Зима выдалась холодной. По утрам приходилось спускаться с крутой обледенелой горы. Я скользила, хватаясь за воздух. Падала, поднималась, растирала ушибы. Злилась на что-то или кого-то неведомого, иногда и всхлипывала. И так каждый божий день!
Положенные по закону выходные дни накапливались, и к февралю их оказалось с полсотни. Директор болел. И Людмила Дмитриевна предложила мне отгулять хотя бы неделю. Так я оказалась в Москве. Приехала в гости к дяде и тёте моего зятя Валерия. Жила семья на Каширке. Добиралась я долго, но встретили меня приветливо.
Дядя Борис во времена Никиты Хрущёва занимал значительный пост, связанный с развитием сельского хозяйства в стране. Однажды он направил в правительство письмо, в котором излагал свои мысли по поводу повсеместных посевов кукурузы. Ответом стало изгнание в края далёкие и морозные. Трёхкомнатная полногабаритная квартира в центре Москвы была отобрана. Борис с женой Катей и сыновьями Лёвой и Женей надолго оказались вдали от Москвы.
Вернулись они лет через десять. Борис к тому времени сильно сдал, постарел, полысел. Катя, учительница математики, болела и не работала. Ютились в маленькой квартирке. Незадолго до моего приезда получили стандартную квартиру в пятиэтажке. В центр города добираться было сложно: автобусы до ближайшей станции метро ходили нерегулярно.
Я не увидела единой семьи: ребята – сами по себе, муж и жена почти не разговаривали. Для меня такие отношения были внове: у нас всегда кипела жизнь, и у всех всё было общим: вещи, разговоры, интересы.
Мне отдали одну комнату, а я смущалась: стеснила людей. Мой приезд обрадовал тётю Катю. Она нуждалась в общении: ни муж, ни дети не обращали на неё внимания. За чаем она рассказывала о своей сложной жизни. Я мыла посуду, помогала наводить порядок в кухне. Вместе мы ходили по магазинам. Купили путёвку, и три часа проездили в автобусе с экскурсоводом по Москве.
Не знаю, как тёте удалось уговорить младшего из сыновей, Женю, взять меня в Дом учёных. Но он, на удивление, согласился. Туда он отправился с тремя друзьями. Мы слушали выступление замечательного скрипача. Но я чувствовала отчуждение спутников. Наверное, впервые в жизни я поняла, что такое снобизм. На мне была юбка муаровая чёрная, пошитая сестрой, голубенькая кофточка, мои длинные волосы были распущены. И я вовсе не ощущала себя убогой провинциалкой. Но, вероятно, мои случайные спутники привыкли замечать в других людях то, что желали увидеть. Что ж, меня не взволновало их безразличие.
В антракте парни отправились в буфет. Я не хотела идти, но пришлось. В кафе они заказали " Грильяж в шоколаде" - пять конфет, возможно, любимых всеми москвичами - и пять бутылок чешского пива. И от конфет, и от пива я отказалась. Ребята пили пиво из бутылок, громко смеялись, а я рассматривала публику, которая, по моему мнению, выглядела интересной и по-настоящему интеллигентной.
Женя, исполнив долг, больше со мной не общался, а Лёва при случайных встречах в коридоре мило улыбался. Ни Женино открытое безразличие, ни Лёвины пустые улыбки меня не волновали и не трогали.
В один из дней я уехала в гости к подруге Зине, где приятно провела время с теми, кто был мне дорог и кому я была небезразлична. Я сумела с юмором описать мой поход в культурное заведение Москвы. Подруга и её брат Саша вместе со мной изрядно повеселились.
В Москве в разных местах купила двадцать килограммов апельсинов подарки для своих сотрудников, везла и торт- мороженое, но пришлось выбросить - растаял.
При расставании Катя плакала, а я в мыслях находилась уже в своей семье, в институте, в магазине, где поджидал меня бесконечный поток дел.
продолжение
http://www.proza.ru/2013/12/04/1010