Острый дух аммиака сшибает с ног, как только захожу в отделение. По коридору, как марсиане, медленно передвигаются мужские особи с болтающимися между ног бутылками. Лица их скорбны. Рубашки едва прикрывают, а то и не прикрывают, то, что должны прикрывать. Им глубоко наплевать и совсем не стыдно ни перед молоденькими сестричками, шмыгающими между ними, ни перед посетителями, старающимися смотреть в другую сторону.
Их взгляды сосредоточены вглубь и выражают недоумение и печаль.
Урология.
Время от времени в коридоре появляются другие инопланетяне. Они в белых халатах и поголовно лысые. Урологи. Что заставило их оголить свои такие разные черепа? Гигиена? Мода? А может, это просто символично? Тем не менее, они здесь хозяева, так как, настроение и самочувствие марсиан зависят только от них.
А вот и палата № 5. Единственная на этаже – женская. Оттуда доносится стойкий гул. И смех! Ох уж эти женщины! Бабы! Мало от них бед! Даже в такое скорбное место, можно сказать, Храм, они умудряются внести шум, гам, всю несуразность своих сущностей! При всем негодовании, марсиане проплывают как можно ближе к палате №5 и навостряют уши.
Открываю дверь, вхожу. Меня встречают радостными возгласами, ведь я – одна из них. Контингент – самый разнообразный – как на рынке, как в тюрьме в общей камере.
Огромных размеров тетя Тоня со сморщенной почкой и зондом внутри. Не менее крупная дочь регулярно подкармливает ее оливье, рыбкой в томатной подливке, голубчиками и домашним борщиком.
- Тебе нужны силы – приговаривает она, ешь через не могу.
Молдаванка Раечка. Маленькая, кругленькая, с удаленной почкой. Добрые люди подсказали, что теперь она может оформить инвалидность. Но для этого нужно два раза в год проваляться в больнице, чтобы доктор пронаблюдал, не вырастет ли почка снова. Раечка сильно переживает по этому поводу. В своей районной больнице она попросила лаборантку и даже, чего скрывать, заплатила ей за плохие анализы на свой оставшийся в наличии орган. А то, вдруг скажут, что он справляется за двоих и инвалидность не состоится! Перестаралась. Здесь, в областной – анализы идеальные. А доктор обиделся и сказал : « Вы что, за дурака меня держите?»
Раечка испугалась, но в палате кричала, путая молдавские, русские и украинские матерные слова, что, если не оформит, она напишет президенту. Вообще, она добрая, очень тоскует по своей многочисленной семье и с великим наслаждением, причмокивая, делится с нами рецептами национальной кухни.
По вечерам идет в холл смотреть по телевизору любовный сериал и каждый раз, не досиживая до конца, вбегает в палату и, складываясь пополам, заходится в хохоте, смешанном с рыданьями:
- Я сел в кресло, а он – напротыв, и пуцька выглядывал!
Ее трудно понять, разве что, на интуитивном уровне. И мы понимаем: рядом с ней уселся марсианин, в одной рубашке, с бутылочкой между ног, который никого и ничего уже не стесняется. Ох, Раечка! Похоже, сериал для нее только предлог, а бегает смотреть она именно на пуцьки. Мы хохочем вместе с ней, особенно, над этим загадочным, но таким веселым словом: пуцька.
Людмила. Веселая, красивая фермерша. Один из лысых утверждает, что наблюдает, как продвигается ее камешек. Вряд ли он видит, не видит никто. Разве что , где-то под белым халатом у него спрятан третий глаз, потому, что в районе лысины его точно нет. Ну, а сама Людмила добросовестно подлавливает и тщательно процеживает свой золотоносный песочек, который с гордостью и, я бы сказала, с любовью, показывает каждому из нас. Все это аккуратно пакуется по пакетикам и прячется в тайный сундучок, чтобы потом передать по наследству потомкам.
А вот и Ольга. Оленька. Куколка наша.
Самой младшей из нас, Людмиле – 46. Оленька постарше. Но, сколько молодости, огня, куража! Ее утро начинается в пять. До нашего подъема она уже при полном параде: намазана, припудрена, волосы взбиты –« чем лохматичней, тем симпатичней», губки подкрашены, глазки жирно обведены под « рыбку». Когда разговаривает – то очень громко, когда шепчет на ухо – то ни черта не слышно.
Не смотря на то. что ей, каких-то пару дней назад , прооперировали почку, на третий она, как коза, уже скачет по палате, распевает куплеты непристойного, но очень смешного содержания и громко, с выражением, читает стихи на эту же тему.
Одно из коронных ее «блюд» заставляет нас просто рыдать. Оленька запихивает себе под халат, сзади и спереди, подушки, завязывает на макушке жиденький хвостик и, сложившись в букву Г, приплясывает между койками, весело напевая: « Пырышки – пупырышки, пырышки – пупы».
И, наконец, тетя Вера. Ей 75. У нее удивительно доброе и очень родное лицо, натруженные, узловатые руки и замечательный, всепрощающий характер. Всех утешит, подбодрит, если приходится особенно туго, хотя сама страдает от камешков, безжалостно бороздящих ее внутренние просторы. Хочется забрать ее боль, поправить на ней одеяло, обнять, или, хотя бы, прикоснуться к этой старой, мудрой женщине, в которой каждая из нас видит свою мать.
Она рассказывает нам долгие, душещипательные истории из своей жизни и тихонько посмеивается над нашими шалостями.
Сестричка по-садистски медленно вводит мне на ночь ядерно-болючую смесь обезбаливающего. А Оленька в это время декламирует:
- Из соломы хата сшита,
На углу ... пришита
Кто ни едет, ни идет-
Тот копеечку кладет.
Прямо скажем, поэзия не высокая, детские стишки. Но все, в том числе и медсестра, сотрясаются от хохота, а игла буравит мою многострадальную ягодицу.
Глупые шутки?
Да.
Глупый смех?
Да, глупый.
Но, как ни странно, наши швы стали быстро срастаться, а наши камешки скорыми темпами и почти безболезненно выходить. Может потому, что нам практически некогда было прислушиваться к своим ощущениям? Может, смех, все-таки, лечит?
Эх, если бы можно было убрать стены между палатами! Если бы марсиане могли бы посмеяться или хоть улыбнуться вместе с нами! Если бы рядом с ними оказалась такая же мама, как наша тетя Верочка, что лучше любого лекарства! Может и отбросили бы раньше срока свои шланги, которые так неуместно болтаются между ног. Их взгляды перестали бы быть обращены вглубь, и, возможно, они стали бы обычными, привычными для нас землянами, с отличительными половыми признаками, с высоким, гордым званием - Мужчины.
А пока стены не снесены, они медленно, плывущими походками, передвигаются по коридору. Лица их скорбны, где-то внизу ритмично покачиваются пластиковые бутылки с мутной желтой жидкостью, а рубашки едва прикрывают, а то и не прикрывают, то, что не мешало бы и прикрыть.