После нескольких язвительных замечаний в адрес работоспособности царя германского на ниве трудов по вмешательству в мировую историю, бравые операторы приступили к своим прямым обязанностям.
На сей раз на экране отразилась снова… нет, не степь, а река. Бурная, яростно кипящая сломанными льдинами, с толпой восторженных зрителей на берегу.
- Четырнадцатое апреля, - взглянув на соответствующий экран, заметил Антек, - интересно, что за праздник справляют все эти люди?
- Ледоход, - ответила я, - каждый год он начинался в один и тот же день, и посмотреть на него собирался весь город. Можно сказать, что это был любимый аттракцион семипалатинцев.
- Интересно, а сейчас старый добрый обычай соблюдается? – полюбопытствовал Марек.
- Вряд ли. После ядерных испытаний климат серьёзно изменился, а с ним, наверняка, нарушилась и цикличность начала ледохода. Да к тому же появилась масса других развлечений, менее полезных, типа того же телевизора…
На экране стайка молоденьких девушек заинтересованно обсуждала высокого парня, стоящего рядом с черноглазым подростком. Юноша периодически напряжённо разглядывал движущиеся льдины в бинокль.
- Это и есть новый помощник начальника водолазной станции?
- Он самый, Илья Анатольевич.
- Ой, нам скоро ему нормы ГТО по плаванию сдавать. Не слышали, шибко вредный?
- Да нет, просто строгий. Спрашивает по делу, не сыплет, но знакомиться не хочет.
- Гордый, да?
- По-моему, просто стеснительный.
- Жень, гляди, на тебя смотрит. Гляди, опять!
Евгения, уже не маленькая девочка, а симпатичная молодая девушка, пожала плечами:
- Мало ли кто на кого смотрит?
- Не ценишь ты себя, Женька, - вздохнула кудрявая толстушка.
Евгения, на тот момент уже студентка медицинского института, действительно заслуживала одобрительного взгляда. Невысокая, ладненькая, стройная, с тонкой талией. Не так, чтобы красавица, но милая, курносая, с аккуратно уложенными русыми волосами, она привлекала к себе внимание своей строгостью. Не гордыней, нет. Именно строгостью, можно сказать, даже чёткостью. Видно было, что этому человеку можно верить и с ним можно дружить. А юному начальнику водолазной станции курносая паненка, кажется, понравилась. Жаль, что ещё не время было знакомиться.
- А какой год, Антечек? Что-то я сослепу никак не угляжу.
- 1941й, пани Катажина…
Мы аж присвистнули. Горько и печально стало на душе. На экране отразились последние мирные денёчки моей родной страны. В памяти всплыли горькие строки песни:
А за окном, за окном красота новолунья.
Двадцать рассветов осталось счастливых.
Год сорок первый, начало июня.
Все ещё живы. Все, все, все…
Пусть на экране был не июнь, а апрель, но, да что это меняло?
В алмаатинский мединститут мама поступила в 1939 году, значит, закончить его должна была в 1945. Но всё сложилось несколько иначе. Летняя сессия 1941 года была сдана успешно, усталые, но довольные студенты третьего курса в предвкушении летнего отдыха паковали чемоданы, но каникулы отменили и занятия продолжились сжатым курсом. Семестры следовали один за другим в сокращённом виде, с одним выходным днём на неделе – фронту требовалось большое количество врачей. Жизнь настала изматывающая и голодная. Поскольку Женя поступила учиться без согласия на то отчима, материальная помощь предусмотрена не была. Изредка бабушка втайне от самодуристого и прижимистого супруга подкидывала дочке того-сего, но материальной помощи не хватало даже на полуголодную жизнь. Экономить пришлось на всём. Студенты сдавали кровь, получая в уплату полноценный обед. Женя даже имела некоторые привилегии, поскольку доноров с первой группой крови пропускали на сдачу без очереди…
Жара, духота, казахстанское степное лето. В переполненной аудитории открыты настежь все окна. На подоконниках сидят самые шустрые и глазастые студентки. Пишут конспекты, но при этом поглядывают наружу…
- Женька, привезли!
Девчонки спрыгивают с подоконника и мчатся навстречу чудесному запаху. Тётка в белой спецодежде сноровисто распродаёт горячие пирожки с потрошками. Очень дешевые, крупные и божественно вкусные, они спасли целое поколение будущих врачей, помогли им выжить и выучиться.
Единственный выходной. Раннее утро. Уставшие студентки мирно почивают в комнате общежития.
- Подъём, девочки, подъём! – бесцеремонно колотит в дверь комендант, - на субботник!
- Девчонки, может, откроем дверь? – опасливым шепотом спрашивает самая осторожная студентка.
- Молчи, нет нас дома!
Толстая комендантша общежития не оставляет надежд на получение бесплатной рабсилы и, сопя, лезет на табуретку, дабы подглядеть в наддверное оконце. Девчонки тихонько хихикают:
- Молодец, Женька, как это ты догадалась окошко бумагой заклеить!
С приходом лихой годины состав студентов кардинально изменился. Большинство парней ушли на фронт, нацкадры, которых до войны чуть ли не силой загоняли в институты получать непонятное высшее образование, разбежались по кочевьям. Вскоре появились эвакуированные. Курс разбавили студентами – беженцами, в основном семитской национальности, и наивные сибиряки с удивлением узнали, что евреи, оказывается, бывают не только жгучими брюнетами, но и апельсиново рыжими. Учились они старательно и чаще всего на «отлично».
За столом сидели молодой огненно-рыжий парень и девушка и зубрили хирургию. Юноша монотонно читал, Евгения старательно слушала. Память у неё была отменная, училась только на «отлично», но тогда было слишком жарко и слишком хотелось спать.
- Женя, ты слушаешь?
- Конечно, слушаю. Продолжай, Моня.
- Ну, Женя же ж! Проснись!
- Я не сплю. Правда, не сплю, - из последних сил Евгения попыталась открыть глаза, но ей это не удалось, и она сладко уснула, уронив голову на руки.
- Заснула, - вздохнул Моня, - какая девушка, зохен вей!
Усидчивый молодой человек продолжал зубрёжку в одиночку, тихо перелистывая страницы, чтобы не разбудить уставшую однокурсницу.
- По-моему, Моня хотел объясниться твоей маменьке, - заметила Жанна Павловна, да так и не решился. Или не успел. Были бы у тебя, Катерина, в роду иудеи.
- И жили бы мы теперь с Сашкой не хуже и не здесь. Вот только на тот момент шуры-муры никоим образом не состоялись бы.
- Это почему же? Парень, вроде, неплохой.
- Хороший парень, - подтвердила я, - причина не в нём.
- А в чём же? – не переставала удивляться Жанна Павловна.
- Вашему поколению это непросто понять, хоть разница между вами восемь лет, но жили вы всё-таки немного в разные времена. Тогда большинство порядочных молодых барышень дали зарок – никаких семейных отношений аж до победы.
- А как же природа?
- Какая там природа при почти круглосуточных занятиях, да ещё и в мединституте? Кстати, в войну у многих женщин даже месячные отсутствовали за ненадобностью и от стресса. А вы говорите – природа. Самым природным тогда была честная защита отечества.
- Сейчас наши кинодешёвки обожают снимать псевдофронтовые картинёшки, в которых главная героиня или герой занимаются сексом со всеми, кто попадётся под руку – от фашиста до тыловой крысы. Ну, и немножечко воюют в коротких перерывах между основными занятиями, - прокомментировал Саша, - как они только успевали бороться с врагом?
Паненки Кошмарские покраснели и захихикали, и вопрос был закрыт.
- И как дальше сложилась судьба пани Эужении? – спросил пан Тадеуш.
- Институт закончила вместо 1945-го в 1943-м году. Выучилась на гинеколога и была распределена в освобождённые районы в Западную Украину.
- Уй, - скривился дядюшка, - да как же она согласилась, неразумная паненка?
- Как всегда, по принципу: «Если не я, то кто же?» Правда, в логово лепших друзив демократии она, к счастью, не попала.
- Это почему же? – удивился Саша, - распределение и в наше время было святым и почти подсудным делом, а уж тогда! При товарище Сталине баловство не проходило.
- Положение спасла одна хитромудрая коллега, которую распределили туда же, но не по согласию, а насильно. Если бы дипломы выдавали на руки, она бы вообще исчезла из поля зрения, а так только тянула волынку. А поскольку ехать договорились вместе, то и маме пришлось ждать. Волынка в данном случае пошла на пользу. Распределение заменили на свежеосвобождённую Белоруссию, поближе к вам. Мама должна была ехать в райцентр в Могилёвской области, но хитрая коллега с рыданиями умоляла уступить ей место, и получила-таки его. А мама поехала в дальнее село к хорошим людям. Поселилась в бедной хате, где проживала с семьёй новая подруга – медсестра Аня и приступила к работе. Расстояния между сёлами там большие, ходить приходилось пешком…
Шумел где-то под облаками густыми кронами чудесный белорусский бор. Птички выводили рулады. На полянках цвели скромные, но симпатичные цветочки, в бору присутствовали ягодки и грыбочки, но молодому доктору было не до собирательства. Евгения привычным лёгким шагом преодолевала очередной десяток километров, спеша на врачебные занятия в районную больницу. За поворотом заскрипела телега, но осторожная докторша, вместо просьбы подвезти неслышно нырнула в кусты, где и притаилась от греха подальше. И вовремя. На телеге, как вы поняли, сидели не мирные белорусские пейзане, а небритые и до зубов вооружённые рыла. И разговаривали они между собой не на белорусском языке, который ни с каким больше не спутаешь, а на откровенной гваре.
- Интересно, тэй-ото-як його, звидкиля оци вуйки зъявылысь у бэлорускых лисах? – заинтересовался Саша, - вроде бы, не тот регион, дэ хвайни хлопьякы должны обитать…
- Ото ты не знал, - хмыкнула Жанна Павловна, - они и до Запорожья добирались. Где есть что украсть и кого помучить – там и хвайни хлопьяки. Они так з хвашистами воювали. За нэзалэжнисть.
- Ошь тахошь, - прокомментировали мы с Мариной, - смотрим дальше.
Зима. В бедной хатке у печи греется семья. Евгения штудирует очередной том акушерства и гинекологии, а душевная подруга медсестра Аня вышивает по старой тюлевой занавеске чудесные узоры нитками, свитыми из ваты. Все при деле.
- Жень, ну как твои руки?
- Печёт.
- Да что ж это такое? Видать, ты дезрастворы не переносишь. Как же теперь работать будешь?
- До конца войны недолго осталось, а там буду что-нибудь решать. Все проблемы со здоровьем – на после войны. Сейчас работать надо.
- До конца зимы ещё дожить надо, - резонно заметила Анина мама, - вон в чём ходишь, доктор, страшно становится. Шубка тонюсенькая, а сапожки из свиной кожи. В первый день промокли.
- Сейчас все не шикуют. Переживу как-нибудь. Тем более, скоро весна.
- Оно-то так, - вздохнула женщина, делая очередной стежок алой нитью по рушнику, - это ты пока молодая, то и как-нибудь. А постарше станешь, детки пойдут, вот тут и намаешься.
- Когда те детки будут, мама, - махнула рукой Аня. Нам сейчас не до кавалеров.
- Вот то-то и оно, что сейчас. Война, она, чай, не вечная. Вон как председатель на Женю пялится, нравится она ему.
- Ой, да и пусть пялится, - махнула рукой Женя, - мы зарок дали – не выходить замуж до победы.
- Пора бы свой зарок и назад забирать. Война закончится, а всех хороших парней и разберут…
- Наши нас найдут, - беспечно махнула рукой Аня.
Мать только вздохнула. Но в самый разгар беседы в дверь заколотили сразу несколько девичьих кулачков:
- Девчонки, айда гадать!
Вначале затея показалась Евгении глупой и бессмысленной, но потом её всё-таки уговорили. А и то дело. Пойти свежим воздухом подышать, что ли? Не сидеть же в душной хате весь день.
Прогулка по скрипучему снежку доставила истинную радость, а потом молодёжь потянуло на шкоду, то есть на гадание. Вначале всё было просто весело, редко попадающиеся прохожие с улыбкой называли свои имена. А потом решили кидать сапожок, дабы носик оного при падении указал направление, по которому искать потенциального суженого. Женин сапожок указал строго на восток, Анин – на соседнюю хату, куда скоро ожидался из похода мил друг. А в третий раз предмет одежды нахально просвистел мимо носа председателя колхоза, и гадания на этом позорно закончились. Потому что юные ведуньи были изловлены и посажены для острастки и в качестве борьбы с предрассудками в холодную баню. Правда, не все. Женю и Аню миновала чаша сия, поскольку председатель, как тогда ещё бывало, относился к медикам с уважением. Да и коллеги по ведовству страдали недолго и скоро были выпущены на волю, во многом благодаря вмешательству медичек. Смеху было потом!
Прошло в трудах, заботах и редких развлечениях три года. Доктор Евгения Антоновна заработала устойчивый авторитет и немалое уважение. А бабушка Клавдия всё это время не находила себе места. Приближалось дочкино 25-летие, а с ним – и развязка гадания. А дочь работает в освобождённых районах, да ещё и ужасы всякие про эти районы рассказывают. Что же делать, господи? Надо ли повторять, что бабуля человеком была решительным, и над своими поступками думала недолго…
Письмо Евгению напугало. Мать писала, что серьёзно больна, что умирает и слёзно просит дочь поскорее приехать проститься. Поскольку бабуля в излишнем паникёрстве замечена не была, а о роковом предсказании Женя, естественно, не знала, ей пришлось срочно ехать. С огромнейшим трудом взяла первый за три года отпуск и отправилась в путь. Заведующий облздравотделом чувствовал, что теряет ценный кадр, поэтому документы доктору не выдал и настоятельно сообщил, что ждёт её скорого возвращения. (Ага, до сих пор ждёт). Женя с трудом добралась через всю страну на перекладных повозках и знаменитых поездах под народным названием «500-весёлый», где все пассажиры ехали вповалку на одних нарах. В Семипалатинск доехала в возможно короткий срок, а бабушка, как поётся в знаменитой одесской песне, таки здорова. Кстати, прожила «умирающая» с тех пор ни много, ни мало, 24 года в относительном здравии.
Бабуля выложила недоумевающей Евгении сведения, которые ту отнюдь не порадовали. Она, конечно, человеком была бесстрашным и лишенным всяческих предрассудков, но игнорировать такое предупреждение свыше было бы просто глупо. И Женя решила остаться. Конечно, в Могилёвской губернии её заслуженно уважали, и люди там жили замечательные, и начальство далеко не та мразь, с которой чаще всего приходится работать нам. Но освобождённые районы всё-таки котировались как более опасные, чем не бывшая в оккупации Сибирь. Кто бы тогда знал, какой подарочек готовят местным жителям в Семиставских горах учёные мужи от ядерной физики! Короче, выбор был сделан в пользу родного города.
С трудом, но всё-таки удалось вытребовать документы с места работы, поменять справку на законно заработанный диплом, и доктор Шабаршова устроилась на работу. Поскольку руки всё-таки не выдержали испытание дез. средствами, в том числе и сулемой, работать пошла кожвенерологом. Но эта профессия Жене просто не понравилась. Ну, не прельстили её грязные заработки от лечения военных сифилитиков, и всё. И доктора направили на специализацию по терапии в мединститут города Ташкента. Знать бы тогда, где соломку постлать…
Синее безоблачное небо, яркое солнце, старинный восточный город с красивейшими голубыми куполами, без нынешних глупых помпезных строений от «новых». Город, не знавший войны, где небогато, но дружно и по-доброму жили все, независимо от нации и прежней прописки. По улице спешит девушка в туфельках на каблучках и красивом шифоновом платье. Первом платье, сшитом Клавдией для вернувшейся из освобождённых районов дочери. Прохожие оглядываются, одобрительно кивают – какая симпатичная девушка. Похожа на летний цветок или бабочку. Спешит куда-то, видно, опаздывает…
Женя впервые за несколько лет проспала. Ах, как нехорошо, скоро начнутся занятия, а она всё ещё в пути. Осталось, правда, всего пара кварталов. Вот, сейчас перейти трамвайную линию, а там и рукой подать. Может быть, удастся ещё успеть. За поворотом зазвенел трамвай. Ещё далеко. Женя шагнула на рельсы. Трамвай возмущённо звенел. Быстрей же, быстрей. Да что с этим туфлем! Нога не двигалась. Высокий каблук намертво застрял в стрелке между рельсами. Сбросить злополучную обувь не удалось, как и остановить летящий на полном ходу трамвай…
Визг тормозов, страшная боль в ноге. Теряя сознание, Женя услышала, как надрывно закричала женщина:
- Караул! Спасайте, люди добрые! Человека трамваем порезало!
Сбежались люди. Зрелище, конечно, было ужасное. Даже для медиков. Даже для работавших в своё время на скорой помощи, как Саша, или в реанимации, как я. Милая молодая девушка в красивом платье, напоминающая бабочку или цветок – и в луже крови на трамвайной линии. Это нонсенс. Этого не может быть. Не хотелось верить. Этого не должно быть. Но, тем не менее, произошло. Как же это ты, мамочка?
- Расходитесь, не в кино, - пожилой милиционер наклонился над жертвой аварии, - погибла? Нет, жива. Быстро «скорую»!
- Вызвали. Жалко, такая молодая…
- Ногу сильно побило. Мужикам на фронте в таких случаях удаляли…
- Охти, болезная, - старушка вытерла слёзы, - может, ещё спасут…
- А ну-ка, мамаша, посторонись! – пробился сквозь толпу сердитый пожилой доктор, - Где тут раненый?
Бригада скорой помощи прибыла быстро. После оказания помощи Женю доставили в хирургию. Очнулась она уже в больничной палате. Было очень больно.
- Где я? Что случилось?
- Лежи, лежи, деточка. Нельзя тебе двигаться после операции, - осторожно придержала её за плечи пожилая нянечка.
- Почему операция? Я же совсем здорова…
Разможженная тяжёлым колесом стопа восстановлению не подлежала. Пришлось ампутировать левую ногу на уровне нижней трети. Евгения тихо плакала, стараясь не мешать соседкам по палате. И тут качнулась люстра. Потом сильней. Мелко задребезжали оконные стёкла. Кто-то истошно завопил: «Землетрясение!», и толпа ринулась к выходу. В суматохе забыли о тяжёлых больных. Женя лежала, глядя на ходором ходящую под потолком люстру, и без особых эмоций ждала, когда рухнет потолок. Но, слава богу, после нескольких довольно сильных толчков землетрясение прекратилось. На сей раз обошлось без жертв…
Да, страшное предсказание всё-таки сбылось. К сожалению. Но, к счастью, не в худшем варианте. Мама осталась жива и жила долго, как было и предсказано – до восьмидесяти лет. Лечение тогда было бесплатным и качественным. Она по-новому научилась ходить – вначале на костылях, а потом и на протезе. Первый облегчённый протез изготовил пленный немец – инвалид, настоящий мастер своего дела. На этом протезе можно было не только ходить в обуви на каблуках, но и танцевать, что мама умела и любила делать. В Семипалатинске открыли Физинститут, куда Евгения и пошла работать. Она была одна из первых, кто начинал физиотерапию в Казахстане. Работала также в областной больнице, как всегда хорошо, и пользовалась заслуженным уважением коллег и пациентов. Даже выучилась на врача-лаборанта. Жизнь как бы и налаживалась…
Мы сидели перед экраном молча, потрясённые увиденным.
- Ну, и что нам теперь делать? – спросила Маринка, - это же явно кармическое событие. Такие узлы невозможно развязать…
- А придётся, - ответил Славик, - если нам поручили всем этим заняться, то найдутся и возможности.
- Ниц нема, - ответил Яська, - я просчитал все возможности.
- И что? – хором вопросили мы.
- Не удастся ни уговорить паненку не идти на учёбу, ни усыпить, ни разбудить раньше, ни связать, ни разобрать рельсы – всё равно всё произойдёт в том мире…
- Ты сказал, в том мире? – после долгого молчания осторожно спросил пан Кошмарский.
- А если, - у меня аж горло перехватило. Кажется, мы с дядюшкой одновременно напали на одну и ту же мысль…
Мысль была сколь заманчива, столь и опасна в исполнении. Если нельзя ничего сделать в том, нашем мире, то почему бы не затащить потенциальную жертву на время в мир этот. Конечно, потребуется много энергии, машина опять может не выдержать, но это ж совсем ненадолго – только на момент движения трамвая. Возникала одна сложность – клиентке ни в коем случае нельзя было двигаться ни на сантиметр, её надо было как-то зафиксировать, а как? Кому-то надо было присутствовать при этом рядом в физическом теле и держать её. Под, а точнее, в движущемся трамвае. Правда, не в физическом мире. Предложения Саши и Славика, подумав, отвергли. Они, бесспорно, физически крепче, но незнакомый мужчина мог только ещё сильнее напугать и так испуганную несчастную девушку. Оставалась опять основная боевая единица, то есть я. Думаю, любой поймёт, как мне этого не хотелось. А что оставалось? Выхода-то и не было. Немного ужаса, зато есть шанс появиться на свет в новом мире в более комфортных условиях. Ой, ты, боже ж мой…
Пан Тадеуш шопотом прочитал молитву, произнеся со вздохом: «Амен!» С аменом я категорически не согласилась. Не надо нам никаких таких аменов…
- Катажинка, с поясом справишься? – спросил пан Казимир.
- Надеюсь. Зря, что ли, тренировалась?
- Ну, с богом. Готова?
- Готова. Включай!!!
Жарко. Солнечно. Трамвай звенит без перерыва. Хрупкая девушка из последних сил пытается спасти свою жизнь. Я быстро сделала два шага:
- Женя, замри!
- Мамочка!
- Не мамочка, а доченька! – я одним движением накинула пояс, вторым затянула его, связывая нас воедино. И схватила испуганную девчонку в охапку, - тихо, тихо, детка…
При моём весе и мёртвой хватке всякие движения исключались. Вокруг нас сомкнулся радужный шар. Успела! И тут подъехал этот чёртовый ящик на колёсах…
Сказать, что было больно или страшно – это ничего не сказать. Представьте себе, что по всем клеточкам вашего тела прохаживается гигантский ёршик для мойки чего-либо. Это получается не столько больно, сколько до чудовищности щекотно. Как нам вещали когда-то на занятиях по физиологии: «Зуд – это слабое раздражение болевых рецепторов». Вот интересно, если движущийся сквозь человека трамвай – это слабое раздражение, то чем же должно вызываться сильное? Какие, однако, ценные мысли посещают иногда человека в ответственные моменты его жизни! Трамвай закончил торможение уже вне наших тел, продолжая по инерции свой трезвон. Я дёрнула пряжку, освобождая нас от пояса, следующим отрепетированным движением наклонилась и расстегнула застёжку на намертво засевшем в стрелке башмачке. Нога была несколько припухлая – явный вывих – но цела! Слава богу и артрозу, мне хоть не приходиться носить обувь на высоких каблуках. Ещё два шага – и я снова в радужном шаре. Теперь выйти из портала – и дом Кошмарских. Вот только куда идти? Вокруг было темно. Явно что-то снова сломалось в многострадальной машине, и я имела шанс застрять между мирами. Совсем рядом кричали подбежавшие к пострадавшей люди:
- Гляди, жива!
- И ножка цела!
- Ты, наверное, вовремя упала между рельсами, да?
- Не знаю, не помню…
В тот мир возвращаться не стоило – моё появление не поняли бы. А дорога в мир Кошмарских не просматривалась. Господи, что же мне теперь делать?
- Следуй за нами, за нами, - неожиданно запищал кто-то неподалеку. Я пригляделась – и с большим трудом рассмотрела три слабо мерцающих силуэта, более всего напоминавших бабочек – один побольше, два поменьше. Силуэты порхали, указывая путь.
- Кто вы?
- Привет от Кошмарского, от Кошмарского…
- Да кто же вы? – без опаски допытывалась я, наверное, эльфы?
- Да нет же, - хихикнул один из силуэтов, - мыши мы.
- А-а-а, - поняла я, - летучие, сэр?
- Вроде того. Иди за нами.
За ними, так за ними. Вперёд!
Продолжение http://www.proza.ru/2014/01/13/1618