Какое-то нехорошее чувство подсказывало юному спортсмену Вольке, что не надо брать Хоттабыча с собой, что добра от этого не будет. Но предвкушение великого грядущего события – пришествия Огня в родной город – сделало Вольку нечувствительным к повседневным мелочам и заботам, а уж ко всяким там внутренним голосам – тем более. В свете этого великого огня многие вещи, кажущиеся тёмными, непонятными и даже удручающими, вдруг стали ясны и радостны. Вот, скажем, Вольку, как и многих юных и ретивых спортсменов-энтузиастов, рвущихся открывать неведомые дали, весьма огорчило и в своё время даже выбило ненадолго из колеи известие о сокращении программ покорения космоса. А теперь вдруг стало ясно – просто, как вспышка какая-то! – какое это было верное и прозорливое решение. Зачем выбрасывать столько средств и тратить столько времени и сил, если есть способ куда более быстрый, экономичный (по крайней мере, в этом не сомневались Волька и его друзья-спортсмены), чтоб показать всему миру, что Космос-то – он наш, так же как и Полюс, и глубины Байкала… Кто б сомневался! Как и города и все эти богатые просторы.
Да, и прохождение Огня через родной город как-то роднило его с Космосом, приближало к нему, выводило на некую планетарную высоту, повышало его значение в масштабах всей Вселенной. Понятно, что чувства переполняли и захлёстывали Вольку, и он не мог предвидеть последствий своего великодушного поступка – взять старичка приобщиться к вечному и всенародному.
Тысячи горожан, облепивших дорогу в ожидании появления факелоносцев, пребывали в радостном возбуждении. Ожидание затягивалось, холодок покусывал уши и щёки, но разгорячённые переполнявшей их гордостью люди его не замечали. Это же вам не то ожидание, что в советской очереди – выкинут заграничные транзисторы или не выкинут. Тут другое – и никто не ворчал. Один лишь Хоттабыч был не весел, бурчал что-то себе под нос, теребил бороду.
– Ты чего, Хоттабыч? – оглянулся Волька. – Выше нос! Сейчас такое увидишь. Это же Олимпийский факел! И понесут его самые достойные люди нашего города – спортсмены, учёные!
– Вот я и удивляюсь, мой учёнейший и наиспортивнейший господин, – прокряхтел Хоттабыч, – какие же это самые достойные, если ты – здесь, среди презренной толпы, а почётную миссию возложили на других.
– Ну ты даёшь, Хоттабыч! – засмеялся Волька. – Таких, как я – много. Может, через несколько лет и я стану достойным нести этот огонь.
Но сам он невольно призадумался, что-то кольнуло его – то ли зависть, то ли тревога. Но задерживаться на этом ощущении было некогда – вдалеке показались красочные костюмы бегущих.
Он не слышал, как Хоттабыч бубнит себе под нос:
– Знаешь, алмаз моей души, мне не нравится настроение этих людей, хоть они и кажутся счастливыми, на первый взгляд. Они напоминают мне толпы на улицах Багдада – но те встречали калифа, а эти, словно непросвещённые парсы. Не ты ли давал мне правильную книгу, где чёрным по белому было написано «Мы – не рабы». Я сделаю так, что эти люди не перестанут быть счастливыми, но перестанут быть рабами, избавятся от злого очарования этого недосягаемого для них предмета. Трох-тибидох-тибидох!
Последние слова он произнес громче и отчётливей, ловко вырывая волосок из бороды, и Волька конвульсивно дёрнул головой в его сторону: вмиг всплыло в его памяти, как недавно Хоттабыч из самых светлых человеколюбивых побуждений сорвал футбольный матч. Так вот, что за нехорошее чувство подсказывало ему – не бери старого хитреца, не буди лиха.
Но было уже поздно – в руках, откуда ни возьмись, соткался словно из морозного воздуха прекрасный, ярко сияющий олимпийский факел. И у всех участников пробега и зрителей вмиг оказалось по такому же.
– Прости меня, о бриллиант моего сердца, – промолвил Хоттабыч, подмигнув побелевшему юноше, – я хотел подарить его только тебе, но подумал, что это может навлечь на тебя неприятности, как тот блестящий ответ на экзамене по географии. Зачем тебе выделяться – лучше раздели счастье вместе со всеми твоими достойными соотечественниками.