Морис Бронштейн
ДЖУРИН
Морис Бронштейн
Джурин
Moris Bronshteyn
Djurin
Copyright©2013 by Moris Bronshteyn
All rights reserved. No part of this book may be reproduced or transmitted
In any form or by any means, electronic or mechanical, including photocopying, recording, or by any information storage and retrievel system, without the written permission from the Author.
Request for permission to make copies of any part of the work should be sent to morisb@sbcglobal.net or 925-287-9457
Isbn 978-1-304-29945-1
Cодержание
LIBERATION DAY IN DJURIN............ 8
Фима 26
Вова 28
Лёня
Шура
Йоник
Илья 33
Гриша
Ребята нашего
Пришли девчонки, стоят в сторонке............................42
Улица любимая моя......................................................43
Джурин и
Джурин и «еврейский вопрос».....................................49
О себе,
Предисловие
Уважаемый читатель!
Если, прочитав название, Вы решили, что это повествование о романтическом герое по имени Джурин, Вы ошиблись. Если же Вы знаете, что Джурин - название местечка в Украине и здесь будет разыгрываться трагедия или детективная история, то и в этом случае Вы ошибаетесь. Лет десять назад я приехал в Америку, абсолютно не зная английского языка. Через какое-то время я немного освоил язык, как говорят, на бытовом уровне. Произношение никак не получалось, как не получается, увы, до сих пор. Американцы, при общении, сразу же обнаруживали этот очевидный изъян. И первым, через два-три произнесенных мной слов, возникал вопрос: «Откуда Вы приехали?». Однажды, на очередной Where are you from? я этому любопытному американцу в сердцах ответил: «From Djurin!». Он сделал круглые глаза и честно признался, что такой страны не знает. Пришлось мне объяснить, что пошутил, что это - название еврейского местечка. Он понимающе кивнул и больше вопросов не задавал. А я подумал: а если б спросил о Джурине, что бы я ему рассказал? И сам себе ответил: есть что вспомнить. Тогда и родилась мысль рассказать о Джурине и его обитателях невидимому собеседнику, вернее, слушателю. Тем более, что я научился и с удовольствием работаю с компьютером. Честно говоря, я и сам не знаю, к какому жанру следует отнести это повествование. Это явно не художественное произведение, да и не мемуары. Это также не биографическое произведение, хоть и коснусь, конечно, нашей семьи. Просто расскажу многое из того, что помню за период примерно с 1947 по 1957 год, когда я жил и учился в Джурине. Все имена людей, которые будут мной упомянуты, подлинные. Да простят меня земляки, о которых не расскажу здесь. Будьте снисходительны, я прожил в Джурине всего лишь первые 16 лет, затем бывал только кратковременными наездами. Если обнаружите какие-то неточности, также не взыщите. Буду признателен, если сообщите мне о них. В конце рассказа сообщу свои координаты для связи.
Джурин
Для начала мне хотелось бы в своём рассказе о Джурине сослаться на какой-нибудь более или менее достоверный исторический источник. Мне показалось, что лучше всего этому соответствует «Исторический путеводитель,100 еврейских местечек, выпуск 2-й: Подолия. Исторические справки». И вот фрагмент из путеводителя, касающийся Джурина.
Джурин (старые названия Чурилов, Чуринцы, Джурилов) - село Шаргородского района Винницкой области, до 1923г. - местечко Ямпольского уезда Подольской губернии. Село Джурин расположено при слиянии рек Деребчинка и Вовчина, перед впадением их в реку Мурафу, у автотрассы Винница - Немиров - Могилёв-Подольский. Расстояние до Могилёва-Подольского около 50 км., до Шаргорода - 18 км. Через село с севера на юг проходит узкоколейная железная дорога. Поселение Чурилов упоминается уже в документах ХV в., а также в королевской грамоте от 1547г. Повидимому, в те времена оно было защищено укреплённым замком. В VIII в. поселение принадлежало магнатам Потоцким. В 1767г. владельцы добились для Джурина городских прав и привилегии на проведение ежемесячных ярмарок.
В 1765 г. в Джурине было 35 еврейских домов, где жили 84 человека, все приписанные к общине Мурафы. По переписи 1775 г. в местечке было евреев: 65 мужчин, 69 женщин, 14 мальчиков, 10 девочек, а также помимо членов семей домовладельцев два человека прислуги. Раввином Джурина в то время был р. Лейб Файбишович. В 1852 г. в местечке было 26 евреев-ремесленников, продававших продукции в совокупности на 350 рублей в год. В 1853 г. община Джурина содержала синагогу и молитвенную школу(1004 прихожанина), раввином был р. Меир Глейц. В 1863 г. губернское начальство, выполняя закон об ограничении числа синагог и еврейских молитвенных школ (на каждые 30 еврейских домов полагалось не более одной молитвенной школы, а на каждые 80 не более одной синагоги), пыталось одну из них закрыть. В 1871 г. в местечке было в общей сложности 292 дома, 1221 житель принадлежал к торговому сословию ( в большинстве евреи) и 1454 - к сельскому. В 1889 г. еврейская община, насчитывавшая 1320 человек, содержала по-прежнему две синагоги, а в начале ХХ в. - три. По роду занятий среди евреев значительную долю составляли ремесленники, многие евреи работали на сахароваренном (построен в 1880-х г.г.) и кирпичном (построен в начале ХХ в.) заводах. Евреи владели всеми (более тридцати) лавками, аптекой и аптечными складами, постоялыми дворами (местечко стояло у почтового тракта Могилёв-Брацлав). Врач-еврей заведовал больницей при сахароваренном заводе.
В годы Гражданской войны джуринские евреи неоднократно подвергались погромам. Так, в июле 1919 г. военнослужащие армии Директории взяли в заложники нескольких евреев, потребовав за них огромный выкуп. В результате учинённого при этом погрома было убито около 40 человек. В ноябре 1919 г. деникинский конный полк подверг местечко ультразверскому погрому, оставив 18 убитых, множество раненых, 60 изнасилованных, 3 дома, сгоревших вместе с людьми, и ещё 50 подожжённых и частично сгоревших домов. Джурин был одним из немногих мест, где украинское население пыталось оказать помощь евреям во время погрома, устроенного солдатами Добровольческой армии. При советской власти в 1923 г. Джурин стал районным центром (до 1930 г.). В 1924 г. здесь был организован еврейский колхоз под названием «Союз еврейских хлеборобов», куда вошли 50-60 семей, а в середине двадцатых годов - еврейский сельсовет. С 1935 г. в колхоз стали вступать и украинские семьи. Председатель еврейского колхоза Шулем Месожник в предвоенные годы стал председателем сельсовета.
В начале 1920-х гг. в Джурине была открыта еврейская начальная четырёхклассная школа, она располагалась недалеко от семилетней украинской школы, напротив почтового отделения. В школе преподавали трое или четверо учителей, её директором был Лев Авербух, выпускник Одесского еврейского учительского института. В советское время здание большой синагоги власти заняли под зернохранилище, миньян собирался в малой синагоге, располагавшейся в центре местечка. Обязанности раввина и шойхета исполнял р.Гершл Коральник.
Большая Джуринская синагога
В советское время здание
большой синагоги власти заняли под зернохранилище, миньян собирался в малой синагоге, располагавшейся в центре местечка. Обязанности раввина и шойхета исполнял р.Гершл Коральник.
В 1765 г. в Джурине проживало 84 еврея,
в 1775 г. - 160,
в 1784 г. -253,
в 1787 г. -269 евреев.
в 1847 г. -972,
в 1897 г. - 1585 (34% населения).
в 1923 г. - 396 евреев,
в 1939 г- 1027(19% населения).
в 1989 г. - более двадцати евреев,
в 1998 г. - 8 евреев.
В первые дни войны Джурин подвергся бомбардировке, в результате которой было ранено и убито около десяти человек, была повреждена малая синагога. Крестьяне разграбили в местечке склад и магазины. Немецкая воинская часть вступила в Джурин 22 июля 1941 г. Евреи получили распоряжение обозначить свои дома шестиконечной звездой и носить специальную повязку на рукаве. В праздник Рош Хашана (возможно, в Йом Кипур) оккупанты вместе со служащими украинской полиции ворвались в малую синагогу и избили молящихся.
С установлением режима румынской оккупационной власти в местечке было создано гетто, разместившееся в стоявших на холме еврейских домах. В Джурин были депортированы около трёх с половиной тысяч евреев из Буковины, Румынии (из Радауцев), а также из Хотина и соседних с ним бессарабских местечек. Среди переселенцев был р. Барух Хaгep из вижницкой династии цаддиков и его хасиды. По распоряжению пользовавшегося непререкаемым авторитетом раввина Гершеля Коральника местные евреи приняли депортированных в свои дома, а около тысячи человек, которым не хватило места, поселились в здании Большой синагоги, в хлевах и складах. Буковинские евреи, выгодно отличавшиеся от местных внешним видом, воспитанием, уровнем образования, были и намного богаче. Около 120 их семей смогли поселиться вне гетто, дав взятки оккупационному начальству.
В совет гетто, организованный весной 1942 г., вошли руководители общины Радауцев. Председателем совета был назначен М. Розенраух, оставивший о себе недобрую память, его заместитель М. Кац был реальным руководителем гетто. Совет гетто обложил налогами, порой весьма высокими, все доходы евреев от ремесла и торговли, а также все денежные суммы, получаемые из Румынии. Была создана еврейская полиция в составе 20 человек, суд, больница, аптека, столовая для бедных, основанная р. Хагером, и детский дом для 50 сирот. Больницей руководили врачи из числа переселенцев, их квалифицированная работа позволила существенно уменьшить смертность от эпидемии тифа среди узников гетто - до 400 человек. При помощи взяток руководство гетто смогло добиться отмены многих притеснений и даже дальнейшей депортации. Тем не менее евреев использовали на принудительных работах внутри местечка и на прокладке дорог.
Между маем и сентябрём 1943 г. четверо бывших студентов, работавших в больнице гетто, выпускали рукописную газету «Курьер» на румынском и немецком языках. Когда об этом стало известно оккупационным властям, совет гетто распорядился немедленно прекратить её издание.
В 1943 г. в Джуринском гетто находилось около четырёх тысяч евреев, из них около тысячи - местных. За годы войны в Джурине погибло около 500 человек, наименьшее число жертв среди всех гетто Транснистрии. Красная Армия освободила Джурин 19 марта 1944 г. С окончанием войны румынские евреи покинули Джурин, в местечке осталось несколько сотен местных евреев. В 1946г. Джурин на некоторое время снова стал районным центром.
К концу 1980-х гг. в селе среди примерно пятитысячного населения проживало немногим более десяти еврейских семей, в 1998 г. - 8 евреев. В районе старой торговой площади и главной улицы села сохранились фрагменты традиционной местечковой застройки Джурина. Старая рыночная площадь расположена в северной его части, у крутого спуска в речную долину. Несколько уцелевших на ней домов с лавками, построенных в конце XIX - начале XX в. позволяют вообразить её былой вид.
На месте пустыря к западу от площади когда-то были расположены тесно застроенные еврейские кварталы. Среди жилой застройки еще в конце 1980-х гг. стояло здание большой синагоги, построенное, по-видимому, в середине XIX в. По каменному фундаменту можно оценить её размеры: в плане 12 на 20 метров.Еврейское кладбище располагается к востоку от посёлка, сразу за его границей. На кладбище обнаружена одна резная стела XVIII в., остальные надгробия относятся ко временам от XIX до восьмидесятых годов XX в.
Вот такая история Джурина. Кое-что добавлю от себя о периоде, когда в Джурине хозяйничали оккупанты, а также местные полицаи. Так случилось, что мне выпала честь быть участником грандиозного проекта создания фонда видеодокументов, который возглавил известный американский кинорежиссёр Стивен Спилберг. В качестве интервьюера я беседовал в Украине и Америке более чем с 70-ю бывшими узниками гетто и концлагерей Винницы, Печоры, Шпикова, Могилёв-Подольского, Литвы... Брал интервью и у своих братьев Иосифа и Ефима. Ефим многое помнил о Джуринском гетто, так что кое о чём знаю в подробностях.
Сейчас хотел бы перенестись в Америку. 1998-й год. Мой брат Иосиф и я живём здесь, в Сан Франциско. В одном из залов Нью Йорка собрались на очередной форум бывшие узники гетто и концлагерей. В одном ряду оказались рядом и, как водится, разговорились две женщины. Одна из них некая Фира Стукельман, жительница Нью Йорка, занимающаяся проблемами бывших узников гетто и концлагерей, другая женщина - некая Этти Зиглер из Канады. По ходу разговора вскоре выяснилось, что Этти всю войну провела в Джуринском гетто, в доме, где хозяйкой была Фрума Бронштейн с четырьмя мальчиками. Фира Стукельман сообщила ей, что знает некоего Бориса Черепашенского, родом из Джурина, который, возможно, знает эту семью Фрумы Бронштейн. Борис, конечно же помнил нашу семью и знал, что мы в Америке. Делом техники было связать нас и заочно познакомить. Несколько лет мы переписывались с Этти Зиглер и перезванивались, обменивались фотографиями. В последнее время связь прервалась, телефон не отвечает, письмо возвратилось. Не знаю, жива ли эта, теперь уже весьма пожилая женщина.
Как-то, блуждая по Интернету в поисках сведений о родном Джурине, я набрал ключевое слово на английском языке и нашёл статью этой самой Этти Зиглер, в которой она рассказывает о своём пребывании в этом «раю». И вот этот рассказ в переводе моего сына Романа.
LIBERATION DAY IN DJURIN
«Шел март 1944 года. Я не помню точной даты, но помню, что это был Шаббат и один человек из нашей группы молился. Было холодно и сыро. Сквозь щели заколоченных окон нашей комнаты мы наблюдали, как немцы отступали вразброд. И хотя эти фанерные щиты были мрачные и сковывающие, мы были им благодарны - они защищали нас от лютого холода и от вида нацистов. Впрочем, последние были в нас менее всего заинтересованы в те дни. Через дорогу от хаты, в которой мы жили, стоял обветшалый почтамт, оставленный советскими властями два с половиной года назад. Именно здесь фашисты установили командный пункт и полевую кухню. Солдаты шлепали по грязным улицам Джурина, чтоб получить свой рацион.
В 41-м, будучи хозяевами положения, нацисты и их союзники-румыны собрали людей в этом маленьком убогом городишке Южной Украины. В нем проживало 800 евреев, в основном старики, женщины и дети. Вскоре местечко разрослось до 4000 человек, когда оно было превращено в гетто.
Именно здесь был конечный пункт, куда депортировали нашу семью вместе с еще несколькими тысячами человек в октябре 41-го года. Именно в это время, за два с половиной года до того, как я видела солдат, сидевших возле подъездов или на грязной земле. Запуганные и ободранные, они все же внушали мне чувство страха .
Дорога была долгой и раны болели. Выселив из наших домов лишь с тем, что можно было унести, нас гнали как скот, сперва в товарные поезда, затем в грузовики, и отправляли на Украину. Мой дом был в Радауце, красивом мирном городе на севере Румынии. Позади осталась жизнь, полная надежд, друзей, семьи, образования, и веры. Один беглый взгляд назад перед тем, как меня толкнули в поезд - и все осталось позади. Впереди лежало Заднестровье и верная смерть от голода и болезней. В конце изнурительного и мучительного 3-х недельного путешествия грузовик остановился. Мы оказались на окраине богом забытого Джурина. Остальную часть пути к лагерю нам предстояло пройти пешком и искать приют. В тот день еще были живы все семь членов моей семьи - нас ждали убогие переполненные помещения гетто. Трое из них никогда не вернутся.
Моя бабушка умрет от дизентерии. Моего гордого, трудолюбивого отца подкосит тиф. А мою милую любимую сестру унесет туберкулез легких после двухлетних мучений. Я все это переживу, будучи изуродованной приступами еще одной разновидности туберкулеза. Мое лицо покроют открытые гноящиеся раны, тело ослабнет, ощущения притупятся годами жестокого и несправедливого существования практически без пищи и условий в Джуринском гетто. Но я останусь в живых.
Я до сих пор по памяти рисую картины этого местечка, построенного на косогоре. Единственная шоссейная дорога, протянувшаяся через всё село и служившая главной торговой артерией. Остальные дороги были булыжные и грунтовые. Во время дождя местечко превращалось в болотное месиво. Я помню сахарный завод, где производство было остановлено во время оккупации. В освободившиеся помещения поселились депортированные из Бессарабии и Буковины.
Была и синагога, величественный фасад которой скрывал нищету и затхлый запах, так как там жили поселенцы из Бессарабии. В центре поселка был рынок. Сюда приезжали крестьяне из соседних деревень, чтобы продать продукты. Поскольку лишь у немногих водились деньги, торговля велась путем бартера. Моя семья обменивала одежду на муку, зерно, и картофель. Это была борьба за выживание, и, если кончались скудные запасы для обмена, то ты обречен на голодную смерть.
Недалеко от рынка был разбит госпиталь, где было несколько палат с поломанными койками и соломенными матрацами. В нем работали несколько доведенных до отчаяния врачей и двух медсестер, беспомощных от того, что они не могли уделить нам никакого внимания из-за отсутствия инструментов и медикаментов. А болезни, особенно тиф, свирепствовали по всему местечку. На окраине села была школа, которая также была заселена депортированными, большинство из которых были мои земляки из Радауца.
Вода в Джурине была на вес золота. Единственный насос находился за версту. Мы все по очереди носили большие деревянные ведра через холмы к насосу, а затем обратно в хату.
Жизнь в основном состоит из того, что ты помнишь. Иногда я вспоминаю местечко, людей, гетто, и наши мучения короткими эпизодами, а иногда все это разворачивается как печальная повесть. Но это не было выдумкой, это было все так до боли настоящим!
Я вспоминаю плач трехлетнего сына нашей хозяйки и как я была этим плачем разбужена и вынуждена сосредоточиться на событиях, которые разворачивались за заколоченными окнами. Я снова наблюдала за солдатами, которые были заинтересованными в их собственной безопасности во время отступления. И все же мы продолжали чувствовать себя их пленниками и мы боялись самой возможности, что они могут причинить нам боль. Я надеялась, что глазея сквозь проемы фанерной двери, я не буду замеченной нацистскими солдатами.
В тревожном ожидании чего-то непредвиденного напряжение всё возрастало. В конце концов, мой брат не выдержал. Он неожиданно выскочил через заднюю дверь и побежал к дому, в котором жили оставшиеся в живых наши дядя и двоюродные братья. Он пробыл там несколько часов. Неожиданно он решил вернуться, как раз тогда, когда последние немецкие солдаты должны были уйти.
Неожиданно увидев бегущего брата, солдаты окликнули его и приказали ему подойти. Этот момент я не забуду никогда! Видеть моего брата, направляющегося к немецким солдатам, было самым страшным воспоминанием, оставшимся от Джурина. Я затаила дыхание в ожидании того, что станет с моим любимым, отчаянным братом. Все мы не без основания боялись, что ему, а может и нам всем, пришел конец. Мы наблюдали, как офицер начал допрашивать его. Онуй ответил на беглом немецком, и указал пальцем на нашу хату. Нацистский офицер осмотрел брата, обратив внимание на его ободранный вид, особенно ноги, обернутые в лохмотья. Партизан так выглядеть не мог. Он явно не был одет как тот, которого застрелили полчаса назад. Офицер отпустил Онуя. Так брат остался в живых. Мы вздохнули с облегчением...
Оглядываюсь на людей в нашем тесном помещении. Теперь нас 14 - пятеро взрослых, 5 подростков, и четверо детей, все ютимся в трех маленьких комнатках. Эти 14 человек были членами 4-х семей - Зингеры из Вижниц, Анна Харт, дальняя родственница моей мамы, Бронштейны, и мы, Адельштейны. Я думала о троих, которых уже не было с нами. Я в особенности вспоминала мою сестричку Рейзеле, о том, как её трясло и как страдала, и как мы пытались ее утешить, насколько могли. Мой брат Онуй и я перешли жить на кухню. Это была крохотная комната с земляным полом, маленький стол, сломанный стул, и одна на всех печь. Наверху печи мы соорудили спальное место для нашей сестры, чтоб как-то согревать ее. Мой брат спал на доске, подвешенной между столом и стулом, а я спала на полу. Когда Рейзеле умерла, моя сестра Мали перешла на кухню и разместилась там.
Наша хозяйка Фрума Бронштейн имела четырех сыновей в возрасте от трех до четырнадцати лет. Муж Фрумы воевал в составе Советской Армии, и к сожалению, ни разу не сообщал о себе. Фрума была приятной женщиной, которая кормила детей тем, что продавала неразграбленные остатки товаров со склада ее мужа. Дети не ходили в школу, поскольку еврейским детям было запрещено посещать школу. Тем, не менее, Фрума договорилась с раввином и шойхетом обучать Изю, старшего сына, ивриту, чтобы сделать Бар Мицву. У Изи была Бар Мицва незадолго до освобождения.
Фрума использовала одну комнату для себя и своей семьи, а три остальные семьи делили между собой другую комнату. Иногда она пускала нас в свою комнату, чтобы согреть нас (там было больше дров для поддержания огня), но в тот дождливый день дров не было. Как обычно, страх перед солдатами и их автоматами не давал нам выйти на улицу. Подростки собирали прутики и щепки за пределами гетто под покровом темноты, чтоб мы могли хоть как-то согреться. Однако чаще мы сидели в хате прижавшись друг к другу, сопротивляясь холоду и голоду.
Такими и застал нас день освобождения. Такой я помню нашу несчастную компанию, которая держалась вместе ради тепла, и охваченная страхом неопределенности. Ощущения праздника не было. Вскоре все нацисты ушли. Через пару часов вошли партизаны и расползлись по городу. Они стучали в двери и на русском языке, с ликованием сообщали, что немцы ушли из Джурина и скоро придет Красная Армия.
На следующий день Красная Армия вошла в город. Эту часть Украины они не знали вообще, а термин "Транснистрия" для них не значил ничего. На нас, голодных, несчастных депортированных из Транснистрии, они не обращали никакого внимания. К тому мартовскому дню 44-го года только треть из всех прибывших из Бессарабии выжили в Джуринском гетто. Война была еще не окончена, и Красная Армия сосредоточилась на том, чтоб прогнать нацистов с "родной земли".
Это был день так называемой нашей свободы, холодный, сырой день нашего освобождения наступающей Советской Армией. Некоторые из оставшихся в живых связали в узел свои вещи и приготовились к отходу, хотя они не знали, куда их приведёт грязная дорога. Другие волочились позади, в неопределенности гадая, куда они идут и зачем. Я надеялась, что мне удастся попасть в госпиталь, где мне смогут уделить столь нужное внимание. Свобода все еще была словом и ощущением, которые мы не способны были постичь. Те, кто были чуть здоровее и моложе, запрыгивали на советский военный транспорт, а иногда просто следуя за армией и надеясь на остатки солдатской пищи. Многие из этих несчастных выжили попрошайничеством.
Весна 1944го не положила конец страданиям беженцам Заднестровья, наши испытания были далеки от завершения и мы были за тысячу миль от отчего дома. В моём конкретном случае ещё потребуются годы лечения и хирургии, чтобы восстановить лицо, изуродованное туберкулезом. Мое здоровье также ослабло за два года недоедания, антисанитарии, и слабой защитой от дождя и снега.
Этот темный период в моей жизни оставил физические и душевные раны. Я была благодарна за божий дар сохранить силу духа и воли, которые помогли мне преодолеть разлуку с семьей и вновь начать жизнь в позитивном ключе. Благодаря безусловной поддержке и помощи членов семьи, оставшихся в живых, и позитивному отношению со стороны медперсонала и друзей, которых я встретила на этом длинном и трудном пути от больницы к больнице, я смогла увидеть перемены в моей внешности и реализовать свои цели.Я вышла замуж за хорошего и порядочного человека и вместе мы вырастили замечательных детей - двух сыновей и дочь. Нам также повезло, что мы оказались в стране, в которой мы смогли предстать свидетелями гнусных преступлений нацистов и их приспешников во время 2-й мировой войны.Мои дети и внуки из первых рук узнали о трагедии Холокоста. Теперь дело за ними - передать эти знания будущим поколениям. Только помня и постоянно напоминая себе и другим о катастрофических последствиях политики ненависти и необузданной дискриминации, мы сможем предотвратить подобные события в будущем.
После 55 лет борьбы, трудностей, и жертв я почувствовала мое истинное освобождение и удовольствие, когда мой внук Дов прошел Бар Мицву. Когда он произносил речь, в которой поклялся исполнять заповеди еврейской веры, со всеми обязанностями, возложенными на него, я поняла, что наследие живо. Наиболее трогательным для нас с мужем был момент, когда Дов, в своем рассказе, упомянул страдания его прародителей и других людей, испытавших ужасы Холокоста. Когда я смотрела на мою семью, собравшуюся на это знаменательное событие, я не могла не думать о моем отце. Как бы он гордился этим юношей! С огромным облегчением и удовлетворением я ощущала уверенность, что факел памяти будет передан следующему поколению и что память о тех, кто погиб в те печальные времена нашей истории, не исчезнет.»
Семья Этти Зиглер. Торонто.Канада.
На этом можно и закончить экскурс в историю Джурина. Сейчас же спешу перейти к воспоминаниям о людях, в разное время живших в местечке. И начну, пожалуй, с моих родителей и братьев.
Папа
Мой отец, Бронштейн Яков Хаскилевич, родился в 1907 году в Джурине. Точно не знаю, но думаю, всю свою короткую жизнь до ухода на фронт прожил в Джурине. Папа жил в довольно многочисленной семье Хоскеля и Шейвы. Его старший брат Идл был убит петлюровцами в гражданскую войну, в 1919 году, сестра Эсфирь умерла в 1939 году. Старшего брата Бюмена, сестёр Гитл и Сурцю я знал в течение длительного времени. Чего, к сожалению, не могу сказать о своём собственном отце. Мне едва исполнилось пять месяцев, когда началась война, а папа был мобилизован на фронт буквально в первые дни войны. Так, что я его совсем не знаю. Старшие братья рассказывали мне, что после первых бомбардировок, когда прямым попаданием был разрушен дом, в котором мы жили, папа, узнав об этом, ухитрился заскочить в Джурин и устроил наше перемещение в другое место. При этом сохранился кое-какой домашний скарб и, что очень важно, остатки товаров со склада, которым папа заведовал перед войной. Хочу обратить внимание, что Этти Зиглер в своих рассказе упоминает об этом. И это был последний раз, когда папа виделся со своей семьёй. С тех самых пор мама не получала от него ни единой весточки, а после войны пришло извещение, что отец пропал без вести. Ещё в 1966 году мой старший брат Изя начал поиск хоть какой-то информации, проливающей свет на судьбу отца. Затем, с 80-х годов, и я делал многократные попытки найти хоть какие-нибудь следы. Куда только мы не обращались: и в архивы Министерства Обороны, и в Управление кадрами, и в Центральный госпиталь МО, и в КГБ, и в ФСБ России и СБУ Украины, и в военкоматы, и в специализированные поисковые организации здесь и в Германии - всё безрезультатно. Удивительно и не поддаётся пониманию не только то, что все эти организации не знают, что произошло с отцом, где и при каких обстоятельствах он погиб или умер. Удивительны по цинизму, если не идиотизму, ответы: запрашиваемый в списках не числится. То есть, когда военкомат мобилизовывал папу, он физически был, а затем красноармеец Бронштейн Яков перестал существовать и не было в Красной Армии дивизии, полка, роты, где он мог бы числиться, так, что ли? Только сейчас, совсем недавно, я обнаружил в Книге Памяти, которую создаёт Союз евреев-инвалидов и ветеранов войны, в её электронной версии в Интернете, упоминание об отце с его фотографией.
Хоскель и Шейва с детьми: Идл (убит в 1919г.), стоят Бюмен и Гитл, сидят Янкель, мой отец, и Сурця. Фотография ориентировочно 1911г.
Хоскель Бронштейн был владельцем крупорушки, уж не знаю, досталась ли она ему по наследству, или он сам её создавал. Знаю лишь, что крупорушка досталась папе по наследству и мои старшие братья хорошо помнили её устройство и весь нехитрый технологический процесс. Источником энергии здесь была буквально одна лошадиная сила, т.е. жернова приводила в движение шагающая по кругу слепая лошадь. Затем, как я понимаю, эта крупорушка была экспроприирована местными властями.
Женился папа довольно рано. Его женой, а в последствии моей мамой, стала дочь Мойше из села Красного Тывровского района, также владельца крупорушки. Подробностей, конечно, не знаю, но можно предположить, что будущие сваты были знакомы, как сказали бы сейчас, как коллеги по бизнесу и, в какой-то степени, родственниками. Как бы то ни было, брак был во всех отношениях удачным, в результате которого на свет появилось четыре мальчика. Мама и старшие братья рассказывали, что отец был внимательным мужем и заботливым отцом. Внешне он был довольно высоким, стройным мужчиной. Попутно, немного информации о ближайших родственниках по отцовской линии. У моего дяди Бюмена, как мы его называли, и его жены Гитл было трое детей: Ося, который погиб во время войны, и две дочери - Нина и Ида. Довольно давно они все выехали в Израиль. Ида умерла в Израиле от какой-то редкой болезни, оставив сиротами двоих детей, Филю и Жанну. В этот критический для детей момент Нина, у которой в браке с Иосифом своих детей не было, взяла их к себе и, по сути, стала им матерью. Сейчас они уже взрослые, сами стали родителями, Филя - в Канаде, Жанна - в Израиле, рядом с Ниной, и теперь всячески благодарно опекает её. Такие вот сюрпризы преподносит жизнь.
У Эсфири, или тёти Куки, как её по-другому называли, в браке с Идл Копайгородским, было трое детей: Иосиф, Мейер и Женя. Иосиф, как и мой папа, пропал без вести, мы с Изей параллельно с папой разыскивали и его. И также безрезультатно. Мейер, мы его чаще называли Митя, весьма незаурядная личность, был лётчиком - инструктором, впоследствии одарённым художником. В последнее, довольно продолжительное время, Митя с семьёй жил в Канаде. В браке с Кларой, тоже родственницей (известно, что это довольно часто встречалось в еврейских общинах) у них родились две дочери: Эмма и Лия, которые так и продолжают жить в Канаде. Женя, наша общая любимица, была необыкновенной красоты девушкой.
Всё было, как говорится, при ней: и лицо, и фигура, и ум, и доброта. Только вот счастья не было. Я ещё буду писать о ней. Пока лишь отмечу, что вышла замуж за двоюродного брата Натана, родила дочь Эмму. Умерла в Жмеринке после мучительной болезни на руках у Эммы. Женечка осталась для нас, Бронштейнов, неизбывной болью. Уж очень несправедливой к ней оказалась её судьба! Эмма сейчас живёт в Израиле с сыном Юликом и также, скажем так, не очень счастлива. Муж Томас умер. Её пасынок Йоси называет её мамой.
У тёти Гитл от брака с Рувином Вадровником родилось двое детей: дочь Соня и сын Натан. О тёте я ещё буду писать. У Сони судьба сложилась несколько необычно. Сразу после войны, довольно молодой, она вышла замуж за румынского еврея Изю Зейгермана и вскоре оказалась в Швеции. Там у них родились двое сыновей: Зелу и Давид. После смерти мужа Соня с детьми переехала в Израиль. Давид переехал в Америку, Соня сравнительно недавно умерла. Зелу остаётся жить в Израиле. Натан, как я писал выше, женился на Жене, с которой расстался, переехал в Израиль, где умер несколько лет тому назад.
И, наконец, о тёте Сурце. Её муж, Михл Цирюльник, был парикмахером, мальчиком я стригся у него... бесплатно! Интересно, что трое их детей, как это бывает в последние годы среди евреев, оказались на трёх разных континентах: старшая, Геня, с мужем Аркадием Куперманом, переехала в Австралию, где и умерла несколько лет тому назад. Женя, после смерти мужа Наума Ткача, вместе с детьми переехала в Америку. Их брат Ося с семьёй живёт в Израиле. Вот так жизнь разбросала... Из изложенного выше следует вывод: в бывшем Союзе практически моих родственников не осталось, буквально несколько человек в третьем поколении.
Внизу: мой отец Янкель(слева) и Бюмен
Вверху: Гитл и Ривн
О трудовой деятельности папы мне известно немного. Знаю, что какое-то время они с мамой трудились в колхозе. А ещё папа заведовал складом при артели под названием «Победа». В артели, насколько я понимаю, трудились местные ремесленники: сапожники, портные, бондари, стекольщики, столяры, жестянщики, заготовщики и т.п. А в складе, соответственно, хранились материалы, инструменты, приспособления, которыми пользовались члены артели.Сохранилось, к сожалению, очень мало фотографий с папой. Вместе с тем, недавно обнаружились два снимка, на одном из них папа совсем маленький, на другом - папа выглядит молодым человеком. Предметом моей гордости является висящий в моей квартире на почётном месте рисунок по фотографии, выполненный моим двоюродным, ныне покойным братом Митей. На этом рисунке мои дорогие родители...
Мама
Мама столько значит в моей судьбе, что о ней следовало бы писать совсем отдельно. Сейчас же, в рамках своего повествования о Джурине, посвящаю ей эту главу.
Я уже упоминал в статье о папе, что мама родом не из Джурина, а из села Красное Тывровского района. Она родилась в 1906 году также в семье владельца крупорушки, иногда говорят круподёрки, в принципе это одно и тоже. Маминого отца, дедушку Мойше я немножечко помню, видел его только один раз, когда мы с мамой приезжали проведать его, больного, без ноги. Могу предположить, что это было на Хануку, так как дедушка вручил мне бумажную денежку, мне даже мерещится, что это была тридцатка красного цвета. А, может, это всего лишь мои фантазии. Как бы то ни было, память о живом дедушке Мойше у меня сохранилась. Маминой мамы к тому времени уже не было в живых, была мачеха, на которой дедушка женился довольно давно, судя по наличию у мамы взрослых сводных брата и сестры. Впрочем, всё по порядку. Итак, у мамы были две родные сестры, Сарра и Бася, сводная сестра Клара и сводный брат Яша. И немного информации о родственниках с материнской стороны. Очень непросто сложилась судьба тёти Сарры. В тридцатых годах она откликнулась на призыв партии о создании Еврейского национального округа на Дальнем Востоке и оказалась среди первопроходцев в Биробиджане, где изрядно намучилась. Там встретила своего суженого, Бориса Брусиловского, также одержимого идеей создания культурно-национального очага для советских евреев. Двое детей у них родилось: сын Лёня и дочь Бэлла. Лёне ужасно не повезло: его зверски избила группа подонков, в результате чего Лёня стал инвалидом. После смерти родителей за ним долгие-долгие годы ухаживала Бэлла. Сейчас Бэлла с семьёй, мужем Семёном Шейниным, сыном Феликсом и замужней дочерью Аллой живут в Израиле. Лёню Бэлла недавно похоронила. О тёте Басе и её, можно сказать, подвиге, я ещё буду писать. Пока же сообщу, что жила и работала в Челябинске, где с мужем Александром Кацманом воспитывала дочь Люду. Но произошла трагедия: Людочка очень рано умерла, вслед за ней ушли из жизни её муж Алик и дядя Саша. И остались круглые сироты Миша и Славик на попечении тёти Баси. Какой-то злой рок висел над этой несчастной семьёй. Уже после смерти тёти Баси ушёл из жизни молодой, талантливый математик-теоретик Славик, так и не познавший радости жизни в Минске. О Кларе и её семье я писал в коротком очерке о Мите. Яша с женой Хомой и дочерьми Мусей и Полей давно выехали в Израиль. Родителей уже нет в живых, дочери имеют свои семьи.
Слева направо: Клара, Бася, Яша, Сарра
Естественно, о довоенном периоде жизни мамы мне, если кое-что и известно, то, по её рассказам или воспоминаниям моих старших братьев. Существенную лепту в это моё познание внёс Фима в ходе интервью, которое он мне давал в рамках программы Стивена Спилберга, о которой я уже упоминал. Как и многие девочки в еврейских местечках того периода, мама получила начальное образование, помогала родителям по хозяйству. К тому же, будучи старшей дочерью, опекала и помогала в воспитании младших сестёр. Выйдя замуж за папу, переехала в Джурин и здесь продолжила помогать уже родителям папы в семейном бизнесе на крупорушке. После того, как пошла массовая коллективизация, мама и папа одновременно работали в колхозе «Червоный орач». По мере появления детей у мамы, естественно, прибавлялось забот. При том, что папу часто привлекали на военные сборы, мама ещё и подменяла его на складе, о котором я уже писал: работа в артели не должна была останавливаться. Таким образом, мама трудилась, не покладая рук. И так всю жизнь, пока болезни не позволили ей больше работать.
То, как мама выживала с нами четырьмя во время войны, в оккупации, в гетто, представляю себе с трудом. При том, что, как я уже писал, наш дом был разрушен при первых же бомбардировках. Этти Зиглер справедливо писала, что какое-то первоначальное время спасали остатки склада после его разграбления. Об этом говорил мне и Фима в ходе интервью. Но так было не всегда. Тот же Фима рассказывал, что, бывало, сердобольная Двойра-модистка, т.е. швея, размачивала у себя во рту сухарик а затем кормила им меня. Об условиях пребывания в Джуринском гетто во время оккупации можно сложить некоторое представление на основании приведенных выше статей в первой главе. Поэтому останавливаться на этом периоде не буду, а расскажу, как мы выживали после войны. А выживание легло целиком и полностью на мамины плечи. Папа так и не вернулся с фронта, мама осталась одна с нами четырьмя, которых надо было каждый день чем-то кормить. Мама стала ездить по близлежащим сёлам, местечкам, городам и торговать всевозможным товаром. Весь товар, как правило, в двух связанных между собой мешках, один - впереди, другой, через плечо - за спиной. Маршрут - Мурафа, Шаргород, Рахны, Ярошенка, Жмеринка, Винница... Когда поездом, когда попутной машиной, когда на телеге, а когда и пешком. В этих путешествиях всякое случалось. Например, был такой эпизод. После очередной недельной командировки мама возвращалась с товаром из Мурафы в Джурин. Дело было зимой, подвернулась оказия: паренёк на санях, запряжённых лошадью. Между этими сёлами был глубокий ров, который местные селяне называли «глыбока долына». На беду эта самая «глыбока долына» была заполнена талой водой. И посреди долины лошадь остановилась. Паренёк оказался ушлым, распряг лошадь, сел на неё верхом и был таков. Мама осталась на санях со своими огромными узлами, внутри которых ещё были химикаты для производства мыла, которые при соприкосновении с водой пришли бы в негодность. И мама пустилась в путь с узлами над головой, по грудь в ледяной воде. В каком состоянии и самочувствии она вернулась домой, можно только догадываться. Но надо было приводить в чувство нас, голодных и холодных... И приготовить. И одеть и обуть. И в школу собрать. И постирать-погладить. Ума не приложу, как она справлялась, особенно, в первые годы после войны. Через какое-то время мама стала работать продавщицей в магазине, а ещё позже в буфете. Тогда стало полегче. Кстати, в буфете мама работала до самого выхода на пенсию.
Здесь уместно будет сказать слова благодарности нашим близким родственникам, которые пришли маме на помощь. В 1948 году меня взяла к себе папина сестра Гитл в Жмеринку, где я с перерывами прожил три года и проучился со второго по четвёртый классы. Попутно замечу, что, по просьбе тёти Гитл и, в знак признательности, через много лет я назвал своего сына Рому в честь её покойного мужа Ривн. Мама, конечно, не оставляла меня без внимания, часто приезжала, обеспечивала всем необходимым, но у неё заметно развязались руки. Кроме того, другая наша тётя, мамина сестра Бася взяла к себе в Челябинск Фиму после окончания седьмого класса. Подробнее расскажу об этом в главе о Фиме.
В конце сороковых маме пришлось пройти ещё через одно серьёзное испытание: старший сын Изя угодил в тюрьму на семь лет. И об этом мой рассказ впереди. Но каково было маме - всё это перенести!? Помню мои походы к жестянщику, который с помощью паяльника из нескольких стандартных жестяных банок делал одну большую, затем мама заполняла её либо повидлом, либо перетопленным маслом с мёдом и отправляла Изе на Урал, в Нижнюю Туру, где он отбывал наказание.
Мамина работа в буфете проходила на моих глазах (в скобках скромно добавлю, иногда при моём участии) и я видел, как тяжело и вместе с тем сноровисто она работала. Сейчас поясню, что я имею ввиду на одном конкретном примере. Вот маме сообщают, что на склад райпотребсоюза поступило свежее пиво. Вспомнил, кстати, что более популярным было Тывровское пиво в отличие от Чернятинского. Итак, мама спешит на склад и вот она катит огромную деревянную бочку по джуринским камням к своему буфету. Завсегдатаи, любители пива также спешат к буфету в предвкушении отведать свеженького пивка. Однако, закатив бочку внутрь, мама выгоняет абсолютно всех, в буфете остаётся она и кто-то из нас, сыновей. Бочка ставится пробкой кверху, затем мама чёткими выверенными ударами с помощью двух гирек проталкивает пробку с точностью до миллиметра книзу. Здесь требуется особая точность: если пробка продвинута недостаточно, она не поддастся при установке насоса, если же пробка преждевременно проскочит внутрь бочки, пиво из неё выплеснется под давлением и это - катастрофа. Затем на пробку устанавливается насос и резким сильным движением пробка проталкивается внутрь, насос за считанные секунды ввинчивается в крышку бочки и... пиво готово к продаже. А сколько было случаев, когда, среди ночи, маму будили и просили открыть буфет, чтобы могли отужинать после возвращения из Винницы с какого-то совещания то руководители лесничеств, то передовики сельского хозяйства. И вот мы послушно одеваемся, вооружаемся фонарём со свечкой, открываем буфет и мама до утра кормит и поит эту ораву...
Кроме огромной работоспособности, мама пользовалась репутацией мудрой и справедливой женщины. Я не раз был свидетелем бесед мамы с шойхетом Гершлом Коральником, тем самым, который упоминается в исторической справке о Джурине. К нему приходили люди со своими проблемами и он часто советовался с мамой по тем или иным вопросам. Надо сказать, что при всей своей занятости и повседневных заботах, мама никогда не забывала о своих еврейских корнях, всячески старалась соблюдать еврейские традиции. Конечно, регулярно посещать синагогу не получалось, да и с синагогой были проблемы. Но что до соблюдения праздников, мама старалась делать так, чтобы мы, дети, не чувствовали себя ущемлёнными в сравнении со своими сверстниками. Каким-то чудом мама сумела частично сохранить пасхальную посуду, которую на песах снимали с чердака. Маца всегда была в достаточном количестве, мы помогали делать моцемэйл, мама делала фарфлэх, кигэлэ и прочие вкусности. На Пурим всегда были ументашн, на Хануку - латкес и т.д.
Часто можно услышать, что родители в большей мере воспитывают своих детей собственным примером. Только один маленький штрих в пользу этой сентенции. Как-то, будучи на Джуринском старом кладбище, мама обратила внимание, что памятник дедушки Хоскеля, то есть её свёкра, разрушен, могила провалилась, одним словом, требовался серьёзный ремонт. Она наняла людей, памятник был полностью отреставрирован, покрашен, восстановлена надпись. Много ли, дорогой читатель, попадалось Вам в жизни невесток, которые так поступали бы по отношению к давно умершему свёкру и при погибшем муже? Не подвиг, конечно, но сыновьям хороший урок. Готовя этот материал к изданию, не могу не упомянуть о том, что несколько месяцев тому назад какие-то малолетние отморозки разрушили на старом кладбище 66 памятников. Возможно, и тот самый, что восстанавливала мама. Подонки! Сидят: Мама и Мойше.Стоят слева направо: Иосиф, Изя,Саша(внук д.Мойше), Софа, Фима, Морис. Фото 1971г.
Постепенно жизнь стала налаживаться. Все сыновья получили образование, кто среднее специальное, кто высшее. С годами все встали на ноги, сами стали зарабатывать на хлеб насущный, переженились, обзавелись детьми, сделали маму многократно бабушкой. Только тогда мама позволила себе сойтись с порядочным джуринским вдовцом, заготовщиком Мойше Тайчером, очень уважаемом нами человеком. У Мойше тоже к тому времени замужем были все три дочери - Шейва, Шлима и Маня. И его семья приняла маму достойно. Казалось бы, остаётся жить и радоваться жизни. Но тут стали сказываться накопившиеся за её многотрудную жизнь проблемы со здоровьем, особенно наследственный диабет. Со временем стало резко ухудшаться зрение, забеспокоило сердце. Несколько раз мама лечилась в Винницкой больнице, этому особенно способствовал Фима. Состояние мамы, увы, ухудшалось и 20 сентября 1973 года мамы не стало... Всего-то в возрасте 67 лет.
На новом джуринском кладбище нашла мама свой последний приют. Мы вчетвером, естественно, достойно увековечили память о нашей дорогой мамочке. Справедливости ради, отмечу, что Мойша Тайчер очень близко принял мамину смерть и внёс весомый вклад в сооружение памятника. На ограде вокруг маминой могилы, на видном месте, мы прикрепили мраморную мемориальную доску с надписью и портретом папы. В течение длительного времени мы ежегодно приезжали 20 сентября к маминой могиле. С годами нас становилось меньше... В настоящее время за могилой ухаживают по нашей просьбе две украинские семьи. Здесь, в Америке, мы с моим братом Осиком нашли возможность отмечать 20 сентября и в другие даты поклониться праху и поставить свечку нашим ушедшим из жизни родным. В окрестностях Сан Франциско, на еврейском кладбище стоит монумент, посвящённый жертвам Холокоста. На одной из гранитных плит у подножия этого памятника выбиты имена наших родных и родных наших жён. И здесь, в Колме, ежегодно 20 сентября звучит мула в память о Фриме и Янкеле Бронштейн...
Изя
Может показаться странным, но так получилось, что мы с Изей вместе почти не росли, то есть я его мало помню из своего детства. У нас с ним разница в возрасте 12 лет. Пока я подрастал до возраста, в котором можно сознательно что-то запоминать, Изя становился взрослым. А когда я достаточно подрос, Изя в Джурине уже не жил, помню только его редкие приезды. Остальное можно понять из дальнейшего рассказа об Изе. Двенадцать лет было Изе, когда началась война, о его жизни в период оккупации и в гетто могу судить только по скудным сведениям, почерпнутым из его и маминых рассказов. и Вот один из эпизодов, о котором Изя сам рассказывал.
В один из дней, когда в Джурине уже властвовали немцы, но ещё не пришли рымыны, мама и Изя находились на улице возле дома, в котором они жили после разрушения их собственного дома. А напротив дома в это время немецкий солдат ведёт велосипед, к багажнику которого привязаны два огромных гуся, их головы волочатся по земле. Поравнявшись с домом, немец остановился и стал пристально смотреть в их сторону. Мама испугалась и, очевидно, не желая, чтобы немец повернул в их сторону, сказала Изе: «Иди, сыночек, помоги дяде». Когда Изя, дрожа от страха. подошёл к немцу, тот отвязал гусей, сунул по одному в каждую руку и велел следовать за ним, подняв гусей высоко, так, чтобы не касались земли. Изя был далеко не атлетического сложения мальчиком, через несколько десятков шагов руки онемели и немного опустились. Немец тут же велел поднять выше. Так, пока немец не оглядывался, Изя опускал руки, потом опять поднимал. Так они дошли до территории бывшей почты, где располагался штаб немецкой части, или какие-то службы. Когда за ними закрылись ворота, Изе дали понять, что без разрешения уходить с этой территории нельзя. Изя не мог объяснить, по какой причине его оставили на территории. То ли в наказание за ненадлежащее выполнение задания, то ли о нём просто забыли, так или иначе, Изя провёл там остаток дня и последующую ночь. Бежать он решился, боясь навлечь беду на всех нас. На следующее утро его отпустили. Трудно представить, что пережил двенадцатилетний мальчик за эту ночь в немецком логове. Ещё трудней пришлось маме, которая по своей собственной инициативе подвергла сына такому испытанию. Потом были ещё всякие неприятные эпизоды. Среди них похищение пистолета у румынского офицера и только ходатайство упоминавшегося шойхета Герша Коральника спасло Изю. Главной задачей Изи и Фимы в те годы было помогать маме в добыче еды и топлива для печки в холодное время и приготовления пищи.
Вскоре после войны Изя, чтобы быстрее начать помогать маме, оставил Джурин, переехал сначала в Винницу, затем в Черновцы, где продолжил своё образование. Выживать юноше было нелегко. Однажды, во время прохождения производственной практики на текстильной фабрике, Изя с напарником похитили из изолятора брака по два куска ткани для того, чтобы сшить рубашки. Это было в период после известного указа от 1947-го про колоски и т.п. Был суд и Изе за два кусочка ткани дали, ни много, ни мало семь лет лагерей. И отправился он отбывать наказание на Урал, в Нижнюю Туру. Забегая вперёд, отмечу, что отсидел он три с половиной года. Каково было пережить это горе маме и всем нам?!
Надо сказать, что Изе в какой-то мере повезло, если правомерно говорить о везении в этой ситуации. Попробую пояснить, что я имею ввиду. Изя отбывал срок в колонии, в которой заключённые работали на деревообрабатывающем комбинате. Там же работали и вольнонаёмные и среди них главный инженер, некий Денисов Михаил Дмитриевич. Я запомнил это имя, потому что Изя постоянно с благодарностью вспоминал этого человека. Изя ему как-то приглянулся за сообразительность, смекалку, добросовестность. И Денисов стал его как-то опекать, облегчать в меру своих возможностей его пребывание в заключении. Было даже так, что Изя мог без конвоя перемещаться по лагерю, был знаком с членами семьи Денисова, тётей Зиной, как он называл жену, и сыном Геной. Даже после ухода из жизни четы Денисовых Изя ещё долго переписывался с Геннадием. В этих условиях состоялась историческая для нашей семьи встреча на рельсах, когда Фима, работавший в то же время на Урале, приехал к Изе в гости.
Через три с половиной года Изя был освобождён, но ему так понравилось работать на комбинате, что остался вольнонаёмным, там же получил среднее специальное образование, стал дипломированным строителем. Затем было знакомство с еврейской девушкой и вскоре Фаня стала его женой. Родители Фани жили в Днепропетровске, естественно, они перебрались туда, где Изя и прожил всю оставшуюся жизнь. Там же родился их сын Яник, названный в честь нашего отца. К сожалению, лет через двадцать совместной жизни, в довольно молодом возрасте ушла из жизни Фаня, а Изя так больше и не женился.
В Днепропетровске Изя в течение длительного периода работал в строительной организации при железной дороге, пользовался огромным авторитетом и уважением среди подчинённых. Очень добрый и коммуникабельный, он всегда искал возможности для общения в течение многих лет со своими старинными друзьями. Он часто рассказывал, что продолжает общаться с товарищами по Джурину Фимой Токарем, Анютой Барац, Фимой Халфиным, Изей Рабовецким, с бывшими друзьями по Нижней Туре, Обнинску... Для меня это более, чем удивительно. Ведь это общение продолжалось не месяцы, и даже не годы, а десятилетия.
К середине девяностых годов состояние здоровья Изи заметно ухудшилось. Делал своё коварный наследственный диабет и на этом фоне инфаркт миокарда. В конце 96-го года я съездил в Днепропетровск повидаться с Изей, как будто чувствовал, что увижу его, живого, в последний раз. А 26 февраля 1997 года моего дорогого брата не стало и уже пришлось ехать на похороны. А в апреле они всей семьёй должны были поехать в Москву на интервью в американском посольстве. Не судьба... Возможно, попади они в Америку, Изя мог бы ещё пожить. А Яник с супругой Ларисой и сыновьями Бориком и Пашей переехали жить в Германию и живут сейчас в Кёльне.
Фима
Второй по возрасту после Изи брат мой Фима родился в 1932 году. Так же, как и Изю, Фиму в своём детстве помню очень смутно. Наша с ним разница в девять лет тоже сказалась на наших взаимоотношениях в первые годы. Он-то меня, естественно, знал получше, чего не могу сказать о себе, не буду лукавить. Стыдно самому себе признаваться, но первые мои воспоминания о нём связаны с его приездом в Джурин с Урала, когда он был уже работающим молодым человеком. В памяти вырисовывается такой вот портрет. В отличие от остальных братьев, Фима был рыжеволосым, имел правильные, скорее, славянские черты лица. К тому времени он довольно прилично зарабатывал (помню, мама не без гордости делилась с соседями сведениями об умопомрачительном по тем временам его месячном окладе). Выглядел для Джуринского парня весьма импозантно: белый идеально отглаженный чесучовый костюм, многочисленные красивые шёлковые рубашки со сменными отстёгивающимися воротничками, модные галстуки, кожаные штиблеты. Мы с Осиком им восторгались. Но так было не всегда.
Фиме было девять лет, когда началась война и он хорошо понимал, что происходит. Папа ушёл воевать. Дом разрушен прямым попаданием бомбы. Мама с детьми ищет спасения у чужих людей. Поселение в гетто. Шестиконечные нашивки на одежде. Запрет посещения школы. Прекращение игр и забав со сверстниками. Страх и ужас в глазах окружающих. Прибытие и расселение множества чужих измученных напуганных людей. Всё это не могло не сказаться на настроениях девятилетнего мальчугана. В ходе интервью, которое Фима давал мне в рамках программы «Пережившие Холокост», он довольно подробно рассказывал, как пришлось повзрослеть за короткий период. Со старшим братом добывали топливо, помогали маме обменивать всё, что было, на продукты питания, часто брали на себя заботу о младших братишках.
После освобождения Джурина Фима оказался переростком для своего класса, но, усердно позанимавшись, быстро вошёл в колею и продолжил обучение со своим классом. По успешном окончании седьмого класса, как я уже отмечал, Фиму взяла к себе в Челябинск наша тётя, мамина сестра Бася. Это был, безусловно, очень благородный поступок с её стороны. Она была отнюдь не зажиточной женщиной. Она и её муж относились к сословию так называемых служащих, жили в однокомнатной квартире с дочкой и сюда же приютила племянника. Там Фима без проблем поступил в электромеханический техникум, который закончил за три года вместо четырёх. Получив специальность, Фима работал и делал успешную карьеру в крупных энергосистемах угольной промышленности Урала. Он мог бы достичь большего, но вмешалась ... мама. Как мудрая и дальновидная, она потребовала, чтобы Фима вернулся в Украину с тем, чтобы семья не распылялась, чтобы братья были поближе друг к другу, и, при необходимости, помогали и поддерживали друг друга. Дальнейшая жизнь подтвердила мамину правоту. Далеко за примерами ходить не надо. Ваш покорный слуга после службы в армии собирался продолжить свою трудовую деятельность в Харьковской области, где начинал работать до службы. Однако, по настоянию мамы, я остался в Виннице и никто иной, а именно Фима помог мне с трудоустройством, хотя в то время сделать это было совсем непросто. Такая же история произошла и с Осиком, о чём я ещё буду писать. В конечном итоге, кроме Изи, который объективно не мог покинуть Днепропетровск, все остальные оказались в Виннице, совсем недалеко от Джурина, где оставалась мама.
Тем временем, Фима с большим трудом устроился работать в Винницком трамвайно-троллейбусном управлении при значительном снижении его статуса после карьеры на Урале. Он стал работать дежурным электриком на тяговой подстанции. Затем, постепенно, благодаря глубоким знаниям, интеллекту, трудолюбию Фима стал расти вначале в ТТУ, затем в энергосбыте Винницаэнерго. Последняя его должность - начальник отдела распределения и контроля электроэнергии Винницаэнерго.
Личная жизнь Фимы также сложилась в Виннице. Его жена Софа, педагог по образованию, многие годы проработала в дошкольных учреждениях. Сын Ян окончил институт в Белоруссии, стал инженером, в свою очередь женился на девушке по имени Наташа, вместе растят сынишку Даника.
По моему глубокому убеждению, Фима во многом похож на маму. Я имею здесь ввиду не внешнюю схожесть, хоть и это имеет место. Фима часто проявлял то, что называют природной мудростью, мог прочувствовать ситуацию на несколько ходов вперёд. Ставил перед собой задачи и всегда находил способы и пути их решения. Вот только проблемы со здоровьем не мог решить, так как от него мало что зависело. Опять, как и в случае с Изей, сказалась наследственность. Много лет вынужден был вводить инъекции инсулина из-за проблем поджелудочной железы, перенёс инфаркт миокарда. Осенью 1997 года собирались всей семьёй переезжать в Америку. Даже прошли интервью в американском посольстве. Но произошло непредвиденное: во время принятия ванны Фима скончался. Так уж получилось, что и в этой ситуации как бы подготовился заранее к уходу в мир иной...
Завершая четвёртый очерк о нашей семье, к огромному моему сожалению, вынужден все заканчивать печальными сообщениями об уходе из жизни моих самых родных. Горько и больно писать об этом, снова и снова переживать боль утраты. 1997 год, можно сказать, особо эмоциональный для меня. В этот год, с интервалом в полгода я похоронил двух своих братьев и тёщу, сам угодил в жуткую автомобильную аварию. А осенью этого же года совершил эмиграцию в Соединённые Штаты Америки, что само по себе огромное потрясение. Но это уже совсем другая история. Здесь, в Америке, меня уже ждал мой третий брат.
Ося
Из предыдущих глав становится понятно, что мы, четверо братьев, росли как бы парами. Изя с Фимой - одна пара, между ними разница в возрасте три года. Осик моложе Фимы на целых шесть лет, но между мной и Осиком всего два с половиной года. По описанным выше причинам Изя и Фима оставили Джурин, когда мы с Осиком были ещё маленькими, зато мы с Осиком росли вместе в Джурине довольно долго. Да и потом, с небольшими перерывами, мы постоянно были в поле зрения друг друга, и так, слава Б-гу, по сегодняшний день. Детство и отрочество Осика проходили, в общем, на моих глазах и вместе со мной. Первая моя ассоциация: он меня часто опекал. Иногда несколько своеобразно. Например, вот как он научил меня плавать. В Джурине ребятам стыдно было не уметь плавать. Посреди нашей речки стояли в ряд деревянные столбики, выступающие над водной гладью. Для умеющих плавать не было проблемой доплыть до этих столбиков, а такие неумёхи, как я, барахтались возле берега. Иногда я цеплялся за плечи Осика и он «буксировал» меня от берега к столбикам и обратно. В один момент он дотащил меня до столбиков, а затем крикнул: «Плыви к берегу!» и сильно подтолкнул меня. Мне ничего не оставалось, как изо всех силёнок плыть к берегу. И с тех самых пор стал плавать самостоятельно.
Возвращаясь мысленно к периоду нашего детства, ловлю себя на том, что, хоть оно проходило в непростых материальных, отнюдь не комфортабельных условиях, без современных достижений техники и технологии, всё же было интересно, многообразно и этот период оказал значительное влияние на наше мировоззрение в будущем. Мама была озабочена добыванием хлеба насущного, большую часть времени уделяла работе; Изя и Фима были от нас далеко, так, что мы с Осиком в каком-то смысле были предоставлены сами себе. Чего только не было в нашем детстве и отрочестве? Какое-то время предметом нашей заботы у нас была собачка. То вдруг мы становились циркачами: занимались эквилибристикой на каких-то дощечках и пустых бутылках, жонглировали тарелочками на палочках ( сколько разбили этих тарелок!). И даже... страшно вспоминать, выдували огненные факелы изо рта. Делалось это очень даже просто. Набирали в рот керосин и, как из пульверизатора, выдували на горящую газету. Получалось очень эффектно. И как только мы дом не подожгли?! А ещё было увлечение фотографией. Интересно было не само фотографирование. Увлекательным был процесс проявления плёнки, и ещё больше, печатание снимков. У тебя в руках при красном свете происходит настоящее чудо, когда на чистой фотобумаге начинает проступать то, что ты снимал! Нынешний процесс получения фотографий намного скучнее, хоть качество, конечно, неизмеримо выше.
Естественно, что при нашей вольготной жизни без присмотра старших у нас дома бывало много наших друзей. У Осика, как и у меня, было довольно много соучеников, а также друзей и приятелей, с которыми он постоянно контактировал. Попытаюсь вспомнить некоторых из них. Начну с подруг (здесь и далее буду использовать девичьи фамилии, надеюсь, читатели отнесутся с пониманием): Рая Сойфер, Рая Гудис, Света Аксельрод, Соня Крейчман, Ида Гольдринг, Соня Фукс, Геня Цирюльник, Фаня Гельфор, Фира Вайзер, Доня Гольдринг, Аня Хаит, Броня Сойфер, Рая Спектор, Рая Волощук, Нюся Блехман, Хана Мерлян, Броня Розентул. Теперь попробую вспомнить парней, с которыми общался мой брат, да и я, естественно. Боря Флейшман, Сёма Кац, Сеня Шварц, Дима Школьник, Люсик Рудяк, Дудя Цирюльник, Лёня Фишман, Фима Клецельман, Фима Коренфельд, Гриша Койфман, Нюсик Барац, Туня Ройтберг, Наум Рождов, Дудя Клапаух. Не сомневаюсь, что кого-то пропустил, вы уж извините, невозможно всё удержать в памяти или вспомнить в нужный момент.
Из всей нашей семьи, к сожалению, никто не был причастен к искусству, никто не играл на музыкальных инструментах. Справедливости ради стоит отметить, что одно время Осик увлёкся рисованием. На мой непросвещённый взгляд, получалось у него довольно хорошо, однако, он не развил эти свои способности, художником, увы, не стал. Впрочем, почерк у него всегда был красивый и сохранился до сих пор. Возможно, именно это сыграло впоследствии свою роль, когда он в армии стал штабным писарем. После окончания средней школы Осик поступил учиться в Черновицкий железнодорожный техникум. Думаю, это было новым этапом в его жизни. В Черновцах в то время проживали наши близкие родственники - семья Копайгородских. Помню свою поездку в Черновцы примерно в 1956 году. Осик предстал в совершенно новом, неожиданном для меня виде: зауженные штаны с широченными манжетами, светлая курточка на замке, на голове «кемель» с резиновым козырьком и выдернутыми вдоль нитками (последний в то время писк моды), туфли на «каше». Познакомил меня с ребятами, с которыми жил в общежитии. Я был в восторге. После техникума Осик какое-то время работал в Крыжополе на местной железной дороге, работа была довольно трудной физически, вскоре был призван в ряды Советской Армии. Служил в Ростовской области, как я отмечал, писарем и даже в секретном отделе при штабе воинской части.
Отслужив положенный срок в армии, Осик вернулся на «гражданку». И вот здесь сработал принцип, которым руководствовалась наша мама: стараться быть ближе друг к другу. По просьбе мамы Фима посодействовал трудоустройству Осика и он стал работать мастером пути в трамвайно-троллейбусном управлении Винницы, при этом одновременно поступив учиться на вечерний, а затем заочный факультет Одесского института народного хозяйства, где и получил специальность экономиста. Через какое-то время Осик стал работать в системе «Винницаэнерго», а когда в стране пошли новые веяния, перешёл сначала в кооператив, затем в малое предприятие. Пришлось при этом из экономистов переквалифицироваться в бухгалтеры, последняя его должность перед эмиграцией - главный бухгалтер малого предприятия.
В 1968 году Осик женился на Тане, с которой создали крепкую семью. Сын Игорь вместе с семьёй его жены Иры эмигрировал в Америку, где впоследствии родились два его сына, они же - внуки Осика с Таней: старший-Гэбриэл, мы его называем Гарик, младший - Яша. Вслед за Игорем в Америку перебрались и Осик с Таней и дочерью Риной. Здесь Рина вышла замуж за Славика, растят и воспитывают дочь по имени Мишел. Так, что у Осика сейчас трое внуков. Старший, Гарик, в соответствии с еврейской традицией, прошёл обряд Бар Мицвы. В своих воспоминаниях Этти Зиглер упоминает о Бар Мицве, которую в 1944 году прошёл мой старший брат Изя. Между этими двумя событиями прошло 64 года и в этом интервале в нашей семье ничего подобного не происходило. Есть о чём задуматься...
И на этом я заканчиваю рассказ о моих родных, после чего перехожу к рассказам о друзьях моего детства и юношества. И первый в этом списке - Фима Блейзман.
Фима Блейзман
Не случайно я выбрал Фиму первым. Из десяти лет учёбы в школе три года я учился в Жмеринке, остальные семь - в Джурине. И все эти годы мы с Фимой учились в одном классе и чаще всего сидели за одной партой. У нас была прекрасная возможность узнать друг друга. Фима рос в семье явно небольшого достатка. Помню, его папа, сапожник Михл, не отличался хорошим здоровьем, а мама, тётя Анюта, как мы её называли, всегда радушно принимала гостей и обязательно чем-то угощала. Кроме Фимы, у него ещё был старший брат Лёня, между прочим, едва ли не самый первый Джуринский эмигрант, уехавший в Израиль очень давно, и младший, Миша. Мне кажется, мы с Фимой были в чём-то схожи. Примерно одного невысокого росточка, оба неплохо успевали в школе, особенно давались нам математика и физика, оба ненавидели ботанику, даже, случалось, сбегали с уроков по этому предмету. Мы оба отличались ужасным почерком, по-моему, самым худшим в школе.
Долгое время один важный для мальчишек вопрос оставался невыясненным: кто же из нас лучше дерётся? Явной вражды между нами никогда не было, никаких поводов для драки. Что же делать? И вот мы решаем подраться без повода, интереса ради. Сбежав в очередной раз с урока ботаники, отправляемся на огород «бам голых» и.. бросаемся с кулаками друг на друга. Соблюдаем только одно правило: лежачего не бить. Сколько длился этот исторический поединок, не знаю, помню только, что довольно быстро выбились из сил. Поскольку в нокаут никто не был отправлен, судьи у нас не было, победитель не был объявлен, хоть и подозреваю, что «по очкам» победил Фима. Не знаю, что он думает по этому поводу, помню только, что мы немного очистились от грязи, пошли по домам, а на следующий день опять сидели за одной партой, как ни в чём не бывало.
Ещё одна ассоциация возникает в связи с Фимой и нашим детством. Не очень удобно говорить о еврейских мальчиках, но мы иногда покуривали. По понятным причинам мы не могли себе позволить хорошие папиросы, да и на дешёвые не всегда хватало. Самым популярным был табак или махорка в самокрутке из газеты. Но и это надо было раздобыть. И тут на помощь приходил Фима. Он приводил нас в дом к его соседу, Мейеру-шистеру (в отсутствие его жены), и тот нас угощал своим табачком (в комплекте с газеткой) и там мы, что называется, отводили душу, как сказали бы сейчас, «ловили кайф». Кстати, сам Мейер, своим пристрастием к табаку камня на камне не оставлял от теории о вреде курения. Он-то курил постоянно, то есть буквально не вынимал зажжённую самокрутку изо рта, прикуривая одну от другой. Так и вижу этого глубокого старика с каким-то непостижимым образом держащимся на нижней губе, дымящимся окурком.
Фима Блейзман рано стал интересоваться выдающимися мыслителями, осилил «Капитал» Маркса, читал Гегеля, Фейербаха. Любил рассуждать о смысле жизни, спорил о вечном. За всё за это получил прозвище «философ», хотя кличка у него была, как у всех парней по имени Фима –«кацоп». Почему - для меня сия загадка осталась неразгаданной. Что касается прозвищ, то в этом вопросе, мне кажется, Джурин мог дать фору любому другому местечку. Не стану здесь приводить прозвище, которым наградили всех нас, жителей Джурина, наши бессовестные соседи из Мурафы и Шаргорода. Как сказал бы герой одного фильма, «за державу обидно». Надеюсь, ещё вернусь к этой своеобразной теме в будущем описании Джурина и его обитателей. А пока вернусь к Фиме.
После окончания школы наши пути, естественно, разошлись. Знаю, что какое-то время Фима работал машинистом тепловоза на львовской железной дороге, потом стало известно, что Фима посвятил себя службе в Советской Армии в качестве офицера. Однако, в силу сложившихся обстоятельств, вынужден был оставить службу и вернуться на «гражданку». Вернулся он в Винницу, и мы с ним встретились вновь. По моей просьбе ему помог в трудоустройстве мой брат Фима, в результате чего в системе Энергосбыта появился новый инспектор, мой товарищ Фима Блейзман. Конечно, я был знаком с его женой и двумя прелестными дочками, Бэллой и Майей. Почти в одно и то же время мы оба эмигрировали: я - в Америку, Фима - в Израиль. К сожалению, после этого связь с Фимой прекратилась. Надеюсь, в Израиле у него всё сложилось хорошо.
Вова Гельфор
Невероятно трудно писать о Вове, ибо писать придётся в прошедшем времени. Прошло уже довольно много лет с тех пор, как его не стало, но до сих пор трудно в это поверить и смириться. Мы ведь ещё не в таком возрасте, когда уход из жизни становится неизбежным. Тем более, что Вова всегда был улыбчивым, жизнерадостным, любил людей, любил жизнь. Так и вижу его, в двухцветной «бобочке», в хромовых сапогах, весело распевающего куплеты Курочкина из фильма «Свадьба с приданым», или песенку солдата Ивана Бровкина из одноименного фильма. Особым голосом он не обладал, но пел, что называется, от души.
Вова рос в большой семье среди довольно большого количества родственников. Помню, что Гельфоры, Хельмеры, Фиксманы были родственниками между собой. Тогда ещё были живы его дедушка и бабушка, папа, Лейзер, работал в магазине хозтоваров, мама, Молка, хлопотала по дому. У Вовы был старший брат Миша и старшая сестра Фаня. У меня сложилось впечатление, что Фаня очень любила и опекала Вову. Помню, как-то мы с Вовой, не рассчитав силы на какой-то вечеринке, улеглись спать «на природе», а разбудила нас и привела в чувство именно Фаня.
Мы с Вовой были ровесниками, разница в возрасте в пределах одного месяца, но т.к. я пошёл в школу раньше установленного срока, вместе мы не учились, но постоянно были в одной компании. И если верно такое понятие, как душа компании, то Вова был именно ею, душой компании. Очень не хочется, чтобы рассказ о нём выглядел как комсомольская характеристика достопамятных советских времён, но Вова, в самом деле, всегда был всеобщим любимцем за ровное, доброе, уважительное отношение как к ребятам, так и к девчатам.
Как-то так получилось, что после окончания школы мы на какое-то время потеряли связь друг с другом, а в один из приездов в Джурин мне дали его адрес в воинскую часть, где он служил офицером. Довольно долго мы переписывались, затем, после того, как он вышел в запас в чине майора, мы вновь встретились с Вовой уже в Виннице. Надо сказать, что в этой ситуации ему хорошо помогал его бывший одноклассник из Джурина Николай Куба. При его содействии Вова стал преподавателем в одном из производственно-технических училищ Винницы. Вова, естественно, в то время был женат, они с его супругой Ирой часто бывали у нас дома, дочь Рада уехала в Израиль.
Не могу припомнить, чтобы Вова жаловался на здоровье до того, как однажды сказал, что возникли какие-то проблемы с ногой, но никакой серьёзной опасности нет. Со временем, однако, боли в ноге усиливались. Вова стал больше обращать внимания этой проблеме. Однажды раздался звонок от Вовы и по голосу было понятно, что случилось что-то ужасное. Как гром среди ясного неба - Ира умерла.
Хоронили мы её в Джурине. Джуринское кладбище... Один только его вид наводил на грустные размышления. И не только потому, что здесь находят последний приют близкие тебе люди. В глаза бросается жуткая запущенность, густые заросли, полуразвалившийся каменный забор вокруг, перекошенные ворота, неухоженные могилы. Однажды я собрал горстку бывших джуринян, живших в Виннице, и стали вместе обсуждать, что мы можем сделать для того, чтобы привести кладбище в более пристойное состояние. Через некоторое время собрались вновь, принесли деньги, однако быстро поняли, что с этими грошами многого не сделаешь. Тогда меня осенило привлечь наших земляков из Израиля. В то время я поддерживал постоянную связь с нашей очень хорошей приятельницей, Кларой Крейчман. Кстати, поддерживаю эту связь до сих пор, к этой персоне ещё вернусь в своём повествовании. Клара , как я и ожидал, живо откликнулась на мою просьбу, в короткие сроки собрала приличную сумму и переслала мне. Я же передал все деньги Вите Кутафьеву, надо отдать ему должное и сердечно поблагодарить за активное подключение к этой проблеме. На мой взгляд, была проделана огромная работа, кладбище преобразилось, кстати, было очищено и старое кладбище. Замечу без ложной скромности, что очень рад и горжусь тем, что был причастен к этой акции.
Рада в похоронах не участвовала, оставалась в Израиле. Вскоре и Вова переехал в Израиль и уже оттуда пришла эта печальная новость: мой дорогой друг ушёл из жизни. Пусть священная израильская земля тебе будет пухом, дорогой мой Вова... И, уже вдогонку к написанному: только что мне сообщили, что ушла из жизни Фаня.
Леня Бурд
Необычная судьба у этого парня. Мы все знали и видели, что Лёня и Яша Хельмер родные братья, но долго не понимали, почему у них разные фамилии, да и жили они в разных семьях: Яша с Гельфорами, Лёня - с папой Янкелем и мамой Этл. Многое для меня прояснилось после прочтения книги, написанной Яшей, «Повесть о пережитом». Они во время войны остались круглыми сиротами: мать умерла, отец пропал без вести. Как позже выяснилось, отец попал в сталинские лагеря за то, что имел неосторожность признать перед сослуживцами превосходство немецких автоматов над советскими. Благодаря «доброхотам» их отец, красноармеец Абрам Хельмер, был арестован, а затем умер в лагерях. К чести Яши, он сумел разузнать многое о судьбе своего отца и даже добился его посмертной реабилитации. Это равносильно своего рода подвигу. Ещё один мой комплимент в адрес Яши хочу высказать в связи с его ролью объединителя Джуринского землячества в Израиле. Я храню видеозаписи встреч наших земляков. Очень трогательные съёмки, а их инициатором является Яша. Мне всегда импонировали неравнодушные, инициативные люди. Однако, пора возвращаться к Лёне Бурду.
Сразу отмечу, что Лёне жилось совсем неплохо у его приёмных родителей. Собственно, Этл была его тётей, так что он был для них совсем не чужим мальчиком. Не скажу, что они были очень уж зажиточными людьми, но и явно не бедствовали. У Лёни было всё, что в то время могло быть у мальчика в Джурине. У него первого среди нас появился велосипед. Помню, как мы по очереди совершали по одному кругу на беговой дорожке стадиона на этом чуде техники. Фотоаппарат тоже впервые я увидел у Лёни. Одно время Лёня обзавёлся кроликами и мы все дружно, под его руководством, рвали нужную траву, с неподдельным интересом наблюдали за поведением кроликов. В моём представлении Лёня рос смышлёным, инициативным, в каком-то смысле, прагматичным, если такое определение подходит к Лёне того периода, о котором пишу сейчас. В наших детских играх и забавах Лёня часто брал на себя роль, если не лидера, то заводилы, что ли, то есть брал на себя инициативу.
В нашей дворовой компании частенько случались вечеринки, как сейчас сказали бы, «тусовки», естественно, вместе с девочками. Со временем стали, как водится, формироваться пары. Это называлось «дружить». Конечно, я сейчас не стану раскрывать секретов, кто с кем «дружил». Но об одной паре стоит сказать. Это были Лёня Бурд и Фаня Флейшман - единственная из нашей компании пара, у которой «дружба» переросла в нечто большее и они впоследствии стали мужем и женой. Так они и живут в любви и согласии в Израиле, естественно, обзавелись детьми и внуками. Я невольно перескочил к более позднему периоду.
После школы Лёня учился в Винницком энерготехникуме, затем получил высшее образование, сделал неплохую карьеру, был главным инженером и, если не ошибаюсь, даже директором сахарного завода. К сожалению, связь моя с Лёней после школы ограничивалась редкими случайными встречами...
Шура Зведеновский
Я далеко не уверен, что, прочитав это имя, все мои читатели-земляки сразу догадаются, о ком речь. Если б я написал Шура Моныс, всё стало бы на свои места. Да, вот по этому прозвищу его все знали. Прозвище своё он получил от своего дедушки, которого так и звали - Моныс (возможно, Монус). Я очень хорошо помню его добродушного дедушку. Он был небольшого росточка, к тому же, ходил в полусогнутом положении, при этом руки держал за спиной и постоянно перебирал пальцами. А мы, сорванцы, так и норовили вложить ему в руки что-нибудь материальное, например, сухие лошадиные «яблоки». Так мы потешались над бедным Монысом. Вообще, происхождение прозвищ, кличек в Джурине это отдельная история. В Джурине ведь не было принято называть человека в третьем лице по имени и фамилии. Отнюдь. Называлось имя и к нему прибавлялось соответствующее прозвище. Я лишь немного хочу коснуться этой темы. Я даже придумал некую классификацию для джуринских прозвищ. Итак, прозвища в Джурине делятся на:
• Прозвища по внешнему признаку - ды цыганырты; дер негр; дер ройтер; мыт ды голдынэ цэйн
• Прозвища по роду занятий - боднар; шистер; шнадер; цыкырнык; глейзер; блыхыр; заготовщик; парикмахер;
• Прозвища по наличию физических недостатков (некорректно, бестактно, но-факт) - дер блындер; дер тойбер; мыт ды крымы фис; крымынейзл; дер штымыр; ды гробэ
• Прозвища - фразы: «она нет, она уехала в Винницу»; «я счастлива, что я была в трусах!»; «момэ, а тутер от а тоц?»; «Мога, я не иггаю эту иггу, я сгу»
• Прозвища, которые я отношу к разряду «прочие» - бок, флохт, флой, гоныф, лотхер, кабак, какер, пыпык, кекалы, паполык, мазепа
Возвращаюсь к Шуре «Монысу». Если до сих пор я рассказывал о вполне благовоспитанных мальчиках, то о Шурике этого не скажешь. Обычно, когда пишут о таких мальчиках, используют такой литературный штамп – «сорвиголова». Ежели в каком-то доме зазвенело разбитое окно, значит, где-то поблизости есть Шурик. Если начинается бой камнями «улица на улицу», главнокомандующий с нашей стороны, конечно же, Шурик. О всяких школьных шалостях я уже не говорю. Его маму Шифру частенько расспрашивали о Шурике школьные учителя, родители обиженных детей, владельцы разбитых окон... Тем не менее она его безумно любила. Шурин отец, как и мой, пропал без вести на фронте, мать и дедушка воспитывали его и души в нём не чаяли. В какой-то момент, когда Шурик ещё был школьником, его мама вышла замуж за шапочных дел мастера Лёню. Мне казалось, отношения между пасынком и отчимом складывались не очень хорошо, возможно, я ошибаюсь.
Когда пишу о Шурике, на ум приходит ещё один литературный штамп: «безумству храбрых поём мы песню». Он действительно был отчаянным парнем, когда становился на лыжи или коньки. Джурин весь расположен на каменистых холмах, возвышенностях. Когда зимой выпадал снег, значительная часть Джурина превращалась в сплошную трассу для проведения соревнований по какому-нибудь зимнему виду спорта, например, фристайлу, или прыжкам с трамплина. И эту возможность лучше всех использовал именно Шурик. Его головокружительные слаломные спуски и умопомрачительные прыжки с естественных трамплинов одновременно вызывали восторг и ужас. Иногда казалось, что он сознательно искал самую большую опасность. Помню, как он потащил меня на окраину Джурина в районе нашей семилетней школы, где были очень глубокие рвы, мы их называли «яры». При походе к краю такого обрыва у меня кружилась голова, а Шурик без раздумывания отталкивался палками и с победным воплем устремлялся вниз почти под прямым углом и через несколько секунд оказывался на дне яра и, как ни в чём ни бывало, звал меня повторить его полёт. Я, конечно, находил более пологий спуск.
Несмотря на браваду и бесшабашность, Шурик был добрым и покладистым парнем. Смею утверждать, что он был со мной очень откровенным. На моих глазах возникала безответная если не любовь, то искренняя симпатия к одной из девочек нашей компании. Шурик дарил ей то духи, то нитки «мулине», популярные в то время среди девочек, но взаимности не добился. Мне его было искренне жаль.
В течение длительного времени после окончания школы наши пути с Шуриком не пересекались. Он не числился среди очень успевающих учеников, более высокого образования не получил, стал высококлассным токарем. Много лет спустя мы с Шуриком встретились в Виннице, где проживали его родители. Он приезжал с супругой в преддверии их совместного отъезда в Израиль. Я был очень рад этой встрече, мы провели всего несколько дней и расстались ... навсегда. Да, к огромному сожалению, через какое-то время я узнал, что Шурик умер в Израиле. Какая же это трагедия для матери и как это неестественно, когда приходится хоронить сына...
Йоник Гольдринг
Свой рассказ о самых близких моих соучениках, сверстниках, друзьях я завершаю очерком о Йонике. Пишу о нём последним не потому, что как-то по-иному отношусь к нему, вовсе нет. Просто он попал в нашу «могучую кучку» позже всех, когда переехал вместе с матерью и братом из Мурафы в Джурин. Забегая вперёд, отмечу, что мы с ним иногда наезжали на велосипеде в Мурафу: у него там остались друзья, с которыми он меня познакомил, а у меня там жила родная тётка, папина сестра с семьёй. Показательно было «боевое крещение» в прямом смысле этой фразы, которому был подвергнут Йоник сразу по прибытии в Джурин. Сейчас уже не вспомню, сколько нас было «аборигенов», трое или четверо, когда мы все на него набросились в желании побыстрей расправиться и показать, «кто в доме хозяин». Но... не тут - то было. Йоник оказался сильным и ловким, быстро разбросал нас по одному, после чего мы тут же признали его своим. Мы ещё не раз убеждались в умении Йоника постоять за себя, хоть задирой и забиякой он никогда не был. Особенно доставалось «шкуцам», которые таким образом пытались показать своё превосходство. Своим внешним видом он не внушал такую уж богатырскую силу, скорей наоборот, был худощав, о таких говорят - жилистый. Я был свидетелем того, как он, играючи, сломал кнутовища двух антисемитски настроенных ублюдков, которые напали на нас, размахивая кнутами, наградил парой тумаков и обратил в бегство. Особенно его зауважали после явной победы в открытом «бою» с грозой всех мальчишек Колей Могильницким.
Отнюдь не случайно Йоник прослыл умелым бойцом: он был спортивным, атлетически развитым парнем. Спорт в Джурине был не очень развит, об этом, возможно мы ещё поговорим, тем, не менее, Йоник заметно выделялся среди соучеников. На школьных соревнованиях по лёгкой атлетике он был неизменным победителем. Вообще, занимал, как говорят, активную жизненную позицию, непрочь был солировать в школьной самодеятельности, помню, мы с ним даже разыгрывали сценки из репертуара популярных в то время Штепселя и Тарапуньки. О наших артистических способностях лучше промолчать, но наша смелость была оценена по достоинству.
Из описанного выше о Йонике должен сложиться образ этакого «первого парня на деревне» и это, в какой-то мере, справедливо. Он, в самом деле, пользовался авторитетом у нас, ребят, к нему очень благосклонно относились и наши подружки. С одной из них у него сложились довольно романтические отношения, но дальнейшего развития не получилось, не судьба... После школы Йоник учился в Винницком медучилище, стал фельдшером, служил в морском флоте. Получил высшее образование по специальности «Санитария и гигиена», в течение длительного времени работал, а, возможно, и продолжает работать в Орловской санэпидемстанции. Женился, имеет двух дочек, думаю, и внуков. К сожалению, в последние годы связь не поддерживаем. Однажды, во время командировки, я гостил у них дома, знаком с его супругой и дочками, правда, они были ещё маленькими. С благодарностью вспоминаю, как тепло и радушно они меня принимали, как мы ездили в музей И.С.Тургенева «Спасское Лутовиново», выезжали на пикник, всё было здорово. Последний раз мы встречались с Йоником в 1997 году в Джурине, когда была организована встреча выпускников Джуринской средней школы через 40 лет.
Коль скоро я коснулся этой встречи, остановлюсь на этом эпизоде немного подробнее. Это была незабываемая, поистине трогательная встреча. Из двух десятых классов нас собралось, если память не изменяет, шестнадцать человек, среди них, кроме Йоника, был и Фима Блейзман, и Миша Месамед. Как же мы все изменились за эти годы! Интересно, что через семь лет, в 2004 году, состоялась повторная встреча. Тут уж, надо признать, получился для меня подарок. Мы с женой в том году спланировали поездку из Америки в Европу, в том числе, Украину. И наши дорогие Нина Яковышена и Борис Нечипайло опять собрали такое же количество одноклассников, приурочив это событие к дате нашего приезда.
Илья Рудяк
Строго говоря, Илья, или, как мы его называли, Люсик, не входил в нашу компанию соучеников, сверстников, соседей. Он практически никогда не участвовал в наших играх, забавах, вечеринках и т.п. Он старше нас на два года. Тем, не менее, я посчитал нужным рассказать о нём отдельно вслед за «главными героями» моего повествования. Ларчик открывается просто: мой контакт с Люсиком напрямую связан с моим братом Осиком. Любопытно, что и в компанию Осика он не входил: он моложе на год, не был одноклассником, жил на почтительном расстоянии от основной массы его друзей и подруг. Однако, Люсик с Осиком были очень дружны и непостижимым образом они оба были не прочь вовлекать и меня в свои беседы, игры, размышления. С нынешних времён мне уже трудно определить, какие именно беседы мы вели и что нас объединяло, но что-то нас тянуло друг к другу.
Довольно часто мы бывали дома в этой интересной, весьма интеллигентной семье. Необычным было хотя бы то, что жили они на втором (!) этаже многоквартирного дома. В том же доме с обратной стороны функционировал районный суд и там вершила правосудие одиозная дама по фамилии Лавриненко, если память не изменяет. А в семье Рудяков, кроме Люсика, обитали: отец Эзра, мать Рахиль, старший брат Кося, средний - Сёма. Помню, что в доме было много книг, царила атмосфера доброго юмора, никакой строгости к детям со стороны родителей. Сыновья с нежностью подтрунивали над родителями. Все трое слыли в Джурине незаурядными интеллектуалами. Забегая немного вперёд, отмечу, что, например, Кося, по слухам, получил два высших образования, Семён стал преподавателем физики и математики, Люсик стал театральным режиссёром. И не только, об этом чуть позже.
Причудливыми и странными бывают воспоминания о детстве. Вот и сейчас, когда пишу о Люсике, я вдруг явственно увидел нас троих. Осик, Люсик и я сидим в темноте где-то под их домом, в подвале, ощущаем себя не то партизанами, не то подпольщиками, мечтаем о светлом будущем. И в этом будущем, мы трое, уже взрослые, участвуем на званом обеде в честь какой-то очередной победы над мировым империализмом. Главное, что нас в этот момент занимает, какие яства на столе. Не вспомню все деликатесы, о которых говорили Осик с Люсиком, но помню, что я «отчебушил». Поднатужившись и включив всю мою «богатую» фантазию, после возникшей паузы, в абсолютной тишине я радостно воскликнул: «гебрутенэ бэрыкыс!». И - гомерический хохот моих собеседников. Наверное, печёная свекла казалась мне тогда самым вкусным и лакомым блюдом.
Через много-много лет, когда довелось давать интервью в качестве бывшего узника гетто в рамках программы «Пережившие Холокост», мне был задан вопрос о том, есть ли среди моих земляков, выходцев из Джурина, известные, популярные личности. Я ответил, что таких, к сожалению припомнить не могу, отметил лишь, что выходцем из соседней Мурафы был известный академик, физик-ядерщик Герш Ицкович Будкер (если сделать скидку на то, что когда-то еврейская община объединяла Мурафу и Джурин, то можно считать, что я был недалёк от истины). Немного погодя добавил, что из нашей среды вышел театральный режиссёр Илья Рудяк. Большего на тот момент об Илье я не знал. И только теперь, живя в Америке, я узнал о нашем Люсике намного больше. Чтобы объяснить, чем Люсик занимается, сошлюсь на предисловие к интервью с ним некоего Ванкарема Никифировича:
"КНИГА ДЛЯ МЕНЯ - ЭТО НЕЧТО ЖИВОЕ..."
Разговор с Ильей Рудяком
В последнее время на страницах русскоязычной прессы Америки мы часто спорим о том, кто мы есть сегодня, в чем сущность нашей иммиграции. Человек, разговор с которым предлагается сегодня читателям, на мой взгляд, представляет собой все то позитивное и активное, что есть в нашей иммиграции, он - своеобразное ее зеркало. Илья Рудяк - владелец популярной в Чикаго книжной лавки, которая называется Домом русской книги. Он известный режиссер, ставивший кинофильмы и спектакли в бывшем Союзе и продолжающий эту деятельность здесь, в Америке. Ведущий интересных литературной и юмористической страниц на русскоязычном радио. Многожанровый писатель, автор нескольких книг рассказов. Составитель альбомов, посвященных выдающимся деятелям культуры и недавней нашей духовной истории. Автор многочисленных остроумных стихотворных миниатюр. А были еще - и детская драматическая студия, и лекции в университетах и колледжах с показом самостоятельно подготовленных слайд-фильмов... К сказанному добавлю, что Люсик в своём творчестве постоянно упоминает местечко Джурин, у него вышла книжка под названием «Прощание с местечком» о Джурине. В бытность режиссёром в Одессе, его подопечными были известные в актёрском мире Лариса Удовиченко, Юрий Стоянов. Большой популярностью среди российских писателей пользуется его Дом Книги в Чикаго. В его Доме бывали Евтушенко, Войнович, Ахмадулина, Высоцкий, Смоктуновский, Гердт, Владимиров, Бродский, Аксенов, Искандер, Токарева...(ссылаюсь на упомянутое интервью). Всего о Люсике не перескажешь. Могу лишь порекомендовать уважаемому читателю выйти на Интернет и через любую поисковую систему вы найдёте о творчестве Люсика много интересного.
Гриша Койфман
Гриша Койфман! Если бы меня спросили в те времена, о которых пишу, кто в Джурине наиболее популярная личность, я бы выбрал Гришу Койфмана. Достаточно сказать, что все его называли только ласкательным именем - Ыршалэ. Очень коммуникабельный и добродушный, он всегда был желателен практически во всех компаниях, которые делились по возрастному принципу. К примеру, он был легко вхож в компанию моего брата Оси, равно как и в мою. Неплохо пел, знал массу анекдотов, всяких баек, постоянно оказывался в центре внимания. Беру на себя смелость утверждать, что его любили абсолютно все в Джурине. Не могу представить себе, что в Джурине играется свадьба и на ней не присутствует в качестве гостя Гриша Койфман.
Кстати, раз уж заговорил о джуринских свадьбах, немного отвлекусь от серьёзного, поговорим о весёлом. О, свадьба в Джурине - событие планетарного масштаба! Наверное, в других еврейских местечках той поры происходило то же самое, не знаю. Не беру на себя смелость описывать весь процесс, не специалист, да и задача у меня другая. Только несколько штрихов, запомнившихся больше всего. Во-первых, это был праздник для нас, пацанов. Причём, независимо от того, были мы приглашены на свадьбу или нет. Тот, кто был приглашён, получал чёткое задание: обязательно вынести со свадьбы что-нибудь вкусненькое для тех, кого на свадьбу не позвали. Во-вторых, получали прекрасную возможность послушать еврейскую музыку в исполнении настоящих клезмеров. Джурин не мог похвастаться своими музыкантами, поэтому приглашали гастролёров. Причём, в зависимости от толщины кошелька заказчика, приглашались музыканты из Шаргорода или Могилёв-Подольского. Последние - подороже! Приглашалась также главная «сарварн», т.е. профессиональная повариха. А какими вкусными были яства! Особенно мне запомнились сладкие блюда: лэйкех, штрудл и флудн. Об этом писать бессмысленно, даже кощунственно, это надо видеть и кушать!Интересной была такая традиция. Помимо того, что ты из сладкого съел на свадьбе, тебе ещё причитался названный мной набор для тех, кто по каким-либо причинам не смог лично прийти на свадьбу. И не дай Б-г родителям жениха и невесты просчитаться: обиды не миновать. Ещё помню, что за столом было неравноправие, можно даже сказать, дискриминация. Более почётными гостями считались почему-то гости со стороны жениха, так называемые «хусынсод», в отличие от гостей, как бы второго сорта – «колысод». Это даже подчёркивалось тем, что только «хусынсод» полагалось коронное блюдо - утка. Никакой тебе демократии! Могу утешить бывших «колысод», которым в своё время не досталась пресловутая качка: это ведь сплошной холестерол! И ещё одно маленькое наблюдение. Местные красавицы, особенно незамужние, в течение всей свадьбы несколько раз меняли свой наряд, чуть ли не к каждому новому блюду - новое платье. Знай наших!
Получив медицинское образование, Гриша долго практиковал фельдшером в Джурине, затем в Виннице. Полагаю, что его выбор этой гуманной профессии был не случайным, в его характере - доброта и человеколюбие. К сожалению, личная жизнь у Гриши не сложилась. Сейчас он живёт в Израиле. Я уже упоминал о кассете с видеозаписью встречи джуринян в Ашдоде. Интересно такое наблюдение. Многие не сразу узнавали друг друга, некоторых совсем не узнавали. Грише не надо было представляться, все его сразу узнавали! А это дорогого стоит!
Ребята нашего двора
Круг моих друзей детства и просто приятелей, конечно же, не ограничивается перечнем упомянутых выше ребят. Сейчас я хотел бы хотя бы коротко рассказать о тех, с которыми общался, может быть, поменьше, но тоже хорошо помню. При этом я рассматриваю весь Джурин как один огромный двор, не хочется делить земляков-сверстников на «своих» и «чужих».
Братья Сёма и Володя Клейманы. Эта семья, в которой ещё была сестричка Софа, жила совсем недалеко от нашего дома. Володя был на год-два моложе, а Сёма чуть постарше меня. Жили они с мамой и отчимом. Оба были, как правило, неизменными участниками всех наших игр и забав. Володя отличался своим бесстрашием, иногда граничащем с безумием. Помню, как он отчаянно бросался к «печке» при игре в «пекаря», рискуя быть побитым палкой того самого «пекаря», а иногда и доставалось прилично. У Семёна была другая «фишка». Здесь понадобятся некоторые пояснения. Как было отмечено выше, через Джурин протекает речка Мурафа. Мост через речку опирается на деревянные «быки», которые, в свою очередь, внизу покоятся на так называемых «палях». Вода стекает под мостом этаким двойным каскадом, можно сказать, маленьким водопадом: сначала через деревянную запруду перед мостом на «пали», а затем, с «палей», в своё обычное русло. В обоих местах под ниспадающим потоком воды образовывались воздушные мешки. Многие жители Джурина очень любили мыться под первым «водопадом». Приятно было подставить своё тело под тугую струю ниспадающего потока. Благодать!
Володя Клейман, Лёня Бурд, Мора Бронштейн, Вова Гельфор.1953г.
Теперь возвращаюсь к Сёме. Как никто другой, он умел прятать во рту тлеющую папиросу, зажав её между нижней губой и зубами. И вот «цирковой номер» в исполнении Семёна Клеймана. С зажжённой папиросой в зубах прыгает с «палей» в воду и исчезает. Минута- другая, третья… Вдруг выныривает посреди реки с той же горящей папиросой в зубах. Такой вот незамысловатый, но эффектный трюк с использованием воздушного мешка и своего «дара»! К великому сожалению, Володя умер совсем молодым, а Семён живёт в Нью Йорке, правда, серьёзно болен. О судьбе их глухонемой сестры Софы мне практически почти ничего не известно. Знаю лишь, что вышла замуж, похоже, живёт в Киеве.
Братья Сеня и Борис Шварц. И здесь два брата и сестра Муся, правда, старшая. И мама, Сарра. Эти ребята были побойчее тех, о которых я рассказал чуть выше. Борис, или Беня, как мы его называли, доставлял маме немало хлопот. Как бы помягче сказать... Беня отнюдь не был паинькой, отличными отметками в школе тоже не мог похвастать. Не подумайте, что он был каким-нибудь разбойником. Вовсе нет. Скорей непослушным своенравным мальчуганом. Сеня был постарше и меня и Осика, но мы частенько оказывались рядом. Оба эти парня отличались атлетическими фигурами и недюжинной силой и ловкостью. Мало кто в Джурине мог составить им конкуренцию, например, в прыжках в речку с перил джуринского моста. Если учесть, что упомянутые мной «пали» выступали из-под моста на приличное расстояние, а в месте приводнения торчали из-под воды деревянные столбики, эти прыжки были совсем небезопасны. Особенно Сеня очень развит был физически, к тому же умел выполнять всякие акробатические трюки. Непонятно, у кого в Джурине он мог этому научиться. Так или иначе, к нему всегда тянулись другие ребята, а он никогда не относился пренебрежительно к тем, кто помоложе. Я его глубоко уважал. Сеня сделал довольно успешную военную карьеру. Если память не изменяет, дослужился до звания подполковника и должности командира танкового полка. Но случилась беда: Сеню привезли на родину в цинковом гробу. Увы, до сих пор не знаю истинную причину его гибели, хоть и участвовал в похоронах в Немирове (там жила в то время его сестра Муся) и даже произносил посмертную речь. Ни Муся, ни Бенчик не могли объяснить, что с ним произошло, так как сами не знали. Похоронили Сеню со всеми причитающимися воинскими почестями, но кому от этого легче. Его сын, тоже офицер, очень похож на Сеню, одно лицо... С Борисом и его супругой мы общались до самого моего отъезда в Америку, так как оба жили в Виннице, причём близко друг от друга. Незадолго до этого его жена с ребёнком уехали в Израиль, Беня оставался в Виннице. Не знаю, уехал ли он вслед за ними, или остался в Виннице.
Команда молодости нашей. Верхний ряд:Лёня Бурд,Володя Клейман,Мора Бронштейн. Средний ряд:Дузя Шнайдер, Ида Блехман, Вова Гельфор. Нижний ряд: Лена Вайнрух, Фаня Шамис, Рая Кривошей, Фаня Флейшман, Сёма Клейман. Ориентировочно 1955 год.
Сеня сделал довольно успешную военную карьеру. Если память не изменяет, дослужился до звания подполковника и должности командира танкового полка. Но случилась беда: Сеню привезли на родину в цинковом гробу. Увы, до сих пор не знаю истинную причину его гибели, хоть и участвовал в похоронах в Немирове (там жила в то время его сестра Муся) и даже произносил посмертную речь. Ни Муся, ни Бенчик не могли объяснить, что с ним произошло, так как сами не знали. Похоронили Сеню со всеми причитающимися воинскими почестями, но кому от этого легче. Его сын, тоже офицер, очень похож на Сеню, одно лицо... С Борисом и его супругой мы общались до самого моего отъезда в Америку, так как оба жили в Виннице, причём близко друг от друга. Незадолго до этого его жена с ребёнком уехали в Израиль, Беня оставался в Виннице. Не знаю, уехал ли он вслед за ними, или остался в Виннице.
Давид Шнайдер. Давид не жил на нашей улице, в детстве наши пути-дороги не пересекались, хоть и были одноклассниками в школе. Не могу вспомнить каких-либо существенных событий, где бы что-то делали сообща. Скорей наоборот, поскольку жили на разных улицах, а стычки «улица на улицу» происходили часто, мы с ним были по разные стороны «баррикад». А стычки были весьма серьёзные, бросались камнями и травмы были нешуточными. Мама как-то говорила, что у меня было семь отметин на голове. Ну, это я так, к слову. На ум почему-то приходит, что Давид, тогда мы его звали Дузя, каким-то коварным образом пробил ножиком чёрный резиновый мяч прямо у Осика в руках. Мы пустились за ним вдогонку, но... не догнали. А потом простили. В более зрелом возрасте Давид частенько участвовал в наших совместных с девочками «мероприятиях». А после окончания школы мы с Давидом вместе учились в Винницком энерготехникуме.
Отслужив в армии и окончив заочно институт, Давид работал на промышленных предприятиях Винницы, после чего вместе с семьёй эмигрировал в Австралию. С тех пор ничего о нём не знаю.
Миша Месамед. Ситуация немного схожа с той, о которой писал в предыдущем сообщении о Дузе. В детские годы мы общались нечасто, зато когда научились играть в футбол, встречались частенько на стадионе, где играли допоздна, до изнеможения. Надо признать, играл он великолепно и, как результат, во время и после службы в армии, играл за команду мастеров СКА Новосибирск. Узнал я об этом намного позже, когда встречались с выпускниками в 1997 и 2004 годах, о чём я уже писал. Как мы тогда с Мишкой радовались встрече, хоть и учились мы не в одном классе, а в параллельных! В своё время Миша получил строительную специальность и в течение многих лет работал на приличных должностях в специализированной строительной организации в Виннице. Во время нашей встречи в Джурине он уже был пенсионером. Знаю, что он женат, уже дедушка. Один из немногих моих бывших соучеников, которые остались жить в Виннице. Миша был младшим из братьев. Его старший брат Рома умер совсем молодым, о судьбе другого брата Аврума мне ничего не известно.
Наум Байдер, Мотэлэ Клецельман, Мора Дорман, Симха Ткач, Шура Фукс, Нюсик Барац, Изя Мильштейн - это всё ребята, кто моложе, кто старше меня, рядом с которыми проходило моё детство и отрочество. Возможно, я общался с ними реже, чем с другими, но каждый из них мне по-своему дорог, каждый оставил какой-то след в моей душе, от каждого что-то взял, у каждого чему-то научился. И поэтому всем им благодарен и всех их хорошо помню. Сразу же хочу принести извинения тем, кого пропустил и не упомянул, возможно, память подводит. Попробую о каждом вспомнить что-то из глубин моей памяти.
Наум, или Нухим, как мы его называли был спокойным, уравновешенным мальчиком. Характерная особенность семьи, которая мне запомнилась - ритуальное чаепитие. Во главе стола восседал глава семьи Гершл - шнадер (портной), и вокруг стола: жена Молка, сын Арон, дочь Хана, сын Нухим и самый маленький - Миша. В центре стола - огромный самовар и все пьют чай. Я лично не считал количество выпитых стаканов чая, но в Джурине назывались какое-то невероятные количества. Много позже я встречал Наума в Жмеринке, где он сейчас - не ведаю.
У Мотэлэ, кроме отца - парикмахера и матери, были ещё две сестры Нёма и Рива и брат Фима. Мотэлэ отличался ещё и тем, что очень забавно пел песенку: «Дул пастух в дудочку на заре, от росы травушка в серебре». При каждой встрече я его просил спеть и он тут же с удовольствием выполнял просьбу. К сожалению, не знаю, как сложилась его судьба.
Мора Дорман - единственный мой тёзка, довольно редко встречающееся имя. Здесь будет уместно пояснить, почему я сейчас не Мора, как меня нарекли папа с мамой, а Морис. Замечу попутно, что, когда я приехал в Америку, некоторые русскоязычные американцы с подозрением, что ли, отнеслись к моему имени, видимо предположив, что я поменял своё имя здесь, чтобы лучше «вписаться». Это не так. Когда я жил в Жмеринке у тёти Гитл, о чём уже писал, моя двоюродная сестра Ида деликатно раскритиковала маму за моё имя и предложила изменить моё имя на Морис, такое же, как у бывшего в то время секретаря французской компартии Мориса Тореза. Маме не составило большого труда решить это вопрос в Джуринском ЗАГСе. Мора вместе с мамой Нэсей и сестрой Фирой жили рядом с маминым буфетом. Помню, в их квартире снимал комнату наш учитель немецкого языка Спектор Шулим Львович и там я впервые увидел, как выглядит сальто в исполнении этого незаурядного человека, о котором ещё расскажу. Любопытно, что через много лет мы с Морой встретились в Израиле в доме Клары Крейчман.
Пишу о своих сверстниках-земляках без всякой системы, просто по мере того, как вспоминаю о них. Теперь очередь в моём списке дошла до Шуры Фукса. Он, как и Дузя Шнайдер, жил на «другой» улице и сражались мы камнями по разные стороны «баррикад». Возможно, в моей голове оставил знак и камень, пущенный рукой Шуры. Но я не держу «камень за пазухой». Не уверен, что я кому-то не доставил неприятностей: «на войне, как на войне». Это всё были детские забавы. По приезду в Америку я «вычислил» Шурика, который к этому времени уже довольно долго жил здесь, а до этого в Израиле. Мы с ним долго перезванивались, сейчас всё реже. Уже здесь узнал, что он многие годы работал токарем, в Америке открыл свой бизнес, небольшую токарную мастерскую, и это позволяет ему чувствовать себя вполне уверенно. Естественно, он обзавёлся семьёй, имеет внуков.
Нюсик Барац был постарше меня, но почему-то дружил сразу и со мной и с Осиком, почти как Люсик Рудяк. Но это совсем другой типаж. Нюсик жил в довольно обеспеченной по тем временам семье. Его отец, Шимон, был солидным чиновником в сфере торговли, возможно, председателем Райпотребсоюза. Так или иначе, они явно не бедствовали. Мама занималась домашним хозяйством. Со старшей сестрой Анютой у них была приличная разница в возрасте. Мой старший брат Изя и Анюта были однолетками и в течение длительного времени, можно сказать, десятилетиями, поддерживали связь. Я вовсе не случайно написал о финансовых возможностях этой семьи. Это к тому, что у Нюсика постоянно водились деньжата и он любил «красиво» их потратить. Довольно частенько он приглашал Осика и меня в чайную, а мы, негордые, не отказывались, и там «отводили душу». Конечно, не напивались, но Нюсик всегда, со знанием дела, заказывал всё самое дорогое, что было в чайной. Наверное, тогда я впервые почувствовал вкус коньяка, рома, деликатесов из меню джуринской чайной того периода. И впервые не я, как в мамином буфете, а меня обслуживали официанты. Нюсик давал нам возможность почувствовать себя «белыми» людьми и это нам нравилось...
Рассказывая об Изе Мильштейне нельзя не остановиться немного подробнее на этом семйстве. Главой семьи был фотограф, которого по традиции так и называли на джуринский манер Бузя - фотографчик. У Изи было ещё два старших брата: Наум, или Нюшка, как его называли в Джурине, и Яша. Не уверен, что они все были высококлассными фотографами, как их отец, но то, что они все умели играть на аккордеоне, факт общеизвестный. И все трое были заядлыми и удачливыми рыболовами. Так и вижу, как кто-нибудь из них стоит на столбиках посреди нашей Мурафы с рыболовной снастью, которую называли «хватка». Справедливости ради, надо сказать, что рыба в нашей речке особо-то и не водилась, а если попадалась, то, как правило, не крупные экземпляры. Эти рыбёшки назывались «ковблыки», даже не знаю, существует ли правильное их название. Может, верховодка? Тем, не менее, на фоне таких рыбаков, например, как Ваш покорный слуга, успехи Мильштейнов были весьма значительными.
Судьбы у Мильштейнов сложились по-разному, по большей части, не самым лучшим образом. Нюшка, увы, пристрастился к «зелёному змию», на этой почве болел, приносил страдания родителям и супруге и, в конце концов, умер, как говорили, от цирроза печени. Грустно об этом писать, но это факт и об этом все знали. Ему сочувствовали, так как он был очень добрым и безобидным по натуре, но ничем помочь не могли. Увы, и Яша рано ушёл из жизни, уж не знаю, по какой причине, так и не успев создать семью.
В отличие от своих старших братьев, Изя оказался более удачливым. После школы закончил техникум, женился. Мы с ним даже одно время работали на одном предприятии города Винницы. Затем мы оба эмигрировали. Ещё до моей эмиграции я получил возможность, как поощрение за моё активное участие в Украинской ассоциации бывших узников гетто и концлагерей, посетить Израиль. Интересно попутно отметить, что морское путешествие в Израиль и обратно в Одессу на комфортабельном теплоходе организовала и оплатила международная христианская организация, её точное название уже не помню. В Израиле я остановился у своей племянницы в городе Нетания. Однажды, бродя по пляжу вдоль берега Средиземного моря, я обратил внимание, что какой-то мужчина стоит с удочкой и внимательно следит за поплавком. Подойдя поближе, глазам своим не поверил: как вы думаете, кто ловил здесь рыбу? Правильно, Изя Мильштейн! Вот уж поистине - мир тесен! Так опять пересеклись наши пути-дороги.
Есть ещё целая плеяда моих земляков, близких мне по возрасту, с которыми так или иначе я общался в период моего детства и отрочества. К сожалению, память, как я уже неоднократно отмечал, не безгранична и не удерживает детали и подробности, на которых стоит остановиться. Попробую коротко, буквально конспективно, вспомнить ещё некоторые дорогие мне имена.
Я вас не забыл, братья Абраша и Сёма Черепашенские. Помню, Сёма, как тяжело тебе давалась работа на токарном станке на Винницком подшипниковом заводе, а я всё пытался тебя утешить. Затем ты, что называется, нашёл себя в Америке, когда стал работать в мясной лавке, о чём мне радостно рассказывал Абраша. Не забыл я и Осика Школьника, как и его брата Диму, который дружил с Осиком. О дальнейшей судьбе этих ребят имею лишь обрывочные сведения. Знаю лишь, что Осик жил и умер в Киеве, и что Дима сейчас в Израиле. Недалеко от нас жил, как выяснилось для меня позже, мой дальний родственник Фима Мильман, в семье потомственных стекольщиков. И опять вынужден констатировать, что практически ничего о нём не знаю. Какое-то время общался с его старшим братом Янкелем, который умер в Америке несколько лет тому назад. А Суня Гольдринг стал моим родственником лет тридцать тому назад, когда его сын женился на дочери моей двоюродной сестры. Увы, совсем недавно Суня умер тоже здесь, в Америке. Кончится ли список моих одногодок, которых уже не стало?! Недалеко от нашего дома как-то поселилась семья Шамисов, в том числе два брата, Наум и Борис, по возрасту совпадающих с Осиком и мной. Честно сказать, мы как-то не успели сдружиться с ними. Совершенно случайно мне довелось пообщаться по телефону с их сестрой Броней, которая также живёт в Америке. Надо сказать, что среди нашей детской компании водились «даже интеллектуалы». Среди них - Геннадий Аксельрод и Витя Кутафьев. Первого помню с музыкальным лото в руках, второго - с шахматной доской «подмышкой». Ответственно заявляю, что первые сведения о самых выдающихся композиторах и их произведениях я узнал благодаря общению с Геной ( Гедалей). Уже не помню, когда и при каких обстоятельствах научился играть в шахматы, но точно знаю, что многим премудростям этой игры меня научил именно Витя, хоть и был намного моложе меня. Геннадий сейчас живёт в Израиле. Витя до настоящего времени живёт в Джурине и, как я писал раньше, активно поддерживает благопристойный вид джуринского еврейского кладбища. Не премину воспользоваться возможностью ещё раз выразить Вите искреннюю признательность.
Туня Ройтберг приехал к нам, в Джурин, уже будучи школьником, из соседнего села Деребчина. И в первый же день был изумлён большим количеством еврейских детей в школе, о чём с восторгом поделился с мамой. Этот любопытный эпизод стал достоянием гласности. Так получилось, что Туня, сам того не зная, сыграл существенную роль в моей судьбе, так по его примеру после школы стал учиться в Винницком энерготехникуме. Таким образом, я посвятил свою дальнейшую профессиональную деятельность промышленной теплоэнергетике, институт я также заканчивал по этой специальности.
В Джурине была семья, в которой, также, как и у нас, было четыре сына, по возрасту почти точно совпадающих с нами. Это семья Рождовых. Старший, Боря, был такого же возраста, как и мой Изя, соответственно, Сёма, как Фима, Наум, как Осик, Яша, как я. Правда, Яша был на пару лет моложе. Их отца звали Мойша. Характерная для него особенность - он слыл в Джурине информированным в политике человеком, этакий джуринский «пикейный жилет». Отчётливо помню, как он, сияющий, пришёл к нам домой и с восторгом говорил о том, что новый Генеральный Секретарь ООН Даг Хаммаршельд заявил на весь мир, что люди могут вздохнуть спокойно, что со смертью Сталина «холодная война» ушла в прошлое и т.п. в том же духе. Мне в то время было что-то около двенадцати лет, ничего в этом не смыслил, но почему-то запомнил. Комментировать всё это не имеет смысла, все знают, что происходило, да и происходит, после тех оптимистических заявлений... Не могу сказать, где сейчас Боря и Сёма, а вот Наума и Яшку видел на кассете о встрече наших земляков в Израиле.
В той же части Джурина, где и Рождовы, жила семья по фамилии Ткач, и в этой семье жил да был мальчик по имени Симха. После того, как я описал Гедалю Аксельрода и Витю Кутафьева, я подумал, что к ним следовало присовокупить и Симхалэ, как мы его нежно называли. Он, и в самом деле, рос спокойным, интеллигентным мальчиком. Он был несколько моложе меня, в школе вместе не учились, но я был непрочь проводить с ним время. После школы он учился и работал в Харькове то ли журналистом в газете, то ли служил в театре, точно не знаю. По крайней мере, был гуманитарием. Сейчас живёт в Нью Йорке. В семейной жизни какие-то проблемы, живёт вместе с сыном. Впрочем, давненько с ним не общался, может, что-то изменилось в его судьбе.
Пришли девчонки, стоят в сторонке...
Пора кончать с мужским шовинизмом! Пришло время рассказать о наших «боевых» подругах. В самом деле, мы ведь жили не только своими мальчишескими играми, забавами и развлечениями. Чем старше мы становились, тем чаще и ближе мы общались с девочками, и это естественно.
Буквально рядом с нами, дверь в дверь, жили мать и дочь, Дора и Ида Блехман. Ида была моя ровесница, отношения между нами были очень доверительно, как между братом и сестрой. Мы знали друг о друге почти всё. Запросто ходили друг к другу в гости. Иногда Ида кормила чем-нибудь вкусненьким. Я писал, что частенько мы нашей компанией собирались на всякие мероприятия, проще говоря, танцульки. И поскольку в нашем доме не было девочек, Ида брала на себя роль хозяйки и прекрасно с ней справлялась. После Джурина она училась и работала в городе Черновцы в швейном производстве. Затем с мамой они эмигрировали в Израиль, а оттуда - в Австралию. По слухам, Ида сделала в Австралии хорошую карьеру, занялась бизнесом, который процветает.
А почти напротив нас жила семья Хельмеров, а в этой семье ещё одна из наших девчонок - Миля. Как и Ида, Миля была нашей доброй помощницей. А иногда мы собирались и у неё дома, благо, квартира была большая, помню, была приличных размеров прихожая, где мы и проводили наши «тусовки». Но там был существенный недостаток: всегда в доме находились взрослые, а это, согласитесь, не очень интересно. Так, что, чаще всего мы собирались всё-таки у нас. Я не случайно свожу наше общение с девочками к вечеринкам. Они все были моложе нас на год-два, в школе вместе не учились. Поэтому и общались вне школы. Миля, как и Ида, училась в Черновцах, потом, уже замужем, жила в Джурине. В конце концов оказалась в Канаде, где и живёт в настоящее время.
Третьей ближайшей соседкой была Рая Кривошей. По поводу наших вечеринок повторяться не хотелось бы, особой дружбы между нами не было, к сожалению, информации о её дальнейшей судьбе также не имею. Перечислю и других девочек из нашего детства: Рая Кобылянская, Фаня Флейшман, Люся Резник, Маня Зингман, Инна Ткач, Фаня Шамис, Лена Вайнрух, Каля Найсберг.
К сожалению, о большинстве из них не знаю, как сложилась дальнейшая судьба. Увы, и здесь не обошлось без потерь: Лена Вайнрух умерла в Израиле. Знаю, что Фаня Шамис с мамой уехали в Израиль, едва ли не самыми первыми из жителей Джурина. Поговаривали, что её мама во многом помогала их последователям. А Фаня, увы, умерла. Уж не знаю, чем она могла помочь. Иногда человеческое участие, дельный совет, моральная поддержка значат очень много для вновь прибывшего иммигранта, знаю по себе. Рая Кобылянская, похоже, живёт в Израиле. Отдельная история связана с Инной Ткач... и со мной. Я стал виновником события, из-за которого Инна могла утонуть. Да-да, именно так, чуть не утонула. А дело было так. В верховьях нашей речушки Мурафы за стадионом был проложен металлический неширокий мостик без всяких перил или иного ограждения, мы его называли «кладка». И вот мы с мальчиками и девочками по очереди переходили по этой самой кладке с одного берега на другой и обратно. Такое себе безобидное развлечение: туда и обратно. Когда Инна переходила и дошла до середины кладки, я вздумал её напугать и что есть силы что-то рявкнул - проявил «юмор». Инна в самом деле испугалась и ...соскочила с мостика в речку. А плавать она не умела. И погрузилась под воду. Оттолкнувшись от дна, на мгновение вынырнула, схватила глоток воздуха и опять исчезла. А течение несло её всё дальше и дальше. Мы все, не на шутку перепугавшись, шли за ней вдоль берега и «мудро» советовали приближаться к берегу. В конце концов Инна сама стала приближаться к берегу, тогда и мы бросились ей на помощь... Инночка, дорогая, если ты читаешь эти строки, прости меня, неразумного, за мою «шутку». О Люсе помню, что она была девочка гордая, может, даже несколько заносчивая. Мама её была учительницей, Люся не могла не быть отличницей. Была весьма привлекательной девушкой. Один из наших парней довольно долго поддерживал с ней тёплые отношения, но стать семейной парой им было не суждено. Как я уже писал, только Лёня Бурд и Фаня Флейшман создали семью. Маня Зингман также привлекала внимание многих парней своей внешностью...
С некоторой ностальгией вспоминаю наши вечеринки, когда мы уже учились в старших классах. Немного выпитого вина, а иногда и дешёвого самогона со специфическим запахом добавляло нам смелости и бравады. Из патефона слышатся песни в исполнении Утёсова, Александровича, Бунчикова и Нечаева, льётся музыка «Рио-Рита», «Брызги шампанского», «Нинон». А мы танцуем, крутим бутылочку... И никаких комплексов по поводу обстановки, антуража, неудобств, скудных закусок и более чем скромной выпивки, отсутствия изысканных нарядов. Хорошо нам было тогда!
Улица любимая моя
Ну, что же, о своих сверстниках, друзьях-товарищах, мальчиках и девочках я рассказал, что знал. Меня не поймут мои бывшие земляки - соседи, если не уделю им должного внимания. Естественно, я не могу, да и не собираюсь рассказать обо всех жителях Джуринского местечка, но о ближайших соседях, рядом с которыми проходило моё детство и юность, грех не рассказать. И, чтоб никому не было обидно, пройдусь по нашей Почтовой улице сверху вниз.
Рядом со школой и почтой жила семья Дьяченко. Вряд ли я стал бы начинать именно с этой семьи, если б не одна романтическая история, которую хочу рассказать. В этой семье жил-был молодой человек по имени Владимир. Он был намного старше меня и я его, в общем, не знал. Но его знала моя двоюродная сестра Женя. И он её знал. И была у них любовь. Самая настоящая. О такой любви пишут романы. Я это знаю досконально, потому что много-много лет спустя моя дорогая и незабвенная сестричка показывала мне его письма и стихи, которые Володя её посвятил. Случилось так, что ещё до войны Женя осталась круглой сиротой и её судьбой озаботились ближайшие родственники. Понятное дело, человек по имени Владимир Дьяченко в их планы не входил. Как водится в еврейской среде, Жене был предложен «альтернативный», так сказать, вариант, без нарушения общепринятых традиций. Одним словом, Женю выдали замуж за другого, отнюдь не любимого ею человека. Но это уже другая история.
Маленький постскриптум. Женя как-то рассказала мне, что, предположительно, Володя Дьяченко проживает в Москве. Я набрал по телефону справочное бюро в Москве и через пару дней мне сообщили его домашний телефон. Удивительно, но - факт. Мне ответила его жена, что Владимир отдыхает на даче, будет попозже. Но, после общения с женой, я потерял интерес к дальнейшим поискам...
Чуть ниже почты жило семейство Вайзеров. Старший Боря был ровесником моего брата Изи. Помню, когда Изя приезжал в Джурин, он первым делом посещал Борю. Ещё там жили Лиза и Фира. Фира работала на почте телефонисткой. После Джурина они какое-то время жили в Виннице, теперь они, по-моему, все в Израиле.
Напротив Вайзеров стоял домик с дверью, в которой было вырезано ромбовидное окошко. А в домике том жила потерявшая рассудок женщина - Сурка. В моём детском подсознании возникает жутковатый образ этой обезумевшей женщины. Мама частенько посылала меня с узелком с какими-то харчами для неё. Я стучал в дверь, её диковатое лицо появлялось в окошечке двери, я передавал ей узелок и стремглав мчал прочь от этого домика. Не знаю, насколько соответствует действительности легенда, связанная с этой женщиной. В Джурине поговаривали, что в молодости Сурка любила известного во всём Джуринском районе учителя Льва Яковлевича Авербуха. А когда он предпочёл ей другую учительницу, Анну Львовну, Сурка и тронулось умом от безысходности. Я, конечно же знал всех Авербухов, включая их сыновей Шуру и Яшу. О Яше мне ничего не известно, Шура, по моим сведениям, живёт в Шаргороде.
Чуть пониже жили Крейчманы: глава семейства, которого в Джурине называли Бурых (полагаю, что правильнее Борух), его жена Голда, сын Яша и дочери Клара и Соня. В настоящее время Яша со своей семьёй, а Соня - со своей живут в Америке, в Нью Йорке. Клара с дочерью и внучкой Аллой живут в Израиле. О Кларе мне хочется поговорить подробнее, тем более, что она сыграла значительную роль в моей судьбе.
В браке с Борисом Фишманом у Клары родилась дочь Рая. В связи с некоторыми проблемами Кларе часто приходилось ездить в Винницу, где постоянно останавливалась в доме, в котором проживали три женщины: бабушка, её дочь и внучка. Присмотревшись к внучке, Клара каким-то «шестым» чувством, только ей известной интуицией, поняла, что эта девушка может составить гармоничную пару ... автору этих строк. Делом техники было нас познакомить. Я в то время был рабочим, машинистом паровых котлов, по вечерам учился в политехническом институте. Аня, так звали девушку, работала музыкальным руководителем в детском саду. Случилось так, что мы и в самом деле понравились друг другу и, в конце концов, поженились. С тех пор прошло ни много, ни мало - 42 года. Так, что «с лёгкой руки» Клары решилась моя личная жизнь. Я очень рад, что произошло именно так, хотел бы, чтобы так продолжалось долго, сколько суждено! И за это я очень благодарен Кларе! Мы до сих пор поддерживаем хорошие отношения, часто перезваниваемся. Мне, вообще, очень приятно с ней общаться, в разговоре частенько переходим на идиш. Умудрённая от природы, живо интересуется текущими событиями, досконально владеет политической ситуацией в Израиле и мире, постоянно в курсе событий. Не случайно именно к ней я в своё время обратился, когда понадобилась финансовая поддержка для приведения в порядок Джуринского кладбища, о чём я уже писал. Я был уверен, что Клара подойдёт к вопросу серьёзно и не формально. Очень рад, что не ошибся. Упоминавшиеся кассеты с записями встреч наших земляков в Израиле также высылала мне Клара.
Можно сказать, рядом с ними жили их родственники, тоже Крейчманы: мать, по-моему её звали Этл, с двумя сыновьями. Йоська был примерно одного возраста с моим братом Изей. Одним из первых джуринских эмигрировал в Израиль. Помню, через много лет, при встрече, я его засыпал вопросами об Израиле, а он терпеливо, обстоятельно, а, главное, объективно всё пояснял. Гриша был, возможно, чуть старше моего брата Осика. Надо сказать, Гриша заметно отличался от сверстников какими-то качествами, невесть откуда взявшимся. Бывают такие самородки, которые ничему не учатся, а многое умеют. Во-первых, Гриша прекрасно играл на трубе. Потом, у него была тяга к технике, причём в разных областях. Благодаря ему жители Джурина могли смотреть кино, ремонт радиоприёмников - дело его умелых рук. Не случайно, при появлении телевизоров Гриша организовал мастерскую по их ремонту. Сейчас Гриша с семьёй проживает в Израиле.
Прошло столько времени с тех самых пор, и столько было прилепленных один к другому домиков, что начинаю опасаться возможных ошибок. Не берусь утверждать, что я абсолютно точно вспомню, кто где жил в те времена. Так, что не взыщите и не старайтесь поймать меня на неточностях, дорогие мои земляки. В памяти всплывает некий адвокат, живший где-то чуть пониже Вайзеров. Не помню ни имени его, ни фамилии. А ещё ниже - семья Бурд, о которой я упоминал, когда писал о Лёне Бурде. Поэтому здесь не задержусь, а буду двигаться дальше. Жила-была здесь семья Дорманов, в которой, если не ошибаюсь, не было ребят моего возраста. Может, именно поэтому и не помню их. Зато знаю, что впоследствии здесь жили семьи дочерей Мойше Тайчера, ставшие и нашими родственниками. Старшая, Шейва, её муж Семён Борисович Котляр и два сына, Боря и Алик, размещались в одной половине этого дома. Семён Борисович был учителем физики и в течение трёх лет я был его учеником. Шейва долго болела и после её смерти Семён с Борисом выехали в Израиль. Увы, и их обоих уже нет в живых. Алик к тому времени жил и работал в России, где и находится по сей день. На другой половине дома жила вторая дочь Тайчера, Сима, её муж Лазарь и двое детей -Алла и Саша. Вся семья в своё время выехала в Израиль. И опять печальная новость: буквально на днях скончалась Сима. Несколько слов о Саше. Вот вам ещё одна романтическая история. Ещё когда родители жили в Джурине, Саша женился, свадьба состоялась в Виннице. Я был на этой хасидской свадьбе. Мне она показалась несколько странной, поскольку мужчины и женщины располагались в разных залах, их пути почти не пересекались, даже танцевали врозь. Но это так, между прочим. Что-то не заладилось у Саши с молодой женой и вскоре они разошлись. После непродолжительного пребывания в Израиле Саша вернулся в Украину. Оказалось, что там у него была любимая девушка, по которой он тосковал. Дело кончилось тем, что Саша теперь живёт в Виннице, женился-таки на своей любимой и у них растёт чудная девочка. Говоря о дочерях Тайчера, нельзя не упомянуть о младшей дочери, Мане. Очень уж трудная ей досталась доля. Сколько я её помню, столько она нездорова. Вышла замуж за хорошего простого парня Сеню. У них растёт дочь Алла, живут в Запорожье. Казалось бы, жизнь понемногу налаживается. Но происходит авария на Чернобыльской атомной электростанции, Сеня вызвался стать ликвидатором этой аварии, после чего пошли проблемы со здоровьем. Сейчас он серьёзно болен.
Однако, вернёмся в Джурин. Где-то рядом был домик, в котором жили с мамой упоминавшиеся мной Сёма и Инна Ткач. И, уже рядом с нашим домом, семья Левяш. В общем семья небольшая: глава семьи... здесь я немного споткнулся. Жена и соседи называли его Фоя, но по месту работы, в «Заготскоте», которым он заведовал, а также в районных советских и партийных органах его звали почему-то... Сергей Миронович. Странные метаморфозы происходили с еврейскими именами в досточтимые советские времена. Ещё у них была дочь Зина, которая в те времена была замужем и жила в каком-то из районных центров, возможно, в Тульчине. Жена его Лея не работала, ей помогала вести домашнее хозяйство ещё одна наша соседка по имени Уся. Не скажу, что я бывал во всех домах Джурина, но мне кажется, что Левяши жили зажиточнее всех. Это, конечно, моё субъективное мнение, вполне возможно, что я заблуждаюсь. Пару раз мне доводилось заходить в их дом, и меня поражало обилие ковров на стенах и... о, ужас, даже на полу! Видеть, как люди ходят ногами по ковру было выше моих сил! Это был явный показатель благосостояния!
А сейчас самое время рассказать о семействе Хельмеров, которые жили как раз напротив Левяшей. Глава семьи, Бэрл Хельмер занимался сбором утильсырья и это скромное занятие приносило ему, судя по всему, весьма приличный доход. Его жена, Мотл, вела домашнее хозяйство. У них было четверо детей. Старший, Яша, был ровесником моего брата Изи, после Джурина, долгое время жил в Виннице. Мы с ним довольно часто встречались в рамках организации бывших узников гетто. Дочь Циля была ровесницей моего брата Фимы. Подозреваю, что между ними были не только сугубо соседские отношения, хоть и не уверен в этом: был слишком маленьким. О младшей дочери Миле я уже писал в разделе о девочках-подружках. Младший сын Гриша неплохо играл на аккордеоне. Частенько присоединялся к нам, которые были постарше, участвовал в играх. Впоследствии женился на Джуринской девушке Асе и теперь живут здесь, в Америке, в городе Филадельфия. Ещё немного о Хельмерах и Левяшах. Мне казалось, что между ними шло негласное соперничество по поводу уровня благосостояния. Конечно, у Хельмеров я не видел такого обилия ковров. Зато рядом с домом был огород и сад-большая редкость среди евреев! А желание ни в чём не уступать Левяшам было заметно. Например, если у Левяшей появилось такое «чудо» аудиотехники, как патефон, точно такой же появлялся у Хельмеров. Если Левяши приобретали пластинку с записью песенки «Бродяга» из одноимённого фильма, в короткое время такая же пластинка появлялась у Хельмеров. Жаль, в то время в Джурине ещё не появились холодильники, телевизоры, автомашины, компьютеры...
О нашей семье я уже написал всё, что посчитал нужным и сейчас возвращаться к нашему дому не имеет смысла. Отмечу лишь, что в этом же доме, под общей крышей проживала семья Куперманов. Об Усе я упоминал, когда писал о Левяшах. Её одноногий муж Исаак был сторожем, так и вижу его с колотушкой в руках. У них было два сына - Мусик и Изя. Об Изе мне ничего не известно, Мусик - один из немногих еврейских моих земляков, продолжающих жить в Джурине.
О ближайших наших соседях, Доре и Иде Блехман я уже писал. Напротив Блехманов жила семья Кривошей: глава семьи Фишл, жена его Эмма, дочь Рая, о которой я уже писал и младшая дочь Ида. Фишл занимался довольно опасным делом, был жестянщиком: приходилось ремонтировать крыши. Рая и Ида, предположительно, выехали из Джурина в Молдавию. Не имею никаких сведений об их дальнейшей судьбе.
Моя задача немного облегчается тем, что о некоторых моих соседях по улице Почтовой я уже писал, когда вспоминал моих ровесников, мальчиков и девочек. Вот и о семье Байдеров, живших по соседству с Кривошеями, я уже рассказал. Напротив Байдеров стоял, довольно высокий дом. В этом доме не было моих сверстников, приятелей. Может именно поэтому, я весьма смутно помню, кто там и в какое время жил. Помню отчётливо, что одно время там жили Тайчеры, помню жену Мойше Тайчера, которую звали Олтэ. Продолжаю путь вниз по Почтовой. Не пропустить бы дом, где жила семья Кац. Впрочем, этот дом сложно пропустить: уж больно хорошо оттуда пахнет свежим белым хлебом, который так здорово пекла Рися. Её дети - Сёма и Клава, похоже были погодками, помню, они были широкоплечими и жизнерадостными. Может, вкусный хлеб влиял на них так благотворно?!
Увы, чем ниже по улице и, соответственно, дальше от нашего дома, тем труднее вспоминать всех, живших на этой, в общем небольшой, но весьма населённой улице. Вот и сейчас столкнулся с маленькой проблемой. Пониже Тайчеров и Риси Кац жила семья Столяр. Продолжим путешествие по этой же стороне улицы. А, вот и дом, в котором жили Попелёвские. К сожалению, обо всех не скажу, но бывшую учительницу немецкого языка Клару Абрамовну помню и, естественно, её мужа, Яшу Крейчмана, дочь Гину. Я уже писал, что живут они в Америке. Дальше вспоминаю пожилую чету Шнайдеров и, наконец семейство Хунисов. «Наконец» потому, что на этом доме и заканчивалась улица Почтовая. Во главе семьи стоял Митя, от которого всегда разило запахом... керосина, так как он тем и занимался, что продавал этот столь необходимый углеводород, практически единственный источник света и незаменимый в приготовлении пищи товар. Как тут не вспомнить керосиновую лампу, примус, керогаз... Несмотря на не очень презентабельный вид, Митя вполне резонно считал себя очень важным человеком и знал себе цену. В противоположность ему, весьма скромной выглядела его жена Хона. А ещё у них были две дочери: Маня и Соня. Они обе, если не ошибаюсь, живут в Израиле. По крайней мере, Соню я узнал на той самой кассете из Ашдода.
А на противоположной стороне улицы я не упоминал ещё дом, в котором жила семья Кривошей, Фима и Дора. Его помню, как заведующего сберкассой. Дальше - упоминавшийся выше Йоська Крейчман. И в конце улицы, перед поворотом к редакции местной газеты, сёстры Бромберги: Бузя Мироновна и Евдокия Мироновна, по мужу -Кутафьева и её сын, Витя, о котором писал. Бузя Мироновна была учительницей, Евдокия Мироновна - врачом.
Так, потихоньку, мы прошлись по улице Почтовой. При всём желании применить красивый литературный приём и сказать, что улица была чем-то особенно привлекательной, тенистой, утопающей в зелени, кустарниках и цветах, увы, не могу. Была она кривоватой, полна рытвин и ухабов, каменистой. Водители машин сюда старались не заезжать: можно было и повредить. Разве что Липа Клапаух со своей бочкой воды с «приводом» в одну лошадиную силу с большим трудом поднимался в гору, зарабатывая этой водой на хлеб насущный. Мы же его услугами не пользовались, сами носили воду на коромысле. Помните, как об этом писала Этти Зиглер? И всё же, и всё же. На этой улице мы росли, играли, дружили и ссорились, здесь мы учились жизни, здесь мы становились юношами и девушками, здесь устраивали наши посиделки, вечеринки, танцульки. Очень многим мы обязаны нашей улице, здесь мы становились людьми, никто с нашей улицы не стал «уличным» в негативном смысле этого слова. Спасибо тебе, улица любимая моя!
Джурин и спорт
Наверное многие удивятся, прочитав это заглавие очередной статьи. Какой уж тут спорт, в этом, Б-м забытом, местечке. Ну, что же? Ваше дело - удивляться, моё дело - излагать так, как я это воспринимал. Был ли в Джурине спорт, как таковой? Утверждаю: был. Конечно, земля Джуринская не родила ни одного обладателя рекорда, чемпионского титула или участника Олимпийских Игр. Но спорт в Джурине любили, многие им увлекались, был, как говорится, в чести. Итак, о спорте в Джурине.
Начну, пожалуй, для многих неожиданно, с прыжков в воду с трамплина. Скажете, не было такого вида спорта в Джурине. Трамплина, в самом деле, не было. И соревнований по этому виду спорта с судьями, баллами и т.п. тоже не было. Но был мост с перилами через речку Мурафу, а под мостом выступающие пали, о которых я уже упоминал и торчащие из-под воды острые столбики. Каким же надо было обладать мужеством и какой смелостью и спортивной сноровкой, чтобы решиться прыгнуть вниз головой с этой четырёх- или пятиметровой высоты! Насколько мне известно, первым и долгое время единственным исполнителем этих прыжков был Лёня Серебрянник. Сеня Шварц совершенствовал прыжки, становясь на перила спиной к воде и выполняя в воздухе сальто! Разве это были не спортсмены?!
Отдельная история - районные спартакиады. Если отбросить идеологическую шелуху, предшествующую таким мероприятиям, то, в целом, это было интересным зрелищем. Конечно, амуниция и экипировка спортсменов оставляла, мягко говоря, желать лучшего. Можно было видеть бегунов и прыгунов вообще без обуви, т.е. босиком. Спортивная форма была большой редкостью. О шиповках многие знали понаслышке, а в глаза не видели. Но в страсти, желании победить участникам этих соревнований нельзя было отказать. Неизменным спортивным руководителем в Джурине был Давид Розенцвет. При том мизерном финансировании, которое выделялось на спорт вообще по, так называемому, остаточному принципу, и на сельский, в частности, надо было обладать незаурядной изворотливостью, чтобы держаться на плаву и одерживать ещё и победы. Во многом Давида выручала школа. Помню, как-то наша школьная волейбольная команда, в составе которой был и ваш покорный слуга, в рамках каких-то областных соревнований, поехала играть в Могилёв-Подольский. Мне кажется, большего позора я в жизни не испытывал. Я был (и остался) совсем небольшого роста, остальные немногим выше меня. В составе команды Могилёв-Подольского, в основном, преподаватели и студенты какого-то среднего специального учебного заведения, уже не помню, какого. Нетрудно догадаться, что общий счёт был 3:0 не в нашу пользу. Правда, после игры Давид нас славно покормил в местной чайной.
Кстати, о волейболе. Очень популярным в Джурине был этот вид спорта. Правда, на любительском уровне. По окончании рабочего дня и в выходные дни на стадионе, вокруг волейбольной площадки собиралось много народа. Играли «навылет», одна шестёрка сменяла другую. Частенько играли на пиво, и от этого игра становилась азартней, а потому интересней. Но самое интересное начиналось, когда на площадку выходила «большая троица» в составе: Семён Куперман, Семён Рудяк и Яша Шнайдер. Они всегда играли втроём против любой шестёрки и, как правило, всегда выигрывали. Страсти кипели нешуточные. Эта троица творила чудеса, притом, что эти три игрока не были универсальны. Условно их можно было разделить на свои, так сказать, амплуа. Яша, как правило, принимал подачи и «вытаскивал» подчас безнадёжные мячи, Сёма Рудяк «выдавал» Куперману под удар, а тот выступал в роли «забойщика». Эти игры доставляли истинное наслаждение болельщикам. «Болели», как правило именно за эту троицу.
Из игровых видов спорта, кроме футбола, конечно, о нём рассказ впереди, мы ещё увлекались баскетболом. Об этом виде спорта мы почти ничего не знали, пока в Джурине не появился учитель немецкого языка Спектор Шулим Львович. Эта неординарная личность за короткий срок сумела «влюбить» нас, пацанов, в этот вид спорта настолько, что мы в охотку, с удовольствием, соорудили примитивную баскетбольную площадку, каждый приобрёл кеды для игры, каждое утро вставали очень рано, чтобы под его руководством сделать зарядку и потренироваться до начала занятий в школе. Классными баскетболистами мы, конечно, не стали, но хороший заряд бодрости и какой-то положительный жизненный урок мы определённо получали. Что касается лично меня, то не стал я «великим» спортсменом, немного занимался спортивной гимнастикой, но дальше второго разряда не продвинулся, правда, во время службы в армии «увиливал» от нарядов под предлогом тренировок и даже был чемпионом части. Во как!
А «на десерт» - о футболе. Как и во всём Советском Союзе - самый популярный вид спорта в Джурине. Как же мы любили эту игру! Бывало, с утра до вечера гоняли мяч на нашем неухоженном стадионе до тех пор, пока уже мяч не пропадал из поля зрения. Помню, мама часто говорила с укором: «Ну, что, закрыл уже стадион на замок?». В Джурине не было команды, которая могла бы претендовать на призовые места в розыгрыше чемпионата области, но в своей подгруппе выступала вполне достойно. Особенно острыми были поединки с командой Деребчинского сахарного завода. Пытаюсь напрячь память и вспомнить состав той команды Джурина, ведь они для нас, мальчишек, были кумирами. На ум приходит Вуец с его знаменитыми «танцами» вокруг мяча, приводящими нас, болельщиков, в неописуемый восторг, а соперников - в явное замешательство. «Непробиваемый», как нам казалось, вратарь Сильченко. Уже совсем немолодой, но умудрённый Воробъёв. Неутомимые братья Володя и Миша Зеленюки. И, конечно, же, любимец публики, долгие годы капитан команды, красавец Семён Куперман. Увы, к сожалению, другие фамилии той самой команды как-то не вспоминаются.
А ещё был футбол, как бы неофициальный, но от этого не менее привлекательный. Сейчас популярно словечко «политкорректность». Так вот, в Джурине проводились не совсем политкорректные игры по футболу, которые назывались «жыды з мужыкамы». Да-да, проводились такие футбольные баталии, и довольно часто, когда одна команда состояла только из евреев, а другая - из украинцев. Как правило, эти игры анонсировались по «беспроволочному телефону» и в день игры собиралось довольно много народу. Справедливости ради надо сказать, что игры проходили весьма корректно, без эксцессов. Да и публика вела себя достойно. По крайней мере, я не могу припомнить ни одного случая проявления каких-то конфликтов. Что же касается спортивной стороны этих поединков, то без лукавства констатирую, что в большинстве случаев выигрывали «жиды». Я не вёл статистики по этому поводу, но, по моим ощущениям, именно так: чаще выигрывали евреи. Вряд ли я смогу вспомнить участников тех знаменитых баталий, только несколько имён, всплывающих в памяти: Шура Ялинецкий, Яша Сказинецкий, Яша и Изя Найсберги, Миша Месамед. Из команды «мужиков» запомнился один только Вася Пепко (уж не знаю, фамилия это или прозвище), который постоянно угрожал «нашим» воротам.
Добавлю к сказанному, что «великих» футболистов Джуринская земля не родила, как я уже отмечал раньше, один только Мишка Месамед играл в составе команды мастеров СКА Новосибирск. Правда, в Джурине жил человек с прозвищем, созвучным с известным грузинским футболистом Пайчадзе. Если только не ошибаюсь, это прозвище с гордостью носил Лёня Куперман. Попутно замечу, раз уж вспомнил Лёню, что он очень похоже пел «под Утёсова». Каких только талантов не было в Джурине! Ну, и под занавес о футболе репортаж... нет, извините, сообщение о том, что в Джурине был свой Вадим Синявский, который был популярным футбольным комментатором и его знала вся страна. Его роль очень искусно выполнял Сёма Штаркман. Он собирал вокруг себя ребят и подолгу «вёл репортаж» о виртуальной игре между двумя известными командами, например, «Динамо» - «Спартак» с реальными именами, фамилиями, специальными терминами: угловой, аут, пенальти и т.п.
Джурин и "еврейский вопрос"
Вопрос вопросов: существовал ли в Джурине еврейский вопрос? Вряд ли я смогу однозначно ответить. Честно говоря, я и не ставлю перед собой такую задачу. Просто хочу поговорить о сугубо еврейской жизни в Джурине, взаимоотношениях с неевреями, порассуждать, так сказать, вслух на эту щепетильную тему. Итак, что я помню о еврейской жизни в Джурине?
И первый вопрос: была ли в Джурине синагога в мою бытность? Отвечаю: была и не стало. Я помню одну синагогу, которая сохранилась после войны. И в связи с этой синагогой был у меня конфуз. Мне было лет 11-12. Как-то мы с ребятами решили заглянуть в синагогу. И, как только мы зашли, на нас сразу же обратили внимание и стали выразительными жестами выгонять прочь. Мы не понимали, в чём дело, пока нам не объяснили, что в синагоге следует находиться в головных уборах. Я стремглав бросился домой и полез в семейный сундук. Я помнил, что в сундуке хранится узбекская тюбетейка, которую мне подарила тётя Гитл. Она привезла её из Самарканда, где была в эвакуации. И вот я, светящийся от счастья, возвратился в синагогу и опять обратил на себя внимание, теперь уже своим экзотическим видом. Но уже никто не выгонял. Синагога произвела неизгладимое впечатление. Мужчины в талесах, с тфилинами на лбу и ремешками на руках, женщины на верхнем ярусе. Всё это было так таинственно и необычно. Однако, вскоре синагога прекратила свою жизнь. Тогда я не понимал, сейчас же полагаю, что пошли отголоски «дела врачей», борьбы с космополитами и прочих «прелестей» советской действительности. Евреи продолжали собираться уже в молитвенных домах нелегально. Уверенно говорю об этом, потому что был свидетелем, в общем-то, ужасной картины, хотя нам, пацанам было забавно наблюдать эту сцену. Не помню точно, в каком доме это было, но где-то в нижней части нашей улицы. Мы игрались на улице, когда кто-то из мальчиков обратил внимание на то, как из окна дома один за другим выбираются пожилые люди и разбегаются в разные стороны. Нам было смешно видеть, как старые, бородатые, убелённые сединами люди, вместо того, чтобы выходить нормально через дверь, сигают через окно. А ещё там крутилась парочка милиционеров. Помню, что такой молитвенный дом был и в доме у Крейчманов. С таким же убогим заведением я столкнулся в1973 году после похорон нашей мамы...
В какой-то мере символом иудаизма в Джурине оставался резник Гершл Коральник. Как сейчас, вижу его благообразное лицо, обрамлённое аккуратной белой бородой, в ермолке и чёрном сюртуке. Знаю, что люди его уважали и почитали. Мне трудно сказать, какую функцию он выполнял, оставался ли он раввином в классическом смысле, каким был до войны. Для нас, детишек, он был человеком, к которому нас посылали родители, чтобы зарезать курицу. Ещё мне известно о нём, что он часто встречался с украинским попом и они вели всякие богословские беседы и очень уважительно относились друг к другу. Добавлю не без гордости, что нередко я видел Гершла Коральника в буфете у мамы, где они обсуждали разные проблемы. Впрочем, я об этом писал в очерке о маме. Хочу добавить, что, когда я бывал на джуринском кладбище, всегда подходил к могиле этого светлого человека. Сейчас бывать там сложнее...
Вообще-то проблемы у еврейской общины Джурина возникали не только в связи с закрытием синагоги. Опасаюсь быть неточным, не скажу, в каком году это было, но помню, что евреи-мужчины создавали нечто, похожее на группы самообороны. И эти группы ходили по главной шоссейной улице Джурина, как бы осуществляли ночное дежурство. Не знаю конкретно, чем это было вызвано, были ли они чем-то вооружены, как долго эти дежурства осуществлялись. Помню, что мы, мальчишки, просились к ним в помощь, но нас жалели, не привлекали. Наверное, люди постарше знают, в чём было дело. Был бы весьма признателен за достоверную информацию по этому вопросу.
Соблюдались ли еврейские традиции в джуринских семьях? Это как посмотреть. С позиций моих нынешних знаний об этих традициях по доступной информации о Шабате, о Пасхальной Агаде, о празднике Суккот, Пурим-шпилях, о формах проведения Бармицвы и Батмицвы и т. д. и т.п. смею утверждать, что в таком аспекте традиции не соблюдались. С традициями советская власть справилась успешно. Некоторые традиции, особенно связанные с приготовлением блюд, соответствующих текущему или предстоящему празднику, конечно, соблюдались. В очерке о маме я уже писал, что, при всей её занятости, она старалась придерживаться вековых традиций. Все знали, что на Пурим в доме должны быть ументашн, на Хануку - латкес, на Пейсах - маца и её производные.
Интересная была ситуация с этим праздником вообще, и с мацой, в частности. Все, в том числе и милиция, и партийные и советские и прочие органы, конечно, знали, что евреи «достают» на Пейсах мацу. Но официально это было запрещено, как и всё, что так или иначе связано с религией и религиозными традициями. Ясное дело - опиум для народа! Поэтому выпечка мацы в Джурине велась полуподпольным образом. Помню этот процесс в деталях. Создавалась «бригада», которая и выпекала мацу на высоком профессиональном уровне для «заказчиков». В составе бригады большинство - женщины, за исключением места у печи: там священнодействовали только мужчины. «Заказчики» сдавали «бригаде» муку, а больше, как все знают, ничего, кроме воды, и не требовалось. Если и дальше следовать современной терминологии, то следует сказать, что дело было поставлено на «поток». У каждого члена «бригады» была своя узкая «специализация»: одни замешивали тесто, другие раскатывали тесто в тонкие коржи, третьи прокалывали коржи специальным зубчатым колёсиком, «рейгль», четвёртые, как я отметил, мужчины, выпекали собственно мацу. Были ещё помощники, которые готовили дрова для печи, кто-то упаковывал готовую продукцию в белые полотняные мешки. С «рейглем» чаще всего управлялись мальчишки, в том числе и ваш покорный слуга. Реже допускали ребят помогать у печи, но, если случалось, это уже было предметом гордости. Готовую продукцию следовало уносить поздно вечером, под покровом темноты, чтобы никто посторонний не видел. Помню, с какой радостью и, одновременно, трепетом, мы с Осиком несли эти мешки с драгоценным и хрупким содержимым домой! Мама требовала, чтобы до начала Пейсаха мы не смели прикасаться к этим мешкам. Но... Было принято приносить мацу в школу и угощать украинских соучеников в благодарность за приносимую ими ранее «паску» или кулич. С началом праздника - новое занятие: делать из мацы моцемэйл, из которой мама творила чудеса кулинарии. Собственно, этим празднование Пейсаха в нашей семье и ограничивалось. Следует добавить, что каким-то чудом мама сумела сохранить пасхальную посуду, которую мы с Осиком снимали с чердака. А ещё, хлеб во все дни Пейсаха мы не ели. Слово «хамец» я услыхал много позже. Не имею права утверждать, что во всех еврейских семьях в послевоенный период празднование Пейсаха сводилось к тому, о чём я только что рассказал.
Немного отвлекусь от Джурина. Когда в бывшем Союзе стали появляться проводники религиозных обрядов и традиций с Запада и внедрять начала иудаизма, несколько хасидов попыталась организовать нечто подобное коллективному Седеру, в Виннице. Признаюсь, стыдно было за большинство наших евреев, которым было совсем неинтересно, что нам рассказывали, и с нетерпением ждали момента, когда можно будет перейти к трапезе. По-настоящему увидеть, как следует праздновать Пейсах, мне посчастливилось здесь, в Америке. Неожиданно для нас, здесь оказался родственник жены, о существовании которого она не подозревала. Это отдельная история, к моему рассказу отношения не имеющая. Он оказался верующим евреем, соблюдающим традиции. На Пейсах, в первый день Седера они с женой обычно приглашают и нас. Здесь мы и поняли, как правильно проводить Седер со всеми атрибутами, чтением глав из Агады, наличием обязательных блюд на столе, прятаньем кусочка мацы- афикомана, задаванием четырёх вопросов и т.д. и т.п. В первый раз мы были шокированы, сейчас попривыкли.
Традицию проведения Бармицвы мне довелось впервые увидеть на видеокассете, которую мне показала племянница Эмма в Израиле. Событие посвящалось её сыну Юлику. Смотрел, как на чудо. Начиналось всё действо в синагоге, а заканчивалось шумной вечеринкой в ресторане. И это было прекрасно! Довелось быть и свидетелем необычной Батмицвы одновременно для трёх женщин, в том числе супруги упоминавшегося родственника моей жены. В положенные сроки не получилось, вот они и решили сделать по принципу: лучше позже, чем никогда. Им было за пятьдесят! Фантастика!
Я мог бы приводить и другие примеры того, как не соблюдались, или почти не соблюдались еврейские традиции. Конечно, я тогда этого не понимал, воспринимал всё, как должное, но спустя много лет, особенно после известных событий на постсоветском пространстве, очень многое прояснилось. Возможно, из-за информационного голода о своих еврейских корнях и, вообще, о еврействе, я стал посещать собрания Винницкого городского еврейского культурно-просветительского общества, а вскоре стал и сопредседателем этого общества. Оглядываясь назад, должен сказать, что очень рад такому повороту в моей жизни. Во-первых, мне самому было всё внове и интересно, во-вторых, появилось довольно много соответствующей литературы. Ну, и кроме всего прочего, как говорится, положение обязывало. Вот тогда и пришло некоторое прозрение. Тогда я впервые узнал и понял, что такое галут, диаспора, рассеяние. И стало более понятно, почему мы в послевоенном Джурине так ничтожно мало знали о еврействе. Это - не вина наша, а беда. Должен признать, что, несмотря на мой интерес к истории еврейства, не могу похвастать глубокими познаниями в этой области. Наверное, с этим надо жить и постоянно изучать. Одно время я увлёкся настолько, что научился читать, правда, только на идиш, иврит не изучал. В Америке стараюсь мамэ лушн не забывать, посещаю собрания людей, говорящих и изучающих идиш. Однако, слишком я увлёкся своей персоной, пора возвращаться в Джурин.
Был ли в Джурине антисемитизм, существовал ли антагонизм между евреями и гоями, то есть, неевреями? На бытовом уровне между нами, пацанами, конфликты на национальной почве однозначно были. О том, что я жид, жиденя, пархатый и что наше племя - это сплошь Сары да Абрамы, и что букву «р» мы не умеем выговаривать, обо всём этом мне постоянно напоминали. И дрались мы с ними довольно часто. Я приводил пример, как Йоник Гольдринг «разобрался» с двумя такими мерзавцами. Испытывал ли я обиду по этому поводу? Конечно, да! Проявлялся ли антисемитизм среди взрослых на бытовом уровне? Не знаю. Не могу ни подтвердить, ни опровергнуть. О том, что творилось у гоев в душе, и о чём говорили в домашних условиях, можно догадаться. Иначе, откуда бы возникали такие настроения у отпрысков? А проявлялся ли антисемитизм среди взрослых в Джурине в силу своего возраста просто не знаю, могу лишь догадываться и предполагать, но делать выводы на основе догадок не хочется. Всё же больше склонен считать, что среди взрослых проявления антисемитизма не было. Помню одного украинца, который прекрасно говорил на идиш и в нашем доме говорил только на идиш. Знаю, например, что мою маму все, в том числе и украинцы, уважали, по крайней мере, не демонстрировали обратное. Маму все называли тётя Фрима. Допускаю, что за глаза, после посещения буфета, могли называть и по-другому. Чего не знаю, того не знаю. Что же касается государственного антисемитизма, то на уровне Джурина его, мне кажется, и не могло быть. В Джурине не было высших, и даже средних специальных учебных заведений, ни, тем более, каких-нибудь серьёзных учреждений, куда был бы ограничен приём по национальному признаку. Со всеми этими проблемами многие из нас сталкивались после выезда из Джурина, заполняя пятую графу в анкетах. Не зря нас называли «инвалидами пятой группы». Допускаю, что я неправ в своих выводах.
А как евреи относились к неевреям? По-разному. Моё детство проходило сразу после войны, после освобождения из гетто. Как жилось евреям Джурина, всем известно. Кое-что видно из моих предыдущих глав. В ходе интервью, о которых уже писал, я задавал вопросы, касающихся взаимоотношениям между узниками гетто, оккупационными властями и остальным местным населением. Приведу два характерных примера из интервью с моим братом Фимой. Он рассказывал: «В пределах гетто существовал некий рынок, на котором происходил скорее обмен сохранившихся вещей евреев на продукты питания. Мы с мамой пошли на этот рынок, обменяли какие-то из оставшихся вещей на скудную еду и засобирались домой. В этот момент маму окликнула знакомая крестьянка по фамилии Вергелес: «Янкелыха (так, по имени мужа, было принято называть женщин), пiдiйдiть. Вiзьмiть щось в мэнэ». Мама: «Мiняти вжэ нэма на що. Радянськi грошi Вам не потрiбнi, а нiмецьких в мэнэ нэмае». Крестьянка: «Берiть, вiддастэ колы зможэтэ». И вложила в мамину кошолку масло, сметану, творог, хлеб... А теперь другая информация из того же интервью. О разграбленном папином складе я упоминал, а Фима назвал мародёра - это был некий Царук. А грозой всех евреев в гетто был местный полицай по имени Федь. Все прятались по углам, когда Федь появлялся поблизости. О том, как нам помогали Ильчишены, повторяться не имеет смысла. Как говорится, комментарии излишни. К людям типа Ильчишеных и Вергелес одно отношение, а к таким, как Федь и Царук - иное.
Популярен ли был в Джурине сионизм? Не уверен. Сами идеи сионизма практически не распространялись среди еврейской части населения Джурина. Просто некому было это делать. Могу предположить, что очень осторожно этим занимался упоминавшийся ранее приезжий учитель Шулим Львович. Частенько я видел, как в мамином буфете он отводил в сторонку еврейских посетителей и они подолгу о чём-то шептались. В эти моменты мама выпроваживала меня на улицу. Когда-то Фима Блейзман рассказывал мне, что, уже после школы, будучи машинистом тепловоза во Львове, встречался с бывшим учителем и тот выяснял возможности каких-то контактов с Западом. Не берусь утверждать, что это всё напрямую связано с идеями сионизма. Просто размышления «вслух». Сионизм или не сионизм, но эмиграция из Джурина в Эрец Исраэль началась довольно давно. Я уже упоминал нескольких «первопроходцев», которые решились на этот «подвиг» задолго до волны восьмидесятых.
Отдельный вопрос - как относиться к бывшим оккупантам, например, к немцам. Тоже вопрос непростой и ответ на него не такой уж однозначный. Одно дело - немецкие солдаты, другое - их фашистские идеологи, пославшие их воевать. Мне хочется опять немного отвлечься от Джурина и рассказать о ситуации, с которой мне пришлось столкнуться.
Я уже упоминал, что в какой-то период был причастен к проблемам узников гетто и концлагерей. Нашей Винницкой ассоциации стало известно, что существует организация под названием Максимиллиан-Кольбе-Верк, которая оказывает гуманитарную помощь именно такой категории людей. В нескольких словах поясню, что это за организация. Вначале немного информации о Максимиллиане Кольбе. Поляк по национальности, он был главным редактором и издателем католического журнала. Германские оккупационные власти сочли журнал антинацистским и доктор Кольбе оказался в Освенциме, где продолжал служить мессы и причащать заключённых. Погиб в газовой камере, поменявшись местами с юношей, которого по жребию должны были казнить за побег заключённого. Причислен к лику святых в 1982 году папой Иоанном Павлом II. История возникновения общества началась в 1964 году, когда группа немецких католиков встретилась в Освенциме с бывшими польскими узниками этого концлагеря, живших на грани бедности, и в знак примирения, искупления и солидарности было решено создать благотворительную организацию. У истоков этой организации стоял некий Альфонс Эрб. Общество финансирует свою деятельность за счёт добровольных пожертвований немецких граждан. После Альфонса эту организацию возглавила его дочь Элизабет.
И вот с этой замечательной фрау я имел удовольствие познакомиться и, можно сказать, сотрудничать. Как я написал выше, мы знали, что организация оказывает гуманитарную помощь и это нас, естественно, заинтересовало. После наших контактов по факсу и телефону мы договорились об оказании помощи бывшим узникам, живущим в Винницкой области, а это более 1400 человек. К нашей радости, вскоре в наш город въехал громадный автофургон, загруженный вполне доброкачественной одеждой, обувью для мужчин, женщин, детей. Там же были очки, слуховые аппараты, инвалидные коляски, медицинские материалы и приспособления. Много всего, сейчас уже и не вспомню, да и нет смысла всё перечислять. Кроме того, каждому узнику вручались «живые» 100 марок. Одним словом, весьма существенная помощь.
Весь этот мой рассказ, в конце концов, сводится к вопросу о взаимоотношениях между людьми, особенно между потомками немцев, принесших страдания евреям и их жертвами. В связи с этим хочу привести текст письма, которое вручалось каждому узнику вместе с привезенным подарком:
«MAXIMILIAN-KOLBE-WERK
Karlstrase 40
79104 Freiburg.1995 год
Многоуважаемые дамы и господа!
50 лет тому назад начались исторические события, которые принесли Вам, Вашей семье, вашему народу бесчисленные страдания, унижения и разрушения. Нам не безразлично то, что совершалось нашими соотечественниками, втянутыми немецкими фашистами в несправедливость и разбой. Вы мучились, голодали, мёрзли, испытывали страх, жили в нечеловеческих условиях, потеряли здоровье и надежды на будущее. Нам стыдно. Как немцы, мы просим у вас прощения за все несправедливости, которые совершались от имени Германии. Сегодня от имени спонсоров и друзей организации Максимилиан Колбе один из наших общественных работников вручит Вам этот подарок. Это маленькое свидетельство того, что в Германии есть люди, которые принимают участие в Вашей тяжёлой судьбе и думают о Вашем благополучии.
Пожалуйста, не думайте, что мы таким образом хотим искупить перенесенные Вами страдания и унижения, так как это нельзя искупить. Не в нашей власти изменить то, что произошло. Навсегда остаётся фактом, что именно немцы - граждане нашего народа отказали Вам в праве быть людьми. Мы не хотим заслужить прощение ценой подарка. Мы только хотим показать, как нам стыдно и насколько искренна наша любовь к Вам.
Уважаемые дамы и господа! В гетто и концентрационных лагерях Вы научились ненавидеть всё, что является немецким. Мы знаем, что даже через 50 лет после освобождения из гетто и концентрационных лагерей страдания остались. Мы хотели бы разделить с Вами Ваше бремя, Ваше горе, боль по погибшим родственникам и друзьям, разочарования, мучительные воспоминания, страшные сны, болезни, заботы о Ваших детях и внуках. И поэтому мы хотели бы подарить Вам нашу любовь и заботу.
С глубоким уважением
от имени организации Максимилиан Колбе
Ваша
Элизабет Эрб, директор
P.s.Мы должны сообщить Вам, что у нас, к сожалению, нет переводчиков, а поэтому мы сможем читать Ваши письма и отвечать на них только в том случае, если они будут написаны на немецком языке. Адрес и фамилию отправителя просим также написать латинскими буквами.
Очень сожалеем о том, что Вы это письмо получите на русском, а не на Вашем родном языке.
Это подарки гуманитарной помощи, поднесенные немецким народом.
Никто не имеет права требовать за них какие бы то ни было деньги.»
Ещё один вопрос - доходило ли во взаимоотношениях между евреями и неевреями в Джурине до криминала? Была одна, даже в какой-то мере, детективная история, в своё время взволновавшая еврейскую общину Джурина и я её собираюсь изложить. Но хочу предварить её оговоркой. Дело в том, что я не уверен в сугубо антисемитских мотивах преступления, о котором собираюсь рассказать. Возможно, здесь была месть советскому чиновнику за жестокость, проявленную к людям при исполнении своих обязанностей. Обычно в таких случаях говорят, что истина посредине. Итак, история об убийстве Ушера Мордковича Шейвехмана.
Произошло это летом, примерно в 1952-53 г.г. Шейвехман занимал должность председателя Джуринского сельского Совета. В состав этого Совета входило и несколько близлежащих сёл. Шейвехман часто выезжал на своей служебной бричке по сёлам, где и требовал строгого выполнения распоряжений вышестоящих органов. Однажды он не вернулся домой. Через какое-то время обеспокоенные домочадцы, среди которых была, между прочим, его дочь, моя бывшая учительница, Фаина Ульяновна, заявили о его исчезновении в милицию. А ещё через несколько дней какой-то мальчуган, спрыгнувший со столбиков, о которых я писал прежде, выскочил ни живой, ни мёртвый, и рассказал, что конулся чего-то необычного ногами. Опустим детали. Это был разлагающийся труп Шейвехмана с привязанным камнем-ракушечником. Я эту ужасную картину видел собственными глазами. Из Винницы срочно приехала следственная группа. Не скажу, как долго она трудилась в Джурине, но никакого результата эта группа не добилась...
Прошло довольно много лет. Я уже служил в армии, когда мама написала мне, что найдены убийцы Шейвехмана. А ещё через какое-то время мне рассказали подробности о том, каким образом докопались до истины. Дальше последует пересказ того, что мне рассказали. Так, что не взыщите, если не всё окажется правдивым. Как говорится: за что купил, за то продал. Итак, после бесплодной работы следственной группы в Джурине поселился «колхозник», а на самом деле, следователь из Винницкой прокуратуры. Присматриваясь и прислушиваясь к селянам, стал особенно следить за одним человеком, нечистым на руку. И в какой-то момент стал свидетелем конфликта по пьяному делу, в ходе которого другой собутыльник обронил фразу: «Это тебе не Шейвехмана убивать». Дальнейшие события ещё больше «тянут» на детектив. Делом техники было этого «подопечного» поймать на хищении какого-то колхозного добра. Затем был суд и его отправили «на нары». Затем к нему в камеру подсадили милиционера под видом осуждённого, который и «расколол» убийцу. Тот похвастался «сокамернику», что уже много лет тому назад вместе со своим братом из Донбасса «завалил жида» и никто об этом не знает и никогда не узнает.
Повторюсь, что не уверен в правдивости той части моего рассказа, где говорится о раскрытии убийства, но то, что убийство было, нет никаких сомнений. Ещё говорили, что жена Шейвехмана после того, что произошло с мужем, потеряла рассудок.
Такая вот история. И на этом я и закончу главу о Джурине и «еврейском вопросе». Собственно, на этом можно бы закончить и всё повествование. Но вот я подумал, что было бы не очень корректно рассказать обо всех моих родных, друзьях-товарищах, соседях, но при этом не рассказать о себе. Так, что не обессудьте, может это и нескромно, но всё же в следующей главке я хоть немного расскажу
О себе, любимом
Весь свой Джуринский период, то есть, с момента рождения и до 1957 года, когда я закончил десятый класс и практически навсегда покинул Джурин, я сознательно опущу: писал об этом. Продолжу о себе уже после выезда из Джурина.
Как я уже писал, после школы я последовал за Туней Ройтбергом в Винницкий энерготехникум, где получил диплом техника-теплотехника. В общем, неплохой был период в жизни. Жил в общежитии, научился общению с незнакомыми прежде ребятами и девчатами, учёба давалась не очень тяжело, хватало время и на развлечения по моим скромным средствам, и на занятия спортом. По окончании техникума, не без приключений, о которых умолчу, был «распределён» в Харьковский трест Теплоэнергомонтаж рядовым слесарем-монтажником на строительстве Змиевской электростанции. Та ещё школа жизни! Это называлось ударной комсомольской стройкой, а на самом деле там трудились бывшие зэки, а также отрабатывающие свой срок. Станция строилась по последнему на тот момент слову техники, к тому же - одна из самых крупных в стране. Многое познал и понял, это было отличное дополнение к теоретическим знаниям, полученным в техникуме. Но была и обратная сторона медали. Нелёгкий и очень опасный труд: приходилось выполнять работу на головокружительной высоте, достигающей 40 с лишним метров. А после работы - общежитие в компании с отпетыми жуликами, пьянчугами и прочими «комсомольцами». «Посчастливилось» увидеть, как на танцах бьют гитарой по голове, как втыкают нож в живот и т.п.
Б-г меня миловал и я благополучно призвался в доблестную Советскую Армию. И там я продолжил своё образование, так как попал в так называемую ШМАС - школу младших авиаспециалистов, проще говоря стал водителем машин, обслуживающих авиацию на аэродроме. Так, что водительские права у меня уже 47 лет. Забегая вперёд, скажу, что полученные в армии навыки помогают мне и сейчас, когда я уверенно вожу машину по американским фривэям. О службе в армии рассказывать не принято. Отмечу лишь, что на третьем году службы попал на Крайний Север, в Тикси, где также не обошлось без приключений, зато имел возможность любоваться северным сиянием.
В очерке о Фиме я уже писал, что после армии обосновался в Виннице. В то время найти работу и прописаться в Виннице было крайне трудно, и тут на помощь пришёл Фима. По блату меня, с дипломом техника - теплотехника, с большими трудностями удалось устроить аж ... помощником машиниста котла. Одновременно я стал учиться на вечернем факультете Винницкого филиала Киевского политехнического института. А вскоре, в 1966 году женился, а ещё через год «родил» сына Рому. И
об этом всём я уже писал. Оказывается, по ходу я немало и о себе рассказывал. Надо закругляться.Добавлю только несколько самых существенных моментов из моей жизни. В течение продолжительного времени работал на разных инженерных должностях в промышленной теплоэнергетике ряда Винницких предприятий. Особенно плодотворной сугубо в инженерном плане была работа на подшипниковом заводе, где удалось реализовать целый ряд задумок и идей. Там я получал истинное удовольствие от моей востребованности, как инженера. Чего не скажешь о последнем, перед коллапсом Союза, периоде, когда я был заместителем главного энергетика другого предприятия. Тогда было не до идей. Дефицит всего - от электродов до экскаватора. Полупьяные рабочие, дебильные команды агонизирующих партийных органов, полная апатия непосредственных руководителей и общая атмосфера «пофигизма» привела меня в частные предприятия. Последнее моё место работы в Виннице - менеджер в компании «Интергаз». Следующий важный этап в моей жизни - эмиграция в Америку. К этому времени здесь уже находился наш сын Рома. Мы не препятствовали его отъезду, тем более, что он самостоятельно овладел английским языком. Таким образом он оказался на Восточном побережье Америки, жил в Нью- Йорке, где к тому времени уже жили два брата моей жены, Лазарь и Савелий, затем в Нью Джерси. Со временем он стал работать по своей специальности, самостоятельно совершенствуясь на базе полученных в Виннице знаний и стараясь идти в ногу с современными американскими технологиями. С нашим переездом в Америку и не без нашего давления Рома переселился к нам, на Запад. Сейчас работает ведущим инженером в солидной американской компании. Живём мы довольно близко друг от друга, всего в пятнадцати минутах езды на машине. Сравнительно недалеко от нас, здесь же, в Калифорнии, живут и наши сваты Аня и Борис.
В отличие от Ромы я приехал сюда в самом неподходящем возрасте, к тому же, без английского языка. На нормальную работу устроиться не получилось в силу разных обстоятельств, о ненормальной распространяться не стану. Как и все новоприбывшие, первым делом стал овладевать английским. Какой-то минимум необходимого я взял, а на большее, как поётся в песне, я и не рассчитывал. Одновременно посещал компьютерные курсы, где и научился стать средней руки пользователем. А ещё здесь, наконец, сбылась мечта идиота - приобрёл машину, даже успел сменить на более новую. Доволен ли я переездом в Америку? Однозначно, да! И вслед за всеми американцами хочу воскликнуть: God, bless America!
Но самым большим достижением в новой американской жизни считаю рождение моей дорогой внучки Симоночки! После довольно длительных поисков мой сын, наконец, женился на девушке по имени Инна и преподнёс нам с женой Аней подарок! Симона - это наша ПУСТЬ ВСЕГДА БУДЕТ СОЛНЦЕ!
любовь, наша отрада, наш хайес, наше счастье, наше всё!
Моя жизнь сложилась, хоть и не так уж беспечно, но всё же гораздо легче, чем жизнь моих родителей. У моего сына жизнь оказалась на порядок легче, чем у меня. Хочу только пожелать, чтобы жизнь Симоночки сложилась успешной, благополучной, счастливой!
Буду признателен всем, кто напишет отзыв о прочитанном: morisb@sbcglobal.net Tel.295-287-9457
Морис Бронштейн
ДЖУРИН
Морис Бронштейн
Джурин
Moris Bronshteyn
Djurin
Copyright©2013 by Moris Bronshteyn
All rights reserved. No part of this book may be reproduced or transmitted
In any form or by any means, electronic or mechanical, including photocopying, recording, or by any information storage and retrievel system, without the written permission from the Author.
Request for permission to make copies of any part of the work should be sent to morisb@sbcglobal.net or 925-287-9457
Isbn 978-1-304-29945-1
Cодержание
LIBERATION DAY IN DJURIN............ 8
Фима 26
Вова 28
Лёня
Шура
Йоник
Илья 33
Гриша
Ребята нашего
Пришли девчонки, стоят в сторонке............................42
Улица любимая моя......................................................43
Джурин и
Джурин и «еврейский вопрос».....................................49
О себе,
Предисловие
Уважаемый читатель!
Если, прочитав название, Вы решили, что это повествование о романтическом герое по имени Джурин, Вы ошиблись. Если же Вы знаете, что Джурин - название местечка в Украине и здесь будет разыгрываться трагедия или детективная история, то и в этом случае Вы ошибаетесь. Лет десять назад я приехал в Америку, абсолютно не зная английского языка. Через какое-то время я немного освоил язык, как говорят, на бытовом уровне. Произношение никак не получалось, как не получается, увы, до сих пор. Американцы, при общении, сразу же обнаруживали этот очевидный изъян. И первым, через два-три произнесенных мной слов, возникал вопрос: «Откуда Вы приехали?». Однажды, на очередной Where are you from? я этому любопытному американцу в сердцах ответил: «From Djurin!». Он сделал круглые глаза и честно признался, что такой страны не знает. Пришлось мне объяснить, что пошутил, что это - название еврейского местечка. Он понимающе кивнул и больше вопросов не задавал. А я подумал: а если б спросил о Джурине, что бы я ему рассказал? И сам себе ответил: есть что вспомнить. Тогда и родилась мысль рассказать о Джурине и его обитателях невидимому собеседнику, вернее, слушателю. Тем более, что я научился и с удовольствием работаю с компьютером. Честно говоря, я и сам не знаю, к какому жанру следует отнести это повествование. Это явно не художественное произведение, да и не мемуары. Это также не биографическое произведение, хоть и коснусь, конечно, нашей семьи. Просто расскажу многое из того, что помню за период примерно с 1947 по 1957 год, когда я жил и учился в Джурине. Все имена людей, которые будут мной упомянуты, подлинные. Да простят меня земляки, о которых не расскажу здесь. Будьте снисходительны, я прожил в Джурине всего лишь первые 16 лет, затем бывал только кратковременными наездами. Если обнаружите какие-то неточности, также не взыщите. Буду признателен, если сообщите мне о них. В конце рассказа сообщу свои координаты для связи.
Джурин
Для начала мне хотелось бы в своём рассказе о Джурине сослаться на какой-нибудь более или менее достоверный исторический источник. Мне показалось, что лучше всего этому соответствует «Исторический путеводитель,100 еврейских местечек, выпуск 2-й: Подолия. Исторические справки». И вот фрагмент из путеводителя, касающийся Джурина.
Джурин (старые названия Чурилов, Чуринцы, Джурилов) - село Шаргородского района Винницкой области, до 1923г. - местечко Ямпольского уезда Подольской губернии. Село Джурин расположено при слиянии рек Деребчинка и Вовчина, перед впадением их в реку Мурафу, у автотрассы Винница - Немиров - Могилёв-Подольский. Расстояние до Могилёва-Подольского около 50 км., до Шаргорода - 18 км. Через село с севера на юг проходит узкоколейная железная дорога. Поселение Чурилов упоминается уже в документах ХV в., а также в королевской грамоте от 1547г. Повидимому, в те времена оно было защищено укреплённым замком. В VIII в. поселение принадлежало магнатам Потоцким. В 1767г. владельцы добились для Джурина городских прав и привилегии на проведение ежемесячных ярмарок.
В 1765 г. в Джурине было 35 еврейских домов, где жили 84 человека, все приписанные к общине Мурафы. По переписи 1775 г. в местечке было евреев: 65 мужчин, 69 женщин, 14 мальчиков, 10 девочек, а также помимо членов семей домовладельцев два человека прислуги. Раввином Джурина в то время был р. Лейб Файбишович. В 1852 г. в местечке было 26 евреев-ремесленников, продававших продукции в совокупности на 350 рублей в год. В 1853 г. община Джурина содержала синагогу и молитвенную школу(1004 прихожанина), раввином был р. Меир Глейц. В 1863 г. губернское начальство, выполняя закон об ограничении числа синагог и еврейских молитвенных школ (на каждые 30 еврейских домов полагалось не более одной молитвенной школы, а на каждые 80 не более одной синагоги), пыталось одну из них закрыть. В 1871 г. в местечке было в общей сложности 292 дома, 1221 житель принадлежал к торговому сословию ( в большинстве евреи) и 1454 - к сельскому. В 1889 г. еврейская община, насчитывавшая 1320 человек, содержала по-прежнему две синагоги, а в начале ХХ в. - три. По роду занятий среди евреев значительную долю составляли ремесленники, многие евреи работали на сахароваренном (построен в 1880-х г.г.) и кирпичном (построен в начале ХХ в.) заводах. Евреи владели всеми (более тридцати) лавками, аптекой и аптечными складами, постоялыми дворами (местечко стояло у почтового тракта Могилёв-Брацлав). Врач-еврей заведовал больницей при сахароваренном заводе.
В годы Гражданской войны джуринские евреи неоднократно подвергались погромам. Так, в июле 1919 г. военнослужащие армии Директории взяли в заложники нескольких евреев, потребовав за них огромный выкуп. В результате учинённого при этом погрома было убито около 40 человек. В ноябре 1919 г. деникинский конный полк подверг местечко ультразверскому погрому, оставив 18 убитых, множество раненых, 60 изнасилованных, 3 дома, сгоревших вместе с людьми, и ещё 50 подожжённых и частично сгоревших домов. Джурин был одним из немногих мест, где украинское население пыталось оказать помощь евреям во время погрома, устроенного солдатами Добровольческой армии. При советской власти в 1923 г. Джурин стал районным центром (до 1930 г.). В 1924 г. здесь был организован еврейский колхоз под названием «Союз еврейских хлеборобов», куда вошли 50-60 семей, а в середине двадцатых годов - еврейский сельсовет. С 1935 г. в колхоз стали вступать и украинские семьи. Председатель еврейского колхоза Шулем Месожник в предвоенные годы стал председателем сельсовета.
В начале 1920-х гг. в Джурине была открыта еврейская начальная четырёхклассная школа, она располагалась недалеко от семилетней украинской школы, напротив почтового отделения. В школе преподавали трое или четверо учителей, её директором был Лев Авербух, выпускник Одесского еврейского учительского института. В советское время здание большой синагоги власти заняли под зернохранилище, миньян собирался в малой синагоге, располагавшейся в центре местечка. Обязанности раввина и шойхета исполнял р.Гершл Коральник.
Большая Джуринская синагога
В советское время здание
большой синагоги власти заняли под зернохранилище, миньян собирался в малой синагоге, располагавшейся в центре местечка. Обязанности раввина и шойхета исполнял р.Гершл Коральник.
В 1765 г. в Джурине проживало 84 еврея,
в 1775 г. - 160,
в 1784 г. -253,
в 1787 г. -269 евреев.
в 1847 г. -972,
в 1897 г. - 1585 (34% населения).
в 1923 г. - 396 евреев,
в 1939 г- 1027(19% населения).
в 1989 г. - более двадцати евреев,
в 1998 г. - 8 евреев.
В первые дни войны Джурин подвергся бомбардировке, в результате которой было ранено и убито около десяти человек, была повреждена малая синагога. Крестьяне разграбили в местечке склад и магазины. Немецкая воинская часть вступила в Джурин 22 июля 1941 г. Евреи получили распоряжение обозначить свои дома шестиконечной звездой и носить специальную повязку на рукаве. В праздник Рош Хашана (возможно, в Йом Кипур) оккупанты вместе со служащими украинской полиции ворвались в малую синагогу и избили молящихся.
С установлением режима румынской оккупационной власти в местечке было создано гетто, разместившееся в стоявших на холме еврейских домах. В Джурин были депортированы около трёх с половиной тысяч евреев из Буковины, Румынии (из Радауцев), а также из Хотина и соседних с ним бессарабских местечек. Среди переселенцев был р. Барух Хaгep из вижницкой династии цаддиков и его хасиды. По распоряжению пользовавшегося непререкаемым авторитетом раввина Гершеля Коральника местные евреи приняли депортированных в свои дома, а около тысячи человек, которым не хватило места, поселились в здании Большой синагоги, в хлевах и складах. Буковинские евреи, выгодно отличавшиеся от местных внешним видом, воспитанием, уровнем образования, были и намного богаче. Около 120 их семей смогли поселиться вне гетто, дав взятки оккупационному начальству.
В совет гетто, организованный весной 1942 г., вошли руководители общины Радауцев. Председателем совета был назначен М. Розенраух, оставивший о себе недобрую память, его заместитель М. Кац был реальным руководителем гетто. Совет гетто обложил налогами, порой весьма высокими, все доходы евреев от ремесла и торговли, а также все денежные суммы, получаемые из Румынии. Была создана еврейская полиция в составе 20 человек, суд, больница, аптека, столовая для бедных, основанная р. Хагером, и детский дом для 50 сирот. Больницей руководили врачи из числа переселенцев, их квалифицированная работа позволила существенно уменьшить смертность от эпидемии тифа среди узников гетто - до 400 человек. При помощи взяток руководство гетто смогло добиться отмены многих притеснений и даже дальнейшей депортации. Тем не менее евреев использовали на принудительных работах внутри местечка и на прокладке дорог.
Между маем и сентябрём 1943 г. четверо бывших студентов, работавших в больнице гетто, выпускали рукописную газету «Курьер» на румынском и немецком языках. Когда об этом стало известно оккупационным властям, совет гетто распорядился немедленно прекратить её издание.
В 1943 г. в Джуринском гетто находилось около четырёх тысяч евреев, из них около тысячи - местных. За годы войны в Джурине погибло около 500 человек, наименьшее число жертв среди всех гетто Транснистрии. Красная Армия освободила Джурин 19 марта 1944 г. С окончанием войны румынские евреи покинули Джурин, в местечке осталось несколько сотен местных евреев. В 1946г. Джурин на некоторое время снова стал районным центром.
К концу 1980-х гг. в селе среди примерно пятитысячного населения проживало немногим более десяти еврейских семей, в 1998 г. - 8 евреев. В районе старой торговой площади и главной улицы села сохранились фрагменты традиционной местечковой застройки Джурина. Старая рыночная площадь расположена в северной его части, у крутого спуска в речную долину. Несколько уцелевших на ней домов с лавками, построенных в конце XIX - начале XX в. позволяют вообразить её былой вид.
На месте пустыря к западу от площади когда-то были расположены тесно застроенные еврейские кварталы. Среди жилой застройки еще в конце 1980-х гг. стояло здание большой синагоги, построенное, по-видимому, в середине XIX в. По каменному фундаменту можно оценить её размеры: в плане 12 на 20 метров.Еврейское кладбище располагается к востоку от посёлка, сразу за его границей. На кладбище обнаружена одна резная стела XVIII в., остальные надгробия относятся ко временам от XIX до восьмидесятых годов XX в.
Вот такая история Джурина. Кое-что добавлю от себя о периоде, когда в Джурине хозяйничали оккупанты, а также местные полицаи. Так случилось, что мне выпала честь быть участником грандиозного проекта создания фонда видеодокументов, который возглавил известный американский кинорежиссёр Стивен Спилберг. В качестве интервьюера я беседовал в Украине и Америке более чем с 70-ю бывшими узниками гетто и концлагерей Винницы, Печоры, Шпикова, Могилёв-Подольского, Литвы... Брал интервью и у своих братьев Иосифа и Ефима. Ефим многое помнил о Джуринском гетто, так что кое о чём знаю в подробностях.
Сейчас хотел бы перенестись в Америку. 1998-й год. Мой брат Иосиф и я живём здесь, в Сан Франциско. В одном из залов Нью Йорка собрались на очередной форум бывшие узники гетто и концлагерей. В одном ряду оказались рядом и, как водится, разговорились две женщины. Одна из них некая Фира Стукельман, жительница Нью Йорка, занимающаяся проблемами бывших узников гетто и концлагерей, другая женщина - некая Этти Зиглер из Канады. По ходу разговора вскоре выяснилось, что Этти всю войну провела в Джуринском гетто, в доме, где хозяйкой была Фрума Бронштейн с четырьмя мальчиками. Фира Стукельман сообщила ей, что знает некоего Бориса Черепашенского, родом из Джурина, который, возможно, знает эту семью Фрумы Бронштейн. Борис, конечно же помнил нашу семью и знал, что мы в Америке. Делом техники было связать нас и заочно познакомить. Несколько лет мы переписывались с Этти Зиглер и перезванивались, обменивались фотографиями. В последнее время связь прервалась, телефон не отвечает, письмо возвратилось. Не знаю, жива ли эта, теперь уже весьма пожилая женщина.
Как-то, блуждая по Интернету в поисках сведений о родном Джурине, я набрал ключевое слово на английском языке и нашёл статью этой самой Этти Зиглер, в которой она рассказывает о своём пребывании в этом «раю». И вот этот рассказ в переводе моего сына Романа.
LIBERATION DAY IN DJURIN
«Шел март 1944 года. Я не помню точной даты, но помню, что это был Шаббат и один человек из нашей группы молился. Было холодно и сыро. Сквозь щели заколоченных окон нашей комнаты мы наблюдали, как немцы отступали вразброд. И хотя эти фанерные щиты были мрачные и сковывающие, мы были им благодарны - они защищали нас от лютого холода и от вида нацистов. Впрочем, последние были в нас менее всего заинтересованы в те дни. Через дорогу от хаты, в которой мы жили, стоял обветшалый почтамт, оставленный советскими властями два с половиной года назад. Именно здесь фашисты установили командный пункт и полевую кухню. Солдаты шлепали по грязным улицам Джурина, чтоб получить свой рацион.
В 41-м, будучи хозяевами положения, нацисты и их союзники-румыны собрали людей в этом маленьком убогом городишке Южной Украины. В нем проживало 800 евреев, в основном старики, женщины и дети. Вскоре местечко разрослось до 4000 человек, когда оно было превращено в гетто.
Именно здесь был конечный пункт, куда депортировали нашу семью вместе с еще несколькими тысячами человек в октябре 41-го года. Именно в это время, за два с половиной года до того, как я видела солдат, сидевших возле подъездов или на грязной земле. Запуганные и ободранные, они все же внушали мне чувство страха .
Дорога была долгой и раны болели. Выселив из наших домов лишь с тем, что можно было унести, нас гнали как скот, сперва в товарные поезда, затем в грузовики, и отправляли на Украину. Мой дом был в Радауце, красивом мирном городе на севере Румынии. Позади осталась жизнь, полная надежд, друзей, семьи, образования, и веры. Один беглый взгляд назад перед тем, как меня толкнули в поезд - и все осталось позади. Впереди лежало Заднестровье и верная смерть от голода и болезней. В конце изнурительного и мучительного 3-х недельного путешествия грузовик остановился. Мы оказались на окраине богом забытого Джурина. Остальную часть пути к лагерю нам предстояло пройти пешком и искать приют. В тот день еще были живы все семь членов моей семьи - нас ждали убогие переполненные помещения гетто. Трое из них никогда не вернутся.
Моя бабушка умрет от дизентерии. Моего гордого, трудолюбивого отца подкосит тиф. А мою милую любимую сестру унесет туберкулез легких после двухлетних мучений. Я все это переживу, будучи изуродованной приступами еще одной разновидности туберкулеза. Мое лицо покроют открытые гноящиеся раны, тело ослабнет, ощущения притупятся годами жестокого и несправедливого существования практически без пищи и условий в Джуринском гетто. Но я останусь в живых.
Я до сих пор по памяти рисую картины этого местечка, построенного на косогоре. Единственная шоссейная дорога, протянувшаяся через всё село и служившая главной торговой артерией. Остальные дороги были булыжные и грунтовые. Во время дождя местечко превращалось в болотное месиво. Я помню сахарный завод, где производство было остановлено во время оккупации. В освободившиеся помещения поселились депортированные из Бессарабии и Буковины.
Была и синагога, величественный фасад которой скрывал нищету и затхлый запах, так как там жили поселенцы из Бессарабии. В центре поселка был рынок. Сюда приезжали крестьяне из соседних деревень, чтобы продать продукты. Поскольку лишь у немногих водились деньги, торговля велась путем бартера. Моя семья обменивала одежду на муку, зерно, и картофель. Это была борьба за выживание, и, если кончались скудные запасы для обмена, то ты обречен на голодную смерть.
Недалеко от рынка был разбит госпиталь, где было несколько палат с поломанными койками и соломенными матрацами. В нем работали несколько доведенных до отчаяния врачей и двух медсестер, беспомощных от того, что они не могли уделить нам никакого внимания из-за отсутствия инструментов и медикаментов. А болезни, особенно тиф, свирепствовали по всему местечку. На окраине села была школа, которая также была заселена депортированными, большинство из которых были мои земляки из Радауца.
Вода в Джурине была на вес золота. Единственный насос находился за версту. Мы все по очереди носили большие деревянные ведра через холмы к насосу, а затем обратно в хату.
Жизнь в основном состоит из того, что ты помнишь. Иногда я вспоминаю местечко, людей, гетто, и наши мучения короткими эпизодами, а иногда все это разворачивается как печальная повесть. Но это не было выдумкой, это было все так до боли настоящим!
Я вспоминаю плач трехлетнего сына нашей хозяйки и как я была этим плачем разбужена и вынуждена сосредоточиться на событиях, которые разворачивались за заколоченными окнами. Я снова наблюдала за солдатами, которые были заинтересованными в их собственной безопасности во время отступления. И все же мы продолжали чувствовать себя их пленниками и мы боялись самой возможности, что они могут причинить нам боль. Я надеялась, что глазея сквозь проемы фанерной двери, я не буду замеченной нацистскими солдатами.
В тревожном ожидании чего-то непредвиденного напряжение всё возрастало. В конце концов, мой брат не выдержал. Он неожиданно выскочил через заднюю дверь и побежал к дому, в котором жили оставшиеся в живых наши дядя и двоюродные братья. Он пробыл там несколько часов. Неожиданно он решил вернуться, как раз тогда, когда последние немецкие солдаты должны были уйти.
Неожиданно увидев бегущего брата, солдаты окликнули его и приказали ему подойти. Этот момент я не забуду никогда! Видеть моего брата, направляющегося к немецким солдатам, было самым страшным воспоминанием, оставшимся от Джурина. Я затаила дыхание в ожидании того, что станет с моим любимым, отчаянным братом. Все мы не без основания боялись, что ему, а может и нам всем, пришел конец. Мы наблюдали, как офицер начал допрашивать его. Онуй ответил на беглом немецком, и указал пальцем на нашу хату. Нацистский офицер осмотрел брата, обратив внимание на его ободранный вид, особенно ноги, обернутые в лохмотья. Партизан так выглядеть не мог. Он явно не был одет как тот, которого застрелили полчаса назад. Офицер отпустил Онуя. Так брат остался в живых. Мы вздохнули с облегчением...
Оглядываюсь на людей в нашем тесном помещении. Теперь нас 14 - пятеро взрослых, 5 подростков, и четверо детей, все ютимся в трех маленьких комнатках. Эти 14 человек были членами 4-х семей - Зингеры из Вижниц, Анна Харт, дальняя родственница моей мамы, Бронштейны, и мы, Адельштейны. Я думала о троих, которых уже не было с нами. Я в особенности вспоминала мою сестричку Рейзеле, о том, как её трясло и как страдала, и как мы пытались ее утешить, насколько могли. Мой брат Онуй и я перешли жить на кухню. Это была крохотная комната с земляным полом, маленький стол, сломанный стул, и одна на всех печь. Наверху печи мы соорудили спальное место для нашей сестры, чтоб как-то согревать ее. Мой брат спал на доске, подвешенной между столом и стулом, а я спала на полу. Когда Рейзеле умерла, моя сестра Мали перешла на кухню и разместилась там.
Наша хозяйка Фрума Бронштейн имела четырех сыновей в возрасте от трех до четырнадцати лет. Муж Фрумы воевал в составе Советской Армии, и к сожалению, ни разу не сообщал о себе. Фрума была приятной женщиной, которая кормила детей тем, что продавала неразграбленные остатки товаров со склада ее мужа. Дети не ходили в школу, поскольку еврейским детям было запрещено посещать школу. Тем, не менее, Фрума договорилась с раввином и шойхетом обучать Изю, старшего сына, ивриту, чтобы сделать Бар Мицву. У Изи была Бар Мицва незадолго до освобождения.
Фрума использовала одну комнату для себя и своей семьи, а три остальные семьи делили между собой другую комнату. Иногда она пускала нас в свою комнату, чтобы согреть нас (там было больше дров для поддержания огня), но в тот дождливый день дров не было. Как обычно, страх перед солдатами и их автоматами не давал нам выйти на улицу. Подростки собирали прутики и щепки за пределами гетто под покровом темноты, чтоб мы могли хоть как-то согреться. Однако чаще мы сидели в хате прижавшись друг к другу, сопротивляясь холоду и голоду.
Такими и застал нас день освобождения. Такой я помню нашу несчастную компанию, которая держалась вместе ради тепла, и охваченная страхом неопределенности. Ощущения праздника не было. Вскоре все нацисты ушли. Через пару часов вошли партизаны и расползлись по городу. Они стучали в двери и на русском языке, с ликованием сообщали, что немцы ушли из Джурина и скоро придет Красная Армия.
На следующий день Красная Армия вошла в город. Эту часть Украины они не знали вообще, а термин "Транснистрия" для них не значил ничего. На нас, голодных, несчастных депортированных из Транснистрии, они не обращали никакого внимания. К тому мартовскому дню 44-го года только треть из всех прибывших из Бессарабии выжили в Джуринском гетто. Война была еще не окончена, и Красная Армия сосредоточилась на том, чтоб прогнать нацистов с "родной земли".
Это был день так называемой нашей свободы, холодный, сырой день нашего освобождения наступающей Советской Армией. Некоторые из оставшихся в живых связали в узел свои вещи и приготовились к отходу, хотя они не знали, куда их приведёт грязная дорога. Другие волочились позади, в неопределенности гадая, куда они идут и зачем. Я надеялась, что мне удастся попасть в госпиталь, где мне смогут уделить столь нужное внимание. Свобода все еще была словом и ощущением, которые мы не способны были постичь. Те, кто были чуть здоровее и моложе, запрыгивали на советский военный транспорт, а иногда просто следуя за армией и надеясь на остатки солдатской пищи. Многие из этих несчастных выжили попрошайничеством.
Весна 1944го не положила конец страданиям беженцам Заднестровья, наши испытания были далеки от завершения и мы были за тысячу миль от отчего дома. В моём конкретном случае ещё потребуются годы лечения и хирургии, чтобы восстановить лицо, изуродованное туберкулезом. Мое здоровье также ослабло за два года недоедания, антисанитарии, и слабой защитой от дождя и снега.
Этот темный период в моей жизни оставил физические и душевные раны. Я была благодарна за божий дар сохранить силу духа и воли, которые помогли мне преодолеть разлуку с семьей и вновь начать жизнь в позитивном ключе. Благодаря безусловной поддержке и помощи членов семьи, оставшихся в живых, и позитивному отношению со стороны медперсонала и друзей, которых я встретила на этом длинном и трудном пути от больницы к больнице, я смогла увидеть перемены в моей внешности и реализовать свои цели.Я вышла замуж за хорошего и порядочного человека и вместе мы вырастили замечательных детей - двух сыновей и дочь. Нам также повезло, что мы оказались в стране, в которой мы смогли предстать свидетелями гнусных преступлений нацистов и их приспешников во время 2-й мировой войны.Мои дети и внуки из первых рук узнали о трагедии Холокоста. Теперь дело за ними - передать эти знания будущим поколениям. Только помня и постоянно напоминая себе и другим о катастрофических последствиях политики ненависти и необузданной дискриминации, мы сможем предотвратить подобные события в будущем.
После 55 лет борьбы, трудностей, и жертв я почувствовала мое истинное освобождение и удовольствие, когда мой внук Дов прошел Бар Мицву. Когда он произносил речь, в которой поклялся исполнять заповеди еврейской веры, со всеми обязанностями, возложенными на него, я поняла, что наследие живо. Наиболее трогательным для нас с мужем был момент, когда Дов, в своем рассказе, упомянул страдания его прародителей и других людей, испытавших ужасы Холокоста. Когда я смотрела на мою семью, собравшуюся на это знаменательное событие, я не могла не думать о моем отце. Как бы он гордился этим юношей! С огромным облегчением и удовлетворением я ощущала уверенность, что факел памяти будет передан следующему поколению и что память о тех, кто погиб в те печальные времена нашей истории, не исчезнет.»
Семья Этти Зиглер. Торонто.Канада.
На этом можно и закончить экскурс в историю Джурина. Сейчас же спешу перейти к воспоминаниям о людях, в разное время живших в местечке. И начну, пожалуй, с моих родителей и братьев.
Папа
Мой отец, Бронштейн Яков Хаскилевич, родился в 1907 году в Джурине. Точно не знаю, но думаю, всю свою короткую жизнь до ухода на фронт прожил в Джурине. Папа жил в довольно многочисленной семье Хоскеля и Шейвы. Его старший брат Идл был убит петлюровцами в гражданскую войну, в 1919 году, сестра Эсфирь умерла в 1939 году. Старшего брата Бюмена, сестёр Гитл и Сурцю я знал в течение длительного времени. Чего, к сожалению, не могу сказать о своём собственном отце. Мне едва исполнилось пять месяцев, когда началась война, а папа был мобилизован на фронт буквально в первые дни войны. Так, что я его совсем не знаю. Старшие братья рассказывали мне, что после первых бомбардировок, когда прямым попаданием был разрушен дом, в котором мы жили, папа, узнав об этом, ухитрился заскочить в Джурин и устроил наше перемещение в другое место. При этом сохранился кое-какой домашний скарб и, что очень важно, остатки товаров со склада, которым папа заведовал перед войной. Хочу обратить внимание, что Этти Зиглер в своих рассказе упоминает об этом. И это был последний раз, когда папа виделся со своей семьёй. С тех самых пор мама не получала от него ни единой весточки, а после войны пришло извещение, что отец пропал без вести. Ещё в 1966 году мой старший брат Изя начал поиск хоть какой-то информации, проливающей свет на судьбу отца. Затем, с 80-х годов, и я делал многократные попытки найти хоть какие-нибудь следы. Куда только мы не обращались: и в архивы Министерства Обороны, и в Управление кадрами, и в Центральный госпиталь МО, и в КГБ, и в ФСБ России и СБУ Украины, и в военкоматы, и в специализированные поисковые организации здесь и в Германии - всё безрезультатно. Удивительно и не поддаётся пониманию не только то, что все эти организации не знают, что произошло с отцом, где и при каких обстоятельствах он погиб или умер. Удивительны по цинизму, если не идиотизму, ответы: запрашиваемый в списках не числится. То есть, когда военкомат мобилизовывал папу, он физически был, а затем красноармеец Бронштейн Яков перестал существовать и не было в Красной Армии дивизии, полка, роты, где он мог бы числиться, так, что ли? Только сейчас, совсем недавно, я обнаружил в Книге Памяти, которую создаёт Союз евреев-инвалидов и ветеранов войны, в её электронной версии в Интернете, упоминание об отце с его фотографией.
Хоскель и Шейва с детьми: Идл (убит в 1919г.), стоят Бюмен и Гитл, сидят Янкель, мой отец, и Сурця. Фотография ориентировочно 1911г.
Хоскель Бронштейн был владельцем крупорушки, уж не знаю, досталась ли она ему по наследству, или он сам её создавал. Знаю лишь, что крупорушка досталась папе по наследству и мои старшие братья хорошо помнили её устройство и весь нехитрый технологический процесс. Источником энергии здесь была буквально одна лошадиная сила, т.е. жернова приводила в движение шагающая по кругу слепая лошадь. Затем, как я понимаю, эта крупорушка была экспроприирована местными властями.
Женился папа довольно рано. Его женой, а в последствии моей мамой, стала дочь Мойше из села Красного Тывровского района, также владельца крупорушки. Подробностей, конечно, не знаю, но можно предположить, что будущие сваты были знакомы, как сказали бы сейчас, как коллеги по бизнесу и, в какой-то степени, родственниками. Как бы то ни было, брак был во всех отношениях удачным, в результате которого на свет появилось четыре мальчика. Мама и старшие братья рассказывали, что отец был внимательным мужем и заботливым отцом. Внешне он был довольно высоким, стройным мужчиной. Попутно, немного информации о ближайших родственниках по отцовской линии. У моего дяди Бюмена, как мы его называли, и его жены Гитл было трое детей: Ося, который погиб во время войны, и две дочери - Нина и Ида. Довольно давно они все выехали в Израиль. Ида умерла в Израиле от какой-то редкой болезни, оставив сиротами двоих детей, Филю и Жанну. В этот критический для детей момент Нина, у которой в браке с Иосифом своих детей не было, взяла их к себе и, по сути, стала им матерью. Сейчас они уже взрослые, сами стали родителями, Филя - в Канаде, Жанна - в Израиле, рядом с Ниной, и теперь всячески благодарно опекает её. Такие вот сюрпризы преподносит жизнь.
У Эсфири, или тёти Куки, как её по-другому называли, в браке с Идл Копайгородским, было трое детей: Иосиф, Мейер и Женя. Иосиф, как и мой папа, пропал без вести, мы с Изей параллельно с папой разыскивали и его. И также безрезультатно. Мейер, мы его чаще называли Митя, весьма незаурядная личность, был лётчиком - инструктором, впоследствии одарённым художником. В последнее, довольно продолжительное время, Митя с семьёй жил в Канаде. В браке с Кларой, тоже родственницей (известно, что это довольно часто встречалось в еврейских общинах) у них родились две дочери: Эмма и Лия, которые так и продолжают жить в Канаде. Женя, наша общая любимица, была необыкновенной красоты девушкой.
Всё было, как говорится, при ней: и лицо, и фигура, и ум, и доброта. Только вот счастья не было. Я ещё буду писать о ней. Пока лишь отмечу, что вышла замуж за двоюродного брата Натана, родила дочь Эмму. Умерла в Жмеринке после мучительной болезни на руках у Эммы. Женечка осталась для нас, Бронштейнов, неизбывной болью. Уж очень несправедливой к ней оказалась её судьба! Эмма сейчас живёт в Израиле с сыном Юликом и также, скажем так, не очень счастлива. Муж Томас умер. Её пасынок Йоси называет её мамой.
У тёти Гитл от брака с Рувином Вадровником родилось двое детей: дочь Соня и сын Натан. О тёте я ещё буду писать. У Сони судьба сложилась несколько необычно. Сразу после войны, довольно молодой, она вышла замуж за румынского еврея Изю Зейгермана и вскоре оказалась в Швеции. Там у них родились двое сыновей: Зелу и Давид. После смерти мужа Соня с детьми переехала в Израиль. Давид переехал в Америку, Соня сравнительно недавно умерла. Зелу остаётся жить в Израиле. Натан, как я писал выше, женился на Жене, с которой расстался, переехал в Израиль, где умер несколько лет тому назад.
И, наконец, о тёте Сурце. Её муж, Михл Цирюльник, был парикмахером, мальчиком я стригся у него... бесплатно! Интересно, что трое их детей, как это бывает в последние годы среди евреев, оказались на трёх разных континентах: старшая, Геня, с мужем Аркадием Куперманом, переехала в Австралию, где и умерла несколько лет тому назад. Женя, после смерти мужа Наума Ткача, вместе с детьми переехала в Америку. Их брат Ося с семьёй живёт в Израиле. Вот так жизнь разбросала... Из изложенного выше следует вывод: в бывшем Союзе практически моих родственников не осталось, буквально несколько человек в третьем поколении.
Внизу: мой отец Янкель(слева) и Бюмен
Вверху: Гитл и Ривн
О трудовой деятельности папы мне известно немного. Знаю, что какое-то время они с мамой трудились в колхозе. А ещё папа заведовал складом при артели под названием «Победа». В артели, насколько я понимаю, трудились местные ремесленники: сапожники, портные, бондари, стекольщики, столяры, жестянщики, заготовщики и т.п. А в складе, соответственно, хранились материалы, инструменты, приспособления, которыми пользовались члены артели.Сохранилось, к сожалению, очень мало фотографий с папой. Вместе с тем, недавно обнаружились два снимка, на одном из них папа совсем маленький, на другом - папа выглядит молодым человеком. Предметом моей гордости является висящий в моей квартире на почётном месте рисунок по фотографии, выполненный моим двоюродным, ныне покойным братом Митей. На этом рисунке мои дорогие родители...
Мама
Мама столько значит в моей судьбе, что о ней следовало бы писать совсем отдельно. Сейчас же, в рамках своего повествования о Джурине, посвящаю ей эту главу.
Я уже упоминал в статье о папе, что мама родом не из Джурина, а из села Красное Тывровского района. Она родилась в 1906 году также в семье владельца крупорушки, иногда говорят круподёрки, в принципе это одно и тоже. Маминого отца, дедушку Мойше я немножечко помню, видел его только один раз, когда мы с мамой приезжали проведать его, больного, без ноги. Могу предположить, что это было на Хануку, так как дедушка вручил мне бумажную денежку, мне даже мерещится, что это была тридцатка красного цвета. А, может, это всего лишь мои фантазии. Как бы то ни было, память о живом дедушке Мойше у меня сохранилась. Маминой мамы к тому времени уже не было в живых, была мачеха, на которой дедушка женился довольно давно, судя по наличию у мамы взрослых сводных брата и сестры. Впрочем, всё по порядку. Итак, у мамы были две родные сестры, Сарра и Бася, сводная сестра Клара и сводный брат Яша. И немного информации о родственниках с материнской стороны. Очень непросто сложилась судьба тёти Сарры. В тридцатых годах она откликнулась на призыв партии о создании Еврейского национального округа на Дальнем Востоке и оказалась среди первопроходцев в Биробиджане, где изрядно намучилась. Там встретила своего суженого, Бориса Брусиловского, также одержимого идеей создания культурно-национального очага для советских евреев. Двое детей у них родилось: сын Лёня и дочь Бэлла. Лёне ужасно не повезло: его зверски избила группа подонков, в результате чего Лёня стал инвалидом. После смерти родителей за ним долгие-долгие годы ухаживала Бэлла. Сейчас Бэлла с семьёй, мужем Семёном Шейниным, сыном Феликсом и замужней дочерью Аллой живут в Израиле. Лёню Бэлла недавно похоронила. О тёте Басе и её, можно сказать, подвиге, я ещё буду писать. Пока же сообщу, что жила и работала в Челябинске, где с мужем Александром Кацманом воспитывала дочь Люду. Но произошла трагедия: Людочка очень рано умерла, вслед за ней ушли из жизни её муж Алик и дядя Саша. И остались круглые сироты Миша и Славик на попечении тёти Баси. Какой-то злой рок висел над этой несчастной семьёй. Уже после смерти тёти Баси ушёл из жизни молодой, талантливый математик-теоретик Славик, так и не познавший радости жизни в Минске. О Кларе и её семье я писал в коротком очерке о Мите. Яша с женой Хомой и дочерьми Мусей и Полей давно выехали в Израиль. Родителей уже нет в живых, дочери имеют свои семьи.
Слева направо: Клара, Бася, Яша, Сарра
Естественно, о довоенном периоде жизни мамы мне, если кое-что и известно, то, по её рассказам или воспоминаниям моих старших братьев. Существенную лепту в это моё познание внёс Фима в ходе интервью, которое он мне давал в рамках программы Стивена Спилберга, о которой я уже упоминал. Как и многие девочки в еврейских местечках того периода, мама получила начальное образование, помогала родителям по хозяйству. К тому же, будучи старшей дочерью, опекала и помогала в воспитании младших сестёр. Выйдя замуж за папу, переехала в Джурин и здесь продолжила помогать уже родителям папы в семейном бизнесе на крупорушке. После того, как пошла массовая коллективизация, мама и папа одновременно работали в колхозе «Червоный орач». По мере появления детей у мамы, естественно, прибавлялось забот. При том, что папу часто привлекали на военные сборы, мама ещё и подменяла его на складе, о котором я уже писал: работа в артели не должна была останавливаться. Таким образом, мама трудилась, не покладая рук. И так всю жизнь, пока болезни не позволили ей больше работать.
То, как мама выживала с нами четырьмя во время войны, в оккупации, в гетто, представляю себе с трудом. При том, что, как я уже писал, наш дом был разрушен при первых же бомбардировках. Этти Зиглер справедливо писала, что какое-то первоначальное время спасали остатки склада после его разграбления. Об этом говорил мне и Фима в ходе интервью. Но так было не всегда. Тот же Фима рассказывал, что, бывало, сердобольная Двойра-модистка, т.е. швея, размачивала у себя во рту сухарик а затем кормила им меня. Об условиях пребывания в Джуринском гетто во время оккупации можно сложить некоторое представление на основании приведенных выше статей в первой главе. Поэтому останавливаться на этом периоде не буду, а расскажу, как мы выживали после войны. А выживание легло целиком и полностью на мамины плечи. Папа так и не вернулся с фронта, мама осталась одна с нами четырьмя, которых надо было каждый день чем-то кормить. Мама стала ездить по близлежащим сёлам, местечкам, городам и торговать всевозможным товаром. Весь товар, как правило, в двух связанных между собой мешках, один - впереди, другой, через плечо - за спиной. Маршрут - Мурафа, Шаргород, Рахны, Ярошенка, Жмеринка, Винница... Когда поездом, когда попутной машиной, когда на телеге, а когда и пешком. В этих путешествиях всякое случалось. Например, был такой эпизод. После очередной недельной командировки мама возвращалась с товаром из Мурафы в Джурин. Дело было зимой, подвернулась оказия: паренёк на санях, запряжённых лошадью. Между этими сёлами был глубокий ров, который местные селяне называли «глыбока долына». На беду эта самая «глыбока долына» была заполнена талой водой. И посреди долины лошадь остановилась. Паренёк оказался ушлым, распряг лошадь, сел на неё верхом и был таков. Мама осталась на санях со своими огромными узлами, внутри которых ещё были химикаты для производства мыла, которые при соприкосновении с водой пришли бы в негодность. И мама пустилась в путь с узлами над головой, по грудь в ледяной воде. В каком состоянии и самочувствии она вернулась домой, можно только догадываться. Но надо было приводить в чувство нас, голодных и холодных... И приготовить. И одеть и обуть. И в школу собрать. И постирать-погладить. Ума не приложу, как она справлялась, особенно, в первые годы после войны. Через какое-то время мама стала работать продавщицей в магазине, а ещё позже в буфете. Тогда стало полегче. Кстати, в буфете мама работала до самого выхода на пенсию.
Здесь уместно будет сказать слова благодарности нашим близким родственникам, которые пришли маме на помощь. В 1948 году меня взяла к себе папина сестра Гитл в Жмеринку, где я с перерывами прожил три года и проучился со второго по четвёртый классы. Попутно замечу, что, по просьбе тёти Гитл и, в знак признательности, через много лет я назвал своего сына Рому в честь её покойного мужа Ривн. Мама, конечно, не оставляла меня без внимания, часто приезжала, обеспечивала всем необходимым, но у неё заметно развязались руки. Кроме того, другая наша тётя, мамина сестра Бася взяла к себе в Челябинск Фиму после окончания седьмого класса. Подробнее расскажу об этом в главе о Фиме.
В конце сороковых маме пришлось пройти ещё через одно серьёзное испытание: старший сын Изя угодил в тюрьму на семь лет. И об этом мой рассказ впереди. Но каково было маме - всё это перенести!? Помню мои походы к жестянщику, который с помощью паяльника из нескольких стандартных жестяных банок делал одну большую, затем мама заполняла её либо повидлом, либо перетопленным маслом с мёдом и отправляла Изе на Урал, в Нижнюю Туру, где он отбывал наказание.
Мамина работа в буфете проходила на моих глазах (в скобках скромно добавлю, иногда при моём участии) и я видел, как тяжело и вместе с тем сноровисто она работала. Сейчас поясню, что я имею ввиду на одном конкретном примере. Вот маме сообщают, что на склад райпотребсоюза поступило свежее пиво. Вспомнил, кстати, что более популярным было Тывровское пиво в отличие от Чернятинского. Итак, мама спешит на склад и вот она катит огромную деревянную бочку по джуринским камням к своему буфету. Завсегдатаи, любители пива также спешат к буфету в предвкушении отведать свеженького пивка. Однако, закатив бочку внутрь, мама выгоняет абсолютно всех, в буфете остаётся она и кто-то из нас, сыновей. Бочка ставится пробкой кверху, затем мама чёткими выверенными ударами с помощью двух гирек проталкивает пробку с точностью до миллиметра книзу. Здесь требуется особая точность: если пробка продвинута недостаточно, она не поддастся при установке насоса, если же пробка преждевременно проскочит внутрь бочки, пиво из неё выплеснется под давлением и это - катастрофа. Затем на пробку устанавливается насос и резким сильным движением пробка проталкивается внутрь, насос за считанные секунды ввинчивается в крышку бочки и... пиво готово к продаже. А сколько было случаев, когда, среди ночи, маму будили и просили открыть буфет, чтобы могли отужинать после возвращения из Винницы с какого-то совещания то руководители лесничеств, то передовики сельского хозяйства. И вот мы послушно одеваемся, вооружаемся фонарём со свечкой, открываем буфет и мама до утра кормит и поит эту ораву...
Кроме огромной работоспособности, мама пользовалась репутацией мудрой и справедливой женщины. Я не раз был свидетелем бесед мамы с шойхетом Гершлом Коральником, тем самым, который упоминается в исторической справке о Джурине. К нему приходили люди со своими проблемами и он часто советовался с мамой по тем или иным вопросам. Надо сказать, что при всей своей занятости и повседневных заботах, мама никогда не забывала о своих еврейских корнях, всячески старалась соблюдать еврейские традиции. Конечно, регулярно посещать синагогу не получалось, да и с синагогой были проблемы. Но что до соблюдения праздников, мама старалась делать так, чтобы мы, дети, не чувствовали себя ущемлёнными в сравнении со своими сверстниками. Каким-то чудом мама сумела частично сохранить пасхальную посуду, которую на песах снимали с чердака. Маца всегда была в достаточном количестве, мы помогали делать моцемэйл, мама делала фарфлэх, кигэлэ и прочие вкусности. На Пурим всегда были ументашн, на Хануку - латкес и т.д.
Часто можно услышать, что родители в большей мере воспитывают своих детей собственным примером. Только один маленький штрих в пользу этой сентенции. Как-то, будучи на Джуринском старом кладбище, мама обратила внимание, что памятник дедушки Хоскеля, то есть её свёкра, разрушен, могила провалилась, одним словом, требовался серьёзный ремонт. Она наняла людей, памятник был полностью отреставрирован, покрашен, восстановлена надпись. Много ли, дорогой читатель, попадалось Вам в жизни невесток, которые так поступали бы по отношению к давно умершему свёкру и при погибшем муже? Не подвиг, конечно, но сыновьям хороший урок. Готовя этот материал к изданию, не могу не упомянуть о том, что несколько месяцев тому назад какие-то малолетние отморозки разрушили на старом кладбище 66 памятников. Возможно, и тот самый, что восстанавливала мама. Подонки! Сидят: Мама и Мойше.Стоят слева направо: Иосиф, Изя,Саша(внук д.Мойше), Софа, Фима, Морис. Фото 1971г.
Постепенно жизнь стала налаживаться. Все сыновья получили образование, кто среднее специальное, кто высшее. С годами все встали на ноги, сами стали зарабатывать на хлеб насущный, переженились, обзавелись детьми, сделали маму многократно бабушкой. Только тогда мама позволила себе сойтись с порядочным джуринским вдовцом, заготовщиком Мойше Тайчером, очень уважаемом нами человеком. У Мойше тоже к тому времени замужем были все три дочери - Шейва, Шлима и Маня. И его семья приняла маму достойно. Казалось бы, остаётся жить и радоваться жизни. Но тут стали сказываться накопившиеся за её многотрудную жизнь проблемы со здоровьем, особенно наследственный диабет. Со временем стало резко ухудшаться зрение, забеспокоило сердце. Несколько раз мама лечилась в Винницкой больнице, этому особенно способствовал Фима. Состояние мамы, увы, ухудшалось и 20 сентября 1973 года мамы не стало... Всего-то в возрасте 67 лет.
На новом джуринском кладбище нашла мама свой последний приют. Мы вчетвером, естественно, достойно увековечили память о нашей дорогой мамочке. Справедливости ради, отмечу, что Мойша Тайчер очень близко принял мамину смерть и внёс весомый вклад в сооружение памятника. На ограде вокруг маминой могилы, на видном месте, мы прикрепили мраморную мемориальную доску с надписью и портретом папы. В течение длительного времени мы ежегодно приезжали 20 сентября к маминой могиле. С годами нас становилось меньше... В настоящее время за могилой ухаживают по нашей просьбе две украинские семьи. Здесь, в Америке, мы с моим братом Осиком нашли возможность отмечать 20 сентября и в другие даты поклониться праху и поставить свечку нашим ушедшим из жизни родным. В окрестностях Сан Франциско, на еврейском кладбище стоит монумент, посвящённый жертвам Холокоста. На одной из гранитных плит у подножия этого памятника выбиты имена наших родных и родных наших жён. И здесь, в Колме, ежегодно 20 сентября звучит мула в память о Фриме и Янкеле Бронштейн...
Изя
Может показаться странным, но так получилось, что мы с Изей вместе почти не росли, то есть я его мало помню из своего детства. У нас с ним разница в возрасте 12 лет. Пока я подрастал до возраста, в котором можно сознательно что-то запоминать, Изя становился взрослым. А когда я достаточно подрос, Изя в Джурине уже не жил, помню только его редкие приезды. Остальное можно понять из дальнейшего рассказа об Изе. Двенадцать лет было Изе, когда началась война, о его жизни в период оккупации и в гетто могу судить только по скудным сведениям, почерпнутым из его и маминых рассказов. и Вот один из эпизодов, о котором Изя сам рассказывал.
В один из дней, когда в Джурине уже властвовали немцы, но ещё не пришли рымыны, мама и Изя находились на улице возле дома, в котором они жили после разрушения их собственного дома. А напротив дома в это время немецкий солдат ведёт велосипед, к багажнику которого привязаны два огромных гуся, их головы волочатся по земле. Поравнявшись с домом, немец остановился и стал пристально смотреть в их сторону. Мама испугалась и, очевидно, не желая, чтобы немец повернул в их сторону, сказала Изе: «Иди, сыночек, помоги дяде». Когда Изя, дрожа от страха. подошёл к немцу, тот отвязал гусей, сунул по одному в каждую руку и велел следовать за ним, подняв гусей высоко, так, чтобы не касались земли. Изя был далеко не атлетического сложения мальчиком, через несколько десятков шагов руки онемели и немного опустились. Немец тут же велел поднять выше. Так, пока немец не оглядывался, Изя опускал руки, потом опять поднимал. Так они дошли до территории бывшей почты, где располагался штаб немецкой части, или какие-то службы. Когда за ними закрылись ворота, Изе дали понять, что без разрешения уходить с этой территории нельзя. Изя не мог объяснить, по какой причине его оставили на территории. То ли в наказание за ненадлежащее выполнение задания, то ли о нём просто забыли, так или иначе, Изя провёл там остаток дня и последующую ночь. Бежать он решился, боясь навлечь беду на всех нас. На следующее утро его отпустили. Трудно представить, что пережил двенадцатилетний мальчик за эту ночь в немецком логове. Ещё трудней пришлось маме, которая по своей собственной инициативе подвергла сына такому испытанию. Потом были ещё всякие неприятные эпизоды. Среди них похищение пистолета у румынского офицера и только ходатайство упоминавшегося шойхета Герша Коральника спасло Изю. Главной задачей Изи и Фимы в те годы было помогать маме в добыче еды и топлива для печки в холодное время и приготовления пищи.
Вскоре после войны Изя, чтобы быстрее начать помогать маме, оставил Джурин, переехал сначала в Винницу, затем в Черновцы, где продолжил своё образование. Выживать юноше было нелегко. Однажды, во время прохождения производственной практики на текстильной фабрике, Изя с напарником похитили из изолятора брака по два куска ткани для того, чтобы сшить рубашки. Это было в период после известного указа от 1947-го про колоски и т.п. Был суд и Изе за два кусочка ткани дали, ни много, ни мало семь лет лагерей. И отправился он отбывать наказание на Урал, в Нижнюю Туру. Забегая вперёд, отмечу, что отсидел он три с половиной года. Каково было пережить это горе маме и всем нам?!
Надо сказать, что Изе в какой-то мере повезло, если правомерно говорить о везении в этой ситуации. Попробую пояснить, что я имею ввиду. Изя отбывал срок в колонии, в которой заключённые работали на деревообрабатывающем комбинате. Там же работали и вольнонаёмные и среди них главный инженер, некий Денисов Михаил Дмитриевич. Я запомнил это имя, потому что Изя постоянно с благодарностью вспоминал этого человека. Изя ему как-то приглянулся за сообразительность, смекалку, добросовестность. И Денисов стал его как-то опекать, облегчать в меру своих возможностей его пребывание в заключении. Было даже так, что Изя мог без конвоя перемещаться по лагерю, был знаком с членами семьи Денисова, тётей Зиной, как он называл жену, и сыном Геной. Даже после ухода из жизни четы Денисовых Изя ещё долго переписывался с Геннадием. В этих условиях состоялась историческая для нашей семьи встреча на рельсах, когда Фима, работавший в то же время на Урале, приехал к Изе в гости.
Через три с половиной года Изя был освобождён, но ему так понравилось работать на комбинате, что остался вольнонаёмным, там же получил среднее специальное образование, стал дипломированным строителем. Затем было знакомство с еврейской девушкой и вскоре Фаня стала его женой. Родители Фани жили в Днепропетровске, естественно, они перебрались туда, где Изя и прожил всю оставшуюся жизнь. Там же родился их сын Яник, названный в честь нашего отца. К сожалению, лет через двадцать совместной жизни, в довольно молодом возрасте ушла из жизни Фаня, а Изя так больше и не женился.
В Днепропетровске Изя в течение длительного периода работал в строительной организации при железной дороге, пользовался огромным авторитетом и уважением среди подчинённых. Очень добрый и коммуникабельный, он всегда искал возможности для общения в течение многих лет со своими старинными друзьями. Он часто рассказывал, что продолжает общаться с товарищами по Джурину Фимой Токарем, Анютой Барац, Фимой Халфиным, Изей Рабовецким, с бывшими друзьями по Нижней Туре, Обнинску... Для меня это более, чем удивительно. Ведь это общение продолжалось не месяцы, и даже не годы, а десятилетия.
К середине девяностых годов состояние здоровья Изи заметно ухудшилось. Делал своё коварный наследственный диабет и на этом фоне инфаркт миокарда. В конце 96-го года я съездил в Днепропетровск повидаться с Изей, как будто чувствовал, что увижу его, живого, в последний раз. А 26 февраля 1997 года моего дорогого брата не стало и уже пришлось ехать на похороны. А в апреле они всей семьёй должны были поехать в Москву на интервью в американском посольстве. Не судьба... Возможно, попади они в Америку, Изя мог бы ещё пожить. А Яник с супругой Ларисой и сыновьями Бориком и Пашей переехали жить в Германию и живут сейчас в Кёльне.
Фима
Второй по возрасту после Изи брат мой Фима родился в 1932 году. Так же, как и Изю, Фиму в своём детстве помню очень смутно. Наша с ним разница в девять лет тоже сказалась на наших взаимоотношениях в первые годы. Он-то меня, естественно, знал получше, чего не могу сказать о себе, не буду лукавить. Стыдно самому себе признаваться, но первые мои воспоминания о нём связаны с его приездом в Джурин с Урала, когда он был уже работающим молодым человеком. В памяти вырисовывается такой вот портрет. В отличие от остальных братьев, Фима был рыжеволосым, имел правильные, скорее, славянские черты лица. К тому времени он довольно прилично зарабатывал (помню, мама не без гордости делилась с соседями сведениями об умопомрачительном по тем временам его месячном окладе). Выглядел для Джуринского парня весьма импозантно: белый идеально отглаженный чесучовый костюм, многочисленные красивые шёлковые рубашки со сменными отстёгивающимися воротничками, модные галстуки, кожаные штиблеты. Мы с Осиком им восторгались. Но так было не всегда.
Фиме было девять лет, когда началась война и он хорошо понимал, что происходит. Папа ушёл воевать. Дом разрушен прямым попаданием бомбы. Мама с детьми ищет спасения у чужих людей. Поселение в гетто. Шестиконечные нашивки на одежде. Запрет посещения школы. Прекращение игр и забав со сверстниками. Страх и ужас в глазах окружающих. Прибытие и расселение множества чужих измученных напуганных людей. Всё это не могло не сказаться на настроениях девятилетнего мальчугана. В ходе интервью, которое Фима давал мне в рамках программы «Пережившие Холокост», он довольно подробно рассказывал, как пришлось повзрослеть за короткий период. Со старшим братом добывали топливо, помогали маме обменивать всё, что было, на продукты питания, часто брали на себя заботу о младших братишках.
После освобождения Джурина Фима оказался переростком для своего класса, но, усердно позанимавшись, быстро вошёл в колею и продолжил обучение со своим классом. По успешном окончании седьмого класса, как я уже отмечал, Фиму взяла к себе в Челябинск наша тётя, мамина сестра Бася. Это был, безусловно, очень благородный поступок с её стороны. Она была отнюдь не зажиточной женщиной. Она и её муж относились к сословию так называемых служащих, жили в однокомнатной квартире с дочкой и сюда же приютила племянника. Там Фима без проблем поступил в электромеханический техникум, который закончил за три года вместо четырёх. Получив специальность, Фима работал и делал успешную карьеру в крупных энергосистемах угольной промышленности Урала. Он мог бы достичь большего, но вмешалась ... мама. Как мудрая и дальновидная, она потребовала, чтобы Фима вернулся в Украину с тем, чтобы семья не распылялась, чтобы братья были поближе друг к другу, и, при необходимости, помогали и поддерживали друг друга. Дальнейшая жизнь подтвердила мамину правоту. Далеко за примерами ходить не надо. Ваш покорный слуга после службы в армии собирался продолжить свою трудовую деятельность в Харьковской области, где начинал работать до службы. Однако, по настоянию мамы, я остался в Виннице и никто иной, а именно Фима помог мне с трудоустройством, хотя в то время сделать это было совсем непросто. Такая же история произошла и с Осиком, о чём я ещё буду писать. В конечном итоге, кроме Изи, который объективно не мог покинуть Днепропетровск, все остальные оказались в Виннице, совсем недалеко от Джурина, где оставалась мама.
Тем временем, Фима с большим трудом устроился работать в Винницком трамвайно-троллейбусном управлении при значительном снижении его статуса после карьеры на Урале. Он стал работать дежурным электриком на тяговой подстанции. Затем, постепенно, благодаря глубоким знаниям, интеллекту, трудолюбию Фима стал расти вначале в ТТУ, затем в энергосбыте Винницаэнерго. Последняя его должность - начальник отдела распределения и контроля электроэнергии Винницаэнерго.
Личная жизнь Фимы также сложилась в Виннице. Его жена Софа, педагог по образованию, многие годы проработала в дошкольных учреждениях. Сын Ян окончил институт в Белоруссии, стал инженером, в свою очередь женился на девушке по имени Наташа, вместе растят сынишку Даника.
По моему глубокому убеждению, Фима во многом похож на маму. Я имею здесь ввиду не внешнюю схожесть, хоть и это имеет место. Фима часто проявлял то, что называют природной мудростью, мог прочувствовать ситуацию на несколько ходов вперёд. Ставил перед собой задачи и всегда находил способы и пути их решения. Вот только проблемы со здоровьем не мог решить, так как от него мало что зависело. Опять, как и в случае с Изей, сказалась наследственность. Много лет вынужден был вводить инъекции инсулина из-за проблем поджелудочной железы, перенёс инфаркт миокарда. Осенью 1997 года собирались всей семьёй переезжать в Америку. Даже прошли интервью в американском посольстве. Но произошло непредвиденное: во время принятия ванны Фима скончался. Так уж получилось, что и в этой ситуации как бы подготовился заранее к уходу в мир иной...
Завершая четвёртый очерк о нашей семье, к огромному моему сожалению, вынужден все заканчивать печальными сообщениями об уходе из жизни моих самых родных. Горько и больно писать об этом, снова и снова переживать боль утраты. 1997 год, можно сказать, особо эмоциональный для меня. В этот год, с интервалом в полгода я похоронил двух своих братьев и тёщу, сам угодил в жуткую автомобильную аварию. А осенью этого же года совершил эмиграцию в Соединённые Штаты Америки, что само по себе огромное потрясение. Но это уже совсем другая история. Здесь, в Америке, меня уже ждал мой третий брат.
Ося
Из предыдущих глав становится понятно, что мы, четверо братьев, росли как бы парами. Изя с Фимой - одна пара, между ними разница в возрасте три года. Осик моложе Фимы на целых шесть лет, но между мной и Осиком всего два с половиной года. По описанным выше причинам Изя и Фима оставили Джурин, когда мы с Осиком были ещё маленькими, зато мы с Осиком росли вместе в Джурине довольно долго. Да и потом, с небольшими перерывами, мы постоянно были в поле зрения друг друга, и так, слава Б-гу, по сегодняшний день. Детство и отрочество Осика проходили, в общем, на моих глазах и вместе со мной. Первая моя ассоциация: он меня часто опекал. Иногда несколько своеобразно. Например, вот как он научил меня плавать. В Джурине ребятам стыдно было не уметь плавать. Посреди нашей речки стояли в ряд деревянные столбики, выступающие над водной гладью. Для умеющих плавать не было проблемой доплыть до этих столбиков, а такие неумёхи, как я, барахтались возле берега. Иногда я цеплялся за плечи Осика и он «буксировал» меня от берега к столбикам и обратно. В один момент он дотащил меня до столбиков, а затем крикнул: «Плыви к берегу!» и сильно подтолкнул меня. Мне ничего не оставалось, как изо всех силёнок плыть к берегу. И с тех самых пор стал плавать самостоятельно.
Возвращаясь мысленно к периоду нашего детства, ловлю себя на том, что, хоть оно проходило в непростых материальных, отнюдь не комфортабельных условиях, без современных достижений техники и технологии, всё же было интересно, многообразно и этот период оказал значительное влияние на наше мировоззрение в будущем. Мама была озабочена добыванием хлеба насущного, большую часть времени уделяла работе; Изя и Фима были от нас далеко, так, что мы с Осиком в каком-то смысле были предоставлены сами себе. Чего только не было в нашем детстве и отрочестве? Какое-то время предметом нашей заботы у нас была собачка. То вдруг мы становились циркачами: занимались эквилибристикой на каких-то дощечках и пустых бутылках, жонглировали тарелочками на палочках ( сколько разбили этих тарелок!). И даже... страшно вспоминать, выдували огненные факелы изо рта. Делалось это очень даже просто. Набирали в рот керосин и, как из пульверизатора, выдували на горящую газету. Получалось очень эффектно. И как только мы дом не подожгли?! А ещё было увлечение фотографией. Интересно было не само фотографирование. Увлекательным был процесс проявления плёнки, и ещё больше, печатание снимков. У тебя в руках при красном свете происходит настоящее чудо, когда на чистой фотобумаге начинает проступать то, что ты снимал! Нынешний процесс получения фотографий намного скучнее, хоть качество, конечно, неизмеримо выше.
Естественно, что при нашей вольготной жизни без присмотра старших у нас дома бывало много наших друзей. У Осика, как и у меня, было довольно много соучеников, а также друзей и приятелей, с которыми он постоянно контактировал. Попытаюсь вспомнить некоторых из них. Начну с подруг (здесь и далее буду использовать девичьи фамилии, надеюсь, читатели отнесутся с пониманием): Рая Сойфер, Рая Гудис, Света Аксельрод, Соня Крейчман, Ида Гольдринг, Соня Фукс, Геня Цирюльник, Фаня Гельфор, Фира Вайзер, Доня Гольдринг, Аня Хаит, Броня Сойфер, Рая Спектор, Рая Волощук, Нюся Блехман, Хана Мерлян, Броня Розентул. Теперь попробую вспомнить парней, с которыми общался мой брат, да и я, естественно. Боря Флейшман, Сёма Кац, Сеня Шварц, Дима Школьник, Люсик Рудяк, Дудя Цирюльник, Лёня Фишман, Фима Клецельман, Фима Коренфельд, Гриша Койфман, Нюсик Барац, Туня Ройтберг, Наум Рождов, Дудя Клапаух. Не сомневаюсь, что кого-то пропустил, вы уж извините, невозможно всё удержать в памяти или вспомнить в нужный момент.
Из всей нашей семьи, к сожалению, никто не был причастен к искусству, никто не играл на музыкальных инструментах. Справедливости ради стоит отметить, что одно время Осик увлёкся рисованием. На мой непросвещённый взгляд, получалось у него довольно хорошо, однако, он не развил эти свои способности, художником, увы, не стал. Впрочем, почерк у него всегда был красивый и сохранился до сих пор. Возможно, именно это сыграло впоследствии свою роль, когда он в армии стал штабным писарем. После окончания средней школы Осик поступил учиться в Черновицкий железнодорожный техникум. Думаю, это было новым этапом в его жизни. В Черновцах в то время проживали наши близкие родственники - семья Копайгородских. Помню свою поездку в Черновцы примерно в 1956 году. Осик предстал в совершенно новом, неожиданном для меня виде: зауженные штаны с широченными манжетами, светлая курточка на замке, на голове «кемель» с резиновым козырьком и выдернутыми вдоль нитками (последний в то время писк моды), туфли на «каше». Познакомил меня с ребятами, с которыми жил в общежитии. Я был в восторге. После техникума Осик какое-то время работал в Крыжополе на местной железной дороге, работа была довольно трудной физически, вскоре был призван в ряды Советской Армии. Служил в Ростовской области, как я отмечал, писарем и даже в секретном отделе при штабе воинской части.
Отслужив положенный срок в армии, Осик вернулся на «гражданку». И вот здесь сработал принцип, которым руководствовалась наша мама: стараться быть ближе друг к другу. По просьбе мамы Фима посодействовал трудоустройству Осика и он стал работать мастером пути в трамвайно-троллейбусном управлении Винницы, при этом одновременно поступив учиться на вечерний, а затем заочный факультет Одесского института народного хозяйства, где и получил специальность экономиста. Через какое-то время Осик стал работать в системе «Винницаэнерго», а когда в стране пошли новые веяния, перешёл сначала в кооператив, затем в малое предприятие. Пришлось при этом из экономистов переквалифицироваться в бухгалтеры, последняя его должность перед эмиграцией - главный бухгалтер малого предприятия.
В 1968 году Осик женился на Тане, с которой создали крепкую семью. Сын Игорь вместе с семьёй его жены Иры эмигрировал в Америку, где впоследствии родились два его сына, они же - внуки Осика с Таней: старший-Гэбриэл, мы его называем Гарик, младший - Яша. Вслед за Игорем в Америку перебрались и Осик с Таней и дочерью Риной. Здесь Рина вышла замуж за Славика, растят и воспитывают дочь по имени Мишел. Так, что у Осика сейчас трое внуков. Старший, Гарик, в соответствии с еврейской традицией, прошёл обряд Бар Мицвы. В своих воспоминаниях Этти Зиглер упоминает о Бар Мицве, которую в 1944 году прошёл мой старший брат Изя. Между этими двумя событиями прошло 64 года и в этом интервале в нашей семье ничего подобного не происходило. Есть о чём задуматься...
И на этом я заканчиваю рассказ о моих родных, после чего перехожу к рассказам о друзьях моего детства и юношества. И первый в этом списке - Фима Блейзман.
Фима Блейзман
Не случайно я выбрал Фиму первым. Из десяти лет учёбы в школе три года я учился в Жмеринке, остальные семь - в Джурине. И все эти годы мы с Фимой учились в одном классе и чаще всего сидели за одной партой. У нас была прекрасная возможность узнать друг друга. Фима рос в семье явно небольшого достатка. Помню, его папа, сапожник Михл, не отличался хорошим здоровьем, а мама, тётя Анюта, как мы её называли, всегда радушно принимала гостей и обязательно чем-то угощала. Кроме Фимы, у него ещё был старший брат Лёня, между прочим, едва ли не самый первый Джуринский эмигрант, уехавший в Израиль очень давно, и младший, Миша. Мне кажется, мы с Фимой были в чём-то схожи. Примерно одного невысокого росточка, оба неплохо успевали в школе, особенно давались нам математика и физика, оба ненавидели ботанику, даже, случалось, сбегали с уроков по этому предмету. Мы оба отличались ужасным почерком, по-моему, самым худшим в школе.
Долгое время один важный для мальчишек вопрос оставался невыясненным: кто же из нас лучше дерётся? Явной вражды между нами никогда не было, никаких поводов для драки. Что же делать? И вот мы решаем подраться без повода, интереса ради. Сбежав в очередной раз с урока ботаники, отправляемся на огород «бам голых» и.. бросаемся с кулаками друг на друга. Соблюдаем только одно правило: лежачего не бить. Сколько длился этот исторический поединок, не знаю, помню только, что довольно быстро выбились из сил. Поскольку в нокаут никто не был отправлен, судьи у нас не было, победитель не был объявлен, хоть и подозреваю, что «по очкам» победил Фима. Не знаю, что он думает по этому поводу, помню только, что мы немного очистились от грязи, пошли по домам, а на следующий день опять сидели за одной партой, как ни в чём не бывало.
Ещё одна ассоциация возникает в связи с Фимой и нашим детством. Не очень удобно говорить о еврейских мальчиках, но мы иногда покуривали. По понятным причинам мы не могли себе позволить хорошие папиросы, да и на дешёвые не всегда хватало. Самым популярным был табак или махорка в самокрутке из газеты. Но и это надо было раздобыть. И тут на помощь приходил Фима. Он приводил нас в дом к его соседу, Мейеру-шистеру (в отсутствие его жены), и тот нас угощал своим табачком (в комплекте с газеткой) и там мы, что называется, отводили душу, как сказали бы сейчас, «ловили кайф». Кстати, сам Мейер, своим пристрастием к табаку камня на камне не оставлял от теории о вреде курения. Он-то курил постоянно, то есть буквально не вынимал зажжённую самокрутку изо рта, прикуривая одну от другой. Так и вижу этого глубокого старика с каким-то непостижимым образом держащимся на нижней губе, дымящимся окурком.
Фима Блейзман рано стал интересоваться выдающимися мыслителями, осилил «Капитал» Маркса, читал Гегеля, Фейербаха. Любил рассуждать о смысле жизни, спорил о вечном. За всё за это получил прозвище «философ», хотя кличка у него была, как у всех парней по имени Фима –«кацоп». Почему - для меня сия загадка осталась неразгаданной. Что касается прозвищ, то в этом вопросе, мне кажется, Джурин мог дать фору любому другому местечку. Не стану здесь приводить прозвище, которым наградили всех нас, жителей Джурина, наши бессовестные соседи из Мурафы и Шаргорода. Как сказал бы герой одного фильма, «за державу обидно». Надеюсь, ещё вернусь к этой своеобразной теме в будущем описании Джурина и его обитателей. А пока вернусь к Фиме.
После окончания школы наши пути, естественно, разошлись. Знаю, что какое-то время Фима работал машинистом тепловоза на львовской железной дороге, потом стало известно, что Фима посвятил себя службе в Советской Армии в качестве офицера. Однако, в силу сложившихся обстоятельств, вынужден был оставить службу и вернуться на «гражданку». Вернулся он в Винницу, и мы с ним встретились вновь. По моей просьбе ему помог в трудоустройстве мой брат Фима, в результате чего в системе Энергосбыта появился новый инспектор, мой товарищ Фима Блейзман. Конечно, я был знаком с его женой и двумя прелестными дочками, Бэллой и Майей. Почти в одно и то же время мы оба эмигрировали: я - в Америку, Фима - в Израиль. К сожалению, после этого связь с Фимой прекратилась. Надеюсь, в Израиле у него всё сложилось хорошо.
Вова Гельфор
Невероятно трудно писать о Вове, ибо писать придётся в прошедшем времени. Прошло уже довольно много лет с тех пор, как его не стало, но до сих пор трудно в это поверить и смириться. Мы ведь ещё не в таком возрасте, когда уход из жизни становится неизбежным. Тем более, что Вова всегда был улыбчивым, жизнерадостным, любил людей, любил жизнь. Так и вижу его, в двухцветной «бобочке», в хромовых сапогах, весело распевающего куплеты Курочкина из фильма «Свадьба с приданым», или песенку солдата Ивана Бровкина из одноименного фильма. Особым голосом он не обладал, но пел, что называется, от души.
Вова рос в большой семье среди довольно большого количества родственников. Помню, что Гельфоры, Хельмеры, Фиксманы были родственниками между собой. Тогда ещё были живы его дедушка и бабушка, папа, Лейзер, работал в магазине хозтоваров, мама, Молка, хлопотала по дому. У Вовы был старший брат Миша и старшая сестра Фаня. У меня сложилось впечатление, что Фаня очень любила и опекала Вову. Помню, как-то мы с Вовой, не рассчитав силы на какой-то вечеринке, улеглись спать «на природе», а разбудила нас и привела в чувство именно Фаня.
Мы с Вовой были ровесниками, разница в возрасте в пределах одного месяца, но т.к. я пошёл в школу раньше установленного срока, вместе мы не учились, но постоянно были в одной компании. И если верно такое понятие, как душа компании, то Вова был именно ею, душой компании. Очень не хочется, чтобы рассказ о нём выглядел как комсомольская характеристика достопамятных советских времён, но Вова, в самом деле, всегда был всеобщим любимцем за ровное, доброе, уважительное отношение как к ребятам, так и к девчатам.
Как-то так получилось, что после окончания школы мы на какое-то время потеряли связь друг с другом, а в один из приездов в Джурин мне дали его адрес в воинскую часть, где он служил офицером. Довольно долго мы переписывались, затем, после того, как он вышел в запас в чине майора, мы вновь встретились с Вовой уже в Виннице. Надо сказать, что в этой ситуации ему хорошо помогал его бывший одноклассник из Джурина Николай Куба. При его содействии Вова стал преподавателем в одном из производственно-технических училищ Винницы. Вова, естественно, в то время был женат, они с его супругой Ирой часто бывали у нас дома, дочь Рада уехала в Израиль.
Не могу припомнить, чтобы Вова жаловался на здоровье до того, как однажды сказал, что возникли какие-то проблемы с ногой, но никакой серьёзной опасности нет. Со временем, однако, боли в ноге усиливались. Вова стал больше обращать внимания этой проблеме. Однажды раздался звонок от Вовы и по голосу было понятно, что случилось что-то ужасное. Как гром среди ясного неба - Ира умерла.
Хоронили мы её в Джурине. Джуринское кладбище... Один только его вид наводил на грустные размышления. И не только потому, что здесь находят последний приют близкие тебе люди. В глаза бросается жуткая запущенность, густые заросли, полуразвалившийся каменный забор вокруг, перекошенные ворота, неухоженные могилы. Однажды я собрал горстку бывших джуринян, живших в Виннице, и стали вместе обсуждать, что мы можем сделать для того, чтобы привести кладбище в более пристойное состояние. Через некоторое время собрались вновь, принесли деньги, однако быстро поняли, что с этими грошами многого не сделаешь. Тогда меня осенило привлечь наших земляков из Израиля. В то время я поддерживал постоянную связь с нашей очень хорошей приятельницей, Кларой Крейчман. Кстати, поддерживаю эту связь до сих пор, к этой персоне ещё вернусь в своём повествовании. Клара , как я и ожидал, живо откликнулась на мою просьбу, в короткие сроки собрала приличную сумму и переслала мне. Я же передал все деньги Вите Кутафьеву, надо отдать ему должное и сердечно поблагодарить за активное подключение к этой проблеме. На мой взгляд, была проделана огромная работа, кладбище преобразилось, кстати, было очищено и старое кладбище. Замечу без ложной скромности, что очень рад и горжусь тем, что был причастен к этой акции.
Рада в похоронах не участвовала, оставалась в Израиле. Вскоре и Вова переехал в Израиль и уже оттуда пришла эта печальная новость: мой дорогой друг ушёл из жизни. Пусть священная израильская земля тебе будет пухом, дорогой мой Вова... И, уже вдогонку к написанному: только что мне сообщили, что ушла из жизни Фаня.
Леня Бурд
Необычная судьба у этого парня. Мы все знали и видели, что Лёня и Яша Хельмер родные братья, но долго не понимали, почему у них разные фамилии, да и жили они в разных семьях: Яша с Гельфорами, Лёня - с папой Янкелем и мамой Этл. Многое для меня прояснилось после прочтения книги, написанной Яшей, «Повесть о пережитом». Они во время войны остались круглыми сиротами: мать умерла, отец пропал без вести. Как позже выяснилось, отец попал в сталинские лагеря за то, что имел неосторожность признать перед сослуживцами превосходство немецких автоматов над советскими. Благодаря «доброхотам» их отец, красноармеец Абрам Хельмер, был арестован, а затем умер в лагерях. К чести Яши, он сумел разузнать многое о судьбе своего отца и даже добился его посмертной реабилитации. Это равносильно своего рода подвигу. Ещё один мой комплимент в адрес Яши хочу высказать в связи с его ролью объединителя Джуринского землячества в Израиле. Я храню видеозаписи встреч наших земляков. Очень трогательные съёмки, а их инициатором является Яша. Мне всегда импонировали неравнодушные, инициативные люди. Однако, пора возвращаться к Лёне Бурду.
Сразу отмечу, что Лёне жилось совсем неплохо у его приёмных родителей. Собственно, Этл была его тётей, так что он был для них совсем не чужим мальчиком. Не скажу, что они были очень уж зажиточными людьми, но и явно не бедствовали. У Лёни было всё, что в то время могло быть у мальчика в Джурине. У него первого среди нас появился велосипед. Помню, как мы по очереди совершали по одному кругу на беговой дорожке стадиона на этом чуде техники. Фотоаппарат тоже впервые я увидел у Лёни. Одно время Лёня обзавёлся кроликами и мы все дружно, под его руководством, рвали нужную траву, с неподдельным интересом наблюдали за поведением кроликов. В моём представлении Лёня рос смышлёным, инициативным, в каком-то смысле, прагматичным, если такое определение подходит к Лёне того периода, о котором пишу сейчас. В наших детских играх и забавах Лёня часто брал на себя роль, если не лидера, то заводилы, что ли, то есть брал на себя инициативу.
В нашей дворовой компании частенько случались вечеринки, как сейчас сказали бы, «тусовки», естественно, вместе с девочками. Со временем стали, как водится, формироваться пары. Это называлось «дружить». Конечно, я сейчас не стану раскрывать секретов, кто с кем «дружил». Но об одной паре стоит сказать. Это были Лёня Бурд и Фаня Флейшман - единственная из нашей компании пара, у которой «дружба» переросла в нечто большее и они впоследствии стали мужем и женой. Так они и живут в любви и согласии в Израиле, естественно, обзавелись детьми и внуками. Я невольно перескочил к более позднему периоду.
После школы Лёня учился в Винницком энерготехникуме, затем получил высшее образование, сделал неплохую карьеру, был главным инженером и, если не ошибаюсь, даже директором сахарного завода. К сожалению, связь моя с Лёней после школы ограничивалась редкими случайными встречами...
Шура Зведеновский
Я далеко не уверен, что, прочитав это имя, все мои читатели-земляки сразу догадаются, о ком речь. Если б я написал Шура Моныс, всё стало бы на свои места. Да, вот по этому прозвищу его все знали. Прозвище своё он получил от своего дедушки, которого так и звали - Моныс (возможно, Монус). Я очень хорошо помню его добродушного дедушку. Он был небольшого росточка, к тому же, ходил в полусогнутом положении, при этом руки держал за спиной и постоянно перебирал пальцами. А мы, сорванцы, так и норовили вложить ему в руки что-нибудь материальное, например, сухие лошадиные «яблоки». Так мы потешались над бедным Монысом. Вообще, происхождение прозвищ, кличек в Джурине это отдельная история. В Джурине ведь не было принято называть человека в третьем лице по имени и фамилии. Отнюдь. Называлось имя и к нему прибавлялось соответствующее прозвище. Я лишь немного хочу коснуться этой темы. Я даже придумал некую классификацию для джуринских прозвищ. Итак, прозвища в Джурине делятся на:
• Прозвища по внешнему признаку - ды цыганырты; дер негр; дер ройтер; мыт ды голдынэ цэйн
• Прозвища по роду занятий - боднар; шистер; шнадер; цыкырнык; глейзер; блыхыр; заготовщик; парикмахер;
• Прозвища по наличию физических недостатков (некорректно, бестактно, но-факт) - дер блындер; дер тойбер; мыт ды крымы фис; крымынейзл; дер штымыр; ды гробэ
• Прозвища - фразы: «она нет, она уехала в Винницу»; «я счастлива, что я была в трусах!»; «момэ, а тутер от а тоц?»; «Мога, я не иггаю эту иггу, я сгу»
• Прозвища, которые я отношу к разряду «прочие» - бок, флохт, флой, гоныф, лотхер, кабак, какер, пыпык, кекалы, паполык, мазепа
Возвращаюсь к Шуре «Монысу». Если до сих пор я рассказывал о вполне благовоспитанных мальчиках, то о Шурике этого не скажешь. Обычно, когда пишут о таких мальчиках, используют такой литературный штамп – «сорвиголова». Ежели в каком-то доме зазвенело разбитое окно, значит, где-то поблизости есть Шурик. Если начинается бой камнями «улица на улицу», главнокомандующий с нашей стороны, конечно же, Шурик. О всяких школьных шалостях я уже не говорю. Его маму Шифру частенько расспрашивали о Шурике школьные учителя, родители обиженных детей, владельцы разбитых окон... Тем не менее она его безумно любила. Шурин отец, как и мой, пропал без вести на фронте, мать и дедушка воспитывали его и души в нём не чаяли. В какой-то момент, когда Шурик ещё был школьником, его мама вышла замуж за шапочных дел мастера Лёню. Мне казалось, отношения между пасынком и отчимом складывались не очень хорошо, возможно, я ошибаюсь.
Когда пишу о Шурике, на ум приходит ещё один литературный штамп: «безумству храбрых поём мы песню». Он действительно был отчаянным парнем, когда становился на лыжи или коньки. Джурин весь расположен на каменистых холмах, возвышенностях. Когда зимой выпадал снег, значительная часть Джурина превращалась в сплошную трассу для проведения соревнований по какому-нибудь зимнему виду спорта, например, фристайлу, или прыжкам с трамплина. И эту возможность лучше всех использовал именно Шурик. Его головокружительные слаломные спуски и умопомрачительные прыжки с естественных трамплинов одновременно вызывали восторг и ужас. Иногда казалось, что он сознательно искал самую большую опасность. Помню, как он потащил меня на окраину Джурина в районе нашей семилетней школы, где были очень глубокие рвы, мы их называли «яры». При походе к краю такого обрыва у меня кружилась голова, а Шурик без раздумывания отталкивался палками и с победным воплем устремлялся вниз почти под прямым углом и через несколько секунд оказывался на дне яра и, как ни в чём ни бывало, звал меня повторить его полёт. Я, конечно, находил более пологий спуск.
Несмотря на браваду и бесшабашность, Шурик был добрым и покладистым парнем. Смею утверждать, что он был со мной очень откровенным. На моих глазах возникала безответная если не любовь, то искренняя симпатия к одной из девочек нашей компании. Шурик дарил ей то духи, то нитки «мулине», популярные в то время среди девочек, но взаимности не добился. Мне его было искренне жаль.
В течение длительного времени после окончания школы наши пути с Шуриком не пересекались. Он не числился среди очень успевающих учеников, более высокого образования не получил, стал высококлассным токарем. Много лет спустя мы с Шуриком встретились в Виннице, где проживали его родители. Он приезжал с супругой в преддверии их совместного отъезда в Израиль. Я был очень рад этой встрече, мы провели всего несколько дней и расстались ... навсегда. Да, к огромному сожалению, через какое-то время я узнал, что Шурик умер в Израиле. Какая же это трагедия для матери и как это неестественно, когда приходится хоронить сына...
Йоник Гольдринг
Свой рассказ о самых близких моих соучениках, сверстниках, друзьях я завершаю очерком о Йонике. Пишу о нём последним не потому, что как-то по-иному отношусь к нему, вовсе нет. Просто он попал в нашу «могучую кучку» позже всех, когда переехал вместе с матерью и братом из Мурафы в Джурин. Забегая вперёд, отмечу, что мы с ним иногда наезжали на велосипеде в Мурафу: у него там остались друзья, с которыми он меня познакомил, а у меня там жила родная тётка, папина сестра с семьёй. Показательно было «боевое крещение» в прямом смысле этой фразы, которому был подвергнут Йоник сразу по прибытии в Джурин. Сейчас уже не вспомню, сколько нас было «аборигенов», трое или четверо, когда мы все на него набросились в желании побыстрей расправиться и показать, «кто в доме хозяин». Но... не тут - то было. Йоник оказался сильным и ловким, быстро разбросал нас по одному, после чего мы тут же признали его своим. Мы ещё не раз убеждались в умении Йоника постоять за себя, хоть задирой и забиякой он никогда не был. Особенно доставалось «шкуцам», которые таким образом пытались показать своё превосходство. Своим внешним видом он не внушал такую уж богатырскую силу, скорей наоборот, был худощав, о таких говорят - жилистый. Я был свидетелем того, как он, играючи, сломал кнутовища двух антисемитски настроенных ублюдков, которые напали на нас, размахивая кнутами, наградил парой тумаков и обратил в бегство. Особенно его зауважали после явной победы в открытом «бою» с грозой всех мальчишек Колей Могильницким.
Отнюдь не случайно Йоник прослыл умелым бойцом: он был спортивным, атлетически развитым парнем. Спорт в Джурине был не очень развит, об этом, возможно мы ещё поговорим, тем, не менее, Йоник заметно выделялся среди соучеников. На школьных соревнованиях по лёгкой атлетике он был неизменным победителем. Вообще, занимал, как говорят, активную жизненную позицию, непрочь был солировать в школьной самодеятельности, помню, мы с ним даже разыгрывали сценки из репертуара популярных в то время Штепселя и Тарапуньки. О наших артистических способностях лучше промолчать, но наша смелость была оценена по достоинству.
Из описанного выше о Йонике должен сложиться образ этакого «первого парня на деревне» и это, в какой-то мере, справедливо. Он, в самом деле, пользовался авторитетом у нас, ребят, к нему очень благосклонно относились и наши подружки. С одной из них у него сложились довольно романтические отношения, но дальнейшего развития не получилось, не судьба... После школы Йоник учился в Винницком медучилище, стал фельдшером, служил в морском флоте. Получил высшее образование по специальности «Санитария и гигиена», в течение длительного времени работал, а, возможно, и продолжает работать в Орловской санэпидемстанции. Женился, имеет двух дочек, думаю, и внуков. К сожалению, в последние годы связь не поддерживаем. Однажды, во время командировки, я гостил у них дома, знаком с его супругой и дочками, правда, они были ещё маленькими. С благодарностью вспоминаю, как тепло и радушно они меня принимали, как мы ездили в музей И.С.Тургенева «Спасское Лутовиново», выезжали на пикник, всё было здорово. Последний раз мы встречались с Йоником в 1997 году в Джурине, когда была организована встреча выпускников Джуринской средней школы через 40 лет.
Коль скоро я коснулся этой встречи, остановлюсь на этом эпизоде немного подробнее. Это была незабываемая, поистине трогательная встреча. Из двух десятых классов нас собралось, если память не изменяет, шестнадцать человек, среди них, кроме Йоника, был и Фима Блейзман, и Миша Месамед. Как же мы все изменились за эти годы! Интересно, что через семь лет, в 2004 году, состоялась повторная встреча. Тут уж, надо признать, получился для меня подарок. Мы с женой в том году спланировали поездку из Америки в Европу, в том числе, Украину. И наши дорогие Нина Яковышена и Борис Нечипайло опять собрали такое же количество одноклассников, приурочив это событие к дате нашего приезда.
Илья Рудяк
Строго говоря, Илья, или, как мы его называли, Люсик, не входил в нашу компанию соучеников, сверстников, соседей. Он практически никогда не участвовал в наших играх, забавах, вечеринках и т.п. Он старше нас на два года. Тем, не менее, я посчитал нужным рассказать о нём отдельно вслед за «главными героями» моего повествования. Ларчик открывается просто: мой контакт с Люсиком напрямую связан с моим братом Осиком. Любопытно, что и в компанию Осика он не входил: он моложе на год, не был одноклассником, жил на почтительном расстоянии от основной массы его друзей и подруг. Однако, Люсик с Осиком были очень дружны и непостижимым образом они оба были не прочь вовлекать и меня в свои беседы, игры, размышления. С нынешних времён мне уже трудно определить, какие именно беседы мы вели и что нас объединяло, но что-то нас тянуло друг к другу.
Довольно часто мы бывали дома в этой интересной, весьма интеллигентной семье. Необычным было хотя бы то, что жили они на втором (!) этаже многоквартирного дома. В том же доме с обратной стороны функционировал районный суд и там вершила правосудие одиозная дама по фамилии Лавриненко, если память не изменяет. А в семье Рудяков, кроме Люсика, обитали: отец Эзра, мать Рахиль, старший брат Кося, средний - Сёма. Помню, что в доме было много книг, царила атмосфера доброго юмора, никакой строгости к детям со стороны родителей. Сыновья с нежностью подтрунивали над родителями. Все трое слыли в Джурине незаурядными интеллектуалами. Забегая немного вперёд, отмечу, что, например, Кося, по слухам, получил два высших образования, Семён стал преподавателем физики и математики, Люсик стал театральным режиссёром. И не только, об этом чуть позже.
Причудливыми и странными бывают воспоминания о детстве. Вот и сейчас, когда пишу о Люсике, я вдруг явственно увидел нас троих. Осик, Люсик и я сидим в темноте где-то под их домом, в подвале, ощущаем себя не то партизанами, не то подпольщиками, мечтаем о светлом будущем. И в этом будущем, мы трое, уже взрослые, участвуем на званом обеде в честь какой-то очередной победы над мировым империализмом. Главное, что нас в этот момент занимает, какие яства на столе. Не вспомню все деликатесы, о которых говорили Осик с Люсиком, но помню, что я «отчебушил». Поднатужившись и включив всю мою «богатую» фантазию, после возникшей паузы, в абсолютной тишине я радостно воскликнул: «гебрутенэ бэрыкыс!». И - гомерический хохот моих собеседников. Наверное, печёная свекла казалась мне тогда самым вкусным и лакомым блюдом.
Через много-много лет, когда довелось давать интервью в качестве бывшего узника гетто в рамках программы «Пережившие Холокост», мне был задан вопрос о том, есть ли среди моих земляков, выходцев из Джурина, известные, популярные личности. Я ответил, что таких, к сожалению припомнить не могу, отметил лишь, что выходцем из соседней Мурафы был известный академик, физик-ядерщик Герш Ицкович Будкер (если сделать скидку на то, что когда-то еврейская община объединяла Мурафу и Джурин, то можно считать, что я был недалёк от истины). Немного погодя добавил, что из нашей среды вышел театральный режиссёр Илья Рудяк. Большего на тот момент об Илье я не знал. И только теперь, живя в Америке, я узнал о нашем Люсике намного больше. Чтобы объяснить, чем Люсик занимается, сошлюсь на предисловие к интервью с ним некоего Ванкарема Никифировича:
"КНИГА ДЛЯ МЕНЯ - ЭТО НЕЧТО ЖИВОЕ..."
Разговор с Ильей Рудяком
В последнее время на страницах русскоязычной прессы Америки мы часто спорим о том, кто мы есть сегодня, в чем сущность нашей иммиграции. Человек, разговор с которым предлагается сегодня читателям, на мой взгляд, представляет собой все то позитивное и активное, что есть в нашей иммиграции, он - своеобразное ее зеркало. Илья Рудяк - владелец популярной в Чикаго книжной лавки, которая называется Домом русской книги. Он известный режиссер, ставивший кинофильмы и спектакли в бывшем Союзе и продолжающий эту деятельность здесь, в Америке. Ведущий интересных литературной и юмористической страниц на русскоязычном радио. Многожанровый писатель, автор нескольких книг рассказов. Составитель альбомов, посвященных выдающимся деятелям культуры и недавней нашей духовной истории. Автор многочисленных остроумных стихотворных миниатюр. А были еще - и детская драматическая студия, и лекции в университетах и колледжах с показом самостоятельно подготовленных слайд-фильмов... К сказанному добавлю, что Люсик в своём творчестве постоянно упоминает местечко Джурин, у него вышла книжка под названием «Прощание с местечком» о Джурине. В бытность режиссёром в Одессе, его подопечными были известные в актёрском мире Лариса Удовиченко, Юрий Стоянов. Большой популярностью среди российских писателей пользуется его Дом Книги в Чикаго. В его Доме бывали Евтушенко, Войнович, Ахмадулина, Высоцкий, Смоктуновский, Гердт, Владимиров, Бродский, Аксенов, Искандер, Токарева...(ссылаюсь на упомянутое интервью). Всего о Люсике не перескажешь. Могу лишь порекомендовать уважаемому читателю выйти на Интернет и через любую поисковую систему вы найдёте о творчестве Люсика много интересного.
Гриша Койфман
Гриша Койфман! Если бы меня спросили в те времена, о которых пишу, кто в Джурине наиболее популярная личность, я бы выбрал Гришу Койфмана. Достаточно сказать, что все его называли только ласкательным именем - Ыршалэ. Очень коммуникабельный и добродушный, он всегда был желателен практически во всех компаниях, которые делились по возрастному принципу. К примеру, он был легко вхож в компанию моего брата Оси, равно как и в мою. Неплохо пел, знал массу анекдотов, всяких баек, постоянно оказывался в центре внимания. Беру на себя смелость утверждать, что его любили абсолютно все в Джурине. Не могу представить себе, что в Джурине играется свадьба и на ней не присутствует в качестве гостя Гриша Койфман.
Кстати, раз уж заговорил о джуринских свадьбах, немного отвлекусь от серьёзного, поговорим о весёлом. О, свадьба в Джурине - событие планетарного масштаба! Наверное, в других еврейских местечках той поры происходило то же самое, не знаю. Не беру на себя смелость описывать весь процесс, не специалист, да и задача у меня другая. Только несколько штрихов, запомнившихся больше всего. Во-первых, это был праздник для нас, пацанов. Причём, независимо от того, были мы приглашены на свадьбу или нет. Тот, кто был приглашён, получал чёткое задание: обязательно вынести со свадьбы что-нибудь вкусненькое для тех, кого на свадьбу не позвали. Во-вторых, получали прекрасную возможность послушать еврейскую музыку в исполнении настоящих клезмеров. Джурин не мог похвастаться своими музыкантами, поэтому приглашали гастролёров. Причём, в зависимости от толщины кошелька заказчика, приглашались музыканты из Шаргорода или Могилёв-Подольского. Последние - подороже! Приглашалась также главная «сарварн», т.е. профессиональная повариха. А какими вкусными были яства! Особенно мне запомнились сладкие блюда: лэйкех, штрудл и флудн. Об этом писать бессмысленно, даже кощунственно, это надо видеть и кушать!Интересной была такая традиция. Помимо того, что ты из сладкого съел на свадьбе, тебе ещё причитался названный мной набор для тех, кто по каким-либо причинам не смог лично прийти на свадьбу. И не дай Б-г родителям жениха и невесты просчитаться: обиды не миновать. Ещё помню, что за столом было неравноправие, можно даже сказать, дискриминация. Более почётными гостями считались почему-то гости со стороны жениха, так называемые «хусынсод», в отличие от гостей, как бы второго сорта – «колысод». Это даже подчёркивалось тем, что только «хусынсод» полагалось коронное блюдо - утка. Никакой тебе демократии! Могу утешить бывших «колысод», которым в своё время не досталась пресловутая качка: это ведь сплошной холестерол! И ещё одно маленькое наблюдение. Местные красавицы, особенно незамужние, в течение всей свадьбы несколько раз меняли свой наряд, чуть ли не к каждому новому блюду - новое платье. Знай наших!
Получив медицинское образование, Гриша долго практиковал фельдшером в Джурине, затем в Виннице. Полагаю, что его выбор этой гуманной профессии был не случайным, в его характере - доброта и человеколюбие. К сожалению, личная жизнь у Гриши не сложилась. Сейчас он живёт в Израиле. Я уже упоминал о кассете с видеозаписью встречи джуринян в Ашдоде. Интересно такое наблюдение. Многие не сразу узнавали друг друга, некоторых совсем не узнавали. Грише не надо было представляться, все его сразу узнавали! А это дорогого стоит!
Ребята нашего двора
Круг моих друзей детства и просто приятелей, конечно же, не ограничивается перечнем упомянутых выше ребят. Сейчас я хотел бы хотя бы коротко рассказать о тех, с которыми общался, может быть, поменьше, но тоже хорошо помню. При этом я рассматриваю весь Джурин как один огромный двор, не хочется делить земляков-сверстников на «своих» и «чужих».
Братья Сёма и Володя Клейманы. Эта семья, в которой ещё была сестричка Софа, жила совсем недалеко от нашего дома. Володя был на год-два моложе, а Сёма чуть постарше меня. Жили они с мамой и отчимом. Оба были, как правило, неизменными участниками всех наших игр и забав. Володя отличался своим бесстрашием, иногда граничащем с безумием. Помню, как он отчаянно бросался к «печке» при игре в «пекаря», рискуя быть побитым палкой того самого «пекаря», а иногда и доставалось прилично. У Семёна была другая «фишка». Здесь понадобятся некоторые пояснения. Как было отмечено выше, через Джурин протекает речка Мурафа. Мост через речку опирается на деревянные «быки», которые, в свою очередь, внизу покоятся на так называемых «палях». Вода стекает под мостом этаким двойным каскадом, можно сказать, маленьким водопадом: сначала через деревянную запруду перед мостом на «пали», а затем, с «палей», в своё обычное русло. В обоих местах под ниспадающим потоком воды образовывались воздушные мешки. Многие жители Джурина очень любили мыться под первым «водопадом». Приятно было подставить своё тело под тугую струю ниспадающего потока. Благодать!
Володя Клейман, Лёня Бурд, Мора Бронштейн, Вова Гельфор.1953г.
Теперь возвращаюсь к Сёме. Как никто другой, он умел прятать во рту тлеющую папиросу, зажав её между нижней губой и зубами. И вот «цирковой номер» в исполнении Семёна Клеймана. С зажжённой папиросой в зубах прыгает с «палей» в воду и исчезает. Минута- другая, третья… Вдруг выныривает посреди реки с той же горящей папиросой в зубах. Такой вот незамысловатый, но эффектный трюк с использованием воздушного мешка и своего «дара»! К великому сожалению, Володя умер совсем молодым, а Семён живёт в Нью Йорке, правда, серьёзно болен. О судьбе их глухонемой сестры Софы мне практически почти ничего не известно. Знаю лишь, что вышла замуж, похоже, живёт в Киеве.
Братья Сеня и Борис Шварц. И здесь два брата и сестра Муся, правда, старшая. И мама, Сарра. Эти ребята были побойчее тех, о которых я рассказал чуть выше. Борис, или Беня, как мы его называли, доставлял маме немало хлопот. Как бы помягче сказать... Беня отнюдь не был паинькой, отличными отметками в школе тоже не мог похвастать. Не подумайте, что он был каким-нибудь разбойником. Вовсе нет. Скорей непослушным своенравным мальчуганом. Сеня был постарше и меня и Осика, но мы частенько оказывались рядом. Оба эти парня отличались атлетическими фигурами и недюжинной силой и ловкостью. Мало кто в Джурине мог составить им конкуренцию, например, в прыжках в речку с перил джуринского моста. Если учесть, что упомянутые мной «пали» выступали из-под моста на приличное расстояние, а в месте приводнения торчали из-под воды деревянные столбики, эти прыжки были совсем небезопасны. Особенно Сеня очень развит был физически, к тому же умел выполнять всякие акробатические трюки. Непонятно, у кого в Джурине он мог этому научиться. Так или иначе, к нему всегда тянулись другие ребята, а он никогда не относился пренебрежительно к тем, кто помоложе. Я его глубоко уважал. Сеня сделал довольно успешную военную карьеру. Если память не изменяет, дослужился до звания подполковника и должности командира танкового полка. Но случилась беда: Сеню привезли на родину в цинковом гробу. Увы, до сих пор не знаю истинную причину его гибели, хоть и участвовал в похоронах в Немирове (там жила в то время его сестра Муся) и даже произносил посмертную речь. Ни Муся, ни Бенчик не могли объяснить, что с ним произошло, так как сами не знали. Похоронили Сеню со всеми причитающимися воинскими почестями, но кому от этого легче. Его сын, тоже офицер, очень похож на Сеню, одно лицо... С Борисом и его супругой мы общались до самого моего отъезда в Америку, так как оба жили в Виннице, причём близко друг от друга. Незадолго до этого его жена с ребёнком уехали в Израиль, Беня оставался в Виннице. Не знаю, уехал ли он вслед за ними, или остался в Виннице.
Команда молодости нашей. Верхний ряд:Лёня Бурд,Володя Клейман,Мора Бронштейн. Средний ряд:Дузя Шнайдер, Ида Блехман, Вова Гельфор. Нижний ряд: Лена Вайнрух, Фаня Шамис, Рая Кривошей, Фаня Флейшман, Сёма Клейман. Ориентировочно 1955 год.
Сеня сделал довольно успешную военную карьеру. Если память не изменяет, дослужился до звания подполковника и должности командира танкового полка. Но случилась беда: Сеню привезли на родину в цинковом гробу. Увы, до сих пор не знаю истинную причину его гибели, хоть и участвовал в похоронах в Немирове (там жила в то время его сестра Муся) и даже произносил посмертную речь. Ни Муся, ни Бенчик не могли объяснить, что с ним произошло, так как сами не знали. Похоронили Сеню со всеми причитающимися воинскими почестями, но кому от этого легче. Его сын, тоже офицер, очень похож на Сеню, одно лицо... С Борисом и его супругой мы общались до самого моего отъезда в Америку, так как оба жили в Виннице, причём близко друг от друга. Незадолго до этого его жена с ребёнком уехали в Израиль, Беня оставался в Виннице. Не знаю, уехал ли он вслед за ними, или остался в Виннице.
Давид Шнайдер. Давид не жил на нашей улице, в детстве наши пути-дороги не пересекались, хоть и были одноклассниками в школе. Не могу вспомнить каких-либо существенных событий, где бы что-то делали сообща. Скорей наоборот, поскольку жили на разных улицах, а стычки «улица на улицу» происходили часто, мы с ним были по разные стороны «баррикад». А стычки были весьма серьёзные, бросались камнями и травмы были нешуточными. Мама как-то говорила, что у меня было семь отметин на голове. Ну, это я так, к слову. На ум почему-то приходит, что Давид, тогда мы его звали Дузя, каким-то коварным образом пробил ножиком чёрный резиновый мяч прямо у Осика в руках. Мы пустились за ним вдогонку, но... не догнали. А потом простили. В более зрелом возрасте Давид частенько участвовал в наших совместных с девочками «мероприятиях». А после окончания школы мы с Давидом вместе учились в Винницком энерготехникуме.
Отслужив в армии и окончив заочно институт, Давид работал на промышленных предприятиях Винницы, после чего вместе с семьёй эмигрировал в Австралию. С тех пор ничего о нём не знаю.
Миша Месамед. Ситуация немного схожа с той, о которой писал в предыдущем сообщении о Дузе. В детские годы мы общались нечасто, зато когда научились играть в футбол, встречались частенько на стадионе, где играли допоздна, до изнеможения. Надо признать, играл он великолепно и, как результат, во время и после службы в армии, играл за команду мастеров СКА Новосибирск. Узнал я об этом намного позже, когда встречались с выпускниками в 1997 и 2004 годах, о чём я уже писал. Как мы тогда с Мишкой радовались встрече, хоть и учились мы не в одном классе, а в параллельных! В своё время Миша получил строительную специальность и в течение многих лет работал на приличных должностях в специализированной строительной организации в Виннице. Во время нашей встречи в Джурине он уже был пенсионером. Знаю, что он женат, уже дедушка. Один из немногих моих бывших соучеников, которые остались жить в Виннице. Миша был младшим из братьев. Его старший брат Рома умер совсем молодым, о судьбе другого брата Аврума мне ничего не известно.
Наум Байдер, Мотэлэ Клецельман, Мора Дорман, Симха Ткач, Шура Фукс, Нюсик Барац, Изя Мильштейн - это всё ребята, кто моложе, кто старше меня, рядом с которыми проходило моё детство и отрочество. Возможно, я общался с ними реже, чем с другими, но каждый из них мне по-своему дорог, каждый оставил какой-то след в моей душе, от каждого что-то взял, у каждого чему-то научился. И поэтому всем им благодарен и всех их хорошо помню. Сразу же хочу принести извинения тем, кого пропустил и не упомянул, возможно, память подводит. Попробую о каждом вспомнить что-то из глубин моей памяти.
Наум, или Нухим, как мы его называли был спокойным, уравновешенным мальчиком. Характерная особенность семьи, которая мне запомнилась - ритуальное чаепитие. Во главе стола восседал глава семьи Гершл - шнадер (портной), и вокруг стола: жена Молка, сын Арон, дочь Хана, сын Нухим и самый маленький - Миша. В центре стола - огромный самовар и все пьют чай. Я лично не считал количество выпитых стаканов чая, но в Джурине назывались какое-то невероятные количества. Много позже я встречал Наума в Жмеринке, где он сейчас - не ведаю.
У Мотэлэ, кроме отца - парикмахера и матери, были ещё две сестры Нёма и Рива и брат Фима. Мотэлэ отличался ещё и тем, что очень забавно пел песенку: «Дул пастух в дудочку на заре, от росы травушка в серебре». При каждой встрече я его просил спеть и он тут же с удовольствием выполнял просьбу. К сожалению, не знаю, как сложилась его судьба.
Мора Дорман - единственный мой тёзка, довольно редко встречающееся имя. Здесь будет уместно пояснить, почему я сейчас не Мора, как меня нарекли папа с мамой, а Морис. Замечу попутно, что, когда я приехал в Америку, некоторые русскоязычные американцы с подозрением, что ли, отнеслись к моему имени, видимо предположив, что я поменял своё имя здесь, чтобы лучше «вписаться». Это не так. Когда я жил в Жмеринке у тёти Гитл, о чём уже писал, моя двоюродная сестра Ида деликатно раскритиковала маму за моё имя и предложила изменить моё имя на Морис, такое же, как у бывшего в то время секретаря французской компартии Мориса Тореза. Маме не составило большого труда решить это вопрос в Джуринском ЗАГСе. Мора вместе с мамой Нэсей и сестрой Фирой жили рядом с маминым буфетом. Помню, в их квартире снимал комнату наш учитель немецкого языка Спектор Шулим Львович и там я впервые увидел, как выглядит сальто в исполнении этого незаурядного человека, о котором ещё расскажу. Любопытно, что через много лет мы с Морой встретились в Израиле в доме Клары Крейчман.
Пишу о своих сверстниках-земляках без всякой системы, просто по мере того, как вспоминаю о них. Теперь очередь в моём списке дошла до Шуры Фукса. Он, как и Дузя Шнайдер, жил на «другой» улице и сражались мы камнями по разные стороны «баррикад». Возможно, в моей голове оставил знак и камень, пущенный рукой Шуры. Но я не держу «камень за пазухой». Не уверен, что я кому-то не доставил неприятностей: «на войне, как на войне». Это всё были детские забавы. По приезду в Америку я «вычислил» Шурика, который к этому времени уже довольно долго жил здесь, а до этого в Израиле. Мы с ним долго перезванивались, сейчас всё реже. Уже здесь узнал, что он многие годы работал токарем, в Америке открыл свой бизнес, небольшую токарную мастерскую, и это позволяет ему чувствовать себя вполне уверенно. Естественно, он обзавёлся семьёй, имеет внуков.
Нюсик Барац был постарше меня, но почему-то дружил сразу и со мной и с Осиком, почти как Люсик Рудяк. Но это совсем другой типаж. Нюсик жил в довольно обеспеченной по тем временам семье. Его отец, Шимон, был солидным чиновником в сфере торговли, возможно, председателем Райпотребсоюза. Так или иначе, они явно не бедствовали. Мама занималась домашним хозяйством. Со старшей сестрой Анютой у них была приличная разница в возрасте. Мой старший брат Изя и Анюта были однолетками и в течение длительного времени, можно сказать, десятилетиями, поддерживали связь. Я вовсе не случайно написал о финансовых возможностях этой семьи. Это к тому, что у Нюсика постоянно водились деньжата и он любил «красиво» их потратить. Довольно частенько он приглашал Осика и меня в чайную, а мы, негордые, не отказывались, и там «отводили душу». Конечно, не напивались, но Нюсик всегда, со знанием дела, заказывал всё самое дорогое, что было в чайной. Наверное, тогда я впервые почувствовал вкус коньяка, рома, деликатесов из меню джуринской чайной того периода. И впервые не я, как в мамином буфете, а меня обслуживали официанты. Нюсик давал нам возможность почувствовать себя «белыми» людьми и это нам нравилось...
Рассказывая об Изе Мильштейне нельзя не остановиться немного подробнее на этом семйстве. Главой семьи был фотограф, которого по традиции так и называли на джуринский манер Бузя - фотографчик. У Изи было ещё два старших брата: Наум, или Нюшка, как его называли в Джурине, и Яша. Не уверен, что они все были высококлассными фотографами, как их отец, но то, что они все умели играть на аккордеоне, факт общеизвестный. И все трое были заядлыми и удачливыми рыболовами. Так и вижу, как кто-нибудь из них стоит на столбиках посреди нашей Мурафы с рыболовной снастью, которую называли «хватка». Справедливости ради, надо сказать, что рыба в нашей речке особо-то и не водилась, а если попадалась, то, как правило, не крупные экземпляры. Эти рыбёшки назывались «ковблыки», даже не знаю, существует ли правильное их название. Может, верховодка? Тем, не менее, на фоне таких рыбаков, например, как Ваш покорный слуга, успехи Мильштейнов были весьма значительными.
Судьбы у Мильштейнов сложились по-разному, по большей части, не самым лучшим образом. Нюшка, увы, пристрастился к «зелёному змию», на этой почве болел, приносил страдания родителям и супруге и, в конце концов, умер, как говорили, от цирроза печени. Грустно об этом писать, но это факт и об этом все знали. Ему сочувствовали, так как он был очень добрым и безобидным по натуре, но ничем помочь не могли. Увы, и Яша рано ушёл из жизни, уж не знаю, по какой причине, так и не успев создать семью.
В отличие от своих старших братьев, Изя оказался более удачливым. После школы закончил техникум, женился. Мы с ним даже одно время работали на одном предприятии города Винницы. Затем мы оба эмигрировали. Ещё до моей эмиграции я получил возможность, как поощрение за моё активное участие в Украинской ассоциации бывших узников гетто и концлагерей, посетить Израиль. Интересно попутно отметить, что морское путешествие в Израиль и обратно в Одессу на комфортабельном теплоходе организовала и оплатила международная христианская организация, её точное название уже не помню. В Израиле я остановился у своей племянницы в городе Нетания. Однажды, бродя по пляжу вдоль берега Средиземного моря, я обратил внимание, что какой-то мужчина стоит с удочкой и внимательно следит за поплавком. Подойдя поближе, глазам своим не поверил: как вы думаете, кто ловил здесь рыбу? Правильно, Изя Мильштейн! Вот уж поистине - мир тесен! Так опять пересеклись наши пути-дороги.
Есть ещё целая плеяда моих земляков, близких мне по возрасту, с которыми так или иначе я общался в период моего детства и отрочества. К сожалению, память, как я уже неоднократно отмечал, не безгранична и не удерживает детали и подробности, на которых стоит остановиться. Попробую коротко, буквально конспективно, вспомнить ещё некоторые дорогие мне имена.
Я вас не забыл, братья Абраша и Сёма Черепашенские. Помню, Сёма, как тяжело тебе давалась работа на токарном станке на Винницком подшипниковом заводе, а я всё пытался тебя утешить. Затем ты, что называется, нашёл себя в Америке, когда стал работать в мясной лавке, о чём мне радостно рассказывал Абраша. Не забыл я и Осика Школьника, как и его брата Диму, который дружил с Осиком. О дальнейшей судьбе этих ребят имею лишь обрывочные сведения. Знаю лишь, что Осик жил и умер в Киеве, и что Дима сейчас в Израиле. Недалеко от нас жил, как выяснилось для меня позже, мой дальний родственник Фима Мильман, в семье потомственных стекольщиков. И опять вынужден констатировать, что практически ничего о нём не знаю. Какое-то время общался с его старшим братом Янкелем, который умер в Америке несколько лет тому назад. А Суня Гольдринг стал моим родственником лет тридцать тому назад, когда его сын женился на дочери моей двоюродной сестры. Увы, совсем недавно Суня умер тоже здесь, в Америке. Кончится ли список моих одногодок, которых уже не стало?! Недалеко от нашего дома как-то поселилась семья Шамисов, в том числе два брата, Наум и Борис, по возрасту совпадающих с Осиком и мной. Честно сказать, мы как-то не успели сдружиться с ними. Совершенно случайно мне довелось пообщаться по телефону с их сестрой Броней, которая также живёт в Америке. Надо сказать, что среди нашей детской компании водились «даже интеллектуалы». Среди них - Геннадий Аксельрод и Витя Кутафьев. Первого помню с музыкальным лото в руках, второго - с шахматной доской «подмышкой». Ответственно заявляю, что первые сведения о самых выдающихся композиторах и их произведениях я узнал благодаря общению с Геной ( Гедалей). Уже не помню, когда и при каких обстоятельствах научился играть в шахматы, но точно знаю, что многим премудростям этой игры меня научил именно Витя, хоть и был намного моложе меня. Геннадий сейчас живёт в Израиле. Витя до настоящего времени живёт в Джурине и, как я писал раньше, активно поддерживает благопристойный вид джуринского еврейского кладбища. Не премину воспользоваться возможностью ещё раз выразить Вите искреннюю признательность.
Туня Ройтберг приехал к нам, в Джурин, уже будучи школьником, из соседнего села Деребчина. И в первый же день был изумлён большим количеством еврейских детей в школе, о чём с восторгом поделился с мамой. Этот любопытный эпизод стал достоянием гласности. Так получилось, что Туня, сам того не зная, сыграл существенную роль в моей судьбе, так по его примеру после школы стал учиться в Винницком энерготехникуме. Таким образом, я посвятил свою дальнейшую профессиональную деятельность промышленной теплоэнергетике, институт я также заканчивал по этой специальности.
В Джурине была семья, в которой, также, как и у нас, было четыре сына, по возрасту почти точно совпадающих с нами. Это семья Рождовых. Старший, Боря, был такого же возраста, как и мой Изя, соответственно, Сёма, как Фима, Наум, как Осик, Яша, как я. Правда, Яша был на пару лет моложе. Их отца звали Мойша. Характерная для него особенность - он слыл в Джурине информированным в политике человеком, этакий джуринский «пикейный жилет». Отчётливо помню, как он, сияющий, пришёл к нам домой и с восторгом говорил о том, что новый Генеральный Секретарь ООН Даг Хаммаршельд заявил на весь мир, что люди могут вздохнуть спокойно, что со смертью Сталина «холодная война» ушла в прошлое и т.п. в том же духе. Мне в то время было что-то около двенадцати лет, ничего в этом не смыслил, но почему-то запомнил. Комментировать всё это не имеет смысла, все знают, что происходило, да и происходит, после тех оптимистических заявлений... Не могу сказать, где сейчас Боря и Сёма, а вот Наума и Яшку видел на кассете о встрече наших земляков в Израиле.
В той же части Джурина, где и Рождовы, жила семья по фамилии Ткач, и в этой семье жил да был мальчик по имени Симха. После того, как я описал Гедалю Аксельрода и Витю Кутафьева, я подумал, что к ним следовало присовокупить и Симхалэ, как мы его нежно называли. Он, и в самом деле, рос спокойным, интеллигентным мальчиком. Он был несколько моложе меня, в школе вместе не учились, но я был непрочь проводить с ним время. После школы он учился и работал в Харькове то ли журналистом в газете, то ли служил в театре, точно не знаю. По крайней мере, был гуманитарием. Сейчас живёт в Нью Йорке. В семейной жизни какие-то проблемы, живёт вместе с сыном. Впрочем, давненько с ним не общался, может, что-то изменилось в его судьбе.
Пришли девчонки, стоят в сторонке...
Пора кончать с мужским шовинизмом! Пришло время рассказать о наших «боевых» подругах. В самом деле, мы ведь жили не только своими мальчишескими играми, забавами и развлечениями. Чем старше мы становились, тем чаще и ближе мы общались с девочками, и это естественно.
Буквально рядом с нами, дверь в дверь, жили мать и дочь, Дора и Ида Блехман. Ида была моя ровесница, отношения между нами были очень доверительно, как между братом и сестрой. Мы знали друг о друге почти всё. Запросто ходили друг к другу в гости. Иногда Ида кормила чем-нибудь вкусненьким. Я писал, что частенько мы нашей компанией собирались на всякие мероприятия, проще говоря, танцульки. И поскольку в нашем доме не было девочек, Ида брала на себя роль хозяйки и прекрасно с ней справлялась. После Джурина она училась и работала в городе Черновцы в швейном производстве. Затем с мамой они эмигрировали в Израиль, а оттуда - в Австралию. По слухам, Ида сделала в Австралии хорошую карьеру, занялась бизнесом, который процветает.
А почти напротив нас жила семья Хельмеров, а в этой семье ещё одна из наших девчонок - Миля. Как и Ида, Миля была нашей доброй помощницей. А иногда мы собирались и у неё дома, благо, квартира была большая, помню, была приличных размеров прихожая, где мы и проводили наши «тусовки». Но там был существенный недостаток: всегда в доме находились взрослые, а это, согласитесь, не очень интересно. Так, что, чаще всего мы собирались всё-таки у нас. Я не случайно свожу наше общение с девочками к вечеринкам. Они все были моложе нас на год-два, в школе вместе не учились. Поэтому и общались вне школы. Миля, как и Ида, училась в Черновцах, потом, уже замужем, жила в Джурине. В конце концов оказалась в Канаде, где и живёт в настоящее время.
Третьей ближайшей соседкой была Рая Кривошей. По поводу наших вечеринок повторяться не хотелось бы, особой дружбы между нами не было, к сожалению, информации о её дальнейшей судьбе также не имею. Перечислю и других девочек из нашего детства: Рая Кобылянская, Фаня Флейшман, Люся Резник, Маня Зингман, Инна Ткач, Фаня Шамис, Лена Вайнрух, Каля Найсберг.
К сожалению, о большинстве из них не знаю, как сложилась дальнейшая судьба. Увы, и здесь не обошлось без потерь: Лена Вайнрух умерла в Израиле. Знаю, что Фаня Шамис с мамой уехали в Израиль, едва ли не самыми первыми из жителей Джурина. Поговаривали, что её мама во многом помогала их последователям. А Фаня, увы, умерла. Уж не знаю, чем она могла помочь. Иногда человеческое участие, дельный совет, моральная поддержка значат очень много для вновь прибывшего иммигранта, знаю по себе. Рая Кобылянская, похоже, живёт в Израиле. Отдельная история связана с Инной Ткач... и со мной. Я стал виновником события, из-за которого Инна могла утонуть. Да-да, именно так, чуть не утонула. А дело было так. В верховьях нашей речушки Мурафы за стадионом был проложен металлический неширокий мостик без всяких перил или иного ограждения, мы его называли «кладка». И вот мы с мальчиками и девочками по очереди переходили по этой самой кладке с одного берега на другой и обратно. Такое себе безобидное развлечение: туда и обратно. Когда Инна переходила и дошла до середины кладки, я вздумал её напугать и что есть силы что-то рявкнул - проявил «юмор». Инна в самом деле испугалась и ...соскочила с мостика в речку. А плавать она не умела. И погрузилась под воду. Оттолкнувшись от дна, на мгновение вынырнула, схватила глоток воздуха и опять исчезла. А течение несло её всё дальше и дальше. Мы все, не на шутку перепугавшись, шли за ней вдоль берега и «мудро» советовали приближаться к берегу. В конце концов Инна сама стала приближаться к берегу, тогда и мы бросились ей на помощь... Инночка, дорогая, если ты читаешь эти строки, прости меня, неразумного, за мою «шутку». О Люсе помню, что она была девочка гордая, может, даже несколько заносчивая. Мама её была учительницей, Люся не могла не быть отличницей. Была весьма привлекательной девушкой. Один из наших парней довольно долго поддерживал с ней тёплые отношения, но стать семейной парой им было не суждено. Как я уже писал, только Лёня Бурд и Фаня Флейшман создали семью. Маня Зингман также привлекала внимание многих парней своей внешностью...
С некоторой ностальгией вспоминаю наши вечеринки, когда мы уже учились в старших классах. Немного выпитого вина, а иногда и дешёвого самогона со специфическим запахом добавляло нам смелости и бравады. Из патефона слышатся песни в исполнении Утёсова, Александровича, Бунчикова и Нечаева, льётся музыка «Рио-Рита», «Брызги шампанского», «Нинон». А мы танцуем, крутим бутылочку... И никаких комплексов по поводу обстановки, антуража, неудобств, скудных закусок и более чем скромной выпивки, отсутствия изысканных нарядов. Хорошо нам было тогда!
Улица любимая моя
Ну, что же, о своих сверстниках, друзьях-товарищах, мальчиках и девочках я рассказал, что знал. Меня не поймут мои бывшие земляки - соседи, если не уделю им должного внимания. Естественно, я не могу, да и не собираюсь рассказать обо всех жителях Джуринского местечка, но о ближайших соседях, рядом с которыми проходило моё детство и юность, грех не рассказать. И, чтоб никому не было обидно, пройдусь по нашей Почтовой улице сверху вниз.
Рядом со школой и почтой жила семья Дьяченко. Вряд ли я стал бы начинать именно с этой семьи, если б не одна романтическая история, которую хочу рассказать. В этой семье жил-был молодой человек по имени Владимир. Он был намного старше меня и я его, в общем, не знал. Но его знала моя двоюродная сестра Женя. И он её знал. И была у них любовь. Самая настоящая. О такой любви пишут романы. Я это знаю досконально, потому что много-много лет спустя моя дорогая и незабвенная сестричка показывала мне его письма и стихи, которые Володя её посвятил. Случилось так, что ещё до войны Женя осталась круглой сиротой и её судьбой озаботились ближайшие родственники. Понятное дело, человек по имени Владимир Дьяченко в их планы не входил. Как водится в еврейской среде, Жене был предложен «альтернативный», так сказать, вариант, без нарушения общепринятых традиций. Одним словом, Женю выдали замуж за другого, отнюдь не любимого ею человека. Но это уже другая история.
Маленький постскриптум. Женя как-то рассказала мне, что, предположительно, Володя Дьяченко проживает в Москве. Я набрал по телефону справочное бюро в Москве и через пару дней мне сообщили его домашний телефон. Удивительно, но - факт. Мне ответила его жена, что Владимир отдыхает на даче, будет попозже. Но, после общения с женой, я потерял интерес к дальнейшим поискам...
Чуть ниже почты жило семейство Вайзеров. Старший Боря был ровесником моего брата Изи. Помню, когда Изя приезжал в Джурин, он первым делом посещал Борю. Ещё там жили Лиза и Фира. Фира работала на почте телефонисткой. После Джурина они какое-то время жили в Виннице, теперь они, по-моему, все в Израиле.
Напротив Вайзеров стоял домик с дверью, в которой было вырезано ромбовидное окошко. А в домике том жила потерявшая рассудок женщина - Сурка. В моём детском подсознании возникает жутковатый образ этой обезумевшей женщины. Мама частенько посылала меня с узелком с какими-то харчами для неё. Я стучал в дверь, её диковатое лицо появлялось в окошечке двери, я передавал ей узелок и стремглав мчал прочь от этого домика. Не знаю, насколько соответствует действительности легенда, связанная с этой женщиной. В Джурине поговаривали, что в молодости Сурка любила известного во всём Джуринском районе учителя Льва Яковлевича Авербуха. А когда он предпочёл ей другую учительницу, Анну Львовну, Сурка и тронулось умом от безысходности. Я, конечно же знал всех Авербухов, включая их сыновей Шуру и Яшу. О Яше мне ничего не известно, Шура, по моим сведениям, живёт в Шаргороде.
Чуть пониже жили Крейчманы: глава семейства, которого в Джурине называли Бурых (полагаю, что правильнее Борух), его жена Голда, сын Яша и дочери Клара и Соня. В настоящее время Яша со своей семьёй, а Соня - со своей живут в Америке, в Нью Йорке. Клара с дочерью и внучкой Аллой живут в Израиле. О Кларе мне хочется поговорить подробнее, тем более, что она сыграла значительную роль в моей судьбе.
В браке с Борисом Фишманом у Клары родилась дочь Рая. В связи с некоторыми проблемами Кларе часто приходилось ездить в Винницу, где постоянно останавливалась в доме, в котором проживали три женщины: бабушка, её дочь и внучка. Присмотревшись к внучке, Клара каким-то «шестым» чувством, только ей известной интуицией, поняла, что эта девушка может составить гармоничную пару ... автору этих строк. Делом техники было нас познакомить. Я в то время был рабочим, машинистом паровых котлов, по вечерам учился в политехническом институте. Аня, так звали девушку, работала музыкальным руководителем в детском саду. Случилось так, что мы и в самом деле понравились друг другу и, в конце концов, поженились. С тех пор прошло ни много, ни мало - 42 года. Так, что «с лёгкой руки» Клары решилась моя личная жизнь. Я очень рад, что произошло именно так, хотел бы, чтобы так продолжалось долго, сколько суждено! И за это я очень благодарен Кларе! Мы до сих пор поддерживаем хорошие отношения, часто перезваниваемся. Мне, вообще, очень приятно с ней общаться, в разговоре частенько переходим на идиш. Умудрённая от природы, живо интересуется текущими событиями, досконально владеет политической ситуацией в Израиле и мире, постоянно в курсе событий. Не случайно именно к ней я в своё время обратился, когда понадобилась финансовая поддержка для приведения в порядок Джуринского кладбища, о чём я уже писал. Я был уверен, что Клара подойдёт к вопросу серьёзно и не формально. Очень рад, что не ошибся. Упоминавшиеся кассеты с записями встреч наших земляков в Израиле также высылала мне Клара.
Можно сказать, рядом с ними жили их родственники, тоже Крейчманы: мать, по-моему её звали Этл, с двумя сыновьями. Йоська был примерно одного возраста с моим братом Изей. Одним из первых джуринских эмигрировал в Израиль. Помню, через много лет, при встрече, я его засыпал вопросами об Израиле, а он терпеливо, обстоятельно, а, главное, объективно всё пояснял. Гриша был, возможно, чуть старше моего брата Осика. Надо сказать, Гриша заметно отличался от сверстников какими-то качествами, невесть откуда взявшимся. Бывают такие самородки, которые ничему не учатся, а многое умеют. Во-первых, Гриша прекрасно играл на трубе. Потом, у него была тяга к технике, причём в разных областях. Благодаря ему жители Джурина могли смотреть кино, ремонт радиоприёмников - дело его умелых рук. Не случайно, при появлении телевизоров Гриша организовал мастерскую по их ремонту. Сейчас Гриша с семьёй проживает в Израиле.
Прошло столько времени с тех самых пор, и столько было прилепленных один к другому домиков, что начинаю опасаться возможных ошибок. Не берусь утверждать, что я абсолютно точно вспомню, кто где жил в те времена. Так, что не взыщите и не старайтесь поймать меня на неточностях, дорогие мои земляки. В памяти всплывает некий адвокат, живший где-то чуть пониже Вайзеров. Не помню ни имени его, ни фамилии. А ещё ниже - семья Бурд, о которой я упоминал, когда писал о Лёне Бурде. Поэтому здесь не задержусь, а буду двигаться дальше. Жила-была здесь семья Дорманов, в которой, если не ошибаюсь, не было ребят моего возраста. Может, именно поэтому и не помню их. Зато знаю, что впоследствии здесь жили семьи дочерей Мойше Тайчера, ставшие и нашими родственниками. Старшая, Шейва, её муж Семён Борисович Котляр и два сына, Боря и Алик, размещались в одной половине этого дома. Семён Борисович был учителем физики и в течение трёх лет я был его учеником. Шейва долго болела и после её смерти Семён с Борисом выехали в Израиль. Увы, и их обоих уже нет в живых. Алик к тому времени жил и работал в России, где и находится по сей день. На другой половине дома жила вторая дочь Тайчера, Сима, её муж Лазарь и двое детей -Алла и Саша. Вся семья в своё время выехала в Израиль. И опять печальная новость: буквально на днях скончалась Сима. Несколько слов о Саше. Вот вам ещё одна романтическая история. Ещё когда родители жили в Джурине, Саша женился, свадьба состоялась в Виннице. Я был на этой хасидской свадьбе. Мне она показалась несколько странной, поскольку мужчины и женщины располагались в разных залах, их пути почти не пересекались, даже танцевали врозь. Но это так, между прочим. Что-то не заладилось у Саши с молодой женой и вскоре они разошлись. После непродолжительного пребывания в Израиле Саша вернулся в Украину. Оказалось, что там у него была любимая девушка, по которой он тосковал. Дело кончилось тем, что Саша теперь живёт в Виннице, женился-таки на своей любимой и у них растёт чудная девочка. Говоря о дочерях Тайчера, нельзя не упомянуть о младшей дочери, Мане. Очень уж трудная ей досталась доля. Сколько я её помню, столько она нездорова. Вышла замуж за хорошего простого парня Сеню. У них растёт дочь Алла, живут в Запорожье. Казалось бы, жизнь понемногу налаживается. Но происходит авария на Чернобыльской атомной электростанции, Сеня вызвался стать ликвидатором этой аварии, после чего пошли проблемы со здоровьем. Сейчас он серьёзно болен.
Однако, вернёмся в Джурин. Где-то рядом был домик, в котором жили с мамой упоминавшиеся мной Сёма и Инна Ткач. И, уже рядом с нашим домом, семья Левяш. В общем семья небольшая: глава семьи... здесь я немного споткнулся. Жена и соседи называли его Фоя, но по месту работы, в «Заготскоте», которым он заведовал, а также в районных советских и партийных органах его звали почему-то... Сергей Миронович. Странные метаморфозы происходили с еврейскими именами в досточтимые советские времена. Ещё у них была дочь Зина, которая в те времена была замужем и жила в каком-то из районных центров, возможно, в Тульчине. Жена его Лея не работала, ей помогала вести домашнее хозяйство ещё одна наша соседка по имени Уся. Не скажу, что я бывал во всех домах Джурина, но мне кажется, что Левяши жили зажиточнее всех. Это, конечно, моё субъективное мнение, вполне возможно, что я заблуждаюсь. Пару раз мне доводилось заходить в их дом, и меня поражало обилие ковров на стенах и... о, ужас, даже на полу! Видеть, как люди ходят ногами по ковру было выше моих сил! Это был явный показатель благосостояния!
А сейчас самое время рассказать о семействе Хельмеров, которые жили как раз напротив Левяшей. Глава семьи, Бэрл Хельмер занимался сбором утильсырья и это скромное занятие приносило ему, судя по всему, весьма приличный доход. Его жена, Мотл, вела домашнее хозяйство. У них было четверо детей. Старший, Яша, был ровесником моего брата Изи, после Джурина, долгое время жил в Виннице. Мы с ним довольно часто встречались в рамках организации бывших узников гетто. Дочь Циля была ровесницей моего брата Фимы. Подозреваю, что между ними были не только сугубо соседские отношения, хоть и не уверен в этом: был слишком маленьким. О младшей дочери Миле я уже писал в разделе о девочках-подружках. Младший сын Гриша неплохо играл на аккордеоне. Частенько присоединялся к нам, которые были постарше, участвовал в играх. Впоследствии женился на Джуринской девушке Асе и теперь живут здесь, в Америке, в городе Филадельфия. Ещё немного о Хельмерах и Левяшах. Мне казалось, что между ними шло негласное соперничество по поводу уровня благосостояния. Конечно, у Хельмеров я не видел такого обилия ковров. Зато рядом с домом был огород и сад-большая редкость среди евреев! А желание ни в чём не уступать Левяшам было заметно. Например, если у Левяшей появилось такое «чудо» аудиотехники, как патефон, точно такой же появлялся у Хельмеров. Если Левяши приобретали пластинку с записью песенки «Бродяга» из одноимённого фильма, в короткое время такая же пластинка появлялась у Хельмеров. Жаль, в то время в Джурине ещё не появились холодильники, телевизоры, автомашины, компьютеры...
О нашей семье я уже написал всё, что посчитал нужным и сейчас возвращаться к нашему дому не имеет смысла. Отмечу лишь, что в этом же доме, под общей крышей проживала семья Куперманов. Об Усе я упоминал, когда писал о Левяшах. Её одноногий муж Исаак был сторожем, так и вижу его с колотушкой в руках. У них было два сына - Мусик и Изя. Об Изе мне ничего не известно, Мусик - один из немногих еврейских моих земляков, продолжающих жить в Джурине.
О ближайших наших соседях, Доре и Иде Блехман я уже писал. Напротив Блехманов жила семья Кривошей: глава семьи Фишл, жена его Эмма, дочь Рая, о которой я уже писал и младшая дочь Ида. Фишл занимался довольно опасным делом, был жестянщиком: приходилось ремонтировать крыши. Рая и Ида, предположительно, выехали из Джурина в Молдавию. Не имею никаких сведений об их дальнейшей судьбе.
Моя задача немного облегчается тем, что о некоторых моих соседях по улице Почтовой я уже писал, когда вспоминал моих ровесников, мальчиков и девочек. Вот и о семье Байдеров, живших по соседству с Кривошеями, я уже рассказал. Напротив Байдеров стоял, довольно высокий дом. В этом доме не было моих сверстников, приятелей. Может именно поэтому, я весьма смутно помню, кто там и в какое время жил. Помню отчётливо, что одно время там жили Тайчеры, помню жену Мойше Тайчера, которую звали Олтэ. Продолжаю путь вниз по Почтовой. Не пропустить бы дом, где жила семья Кац. Впрочем, этот дом сложно пропустить: уж больно хорошо оттуда пахнет свежим белым хлебом, который так здорово пекла Рися. Её дети - Сёма и Клава, похоже были погодками, помню, они были широкоплечими и жизнерадостными. Может, вкусный хлеб влиял на них так благотворно?!
Увы, чем ниже по улице и, соответственно, дальше от нашего дома, тем труднее вспоминать всех, живших на этой, в общем небольшой, но весьма населённой улице. Вот и сейчас столкнулся с маленькой проблемой. Пониже Тайчеров и Риси Кац жила семья Столяр. Продолжим путешествие по этой же стороне улицы. А, вот и дом, в котором жили Попелёвские. К сожалению, обо всех не скажу, но бывшую учительницу немецкого языка Клару Абрамовну помню и, естественно, её мужа, Яшу Крейчмана, дочь Гину. Я уже писал, что живут они в Америке. Дальше вспоминаю пожилую чету Шнайдеров и, наконец семейство Хунисов. «Наконец» потому, что на этом доме и заканчивалась улица Почтовая. Во главе семьи стоял Митя, от которого всегда разило запахом... керосина, так как он тем и занимался, что продавал этот столь необходимый углеводород, практически единственный источник света и незаменимый в приготовлении пищи товар. Как тут не вспомнить керосиновую лампу, примус, керогаз... Несмотря на не очень презентабельный вид, Митя вполне резонно считал себя очень важным человеком и знал себе цену. В противоположность ему, весьма скромной выглядела его жена Хона. А ещё у них были две дочери: Маня и Соня. Они обе, если не ошибаюсь, живут в Израиле. По крайней мере, Соню я узнал на той самой кассете из Ашдода.
А на противоположной стороне улицы я не упоминал ещё дом, в котором жила семья Кривошей, Фима и Дора. Его помню, как заведующего сберкассой. Дальше - упоминавшийся выше Йоська Крейчман. И в конце улицы, перед поворотом к редакции местной газеты, сёстры Бромберги: Бузя Мироновна и Евдокия Мироновна, по мужу -Кутафьева и её сын, Витя, о котором писал. Бузя Мироновна была учительницей, Евдокия Мироновна - врачом.
Так, потихоньку, мы прошлись по улице Почтовой. При всём желании применить красивый литературный приём и сказать, что улица была чем-то особенно привлекательной, тенистой, утопающей в зелени, кустарниках и цветах, увы, не могу. Была она кривоватой, полна рытвин и ухабов, каменистой. Водители машин сюда старались не заезжать: можно было и повредить. Разве что Липа Клапаух со своей бочкой воды с «приводом» в одну лошадиную силу с большим трудом поднимался в гору, зарабатывая этой водой на хлеб насущный. Мы же его услугами не пользовались, сами носили воду на коромысле. Помните, как об этом писала Этти Зиглер? И всё же, и всё же. На этой улице мы росли, играли, дружили и ссорились, здесь мы учились жизни, здесь мы становились юношами и девушками, здесь устраивали наши посиделки, вечеринки, танцульки. Очень многим мы обязаны нашей улице, здесь мы становились людьми, никто с нашей улицы не стал «уличным» в негативном смысле этого слова. Спасибо тебе, улица любимая моя!
Джурин и спорт
Наверное многие удивятся, прочитав это заглавие очередной статьи. Какой уж тут спорт, в этом, Б-м забытом, местечке. Ну, что же? Ваше дело - удивляться, моё дело - излагать так, как я это воспринимал. Был ли в Джурине спорт, как таковой? Утверждаю: был. Конечно, земля Джуринская не родила ни одного обладателя рекорда, чемпионского титула или участника Олимпийских Игр. Но спорт в Джурине любили, многие им увлекались, был, как говорится, в чести. Итак, о спорте в Джурине.
Начну, пожалуй, для многих неожиданно, с прыжков в воду с трамплина. Скажете, не было такого вида спорта в Джурине. Трамплина, в самом деле, не было. И соревнований по этому виду спорта с судьями, баллами и т.п. тоже не было. Но был мост с перилами через речку Мурафу, а под мостом выступающие пали, о которых я уже упоминал и торчащие из-под воды острые столбики. Каким же надо было обладать мужеством и какой смелостью и спортивной сноровкой, чтобы решиться прыгнуть вниз головой с этой четырёх- или пятиметровой высоты! Насколько мне известно, первым и долгое время единственным исполнителем этих прыжков был Лёня Серебрянник. Сеня Шварц совершенствовал прыжки, становясь на перила спиной к воде и выполняя в воздухе сальто! Разве это были не спортсмены?!
Отдельная история - районные спартакиады. Если отбросить идеологическую шелуху, предшествующую таким мероприятиям, то, в целом, это было интересным зрелищем. Конечно, амуниция и экипировка спортсменов оставляла, мягко говоря, желать лучшего. Можно было видеть бегунов и прыгунов вообще без обуви, т.е. босиком. Спортивная форма была большой редкостью. О шиповках многие знали понаслышке, а в глаза не видели. Но в страсти, желании победить участникам этих соревнований нельзя было отказать. Неизменным спортивным руководителем в Джурине был Давид Розенцвет. При том мизерном финансировании, которое выделялось на спорт вообще по, так называемому, остаточному принципу, и на сельский, в частности, надо было обладать незаурядной изворотливостью, чтобы держаться на плаву и одерживать ещё и победы. Во многом Давида выручала школа. Помню, как-то наша школьная волейбольная команда, в составе которой был и ваш покорный слуга, в рамках каких-то областных соревнований, поехала играть в Могилёв-Подольский. Мне кажется, большего позора я в жизни не испытывал. Я был (и остался) совсем небольшого роста, остальные немногим выше меня. В составе команды Могилёв-Подольского, в основном, преподаватели и студенты какого-то среднего специального учебного заведения, уже не помню, какого. Нетрудно догадаться, что общий счёт был 3:0 не в нашу пользу. Правда, после игры Давид нас славно покормил в местной чайной.
Кстати, о волейболе. Очень популярным в Джурине был этот вид спорта. Правда, на любительском уровне. По окончании рабочего дня и в выходные дни на стадионе, вокруг волейбольной площадки собиралось много народа. Играли «навылет», одна шестёрка сменяла другую. Частенько играли на пиво, и от этого игра становилась азартней, а потому интересней. Но самое интересное начиналось, когда на площадку выходила «большая троица» в составе: Семён Куперман, Семён Рудяк и Яша Шнайдер. Они всегда играли втроём против любой шестёрки и, как правило, всегда выигрывали. Страсти кипели нешуточные. Эта троица творила чудеса, притом, что эти три игрока не были универсальны. Условно их можно было разделить на свои, так сказать, амплуа. Яша, как правило, принимал подачи и «вытаскивал» подчас безнадёжные мячи, Сёма Рудяк «выдавал» Куперману под удар, а тот выступал в роли «забойщика». Эти игры доставляли истинное наслаждение болельщикам. «Болели», как правило именно за эту троицу.
Из игровых видов спорта, кроме футбола, конечно, о нём рассказ впереди, мы ещё увлекались баскетболом. Об этом виде спорта мы почти ничего не знали, пока в Джурине не появился учитель немецкого языка Спектор Шулим Львович. Эта неординарная личность за короткий срок сумела «влюбить» нас, пацанов, в этот вид спорта настолько, что мы в охотку, с удовольствием, соорудили примитивную баскетбольную площадку, каждый приобрёл кеды для игры, каждое утро вставали очень рано, чтобы под его руководством сделать зарядку и потренироваться до начала занятий в школе. Классными баскетболистами мы, конечно, не стали, но хороший заряд бодрости и какой-то положительный жизненный урок мы определённо получали. Что касается лично меня, то не стал я «великим» спортсменом, немного занимался спортивной гимнастикой, но дальше второго разряда не продвинулся, правда, во время службы в армии «увиливал» от нарядов под предлогом тренировок и даже был чемпионом части. Во как!
А «на десерт» - о футболе. Как и во всём Советском Союзе - самый популярный вид спорта в Джурине. Как же мы любили эту игру! Бывало, с утра до вечера гоняли мяч на нашем неухоженном стадионе до тех пор, пока уже мяч не пропадал из поля зрения. Помню, мама часто говорила с укором: «Ну, что, закрыл уже стадион на замок?». В Джурине не было команды, которая могла бы претендовать на призовые места в розыгрыше чемпионата области, но в своей подгруппе выступала вполне достойно. Особенно острыми были поединки с командой Деребчинского сахарного завода. Пытаюсь напрячь память и вспомнить состав той команды Джурина, ведь они для нас, мальчишек, были кумирами. На ум приходит Вуец с его знаменитыми «танцами» вокруг мяча, приводящими нас, болельщиков, в неописуемый восторг, а соперников - в явное замешательство. «Непробиваемый», как нам казалось, вратарь Сильченко. Уже совсем немолодой, но умудрённый Воробъёв. Неутомимые братья Володя и Миша Зеленюки. И, конечно, же, любимец публики, долгие годы капитан команды, красавец Семён Куперман. Увы, к сожалению, другие фамилии той самой команды как-то не вспоминаются.
А ещё был футбол, как бы неофициальный, но от этого не менее привлекательный. Сейчас популярно словечко «политкорректность». Так вот, в Джурине проводились не совсем политкорректные игры по футболу, которые назывались «жыды з мужыкамы». Да-да, проводились такие футбольные баталии, и довольно часто, когда одна команда состояла только из евреев, а другая - из украинцев. Как правило, эти игры анонсировались по «беспроволочному телефону» и в день игры собиралось довольно много народу. Справедливости ради надо сказать, что игры проходили весьма корректно, без эксцессов. Да и публика вела себя достойно. По крайней мере, я не могу припомнить ни одного случая проявления каких-то конфликтов. Что же касается спортивной стороны этих поединков, то без лукавства констатирую, что в большинстве случаев выигрывали «жиды». Я не вёл статистики по этому поводу, но, по моим ощущениям, именно так: чаще выигрывали евреи. Вряд ли я смогу вспомнить участников тех знаменитых баталий, только несколько имён, всплывающих в памяти: Шура Ялинецкий, Яша Сказинецкий, Яша и Изя Найсберги, Миша Месамед. Из команды «мужиков» запомнился один только Вася Пепко (уж не знаю, фамилия это или прозвище), который постоянно угрожал «нашим» воротам.
Добавлю к сказанному, что «великих» футболистов Джуринская земля не родила, как я уже отмечал раньше, один только Мишка Месамед играл в составе команды мастеров СКА Новосибирск. Правда, в Джурине жил человек с прозвищем, созвучным с известным грузинским футболистом Пайчадзе. Если только не ошибаюсь, это прозвище с гордостью носил Лёня Куперман. Попутно замечу, раз уж вспомнил Лёню, что он очень похоже пел «под Утёсова». Каких только талантов не было в Джурине! Ну, и под занавес о футболе репортаж... нет, извините, сообщение о том, что в Джурине был свой Вадим Синявский, который был популярным футбольным комментатором и его знала вся страна. Его роль очень искусно выполнял Сёма Штаркман. Он собирал вокруг себя ребят и подолгу «вёл репортаж» о виртуальной игре между двумя известными командами, например, «Динамо» - «Спартак» с реальными именами, фамилиями, специальными терминами: угловой, аут, пенальти и т.п.
Джурин и "еврейский вопрос"
Вопрос вопросов: существовал ли в Джурине еврейский вопрос? Вряд ли я смогу однозначно ответить. Честно говоря, я и не ставлю перед собой такую задачу. Просто хочу поговорить о сугубо еврейской жизни в Джурине, взаимоотношениях с неевреями, порассуждать, так сказать, вслух на эту щепетильную тему. Итак, что я помню о еврейской жизни в Джурине?
И первый вопрос: была ли в Джурине синагога в мою бытность? Отвечаю: была и не стало. Я помню одну синагогу, которая сохранилась после войны. И в связи с этой синагогой был у меня конфуз. Мне было лет 11-12. Как-то мы с ребятами решили заглянуть в синагогу. И, как только мы зашли, на нас сразу же обратили внимание и стали выразительными жестами выгонять прочь. Мы не понимали, в чём дело, пока нам не объяснили, что в синагоге следует находиться в головных уборах. Я стремглав бросился домой и полез в семейный сундук. Я помнил, что в сундуке хранится узбекская тюбетейка, которую мне подарила тётя Гитл. Она привезла её из Самарканда, где была в эвакуации. И вот я, светящийся от счастья, возвратился в синагогу и опять обратил на себя внимание, теперь уже своим экзотическим видом. Но уже никто не выгонял. Синагога произвела неизгладимое впечатление. Мужчины в талесах, с тфилинами на лбу и ремешками на руках, женщины на верхнем ярусе. Всё это было так таинственно и необычно. Однако, вскоре синагога прекратила свою жизнь. Тогда я не понимал, сейчас же полагаю, что пошли отголоски «дела врачей», борьбы с космополитами и прочих «прелестей» советской действительности. Евреи продолжали собираться уже в молитвенных домах нелегально. Уверенно говорю об этом, потому что был свидетелем, в общем-то, ужасной картины, хотя нам, пацанам было забавно наблюдать эту сцену. Не помню точно, в каком доме это было, но где-то в нижней части нашей улицы. Мы игрались на улице, когда кто-то из мальчиков обратил внимание на то, как из окна дома один за другим выбираются пожилые люди и разбегаются в разные стороны. Нам было смешно видеть, как старые, бородатые, убелённые сединами люди, вместо того, чтобы выходить нормально через дверь, сигают через окно. А ещё там крутилась парочка милиционеров. Помню, что такой молитвенный дом был и в доме у Крейчманов. С таким же убогим заведением я столкнулся в1973 году после похорон нашей мамы...
В какой-то мере символом иудаизма в Джурине оставался резник Гершл Коральник. Как сейчас, вижу его благообразное лицо, обрамлённое аккуратной белой бородой, в ермолке и чёрном сюртуке. Знаю, что люди его уважали и почитали. Мне трудно сказать, какую функцию он выполнял, оставался ли он раввином в классическом смысле, каким был до войны. Для нас, детишек, он был человеком, к которому нас посылали родители, чтобы зарезать курицу. Ещё мне известно о нём, что он часто встречался с украинским попом и они вели всякие богословские беседы и очень уважительно относились друг к другу. Добавлю не без гордости, что нередко я видел Гершла Коральника в буфете у мамы, где они обсуждали разные проблемы. Впрочем, я об этом писал в очерке о маме. Хочу добавить, что, когда я бывал на джуринском кладбище, всегда подходил к могиле этого светлого человека. Сейчас бывать там сложнее...
Вообще-то проблемы у еврейской общины Джурина возникали не только в связи с закрытием синагоги. Опасаюсь быть неточным, не скажу, в каком году это было, но помню, что евреи-мужчины создавали нечто, похожее на группы самообороны. И эти группы ходили по главной шоссейной улице Джурина, как бы осуществляли ночное дежурство. Не знаю конкретно, чем это было вызвано, были ли они чем-то вооружены, как долго эти дежурства осуществлялись. Помню, что мы, мальчишки, просились к ним в помощь, но нас жалели, не привлекали. Наверное, люди постарше знают, в чём было дело. Был бы весьма признателен за достоверную информацию по этому вопросу.
Соблюдались ли еврейские традиции в джуринских семьях? Это как посмотреть. С позиций моих нынешних знаний об этих традициях по доступной информации о Шабате, о Пасхальной Агаде, о празднике Суккот, Пурим-шпилях, о формах проведения Бармицвы и Батмицвы и т. д. и т.п. смею утверждать, что в таком аспекте традиции не соблюдались. С традициями советская власть справилась успешно. Некоторые традиции, особенно связанные с приготовлением блюд, соответствующих текущему или предстоящему празднику, конечно, соблюдались. В очерке о маме я уже писал, что, при всей её занятости, она старалась придерживаться вековых традиций. Все знали, что на Пурим в доме должны быть ументашн, на Хануку - латкес, на Пейсах - маца и её производные.
Интересная была ситуация с этим праздником вообще, и с мацой, в частности. Все, в том числе и милиция, и партийные и советские и прочие органы, конечно, знали, что евреи «достают» на Пейсах мацу. Но официально это было запрещено, как и всё, что так или иначе связано с религией и религиозными традициями. Ясное дело - опиум для народа! Поэтому выпечка мацы в Джурине велась полуподпольным образом. Помню этот процесс в деталях. Создавалась «бригада», которая и выпекала мацу на высоком профессиональном уровне для «заказчиков». В составе бригады большинство - женщины, за исключением места у печи: там священнодействовали только мужчины. «Заказчики» сдавали «бригаде» муку, а больше, как все знают, ничего, кроме воды, и не требовалось. Если и дальше следовать современной терминологии, то следует сказать, что дело было поставлено на «поток». У каждого члена «бригады» была своя узкая «специализация»: одни замешивали тесто, другие раскатывали тесто в тонкие коржи, третьи прокалывали коржи специальным зубчатым колёсиком, «рейгль», четвёртые, как я отметил, мужчины, выпекали собственно мацу. Были ещё помощники, которые готовили дрова для печи, кто-то упаковывал готовую продукцию в белые полотняные мешки. С «рейглем» чаще всего управлялись мальчишки, в том числе и ваш покорный слуга. Реже допускали ребят помогать у печи, но, если случалось, это уже было предметом гордости. Готовую продукцию следовало уносить поздно вечером, под покровом темноты, чтобы никто посторонний не видел. Помню, с какой радостью и, одновременно, трепетом, мы с Осиком несли эти мешки с драгоценным и хрупким содержимым домой! Мама требовала, чтобы до начала Пейсаха мы не смели прикасаться к этим мешкам. Но... Было принято приносить мацу в школу и угощать украинских соучеников в благодарность за приносимую ими ранее «паску» или кулич. С началом праздника - новое занятие: делать из мацы моцемэйл, из которой мама творила чудеса кулинарии. Собственно, этим празднование Пейсаха в нашей семье и ограничивалось. Следует добавить, что каким-то чудом мама сумела сохранить пасхальную посуду, которую мы с Осиком снимали с чердака. А ещё, хлеб во все дни Пейсаха мы не ели. Слово «хамец» я услыхал много позже. Не имею права утверждать, что во всех еврейских семьях в послевоенный период празднование Пейсаха сводилось к тому, о чём я только что рассказал.
Немного отвлекусь от Джурина. Когда в бывшем Союзе стали появляться проводники религиозных обрядов и традиций с Запада и внедрять начала иудаизма, несколько хасидов попыталась организовать нечто подобное коллективному Седеру, в Виннице. Признаюсь, стыдно было за большинство наших евреев, которым было совсем неинтересно, что нам рассказывали, и с нетерпением ждали момента, когда можно будет перейти к трапезе. По-настоящему увидеть, как следует праздновать Пейсах, мне посчастливилось здесь, в Америке. Неожиданно для нас, здесь оказался родственник жены, о существовании которого она не подозревала. Это отдельная история, к моему рассказу отношения не имеющая. Он оказался верующим евреем, соблюдающим традиции. На Пейсах, в первый день Седера они с женой обычно приглашают и нас. Здесь мы и поняли, как правильно проводить Седер со всеми атрибутами, чтением глав из Агады, наличием обязательных блюд на столе, прятаньем кусочка мацы- афикомана, задаванием четырёх вопросов и т.д. и т.п. В первый раз мы были шокированы, сейчас попривыкли.
Традицию проведения Бармицвы мне довелось впервые увидеть на видеокассете, которую мне показала племянница Эмма в Израиле. Событие посвящалось её сыну Юлику. Смотрел, как на чудо. Начиналось всё действо в синагоге, а заканчивалось шумной вечеринкой в ресторане. И это было прекрасно! Довелось быть и свидетелем необычной Батмицвы одновременно для трёх женщин, в том числе супруги упоминавшегося родственника моей жены. В положенные сроки не получилось, вот они и решили сделать по принципу: лучше позже, чем никогда. Им было за пятьдесят! Фантастика!
Я мог бы приводить и другие примеры того, как не соблюдались, или почти не соблюдались еврейские традиции. Конечно, я тогда этого не понимал, воспринимал всё, как должное, но спустя много лет, особенно после известных событий на постсоветском пространстве, очень многое прояснилось. Возможно, из-за информационного голода о своих еврейских корнях и, вообще, о еврействе, я стал посещать собрания Винницкого городского еврейского культурно-просветительского общества, а вскоре стал и сопредседателем этого общества. Оглядываясь назад, должен сказать, что очень рад такому повороту в моей жизни. Во-первых, мне самому было всё внове и интересно, во-вторых, появилось довольно много соответствующей литературы. Ну, и кроме всего прочего, как говорится, положение обязывало. Вот тогда и пришло некоторое прозрение. Тогда я впервые узнал и понял, что такое галут, диаспора, рассеяние. И стало более понятно, почему мы в послевоенном Джурине так ничтожно мало знали о еврействе. Это - не вина наша, а беда. Должен признать, что, несмотря на мой интерес к истории еврейства, не могу похвастать глубокими познаниями в этой области. Наверное, с этим надо жить и постоянно изучать. Одно время я увлёкся настолько, что научился читать, правда, только на идиш, иврит не изучал. В Америке стараюсь мамэ лушн не забывать, посещаю собрания людей, говорящих и изучающих идиш. Однако, слишком я увлёкся своей персоной, пора возвращаться в Джурин.
Был ли в Джурине антисемитизм, существовал ли антагонизм между евреями и гоями, то есть, неевреями? На бытовом уровне между нами, пацанами, конфликты на национальной почве однозначно были. О том, что я жид, жиденя, пархатый и что наше племя - это сплошь Сары да Абрамы, и что букву «р» мы не умеем выговаривать, обо всём этом мне постоянно напоминали. И дрались мы с ними довольно часто. Я приводил пример, как Йоник Гольдринг «разобрался» с двумя такими мерзавцами. Испытывал ли я обиду по этому поводу? Конечно, да! Проявлялся ли антисемитизм среди взрослых на бытовом уровне? Не знаю. Не могу ни подтвердить, ни опровергнуть. О том, что творилось у гоев в душе, и о чём говорили в домашних условиях, можно догадаться. Иначе, откуда бы возникали такие настроения у отпрысков? А проявлялся ли антисемитизм среди взрослых в Джурине в силу своего возраста просто не знаю, могу лишь догадываться и предполагать, но делать выводы на основе догадок не хочется. Всё же больше склонен считать, что среди взрослых проявления антисемитизма не было. Помню одного украинца, который прекрасно говорил на идиш и в нашем доме говорил только на идиш. Знаю, например, что мою маму все, в том числе и украинцы, уважали, по крайней мере, не демонстрировали обратное. Маму все называли тётя Фрима. Допускаю, что за глаза, после посещения буфета, могли называть и по-другому. Чего не знаю, того не знаю. Что же касается государственного антисемитизма, то на уровне Джурина его, мне кажется, и не могло быть. В Джурине не было высших, и даже средних специальных учебных заведений, ни, тем более, каких-нибудь серьёзных учреждений, куда был бы ограничен приём по национальному признаку. Со всеми этими проблемами многие из нас сталкивались после выезда из Джурина, заполняя пятую графу в анкетах. Не зря нас называли «инвалидами пятой группы». Допускаю, что я неправ в своих выводах.
А как евреи относились к неевреям? По-разному. Моё детство проходило сразу после войны, после освобождения из гетто. Как жилось евреям Джурина, всем известно. Кое-что видно из моих предыдущих глав. В ходе интервью, о которых уже писал, я задавал вопросы, касающихся взаимоотношениям между узниками гетто, оккупационными властями и остальным местным населением. Приведу два характерных примера из интервью с моим братом Фимой. Он рассказывал: «В пределах гетто существовал некий рынок, на котором происходил скорее обмен сохранившихся вещей евреев на продукты питания. Мы с мамой пошли на этот рынок, обменяли какие-то из оставшихся вещей на скудную еду и засобирались домой. В этот момент маму окликнула знакомая крестьянка по фамилии Вергелес: «Янкелыха (так, по имени мужа, было принято называть женщин), пiдiйдiть. Вiзьмiть щось в мэнэ». Мама: «Мiняти вжэ нэма на що. Радянськi грошi Вам не потрiбнi, а нiмецьких в мэнэ нэмае». Крестьянка: «Берiть, вiддастэ колы зможэтэ». И вложила в мамину кошолку масло, сметану, творог, хлеб... А теперь другая информация из того же интервью. О разграбленном папином складе я упоминал, а Фима назвал мародёра - это был некий Царук. А грозой всех евреев в гетто был местный полицай по имени Федь. Все прятались по углам, когда Федь появлялся поблизости. О том, как нам помогали Ильчишены, повторяться не имеет смысла. Как говорится, комментарии излишни. К людям типа Ильчишеных и Вергелес одно отношение, а к таким, как Федь и Царук - иное.
Популярен ли был в Джурине сионизм? Не уверен. Сами идеи сионизма практически не распространялись среди еврейской части населения Джурина. Просто некому было это делать. Могу предположить, что очень осторожно этим занимался упоминавшийся ранее приезжий учитель Шулим Львович. Частенько я видел, как в мамином буфете он отводил в сторонку еврейских посетителей и они подолгу о чём-то шептались. В эти моменты мама выпроваживала меня на улицу. Когда-то Фима Блейзман рассказывал мне, что, уже после школы, будучи машинистом тепловоза во Львове, встречался с бывшим учителем и тот выяснял возможности каких-то контактов с Западом. Не берусь утверждать, что это всё напрямую связано с идеями сионизма. Просто размышления «вслух». Сионизм или не сионизм, но эмиграция из Джурина в Эрец Исраэль началась довольно давно. Я уже упоминал нескольких «первопроходцев», которые решились на этот «подвиг» задолго до волны восьмидесятых.
Отдельный вопрос - как относиться к бывшим оккупантам, например, к немцам. Тоже вопрос непростой и ответ на него не такой уж однозначный. Одно дело - немецкие солдаты, другое - их фашистские идеологи, пославшие их воевать. Мне хочется опять немного отвлечься от Джурина и рассказать о ситуации, с которой мне пришлось столкнуться.
Я уже упоминал, что в какой-то период был причастен к проблемам узников гетто и концлагерей. Нашей Винницкой ассоциации стало известно, что существует организация под названием Максимиллиан-Кольбе-Верк, которая оказывает гуманитарную помощь именно такой категории людей. В нескольких словах поясню, что это за организация. Вначале немного информации о Максимиллиане Кольбе. Поляк по национальности, он был главным редактором и издателем католического журнала. Германские оккупационные власти сочли журнал антинацистским и доктор Кольбе оказался в Освенциме, где продолжал служить мессы и причащать заключённых. Погиб в газовой камере, поменявшись местами с юношей, которого по жребию должны были казнить за побег заключённого. Причислен к лику святых в 1982 году папой Иоанном Павлом II. История возникновения общества началась в 1964 году, когда группа немецких католиков встретилась в Освенциме с бывшими польскими узниками этого концлагеря, живших на грани бедности, и в знак примирения, искупления и солидарности было решено создать благотворительную организацию. У истоков этой организации стоял некий Альфонс Эрб. Общество финансирует свою деятельность за счёт добровольных пожертвований немецких граждан. После Альфонса эту организацию возглавила его дочь Элизабет.
И вот с этой замечательной фрау я имел удовольствие познакомиться и, можно сказать, сотрудничать. Как я написал выше, мы знали, что организация оказывает гуманитарную помощь и это нас, естественно, заинтересовало. После наших контактов по факсу и телефону мы договорились об оказании помощи бывшим узникам, живущим в Винницкой области, а это более 1400 человек. К нашей радости, вскоре в наш город въехал громадный автофургон, загруженный вполне доброкачественной одеждой, обувью для мужчин, женщин, детей. Там же были очки, слуховые аппараты, инвалидные коляски, медицинские материалы и приспособления. Много всего, сейчас уже и не вспомню, да и нет смысла всё перечислять. Кроме того, каждому узнику вручались «живые» 100 марок. Одним словом, весьма существенная помощь.
Весь этот мой рассказ, в конце концов, сводится к вопросу о взаимоотношениях между людьми, особенно между потомками немцев, принесших страдания евреям и их жертвами. В связи с этим хочу привести текст письма, которое вручалось каждому узнику вместе с привезенным подарком:
«MAXIMILIAN-KOLBE-WERK
Karlstrase 40
79104 Freiburg.1995 год
Многоуважаемые дамы и господа!
50 лет тому назад начались исторические события, которые принесли Вам, Вашей семье, вашему народу бесчисленные страдания, унижения и разрушения. Нам не безразлично то, что совершалось нашими соотечественниками, втянутыми немецкими фашистами в несправедливость и разбой. Вы мучились, голодали, мёрзли, испытывали страх, жили в нечеловеческих условиях, потеряли здоровье и надежды на будущее. Нам стыдно. Как немцы, мы просим у вас прощения за все несправедливости, которые совершались от имени Германии. Сегодня от имени спонсоров и друзей организации Максимилиан Колбе один из наших общественных работников вручит Вам этот подарок. Это маленькое свидетельство того, что в Германии есть люди, которые принимают участие в Вашей тяжёлой судьбе и думают о Вашем благополучии.
Пожалуйста, не думайте, что мы таким образом хотим искупить перенесенные Вами страдания и унижения, так как это нельзя искупить. Не в нашей власти изменить то, что произошло. Навсегда остаётся фактом, что именно немцы - граждане нашего народа отказали Вам в праве быть людьми. Мы не хотим заслужить прощение ценой подарка. Мы только хотим показать, как нам стыдно и насколько искренна наша любовь к Вам.
Уважаемые дамы и господа! В гетто и концентрационных лагерях Вы научились ненавидеть всё, что является немецким. Мы знаем, что даже через 50 лет после освобождения из гетто и концентрационных лагерей страдания остались. Мы хотели бы разделить с Вами Ваше бремя, Ваше горе, боль по погибшим родственникам и друзьям, разочарования, мучительные воспоминания, страшные сны, болезни, заботы о Ваших детях и внуках. И поэтому мы хотели бы подарить Вам нашу любовь и заботу.
С глубоким уважением
от имени организации Максимилиан Колбе
Ваша
Элизабет Эрб, директор
P.s.Мы должны сообщить Вам, что у нас, к сожалению, нет переводчиков, а поэтому мы сможем читать Ваши письма и отвечать на них только в том случае, если они будут написаны на немецком языке. Адрес и фамилию отправителя просим также написать латинскими буквами.
Очень сожалеем о том, что Вы это письмо получите на русском, а не на Вашем родном языке.
Это подарки гуманитарной помощи, поднесенные немецким народом.
Никто не имеет права требовать за них какие бы то ни было деньги.»
Ещё один вопрос - доходило ли во взаимоотношениях между евреями и неевреями в Джурине до криминала? Была одна, даже в какой-то мере, детективная история, в своё время взволновавшая еврейскую общину Джурина и я её собираюсь изложить. Но хочу предварить её оговоркой. Дело в том, что я не уверен в сугубо антисемитских мотивах преступления, о котором собираюсь рассказать. Возможно, здесь была месть советскому чиновнику за жестокость, проявленную к людям при исполнении своих обязанностей. Обычно в таких случаях говорят, что истина посредине. Итак, история об убийстве Ушера Мордковича Шейвехмана.
Произошло это летом, примерно в 1952-53 г.г. Шейвехман занимал должность председателя Джуринского сельского Совета. В состав этого Совета входило и несколько близлежащих сёл. Шейвехман часто выезжал на своей служебной бричке по сёлам, где и требовал строгого выполнения распоряжений вышестоящих органов. Однажды он не вернулся домой. Через какое-то время обеспокоенные домочадцы, среди которых была, между прочим, его дочь, моя бывшая учительница, Фаина Ульяновна, заявили о его исчезновении в милицию. А ещё через несколько дней какой-то мальчуган, спрыгнувший со столбиков, о которых я писал прежде, выскочил ни живой, ни мёртвый, и рассказал, что конулся чего-то необычного ногами. Опустим детали. Это был разлагающийся труп Шейвехмана с привязанным камнем-ракушечником. Я эту ужасную картину видел собственными глазами. Из Винницы срочно приехала следственная группа. Не скажу, как долго она трудилась в Джурине, но никакого результата эта группа не добилась...
Прошло довольно много лет. Я уже служил в армии, когда мама написала мне, что найдены убийцы Шейвехмана. А ещё через какое-то время мне рассказали подробности о том, каким образом докопались до истины. Дальше последует пересказ того, что мне рассказали. Так, что не взыщите, если не всё окажется правдивым. Как говорится: за что купил, за то продал. Итак, после бесплодной работы следственной группы в Джурине поселился «колхозник», а на самом деле, следователь из Винницкой прокуратуры. Присматриваясь и прислушиваясь к селянам, стал особенно следить за одним человеком, нечистым на руку. И в какой-то момент стал свидетелем конфликта по пьяному делу, в ходе которого другой собутыльник обронил фразу: «Это тебе не Шейвехмана убивать». Дальнейшие события ещё больше «тянут» на детектив. Делом техники было этого «подопечного» поймать на хищении какого-то колхозного добра. Затем был суд и его отправили «на нары». Затем к нему в камеру подсадили милиционера под видом осуждённого, который и «расколол» убийцу. Тот похвастался «сокамернику», что уже много лет тому назад вместе со своим братом из Донбасса «завалил жида» и никто об этом не знает и никогда не узнает.
Повторюсь, что не уверен в правдивости той части моего рассказа, где говорится о раскрытии убийства, но то, что убийство было, нет никаких сомнений. Ещё говорили, что жена Шейвехмана после того, что произошло с мужем, потеряла рассудок.
Такая вот история. И на этом я и закончу главу о Джурине и «еврейском вопросе». Собственно, на этом можно бы закончить и всё повествование. Но вот я подумал, что было бы не очень корректно рассказать обо всех моих родных, друзьях-товарищах, соседях, но при этом не рассказать о себе. Так, что не обессудьте, может это и нескромно, но всё же в следующей главке я хоть немного расскажу
О себе, любимом
Весь свой Джуринский период, то есть, с момента рождения и до 1957 года, когда я закончил десятый класс и практически навсегда покинул Джурин, я сознательно опущу: писал об этом. Продолжу о себе уже после выезда из Джурина.
Как я уже писал, после школы я последовал за Туней Ройтбергом в Винницкий энерготехникум, где получил диплом техника-теплотехника. В общем, неплохой был период в жизни. Жил в общежитии, научился общению с незнакомыми прежде ребятами и девчатами, учёба давалась не очень тяжело, хватало время и на развлечения по моим скромным средствам, и на занятия спортом. По окончании техникума, не без приключений, о которых умолчу, был «распределён» в Харьковский трест Теплоэнергомонтаж рядовым слесарем-монтажником на строительстве Змиевской электростанции. Та ещё школа жизни! Это называлось ударной комсомольской стройкой, а на самом деле там трудились бывшие зэки, а также отрабатывающие свой срок. Станция строилась по последнему на тот момент слову техники, к тому же - одна из самых крупных в стране. Многое познал и понял, это было отличное дополнение к теоретическим знаниям, полученным в техникуме. Но была и обратная сторона медали. Нелёгкий и очень опасный труд: приходилось выполнять работу на головокружительной высоте, достигающей 40 с лишним метров. А после работы - общежитие в компании с отпетыми жуликами, пьянчугами и прочими «комсомольцами». «Посчастливилось» увидеть, как на танцах бьют гитарой по голове, как втыкают нож в живот и т.п.
Б-г меня миловал и я благополучно призвался в доблестную Советскую Армию. И там я продолжил своё образование, так как попал в так называемую ШМАС - школу младших авиаспециалистов, проще говоря стал водителем машин, обслуживающих авиацию на аэродроме. Так, что водительские права у меня уже 47 лет. Забегая вперёд, скажу, что полученные в армии навыки помогают мне и сейчас, когда я уверенно вожу машину по американским фривэям. О службе в армии рассказывать не принято. Отмечу лишь, что на третьем году службы попал на Крайний Север, в Тикси, где также не обошлось без приключений, зато имел возможность любоваться северным сиянием.
В очерке о Фиме я уже писал, что после армии обосновался в Виннице. В то время найти работу и прописаться в Виннице было крайне трудно, и тут на помощь пришёл Фима. По блату меня, с дипломом техника - теплотехника, с большими трудностями удалось устроить аж ... помощником машиниста котла. Одновременно я стал учиться на вечернем факультете Винницкого филиала Киевского политехнического института. А вскоре, в 1966 году женился, а ещё через год «родил» сына Рому. И
об этом всём я уже писал. Оказывается, по ходу я немало и о себе рассказывал. Надо закругляться.Добавлю только несколько самых существенных моментов из моей жизни. В течение продолжительного времени работал на разных инженерных должностях в промышленной теплоэнергетике ряда Винницких предприятий. Особенно плодотворной сугубо в инженерном плане была работа на подшипниковом заводе, где удалось реализовать целый ряд задумок и идей. Там я получал истинное удовольствие от моей востребованности, как инженера. Чего не скажешь о последнем, перед коллапсом Союза, периоде, когда я был заместителем главного энергетика другого предприятия. Тогда было не до идей. Дефицит всего - от электродов до экскаватора. Полупьяные рабочие, дебильные команды агонизирующих партийных органов, полная апатия непосредственных руководителей и общая атмосфера «пофигизма» привела меня в частные предприятия. Последнее моё место работы в Виннице - менеджер в компании «Интергаз». Следующий важный этап в моей жизни - эмиграция в Америку. К этому времени здесь уже находился наш сын Рома. Мы не препятствовали его отъезду, тем более, что он самостоятельно овладел английским языком. Таким образом он оказался на Восточном побережье Америки, жил в Нью- Йорке, где к тому времени уже жили два брата моей жены, Лазарь и Савелий, затем в Нью Джерси. Со временем он стал работать по своей специальности, самостоятельно совершенствуясь на базе полученных в Виннице знаний и стараясь идти в ногу с современными американскими технологиями. С нашим переездом в Америку и не без нашего давления Рома переселился к нам, на Запад. Сейчас работает ведущим инженером в солидной американской компании. Живём мы довольно близко друг от друга, всего в пятнадцати минутах езды на машине. Сравнительно недалеко от нас, здесь же, в Калифорнии, живут и наши сваты Аня и Борис.
В отличие от Ромы я приехал сюда в самом неподходящем возрасте, к тому же, без английского языка. На нормальную работу устроиться не получилось в силу разных обстоятельств, о ненормальной распространяться не стану. Как и все новоприбывшие, первым делом стал овладевать английским. Какой-то минимум необходимого я взял, а на большее, как поётся в песне, я и не рассчитывал. Одновременно посещал компьютерные курсы, где и научился стать средней руки пользователем. А ещё здесь, наконец, сбылась мечта идиота - приобрёл машину, даже успел сменить на более новую. Доволен ли я переездом в Америку? Однозначно, да! И вслед за всеми американцами хочу воскликнуть: God, bless America!
Но самым большим достижением в новой американской жизни считаю рождение моей дорогой внучки Симоночки! После довольно длительных поисков мой сын, наконец, женился на девушке по имени Инна и преподнёс нам с женой Аней подарок! Симона - это наша ПУСТЬ ВСЕГДА БУДЕТ СОЛНЦЕ!
любовь, наша отрада, наш хайес, наше счастье, наше всё!
Моя жизнь сложилась, хоть и не так уж беспечно, но всё же гораздо легче, чем жизнь моих родителей. У моего сына жизнь оказалась на порядок легче, чем у меня. Хочу только пожелать, чтобы жизнь Симоночки сложилась успешной, благополучной, счастливой!
Буду признателен всем, кто напишет отзыв о прочитанном: morisb@sbcglobal.net Tel.295-287-9457