Облака отчаянно старались держать структуру, но всё равно превращались в тревожно-рябкую серую массу, зияющую прозрачными прорехами. Пойдёт ли дождь? Из-за творожистых облаков прорывался призрачный свет, что встречается на картинах старых мастеров: навевающий сумрак, а по цвету какой-то латунный. Тоже отдающий тревогой.
Экспозиция великолепная, и настроение – то, что надо. Удивительное слияние: эфирный привкус предстояния, романтической тоски – и уравновешенная целеустремлённость. Что же мне хочется – читать, писать, рисовать, а если идти, то куда? Впрочем, сейчас, вопреки обыкновению, я не раздиралась сомнениями как буриданов осёл, мне хотелось просто – жить. А стремилась я, в первую очередь, на остановку троллейбуса.
Всё началось с кафе. Точнее, с его упоминания: со странички в интернете, развёрнутого отзыва и стильных фотографий.
- Слушай, я тут набрела на одно заведение, ты как насчёт этого? Ну, не знаю, была ты там, не была... Короче, акцент на кофе – а ты ведь кофеман. Вот я и подумала, может, будет интересно.
Этот звонок прозвучал днём, когда небо ещё не окрасилось мистическими тонами и цедило сквозь белёсую дымку тепловатый, вежливый солнечный свет. Вроде светить не особенно охота, но, дорогуша, это ведь лето, отказать в своём присутствии не комильфо. Интересно, какие же мысли сегодня занимали солнце...
Я зря задрала голову: чуть не влетела в богемного вида девицу с огромной папкой под мышкой – она со смесью испуга и возмущения прянула влево, вцепляясь в руку спутника, юного хипстера в очках а-ля Сальвадор Альенде. Такой уж контингент на этой остановке. Академия искусств, товарищи, что ж вы хотите. Виновато вздохнув, я, наконец, отняла от уха нагретый, резко помутневший телефон.
Сейчас я ехала на том же троллейбусе, который поджидала несколько часов назад. Сначала он. Потом метро – хтонический вид транспорта. У меня есть друзья, которых подземка ну просто физически отталкивает, а меня... да, влечёт. Да подумаешь, меня привлекает многое из того, что среднестатистическим гражданам дико.
***
Господи, если я буду пылать в чистилище, то в первую очередь – за опоздания. Выйти из дому заранее просто нереально.
Но сегодня день особый. Вынырнуть из-под земли посреди проспекта, сразу столкнуться взором с броской синей вывеской редакции... Там ходит трамвай, столь любимый моей Ариной (по ассоциативно-символическим соображениям). Именно так, не нарушая заведённой традиции, ритуального пути от центра к дому – от трамвайных путей по извилистой траектории, которая спустя пару часов должна привести к филармонии, но сегодня, в виде исключении – к кафе.
- Какое шпионское место, правда?
Совсем возле арки, по принципу засады (кто заметит убийцу, вжавшегося в стену? – ведь, проходя в дверь, все смотрят прямо перед собой). А сама арка – портал в иное измерение, гулко пройдёшь под высоким тёмным сводом и окажешься в заросшем ивами, мальвами, сиренью и черёмухами сталинском дворе.
- Ну да, - отозвалась Арина с характерной улыбкой сфинкса. – А ведь оно прямо в центре – «центрее» не бывает, но у меня странное предчувствие: здесь всегда будут свободные места.
- Для нас – точно!
- Потому что не всякий найдёт это местечко, и не всякому сюда вход дозволен, - с довольной усмешкой подытожила Арина.
Прекрасно! Вот кто чудесно ощущает правила игры. Интересно, догадается ли она, что я её сюда фактически заманила. Не с коварными намерениями – с самыми что ни на есть невинными, даже сентиментальными.
Вкрадчиво бормотала приятная фоновая музыка. Мягкий белый свет и белые же стены с шоколадной древесиной столов и стульев (громоздкие на вид, они оказались лёгкими). Вокруг витал запах кофейных зёрен, навсегда вплетённый в ткань здешнего воздуха, так, что порог заведения становился демаркационной линией.
- Прочти что-нибудь из нового, а? – Я не нашлась, что ещё сказать. В тот момент мне и правда хотелось услышать новые стихи – настоящие. Желательно, подобные тем, что так поразили меня когда-то и были совсем не похожи на мои - чеканно-звонкие, возвышенные, и притом - соцреалистические, где сплошные орлы, знамёна, борьба, самолёты и валькирии.
Мне не ответили. Понятно, человек в творческом поиске.
- Смотри, это не твой ли нагваль? [1]
- Где?
- Вон под тем столом!
- О Господи, да что она тут делает?
Из полупрозрачной темноты между креслом и столиком светились хрустальные кошачьи глаза. Где-нибудь в пиццерии под открытым небом животное смотрелось бы естественно. Но только не в кофейне, где даже поживиться нечем.
- Почему, есть же сливки, - возразила Арина.
Я нагнулась и отчаянно закискала, пытаясь привлечь внимание зверька, - и, желательно, незаметно для окружающих. Но она, как поезд-обманка на станции Институт Культуры, утянулась обратно в свой туннель. И, естественно, исчезла.
- Ну Франкита, ну и свинья! Она только в темноте ко мне приходит, а чтоб на улице или где-то в городе – делает вид, что мы не знакомы!
Я возмущённо пожала плечами, чем снова вызвала аринину улыбку.
Вообще-то мою покровительницу звали Савитри Шакти: угольно-чёрная с огромными сияющими глазами, нежными усами и по-змеиному длинным гибким телом. Я предпочитала звать её испанским именем, которое звучало не менее вычурно, но более привычно европейскому уху: Франсиска Доминга дель Соль. Франкитой она стала совершенно естественно и незаметно, хотя и это имя было... скажем так, своеобразным.
А ведь её впервые заметила Арина. Она пришла ко мне в гости и сказала: «Такое чувство, что у тебя живёт кошка. Реально. Кажется, что она тут где-то лазит, а я сейчас наступлю на осколок сухого корма...» Тогда я и предположила, кто ходил по моей кровати на грани между сном и явью – и потом вздохнула с облегчением, поняв, что этот «кто-то» не враждебен.
Нет, она была мила и очаровательна – моя Франкита, когда же ты воплотишься, когда я наконец перестану жить на съёмной квартире? Да, ведь лишь тогда я смогу пройтись рукою по всей твоей шёлковой спинке, ласково пожать твою изящную лапку... И я уверена, что ты такая и будешь: молчаливая и чёрная как смоль.
Стихов мне так и не прочли. Из деликатности (несколько трусливой) я решила не настаивать или повторить просьбу чуть позже. Зато мне подсунули плеер. На экране высветилось: «Португальская».
Нет неба, нет солнца без тебя.
Как поле зимой без снега, душа моя.
И где-то бродит вещий сон, мой сон.
Так тревожен он, беспокоен он.
- Песня просто прекрасна...
- Угу, - кивнула Арина, изучающим взглядом скользнув по моему отстранённому, задумчивому лицу.
- Я хочу не в Португалию, я хочу в Монтсеррат и Долину павших! – снова заныла и заканючила я. Она не отреагировала: слишком привыкла.
- Да, я сошла с ума. – Голос, скорее, мечтательный, а не огорчённый. – Я переименовываю станции метро, хожу здесь, как чужак, над rio [2] красуется Arrabal de Trinidad... [3]; ;Habla usted sueco? [4] Папа уже говорит на меня, что я «человек чуждой культуры», из-за того, что не читаю наших, постсоветских книг... А всё он, мерзавец, это всё он виноват!
«...решительно заявила она», - проговорила Арина мысленно у себя в голове – и мысленно же записала.
Нам принесли кофе и десерты. Ирландский с черничным чизкейком мне, капучино с яблочным штруделем – ей. Ещё три минуты мы молчали, священнодействуя маленькими серебряными вилочками и наслаждаясь ароматным, дурманяще вкусным напитком.
- Как там поживает генерал?
- Нормально.
Арина успокоенно кивнула. Если с ним всё в порядке, то и со мной – соответственно. Довольно мурлычу, сжимая в руках очередную книжку, добытую у «зарубежных коллег» самым что ни на есть остапо-бендеровским способом, загадочно и довольно улыбаюсь, что-то замышляю – не несусь дежурить у его кровати в госпитале, не чувствую, как из сердца моего кровь сочится по капле...
- Он сегодня был печален, о чём-то тревожился. – Вздыхаю.
- Может, просто соскучился. Ну вот часто ты о нём думала последнее время?
Со стыдом сознаюсь:
- Нет.
Я была занята проблемами творчества и самокопания. Цвета на моих картинах были не те, линии, строки, работа, характер, всё было не то – пожалуй, это лето займёт первое место по количеству пролитых слёз и вина, по количеству огорчения, стыда, самоуничижения, расстройства, хриплых истеричных рыданий в одиночестве – но потом я неизменно буду вспоминать это лето как очень «творческое» и «романтическое». Вот идиотство.
- Так ты не думала о генерале?
В её голосе укоризна.
- Сегодня мы встретились на Военном. Ну, ты знаешь. Жалко, что оно такое маленькое, там даже уединения почти не чувствуется. А ведь там так хорошо, красиво.
Милый мой генерал! К тебе я сегодня шла. Сначала перейти на другую сторону, через трамвайные пути, потом нырнуть во двор, а там – там заколдованный костёл. Белый, нарядный, он стоит на возвышении, как на пьедестале, каменные стены которого оплёл ковром дикий виноград. И это заслуженно, ведь он как бесстрашный фрегат, который выстоял среди бурь и до сих пор гордо поднимается над грязными волнами советского мусора. Белоснежный, как само папское облачение, посреди плебейских бельевых верёвок, задрипанных подъездов и убогих гаражей.
Я буду с тобой, генерал, не одной крови – так одного духа, я добьюсь, я исправлю это глупое недоразумение и присоединюсь к тебе и твоей Церкви во веки веков... Да в конце-то концов, я уже – с тобою, де факто – теперь только приобрести статус де юре! «Английский ты уже знаешь, не беспокойся!» - «Но ведь мне ещё нужно сдать экзамен. Любой, кто едет учиться за границу, обязан сдать TOEFL. Мне нужен сертификат». - «Захочешь, так будет». Да, будет у меня сертификат. И экзамен сдам. И буду как все нормальные латиносы. Аминь.
Во дворе костёла растут ивы. Шатры из острых листьев причудливо пропускают свет, рисуя на тёплых дорожках странные узоры. Тяжёлые, коньячного цвета дверные створки распахнуты, в полумраке храма мерцают свечи – здесь тоже особая территория, отделённая от всего, что снаружи. Здесь и так волшебное место, а внутри костёла будто ещё один уровень, ещё большая глубина тайны. Здесь чудесно. Почему же я никогда не заходила внутрь, что меня держит? Да ничего особенного. Однако сейчас я ухожу. Костёл так и остаётся для меня загадкой, неразгаданной, но манящей, как свет далёкого маяка.
Одна улица называется Краснозвёздная, другая – Смолячкова; я знаю, что это был снайпер – наш, белорусский, в годы второй мировой. Я обожаю эти пятиэтажки, и у меня есть оформленная мечта – мне бы хотелось тут жить. Мне уже случалось выслушивать от людей, что мои желания мелкобуржуазные, мещанские, что нельзя мерить мечту деньгами, но... В чём мой порок, в том, что я точно знаю, чего хочу? Тем более, никто, кроме меня и нескольких посвящённых, не знает, каким тайным смыслом я наполняю самые банальные действия, насколько метафизика для меня важнее физики.
Уютные, тихие улочки посреди самого центра, жимолость в палисаднике, снова бельевые верёвки, а вон впереди – дома пятидесятых годов на пару семей (и как только не рухнет этот покосившийся балкон?), вон пробежала кошка (не моя, другая), подорожник в трещинке под ногами, водосточные трубы, сиреневые листья, призрачный свет из-за облаков. А вон мой любимый кондиционер! И Настя права: он выглядит, как выдранный кусок самолёта. Огромный – и завораживающий своим тревожным, зловещим гулом, который поднимается внезапно, по нарастающей, и от этого бегут мурашки по спине, как в детстве при виде индустриальных сооружений на фоне кровавого заката. Италия... Вот уж никогда бы не подумала, что Золотая Горка напомнит мне Италию. Просто там меня тоже интриговало то, что я теперь специально научалась видеть заново: необычная форма водосточной трубы, чёрные сполохи сажи на желтоватом доме – следы пожара, плющ на стене, жук-носорог на асфальте, восковые тычинки в белых ароматных цветах, улитки, выползающие ночью на гравий стоянки, грозные большие кондиционеры.
Госпиталь МВД – благопристойное здание, окружённое пышной зеленью и благопристойной, с пиками, оградой. Здесь он тоже является мне: смотрит из-за железных прутьев, как арестант, одного прута касаясь рукой – нерешительно, словно даже взяться опасается. Он не в больничной одёже, в полной форме, в сером кителе. Но глаза такие грустные, словно жить ему осталось два дня, и он хотел меня увидеть – а я в это время, конечно, где-то шлялась, пила, танцевала и ржала в голос с кем ни попадя.
Сердце защемляет, и по всему телу пробегает разрядом волна сладко-мучительной, слезу вышибающей боли. Я начинаю ругаться, слать Генерала куда подальше, и ускоряю шаг, отскакивая от ограды – а приступ муки закипает уже у меня в горле – бегом, бегом...
Захожу на кладбище робко, с чёрного хода, с той улочки, где вожделенные двухэтажные дома (да, потому что мы с Настей сошлись на том, что было бы здорово купить такой дом и жить там). Я уже внутри, смотрю на улочку из-под бахромы ветвей и усмехаюсь: прямо за Военным кладбищем посольство Кубы – вот чёрт, это юмор такой или как? Нет, не до смеха.
Здесь земля напоминает мрамор, она так же плотна на тропинках, и вся в ярких разводах зелёного мха. Вокруг стоят обелиски под сенью темноватых сочных крон, через которые пробивается ласковый, свежий солнечный свет, а сейчас – то самое тусклое латунное сияние. Он ждёт меня у одного из памятников, отделяется от него, словно долго так стоял, опершись.
- Мой генерал...
Он заключает меня в объятия, не может сдержать вздоха. По моей щеке ползёт слеза – это всё, что осталось от вспышки боли пару минут назад. Соскучился. Господи, какое нежное сердце у этого старого вояки... От тепла его щеки острая, горячая нежность всё заполняет внутри, не оставляя свободного места. Мы стоим так несколько минут. А могли бы стоять вечно. Хотя он понимает течение времени нашего мира, поэтому не злоупотребляет, сам же иногда выводит меня из транса. Вот и сейчас: «Ты опоздаешь».
Я не распространялась, просто сказала, что с ним виделась.
- А помнишь тот вечер, когда мы вместе там шли?
- И видели моего нагваля?
- Ага!
Кошка тогда пробежала прямо перед нами и сиганула в кусты – когда поднялись дальше на горочку, то глянули туда из любопытства, и в зарослях её не оказалось. Есть у нагвалей такая манера – растворяться в пространстве и мгновенно исчезать.
- И мы ничуть не устали бродить...
- ...и в наших жилах всё ещё лилась музыка – такая же празднично-лиловая, ультрамариновая, салатовая и фиолетовая, как свет на сцене! Для меня в тот день все песни были такого цвета.
- Да, точно, здорово! И подсветка на домах тоже была как нарочно, ради особого случая – и опять мы обсуждали нашу советскую архитектуру...
- ...она просто прекрасна. И вот мы дошли до этой странной треугольной площади, а кафе было уже закрыто, и нам не суждено было отведать знаменитых пирогов под очень немецким названием.
- А ещё там магазин был спортивный: эй, где здесь кроссовки, а где вкусняшки?!..
- Потом мы перешли через трамвайные пути, и я увидела кладбище. Трава такая аккуратная, подстриженная. Она была залита холодным чистым сиянием, и прожекторы освещали надгробия, и это показалось мне очень красивым, манящим и тоже праздничным. – Я увлеклась.
- Я сказала, что это Настино любимое место, - задумчиво продолжала Арина.
- И я поняла, что для меня оно тоже станет таким. Когда мы шли мимо, это было как гипноз, меня так и тянуло смотреть за ограду...
- ...и ты ощупывала взглядом чёрную траву и спросила меня: «Это что, маргаритки?»
-...да, это были маргаритки. И потом я увидела там Аугусто. Он стоял и улыбался, радостно и заговорщицки.
- Ты поняла, что он зовёт тебя в гости.
- Да. Потому что здесь ему легче всего воплощаться. Кладбище. Военное. Красота.
Я причмокнула, подняв бровь. Арина заусмехалась. Нет, причмокнула я от чизкейка, просто так совпало.
А потом мы шли вместе через эти тихие, приветливые тёмные улицы, с запахом ночных палисадников, с оранжевым светом окон, с шершавым серым кирпичом пятиэтажек. И вышли на проспект как раз в эту арку, прямо к этому кафе.
- Теперь мне всё понятно! – Арина расплылась в улыбке. Я не удержалась, и тоже начала ухмыляться, хихикая, как хулиганистый школьник. И она произнесла свою сакраментальную фразу:
- Я тя обожаю...
В тот вечер мы ожидаемо не сели на метро, как нормальные люди, а устроили марш-бросок по Проспекту. И говорили ещё о куче всяких интересных вещей, которые здесь перечислять излишне. И мне пришло в голову, что мы напоминаем персонажей кортасаровского романа «Экзамен» - молодые, непростые, ищущие, чего-то там творящие, вечно в состоянии предвкушения. И – да, нам ещё предстоят свои экзамены. Однако мы, в наши юные, но уже по-своему зрелые годы, научились их не бояться.
____________________________________________
Примечания:
1. Нагваль — в мифологии индейцев Центральной Америки дух-хранитель, двойник в ипостаси животного (это мог быть ягуар, койот, орёл, квезаль и т. д.). Также нагвалем мог называться человек, практикующий магию (колдун-шаман) и способный перевоплощаться в тотемное животное. В переводе слово "нагуаль" означает "быть спрятанным, сокрытым".
2. Река (исп.)
3. Троицкое предместье (исп.) - исторический район города Минска, расположенный в северо-восточной части исторического центра на левом берегу реки Свислочь.
4. Говорите ли вы по-шведски? (исп.)