«Некоторые вещи требуют делать одно и то же долго и каждый день, чтобы получился результат», - так, кажется, говорил какой-то китаец на канале «Боец».
Сегодня Игнатий узнал о том, что ещё один его знакомый поэт добровольно ушёл из жизни. Отравился: наелся крысиного яду – умирал долго и мучительно. По сравнению с этим повеситься – настоящая эвтаназия.
Игнатий ходил на очередное заседание ЛитО, где ему опять сказали, что его стихи дрянь. Не очень даже вежливо, с применением таких выражений как «банальная рифма», «перебой ритма», «масло масляное», «штамп», «не по-русски», «избито», «таким весь Интернет забит» и так далее. В общем-то, Игнатий согласен с этим, но где-то в глубине души хотелось бы, чтобы тебя похвалили. Сказали что-нибудь вроде: «новый этап в творчестве», «свежо», «захватывает», «новое слово» ...
Интересно, как оно, когда висишь в петле?
Отравившийся поэт писал под псевдонимом «Лебядкин», но все звали его Витёк. Он был довольно успешен – его приглашали выступать, печатали в журналах и сборниках, упоминали в критических статьях. Так что Игнатия иногда чувствительно подкалывала игла зависти. Витёк писал много, матерно, мрачно, с надрывом, о грязных закоулках, коптящих небо трубах, о жёлтом дьяволе, запоях, ментах, пьяных шлюхах и смерти. Игнатию даже нравилось кое-что из депрессивного творчества «Лебядкина». Но свои стихи казались ему всё-таки лучше.
Совсем недавно Игнатий приобрёл верёвку в хозяйственном. Зашёл случайно. Боже мой, какой там выбор! Верёвки капроновые, полиамидные, джутовые, старое доброе хб, бечёвки, шнуры, шпагаты, тросы, канаты высочайшего качества. Игнатий выбрал альпинистскую верёвку, с особыми динамическими и прочностными качествами. Красиво, да и вдруг понадобится по дому.
Показывали по телевизору старичка за восемьдесят, несущего беспомощную чепуху, называя его поэтом. Ещё была пожилая некрасивая дама, далеко за шестьдесят, но ещё бойкая, написавшая когда-то слова для пары шлягеров. Её называли поэтессой. Вот она, современная поэзия, вот они, лауреаты. Старичок может написать что угодно, хоть «снЕги», хоть «снОги» или «снУги» - всё-равно будут восторженные отзывы, реплики о гениальности и тому подобное, потому что у него есть СТАТУС.
В любом доме найдётся место, куда приладить верёвку. Если, например, снять люстру, должен быть какой-нибудь крюк, на котором она висит...
Игнатий считал, что оптимальный возраст для поэта от шестнадцати до двадцати трёх лет. Ну, до двадцати пяти, в виде исключения. Дальше пиши – не пиши, получается не то. Ему самому исполнилось двадцать семь, возраст, когда надо уже как- то утвердиться, а писать стихи и смешно, и жалко. Сам он считал себя настоящим стариком. Сколько всего написано! Было даже: известный составитель включил его стихи в «Антологию уральской поэзии». Но было это, кажется, так давно, в прошлой жизни.
Подготовил верёвку, попробовал: узел скользит нормально, петля затягивается без проблем. Собственно, мыла даже и не понадобится. Попробовал затянуть на шее – почувствовал головокружение, прилив крови, ослабил петлю, закашлялся... И не страшно совсем. Просто снять люстру.
В тот самый миг, когда руки стоящего на стуле Игнатия потянулись вверх, раздаётся звонок в дверь. Что же, позвонят и уйдут. Мать ушла к подруге, и ключ у неё есть, так что это не она. Но звонок не утихает. Наоборот, звучит всё настойчивей. К нему добавляется настырный стук в дверь. Чёрт! Приходится Игнатию оставить люстру в покое. Убирать верёвку и идти открывать дверь.
Он почему-то не удивился, увидев восьмилетнюю соседку. «Болотников, есть разговор», – абсолютно серьёзно произносит она. «А, Маруся, проходи», – спокойно говорит Игнатий. Вообще-то её зовут Алёна, но все обращаются к ней «Маруся».
Это была необычная девочка, со строгими косичками и круглыми очками на носу. Она всегда говорила Игнатию «ты» и называла его по фамилии. «Болотников, хорош дурить», – произносит она, устроившись на кухонном стуле, пока Игнатий пытается вскипятить чай. «Ко мне приходила Камила, говорит, ты хочешь повеситься».
В тот день давила влажная духота который день моросящего дождя. Игнатий вышел из дома и почему-то пошёл к перекрёстку улиц Котина и Грибоедова. Там он и увидел её: нелепая фигура, накрытая синим полиэтиленом. Пятна крови и цветок раздавленного торта на мокром асфальте. Рядом стоял гаишник, машина ДПС и несколько любопытных прохожих. Вообще-то Киргородок – очень спокойный район: семидесятилетние двухэтажные дома, построенные пленными немцами, полувековые тополя. Люди здесь гуляют, а не перебегают дорогу, втянув голову в плечи и испуганно озираясь по сторонам. Но чёрная иномарка с тонированными стёклами неслась под сто пятьдесят. Виновника ДТП, а точнее, преступника, скрывшегося с места происшествия, естественно, не нашли. Да искал ли его кто-нибудь?
С этого момента Игнатий попал в какой-то туман, смутно вспоминались ему санитары, её родители, морг, похороны...
Вообще-то, о женитьбе они с Камилой не говорили, всё было как-то само собой. В тот день он ждал её к себе, первый раз в жизни приготовил борщ и купил цветы.
«Болотников, ты должен с ней встретиться», – безапелляционно заявляет Маруся, размешивая сахар в чашке. «С кем?» - не понимает Игнатий. «С кем, с кем! С Камилой, конечно». – «Как это?» – «Придётся идти на площадь Революции, там снежный городок». – «С чего это ты взяла?» – «Камила сказала» – говорит Маруся. «Ты разговариваешь с мёртвыми?» – без удивления спрашивает Игнатий. «С какими мёртвыми, зомбоящик меньше надо смотреть. Разве с мёртвыми можно говорить? Сам подумай!» – основательно заявляет Маруся. «Так ведь Камила...» – «Ну, была ЗДЕСЬ, а теперь ТАМ, что непонятного, дурында!» – добавляет она чудаковатое слово.
«Стой здесь, – говорит Маруся, – я пойду на карусели покатаюсь», – и она уходит. Маруся привела Игнатия к нарядной ёлке, покровительственно возвышавшейся над снежным городком. Вокруг стояли ажурные ледяные фигуры, шумели аттракционы, кричали детские горки, бегали румяные детишки. Игнатий засмотрелся на статую Ленина, застывшего на постаменте. Казалось, крепко сжимая в кулаке кепку, он рвался в будущее, но прошлое крепко держало его за ноги, и он так и не мог сдвинуться с места.
«Игнатий!» – раздаётся у него за спиной. «Камила?!» – в голосе Игнатия напряжение, смешанное с бешеной радостью. Она стоит и улыбается, похожая на Снегурочку, в той же шубке, что и год назад, когда они познакомились.
«Ангел звёзд небесный
Пролил две слезы,
Сумрак, смерть – бессильны,
Всклоченные сны».
– читает Камила.
«Пусть стоят морозы,
Обжигает кровь,
Праздник беззащитный,
Вечная любовь!»
– заканчивает Игнатий. Это стихотворение было в пух и прах раскритиковано в ЛитО. «Мне нравится», – смеётся Камила. «Да, но откуда ты знаешь?» – спрашивает Игнатий. «Это же обо мне написано?» – говорит она. «Слушай, у тебя есть рассказ, помнишь? Кажется ‘Бедная маркиза’?» – «Был такой, проба пера. Все сказали ретро и слишком сентиментально. Бог с ним, с рассказом, как ты?» – «Хорошо». – «Можно тебя за руки взять?» – «Конечно», – она протягивает ему свои тонкие руки.
«Болотников! – раздаётся сзади резкий голос. – Болотников!» Игнатий оборачивается и видит Марусю. В тот же миг понимает, что Камилы больше нет.
***
Игнатий позвонил в дверь. Открыла Маруся. «На, тебе, – он протянул ей большую красочную книгу, – О динозаврах». «Что-то надо?» – напрямую спрашивает Маруся, даже не поблагодарив за подарок. «Нужно встретиться с Камилой». – «Зачем?» – «Так. Звонил редактор, журнал «Урал», они берут мой рассказ». – «Поздравляю».
В снежном городке было ещё больше людей. Ёлка, украшенная игрушками и гирляндами, празднично сверкала огнями. Кругом смех и весёлые крики. «Иди, покатайся на карусели, что ли», – говорит Игнатий Марусе, которую он всё-таки уговорил прийти сюда ещё раз. Он старался не глядеть по сторонам, предполагая, что Камила появится неожиданно, как в тот раз. Посмотрел на Ленина – и почему-то подумал, что Камилы не будет.
В этот момент прямо перед ним споткнулся и упал мальчик лет пяти. Игнатий поднял и отряхнул его. «Виталик!» – подбежала молодая женщина. «Только отвернуться успела», – это она Игнатию. «Скажи дяде спасибо». – «Спасибо», – нехотя пробурчал пацан. «Ой, вы же Болотников», – неожиданно заявила женщина. – А я вас знаю, вы выступали на презентации Антологии уральской поэзии». «Когда это было!» – смутился Игнатий. «А я Катя», – Игнатий пожал её руку в мягкой варежке, догадавшись предварительно снять свою перчатку.
«Я журналистка, пишу для ‘Комсомольской правды’. Стараюсь быть в курсе литературной жизни», – добавляет Катя. «Знаете что, – говорит Игнатий, – раз уж такое дело...» «Смотрите, снег пошёл! Да какой крупный. Наконец-то. Я боялась, Рождество без снега встречать придётся!» – смеётся Катя. «Сегодня Рождество», – вспоминает Игнатий. «Маруся! Маруся!» – кричит он, увидев, что карусель остановилась и дети расходятся по родителям. «Ваша дочь?» – интересуется Катя. «Нет, ребёнок соседей. Любит карусель...» – растерянно оправдывается Игнатий. «Я вот что, вы суши любите?» – «Да, а что?» – Катя смотрит на него и кричит: «Виталик! Иди сюда!» – чрезмерно увлёкшемуся чужой собакой пацану.
Марат Сафиуллин