. Позади нас, задрав стволы кверху,  несутся тридцать четверки. Танки мячиками подпрыгивают на холмах, трещат швами, с ходу врезаются в немцев. Уцелевшие поднимаются из окопов, пытаются бежать, падают, ползут вперед. Рты перекошены от злобы. Ползущие сзади не замечают своих ран, по их грязным лицам текут слезы – они рвутся вперед. Я один из них. Моя щека обжигает автомат, сейчас он расплавится. Воняет кислой окалиной, сладковатый дымок позывает на рвоту. Я не замечаю ожогов, не вижу рвани на своем боку. Мне все равно, что нет патронов, нет диска, что дуло автомата превратилось в цветочный бутон. Я продолжаю нажимать на расплавленный спуск обугленным пальцем, они продолжают падать.

***
Раны на земле почти затянулись, некогда глубокие окопы - теперь швы на истерзанном теле. Они затягиваются, и по сей день рубцуются. Долго стою не двигаясь, не решаюсь спрыгнуть вниз. Рассматриваю уцелевшие березы. На них больше нет следов пуль, не срезана осколками кора. Они выросли. Все решаюсь, иду вниз. В небе парят жаворонки. Неужели сейчас начнется?! Прикрываю уши руками, жмусь к земле, над головою проносятся  кресты, дышит огонь. Рядом, облокотившись о стену окопа, замер Федор.  Закрываю ему глаза, доделываю то, что не успел… Нет, ничего нет. Выглядываю оттуда, где был мой бруствер, прекрасные птицы парят в чистом небе. Стрекочут кузнечики, запах трав забивает нос, щекотит горло. Все позади.
Возле леса замечаю человека. Он медленно подходит к деревьям, прижимается к ним щекою. Тороплюсь к нему. Пытаюсь бежать, мешают старые раны. Он тоже видит меня, он такой же седой, как и я. Замечаю его грустную улыбку.
«Неужели знакомы? Неужели оба выжили? О скольких вещах, известных только нам двоим мы сможем поговорить!»
Взгляд упирается в мою грудь, в ордена. Он пятиться назад.
- Что ты, браток? Стой!
Ответ прибивает меня к земле,
- Da wir und zusammentrafen (вот мы и встретились).
Сколько лет я не слышал этой лающей речи? Рука тянется к плечу, автомата нет.
- Ja, wir zusammentrafen (да, мы встретились).
Я знаю: это он стрелял в меня, именно он убил Федора, убил остальных, всех их. Только он!
Вынув охотничий нож, немец идет на меня, достаю свою трофейную финку. Нужно закончить. Мы сражались не за вождей.… Наши глаза блестят сталью, мы возвращаемся в то время.., для нас всегда «то время».
В облаках кричат противные жаворонки.