10
Казарма к нашему приезду была приведена в порядок, пахло свежей краской и хлоркой, в расположении стояли двухъярусные кровати с новыми матрасами и подушками. Теперь старшим команды был назначен Ваня Сачко, чему я был искренне рад. Нам предстояло зацементировать на территории тахпарка площадки для техники, поэтому все основные силы были брошены туда. Я тоже был направлен в одну из ремонтных команд. На дворе уже стояла поздняя осень, часто моросил дождь, а по утрам заморозки сковывали льдом лужи. Одна команда сооружала дополнительный навес, а другая - непосредственно занималась бетонированием площадок. Однажды после обеда ко мне подошёл старший лейтенант Малышев с вопросом - Я слышал, ты неплохо рисуешь? - А вам зачем? - насторожился я. - А смог бы ты нарисовать мой портрет? - вопросом на вопрос ответил Малышев, - хочу родным отправить вместо фотографии. Я в одну секунду прокрутил в мозгу выгоду от такого предложения. - Товарищ старший лейтенант, нарисовать можно, но сами понимаете, для этого понадобится время. - Об этом не переживай, сколько нужно времени, столько и будет, - оживился Малышев. - А как на это посмотрит капитан Олейник? - поинтересовался я. - Этот вопрос я улажу, заверил меня старший лейтенант. Через некоторое время я прибыл в офицерскую гостиницу. По моей просьбе Малышев приготовил набор карандашей с разной мягкостью - твёрдостью и листы хорошей чертёжной бумаги, а я сколотил некое подобие примитивного мольберта из подручных средств. Я вновь почувствовал себя придворным художником, только в этот раз, моя предстоящая работа была мне выгодна, я мог на время забыть о скверной осенней погоде, о цементе, песке и лопатах. Я сразу же принялся командовать старшим лейтенантом, беря инициативу в свои руки. Я понимал, что чем больше я буду мучить своего натурщика, тем быстрее он устанет, а по этой причине можно будет откладывать сеанс рисования на какое-то время, потом вновь возобновлять. Я усадил в нужном мне положении Малышева, роль атрибута выполняла красивая курительная трубка, которую с готовностью предложил лейтенант Никитин, на плечи старшего лейтенанта была накинута овчинная безрукавка, из под которой была видна часть погон. Во время работы в комнату зашёл капитан Олейник. Просмотрев наброски, которых я сделал несколько, он хмыкнул и обронил слова - С одной стороны талант, с другой - разгильдяй и большая сволочь. Откуда в тебе это, сержант? Я сделал дегенеративное лицо и молча пожал плечами, а про себя подумал - Хоть горшком назови, только в печку не ставь, имея в виду техпарк с бетонированием площадок.
Я долго мучил Малышева, не разрешая ему двигаться, разговаривать, курить и, в конце концов старший лейтенант, не выдержав, запросил пощады. Мы договорились, что я приду на следующий день, часам к десяти утра, и мы продолжим работу. Естественно, я освобождался, от каких бы то ни было, работ и обязанностей, и уходил в казарму, весьма довольный собой, аккуратно скрутив незаконченный портрет в трубочку. На следующий день мы продолжили. Я старался вывести каждую линию, каждый штрих, ведь спешить мне было некуда, поэтому портрет получался, на мой взгляд, вполне приличный. Лейтенант Никитин, широкоплечий человек с детским лицом, стоя за моей спиной, искренне восхищался тем, что рождалось на листе бумаги. Даже капитан Олейник, одобрительно крякал и, разговаривая со мной, уже не допускал резких высказываний в мой адрес. И только Малышев, ёрзал на стуле и просил перерыва, жалуясь, что у него затекла спина и очень хочется курить. После короткого перерыва, я возобновлял экзекуцию и, после трёхчасового рисования, Малышев вновь не выдержал и отправил меня в казарму. Я для виду посетовал, что работы осталось не так уж много, можно было бы ещё поработать, на что Малышев замахал руками и буквально вытолкал меня за дверь. В свободное время я не сидел без дела. Найдя несколько подходящих деревянных реек, я смастерил по размеру будущего портрета рамку, отполировал её, покрыл морилкой, а потом лаком. Так же я нашёл подходящий кусок стекла и обрезал его тоже по размеру рамки. На третий день, после двухчасового рисования я завершил работу над портретом, так как понимал, что излишнее затягивание тоже чревато, и я хоть и большая сволочь, по словам капитана, но не безмозглый дурак. Я вставил портрет в рамку и протянул Малышеву результат наших с ним общих трудов. Старший лейтенант, до этого момента не видевший изображения, стал рассматривать портрет с разных ракурсов, располагая его то на столе, то на тумбочке, то на окне. Потом он и лейтенант Никитин крепко пожали мне руку. Я пообещал Никитину, что когда-нибудь нарисую и его портрет. Я и правда, выполнил обещание, нарисовав уже старшего лейтенанта Никитина в своё последнее дембельское дежурство на КТП, куда я попал в его смену. Мы разговаривали со старшим лейтенантом, я рисовал его в естественной позе, с накинутой на плечи шинелью. Время пролетело незаметно и уже к часам четырём утра, портрет был готов. Никитин удивился быстроте, с которой был выполнен портрет. Он помнил трёх дневное рисование портрета Малышева, и такая перспектива беспокоила его перед началом рисования. Я объяснил причину столь длительной экзекуции Малышева, и мы весело посмеялись с Никитиным над моей наглостью и находчивостью. Расстались мы со старшим лейтенантом хорошими товарищами.