Нескладный пазл. Глава 11
11. Испытание праздником
Последний бой, он трудный самый...
(из песни)
В конце октября Чхеидзе вызвал Лёву к себе и, дежурно поинтересовавшись, как идут дела (сам знал не хуже), объявил: предстоит празднование годовщины октябрьской революции, и его группа должна ознаменовать выдающееся событие трудовым подарком: завершить трассировку «московского» участка и сомкнуться со смежным - «киевским». Сделать это надо именно перед праздником, в честь праздника, хотя бы ценой приостановки остальных работ. Тогда «трудовой рапорт его группы в честь великой даты приобретет настоящую праздничную окраску». Так и сказал, про окраску и трудовой рапорт. Хотя Лёва вовсе не собирался никому ни о чем рапортовать.
В тот год осень, еще не набрав своей прохлады, оборотилась в лето неудержимой, чуть подсушенной жарой. Заметное ее ослабление ожидалось только во второй половине ноября. Именно тогда Лёва предполагал приступить к завершению трассировки, а пока не особо с ней торопился, желая подогнать другие звенья, растянувшиеся по трассе. Только "подобрав хвосты", можно было бы закончить работы полностью, всем комплексом. Пока все его группы добирались до своих участков работ относительно быстро и удобно, пользуясь местным подъездом для машин. Чтобы закончить все работы на конечном участке, требовался новый промежуточный лагерь, от него - немалые километры пешком до трассы. Машины не могли там проехать без риска порезать резину на «клыках». Лёва обговорил все про новый лагерь с администратором Мартином – тот принялся за поиски подходящего места.
Все эти доводы Лёва недальновидно поспешил высказать Чхеидзе. В ответ начальство привычно набычилось, обозначив раздумье. Однако соображения начальника партии взаимного понимания не встретили. Ему еще раз настойчиво напомнили: годовщину Октября надо ознаменовать, а далеко ходить пешком на жаре или под дождем – это специфика изыскательского труда. Упрямство Чхеидзе было общеизвестно. Спорить Лёва не стал, и с тем уехал. «Гад! Праздник ему отметить надо. Будто нельзя сделать то же через две-три недели, когда жара спадет» - злобно билось в несознательной голове.
В ожидании машины у подъезда управления Лёва столкнулся с начальником их отдела инженером Фернандесом. Уже в годах, полный, смуглокожий Фернандес нечасто разговаривал с Лёвой, хотя при встрече всегда здоровался, широко улыбаясь белозубой мощью толстогубого рта. Привычно ослепил улыбкой и на этот раз. Услыхав, что изыскателям поставлена задача соединить трассу с киевским участком, посерьезнел:
- Насколько я помню, там вся местность, как каменная пустыня, сплошь «собачьи клыки». Можно ли подъехать к трассе на машине? А ходить далеко придется? Мне известно - у вас там еще нет лагеря. Надо бы сначала все выяснить.
Инженер помолчал, задумавшись, качнул несколько раз головой. Потом, словно извиняясь, коротко пожал плечами, пожелал успеха и поспешно ушел.
Всю дорогу до небольшого городка Jaguey Grande, где находилась их база, Лёва раздумывал, что же предстоит сделать, чтобы «ознаменовать». Еще раньше, изучая этот участок по карте, Лёва понял одно: окончание трассы находится на порядочном удалении не только от базы, но от мало-мальски проезжих дорог. Хорошо, если на машине удастся подобраться ближе, чем на семь-восемь километров. Дальше только пешком, все тащить на себе - приборы, инструмент, имущество. Времени на дорогу до трассы и обратно к машине уйдет больше, чем на саму работу… Еще неделю назад тот же Чхеидзе велел срочно выдать проектировщикам материалы по уже пройденным участкам. Теперь новое указание - предпраздничный энтузиазм руководства требует изменить намеченные им же планы.
По приезде на базу рассказал обо всем своим. Потом пошел к Мартину, попросил срочно заготовить, сверх обычного, большее количество вех и кольев, собрать продукты, палатки, инструменты, – в общем, все, что предстояло тащить с собой после высадки из машины. Тот молча, округлив глаза от удивления, выслушал неожиданную новость, потом поинтересовался, кто из кубинцев будет участвовать в предстоящей работе. Лёва, в свою очередь, спросил, есть у него свои предложения на этот счет, но тот сказал, что целиком полагается на мнение Лёвы, добавив, что надо обязательно включить в группу повара. И полушутливо заметил, что на время их отсутствия вместо повара будет сам кормить оставшуюся группу, а если понадобится - помощниц у него здесь хватит. И в новых заботах сразу умчался. Пропадал два дня. Возвратился довольный: удалось сделать почти все, что требовалось к отъезду, - только продукты еще не раздобыл.
Лёва выбрал по списку четверку самых толковых, физически относительно крепких ребят (богатырей у него не водилось) плюс повар с помощником поздоровее, мало ли что таскать придется, а то повар - совсем хилый парень. Из советских - будет единственным. Получалось людей как раз на две палатки.
Накануне дня отъезда Лёва решил, что уже пора собрать всю группу, и наших, и кубинцев, объявить о предстоящей работе, об участниках полевой экспедиции и чем займутся остающиеся на базе. Разговоры о новой работе не были секретом, все шушукались, недоумевая, что вдруг за срочность - именно теперь, когда так жарит солнце. Они сидели в комнате вдвоем с Гургеном, под слабым вентилятором по пояс голые - сортировали чертежи для отправки в Гавану. Лёва попросил напарника собрать всю группу в небольшой тенистый садик у дома, все-таки пока на воздухе еще не так жарко. Гурген поднял голову, но отчего-то медлил уходить. Потом, глядя куда-то за плечо Лёвы, с запинкой спросил, почему он один (из советских) собрался на выезд, разве так ему будет проще? И пока Лёва обдумывал ответ, с нажимом добавил, что поедет тоже, и надеется, что лишним не будет. Услышав это, Лёва, впервые после разговора с Чхеидзе, почувствовал некоторое облегчение: все-таки ему повезло, что этот парень оказался рядом. Лёва выдохнул, освобождаясь от внезапного спазма в горле, мазнул благодарным взглядом по лицу Гургена и, отвернувшись, согласился дрогнувшим голосом.
В сером сумраке раннего утра группа отправилась в путь из Jaguey Grande. Сидя в кабине, Лёва еще раз перебирал в уме, все ли взято, не забыл ли чего сказать Володе – он остался в лагере за старшего. Впрочем, об этом особенно можно не беспокоиться – работа идет нормально, каждый знает, чем заниматься. В который раз припоминал ориентиры, подсказанные в управлении Фернандесом (тот хорошо знал эти места) для подходящего места стоянки - поближе к воде, и от киевского коллеги по телефону - куда, примерно, надо выходить, чтобы отыскать начало их участка.
Незаметно проехали весь путь, выгрузились. Рядом с грузовиком образовалась гора: топорщились связки вех, громоздились мешки с кольями и продуктами. Володя, Мартин и шофера обеих машин понесут все имущество вместе с группой до места предполагаемого лагеря. Там распрощаются: кто - обратно к машинам, кто - на трассу, кто - устанавливать палатки и хозяйничать в лагере.
Перед ними стлалось громадное, выровненное однообразием туманного рассвета, каменное плато. Утреннее солнце медленно овладевало округой, еще приятное, не гнетущее. Утренняя бледность неба постепенно густела синью. День обещал быть жарким, как и накануне.
Спотыкаясь по грузом на неровностях "клыков", потянулись цепочкой: впереди - Лёва с Гургеном, замыкали шествие Мартин и Володя. Пока добирались, солнце стало пригревать, однако воздух еще хранил слабый аромат утренней свежести. По некоторым признакам все сходилось: похоже, это было место, где предполагали устроить стоянку. Вдали темнела стена джунглей, за ними прятались огромные болота Сапата. Приближаться лагерем к лесу не решились, опасаясь комариных полчищ. Нашлось небольшое пологое возвышение сравнительно близко от воды - не дальше километра. В путаном высоком кустарнике, преддверии джунглей, отыскали несколько небольших темных бочагов с пресной прохладной водой, из болота (Мартин и местные шофера помогли найти и принесли в лагерь целую флягу).
В течение первых суток, не считаясь со временем и жарой, намечали протащить трассу примерно до точки напротив лагеря, на другой день - до смычки с «киевским» участком; после второй ночевки снять лагерь и с остатками имущества идти к условленному месту, куда за ними должны приехать машины.
Остаток первого дня - после ухода помогавших - прошел непросто. В лагере оставили двоих, едва живого от жары и длительной ходьбы, повара с высокорослым чернокожим помощником. Уходя, Лёва наказал первым делом поставить палатки и обязательно вскипятить как можно больше воды. Остальных, хотя и не успели отдохнуть от дальнего перехода, поднял в дорогу. Предстояло найти последние вехи по трассе, проложенной ими еще три недели назад. Как сделать это на неоглядной, бесприметной равнине? без видимых примет? Плутали неведомо как, и случайно наткнулись. Двигались не быстро: приходилось тащить с собой запас вех и кольев, тяжелые связки и неудобные мешки несли все без исключения. Вокруг - ни деревца, ни кустика.
Время близилось к двум часам, когда они только принялись за трассировку. Солнце уже нещадно пронзало безжалостными лучами все вокруг. Насколько хватало глаз перед ними стелилась безмолвная, выгоревшая известняковая поверхность с торчащими там и тут остриями маленьких каменных корон вокруг небольших углублений, вымытых водой Времени и прозванных здесь «собачьими клыками». Воздух парализованный жарой, обездвижен. Спрятаться, укрыться в тени негде. Обычно, в это время набиравшего полную силу дневного зноя, они уже возвращались с трассы на базу.
В объективе теодолита - в знойном мареве далекие вехи извиваются прерывистыми змейками, ребята, в промокших от пота рубашках, смешным гусиным шагом, снуют по трассе. Каждый - при своем деле. Редкие перекуры по привычке. Несколько глотков противной теплой воды; она совсем не утоляет жажду, только на время смочит спекшийся рот и прожаренные внутренности, наполнив их металлическим привкусом фляжки. И - вперед. Говорить не о чем. Главное - продвинуться как можно дальше до темноты, которая наступит уже к семи часам. Не успели. Хотя и протащили трассу на порядочное расстояние. Палатки лагеря не видны - ни глазом, ни в бинокль.
Поспешно обложили камнями последнюю, самую высокую веху и - в обратный путь. Лёва ошибся - уходить с трассы надо было не позднее шести, сколько идти до лагеря, представлялось лишь примерно, а риск потеряться в царившем безлюдье слишком велик. Фляжки давно пусты. Солнце упрямо уползало за горизонт, на глазах удлиняя стрелы силуэтов бредущих людей. темнота стремительно надвигалась. Хриплое дыхание, шуршание шагов, редкие слова из пересохших глоток. В остатках иссякающего света надо успеть заметить, не пропустить палатки. Но и здесь идти быстрее не получалось: требовалось еще поставить сигнальные вехи - по ним они завтра пойдут на трассу. Сумерки становились все плотнее: густая небесная синь уже отдает чернотой подступающей ночи. Заметили не палатки - свет костра, настойчиво звавшего к себе. Лёва облегченно вздохнул: идти только по компасу, без ориентиров все-таки мало толку. Из последних сил заторопились к лагерю.
Пошатываясь на непослушных ногах, Лёва приплелся последним. Повалился на спину, не чувствуя жесткого ложа земли: неужели пришли? Вокруг все плыло. Прикосновение чьей-то руки заставило открыть глаза. Над ним сидел темным силуэтом, едва подсвеченный костром, шоколадный Алома:
- Попей, Лео, – и протянул кружку с водой.
Лёва приподнялся на руке и, едва не захлебываясь, высосал божественную теплую воду. Без слов поблагодарил взглядом. Тот улыбнулся, похлопал по плечу и отошел в темноту.
Все уже сидели в кружок у костра, ковыряя в мисках чуть теплые макароны с волокнами тушенки. Усталые фразы повисали в воздухе. Кто-то курил, дым сигареты исчезал в черноте космоса, охватившего живую точку костра. Молча залезли в палатки, залегли рядком на старые спальные мешки, забылись в тяжелом душном сне. Только повар бряцал посудой возле угасавшего огня.
Покой овладел лагерем. Перегретые дневным зноем камни, воздух, далекие джунгли медленно, истомленно освобождались от напитавшего за день тепла. Растворялись слабые дневные запахи. Прощально мерцали, перекликаясь, беспокойные угли в кострище.
- Интересно, - подумал Лёва, - какое-нибудь зверье здесь водится? Ответ плавал уже во сне. Кто знает, может быть, ночью какие-то четвероногие существа появляются рядом и обнюхивают во тьме стенки их жилищ, натыкаясь на шесты с головами кастрюль, а может, скребут когтями ящики с продуктами в надежде полакомиться. Или застывшая луна будет внимательно разглядывать под собой задумчивое каменистое пространство, расчерчивая его тонкими полосками теней от длинных усохших былинок травы. Ничего этого никто не знал. Дыхание молодых глоток тихо шелестело в одиноких палатках.
Лёва проснулся, долго высматривал циферблат: три часа.
- Посплю часок и надо вставать – пронеслось в сонном мозгу. Тонко пищали комары, успевшие налететь под неплотно прикрытыми пологами входа.
- Сегодня надо обязательно закончить. Если верить карте, остается протянуть трассу еще раза в полтора длиннее вчерашнего. Правда, и времени будет больше.
Потом, неожиданно, в проснувшемся мозгу – зачем понадобилось так жестоко их испытывать? Почему нельзя было подождать, пока спадет жара, и тогда сделать то же, но без мучительного напряжения, испытанного вчера и грядущего сегодня? Как объяснить это кубинцам? Рассказать им про славный праздник Октября, который отмечают за три-девять земель отсюда, в моей стране? А им что до этого? У них своих забот полон рот. За прошедшие месяцы они все вместе для меня стали, как один Хуан Арки`медес с вечной тревогой на лице; или Лулу, беззаботная хохотушка, ей не по трассе ходить, а веселиться с друзьями или за детьми ухаживать, я видел, как она баюкала маленькую дочь нашей Мерседес; или задумчивый парень Роберто Алома`, прилежно внимающий всему, чему мы их учим, - наверное, надеется, что в будущем, когда и если он всему научится, ему станет жить лучше, не так как сейчас, получая пару штанов или рубашку на полгода. Неужели эти люди считают идеалом то, что когда-то произошло у нас и в чем живу теперь я? А ведь они еще застали свои прошлые времена, они видели, как люди могут жить. В отличие от меня: я никогда этого не видел, только в кино да в книжках.
Казалось, сон совсем ушел. Лёва глубоко вздохнул. Назойливое видение одних и тех же лиц, жвачка повторяющихся слов незаметно стали затягиваться пеленой, терять резкость. Лёва поплыл в дреме. Резко открыл глаза. В голове таяла недавняя тягомотина про октябрьский праздник, наказ начальства. Стрелка часов уперлась в пятерку.
Разбудил ребят в своей палатке, пошел к другой. Остывшая за ночь каменистая пустыня дремала, наслаждаясь последними часами уходящего ночного покоя. Холодный седой пепел вчерашнего костра, еще не охвачен новым пламенем. Повар копошился в сторонке, неловко тюкая мачете по сухой коряге в попытках отбить от закаменевшего ствола редкие щепки на растопку. Большая закопченная кастрюля с водой уже висела на низкой треноге черным пятном, готовая к огненным объятиям, чтобы напоить их обязательным утренним кофе со сгущенкой, невозможно горячим и отвратительно сладким.
И снова, спотыкаясь, полусонные люди потащились в туманную утреннюю муть, едва различимые за горбами рюкзаков, связками, мешками. По вчерашним вехам быстро вышли к трассе. Принялись за дело. В сером воздухе с трудом, но уже можно разглядеть в теодолит ближнюю веху. От сырой прохлады познабливало. Лёва закутался в куртку и приник к окуляру теодолита. Ребята живо разобрали инструмент, занялись делом, изредка кидая скороговорки фраз.
По яснеющему небесному пространству широкими перьями веером потянулись прозрачные облака. Невидимые ветры распустили их на полосы бесконечной длины, с отчетливой бахромой по краям. Местами полосы лохматились комочками, образующими строгие линии окантовки.
Солнце уже подстерегает людей за горизонтом; оно расцветает на глазах, вырастает из громадной огненной радуги, что поднимается из-за далекого края джунглей, растапливая сумрак неба. Вместе с возникающим свечением в воздухе зарождается слабое, легким намеком, тепло, предвестник скорой жары. Лёва оглядывает в бинокль окрестности, пытаясь зацепиться взглядом хоть за какую-нибудь примету. Ничего не видно – ни крыши одинокого боийо, ни единой пальмы. Пятна иссохших клочков травы, да невысокие, ожесточенные постоянным зноем ветки-прутики безлистных кустиков, что неведомым образом проросли сквозь камень.
Сегодня остроконечья "клыков" сплошь выстилают поверхность, где пройдет будущая дорога. Пока ходьба дается без затруднений: нога уверенно попадает в каменные выемки, почти не задевая зубцы каменных корон. Еще в лагере уговорились – с утра перерывы не делать, пока солнце не наберет силу. Проходит час, тепло начинает заметно насыщать воздух, еще способный пропускать солнечные струи. Спустя немного времени они становятся плотнее, пока не превращаются в энергичный, безудержный солнечный поток. Тело наливается теплом, ноги тяжелеют и все чаще запинаются за выступы. Лёва замечает, что некоторые ребята уже спотыкаются, и раз, и другой. Перерыв. Все тяжело дышат. Куртки, ранняя защита от утренней свежести, давно в рюкзаках, рубахи прилипли к телу, потемнели на спинах. Даже на чернокожих лицах струящийся пот заметнее обычного. Потянулись томительные часы. Впереди день беспощадного жара, долгие километры ходьбы, бесконечные перетаскивания мешков и неизбежно убывающий запас воды.
Утренний темп оказался высок: теперь только в бинокль видны далекие палатки лагеря, которые они миновали, не заметив. Значит, остается километров пять-шесть. «Клыки» не кончаются. Забивать колья и вехи в каменистую поверхность все труднее – ломы в руках, ослабленных усталостью, отказываются сходу входить в каменное тело земли, высекая лишь осколки вместо отверстия, чтобы вставить веху или кол. Передышки становятся все чаще.
В голове настойчиво бьют неведомые молоточки. Какое счастье, что Надя и Мишук в большой гаванской квартире не подвластны этому чудовищному жару. Неутомимые струйки пота давно нечувствительны для мокрого лица - только лезут в глаза, мешая смотреть в окуляр прибора; и повязка на лбу не столько впитывает влагу, сколько источает ее. Липкая усталость давит на всех. Как облегчить эту пытку? Чем помочь? Праздные вопросы. Помочь нельзя ничем. Только терпеть. Терпеть изо всех сил. Уцепиться за остатки временами покидающего сознания. Хотя бы слабый ветерок подул. Разве даже на такую малость нельзя надеяться?
Будто кто-то подслушал его вымученную просьбу. В неподвижном, насыщенном влагой воздухе нежданно потянуло какой-то гнильцой. Сначала малозаметно, потом – явственнее, и вместе с запахом со стороны болот стало угадываться невидимое воздушное движение. Там уже показался неопрятный, с седым подбоем, бок тяжелой тучи. Она плавно, неумолимо наползала на белоснежные облачные перья, злобно поглощая их прозрачные тела. В той части неба, что падала в светлую даль горизонта, еще не подчиненную зловещей громаде, облачные перья гибельно сливались, исчезали, превращаясь в бесконечную мутную пелену. Вместе с тучей налетел ветер, стремительный, еще теплый, сухой, не напитанный влагой дождя; но там, где болота проросли громадными манграми, смыкаясь с заливом Свиней, черное небо уже беззвучно свирепствовало, взрываясь извилистыми кустами молний, изрыгая воду на могучие деревья.
Все сразу поняли неизбежное: сейчас их поглотит ливень - останется только промокнуть на простершейся вокруг равнине. Ничто в эти минуты не могло быть откровеннее картины печального одиночества перед лицом стихии: сбившиеся в небольшую кучку люди, руки живым венком сплелись на соседних плечах, лица вниз, спины - под секущие струи.
Сколько продолжалась безжалостное избиение ливнем, никто не заметил. Накопленное ранее тепло совсем, будто его не было до этого, покинуло человеческие тела, в них не сохранилось ни одной сухой клетки. И лишь тогда неистовство иссякло и унеслось к горизонту. Стуча зубами, содрали прилипшую к холодным телам одежду, выкрутили, выжали воду, с усилием натянули на себя влажную ткань снова. Ощущение озноба медленно перетекало в осознание удивительного облегчения, избавления от жара, еще недавно мучительно переполнявшего их.
Лёва глубоко вдохнул ускользающий запах дождя, блаженно задрал голову вверх: там, в голубеющей выси, почудилось нечто вроде взмаха засеребрившихся на солнце крыльев. Нет, показалось. Лёва даже головой помотал. Снова глянул вверх: освеженное безоблачное небо, как прежде, равнодушно смотрело на крошечные фигурки людей, живые точки, несопоставимые своей ничтожностью с молчаливой широтой окружающего их пространства.
Иссохший камень быстро высыхал, светлея, так и не успев насытиться дождем. Ноздри щекотал запах постепенно теплеющей сырости. Гурген нашел ровный, без «клыков», кусок исчерченной трещинами каменистой поверхности. Змеи такие места любят, безразлично подумал Лёва. Уселись перекусить.
Лёва вдруг почувствовал, что не в силах подняться: в глазах муть, не от жары - от закаменевшего напряжения. Пробует улыбнуться, получается плохо. Губы спеклись, иссушенные мышцы лица отказываются повиноваться. Видно и Гургену не легче: даже загар заметно побледнел, кожа обтянула скулы, глаза запали в темные ямы, ссутулился парень.
В бессловесном забытьи тянется время: люди двигаются, как автоматы, заученно повторяя привычные действия. Никакого выражения на стертых усталостью лицах, последние запасы привычной разговорчивости испарились. Даже мухи не раздражают.
По пройденному расстоянию Лёва предположил, что тропа, или дорога – черт его знает, этого киевлянина, он и сам не помнил точно, - где установлена первая веха киевского участка, должна находиться где-то недалеко. В бинокль никакой вехи не видно, придется искать. Разделились на три группы и, ориентируясь по едва заметным редким кустикам, побрели на поиски. Встретиться условились на трассе через полчаса. Часть двинулась наискосок влево от трассы, другая – направо, они с Гургеном - по створу трассы вперед.
Вскоре Гурген заметил какую-то каменистую тропу со слабыми следами давней колеи, едва заметной в сухих остатках травяных зарослей. Колея могла быть и от машин. За прошедшие два дня ни одна тропа, не то, что дорога, им не встретились, даже из тех, что нарисованы на карте. Если тропа та, что нужна, куда идти – вправо, влево? В бинокль ничего отдаленно похожего на веху не просматривается. Однако, тропа нашлась - это уже вселяет надежду. Они прошли вперед еще сотню метров, ничего похожего на другую тропу не встретилось. Значит – та? Втайне Лёва переживал, опасаясь, что вообще ничего не найдут. Конечно, с тех пор, как киевляне начали здесь свои работы, прошло немало времени: все забывается, но ему было твердо сказано: первая веха обложена понизу камнями, вроде тура, а на верхушку нанизана то ли тряпка, то ли большой кусок бумаги, чтобы заметнее было издалека.
Вернулись на трассу, где их уже поджидала группа, которая ходила вправо: тропу нашли - вехи нет. Оставалось ждать вторую группу. Прошло больше условленного получаса -ребят не было. Лева забеспокоился. Конечно, еще светло, но, если что случилось, плутать здесь можно долго. На крайний случай есть ракетница - можно обозначить свое присутствие. Вторую ракетницу оставили в лагере повару: если Лёва подаст сигнал при возвращении, в лагере должны отозваться.
Зажмурившись, Лёва выстрелил из ракетницы. Глухой хлопок прорезал неподвижную тишину последних дней. Черный дым ракеты задумчиво повисел редким облачком и стал медленно таять клочками, оставляя в воздухе грязные разводья. Все уставились вверх и за этим пропустили приближение еще далеких фигурок слева. Они размахивали руками. Ясное дело – нашли! Лёва бросился навстречу, распахнув руки-объятья. В глазах щипало.
Наконец, все сгрудились возле долгожданной белесой палки, на ее верхушке болтался обрывок пожелтевшей бумаги, у основания топорщилась большая куча камней. Теперь надо определить направление трассы «киевского» участка, «вытянуть» его назад до пересечения со створом Лёвиной трассы. На пересечении и будет смычка. Пока искали вторую «киевскую» веху, прошло еще не меньше получаса. Подхваченные удачей, ребята проворно засновали по трассе – куда девалась давящая духота, многочасовая усталость, жажда. В запале Лёва не уследил за временем, а когда оторопело глянул на часы – было уже около половины седьмого - даже не заметили, как на них стали падать сумерки.
Побросали в кучу все имущество, приборы и рюкзак с остатком взятых продуктов, и - чуть не бегом, пустились туда, где предположительно должен находиться лагерь. Откуда у обессиленных, изможденных зноем людей взялись силы - потом никто объяснить не мог. Казалось, скажи им тогда, что надо закончить сегодня, что темнота не покроет землю, что мутное солнце будет по-прежнему палить - никто не отступил бы. На радостях Лёва пустил из ракетницы белую ракету - вдали отзывчиво и радостно взметнулся такой же белый хвост. Быстрая ходьба, прерывистое дыхание мешалось с торопливыми, возбужденными словами, улыбками на безмерно усталых лицах. Кто-то даже запел гимн 26 июля. Конечно, завтра придется снова «тащить» трассу, но то - будет путь к окончанию, где все понятно, без томящей неизвестности вчерашнего утра и изнывающей тяжести прошедшего дня. Завтра они соединятся с киевлянами и отправятся домой победителями.
Редкое счастье чувствовал Лёва. На время оно затмило едва не обморочное изнурение недавних часов. Счастье - и в приближении конца тяжелой работы, и в великом, ликующем блаженстве победы, которым светились его ребята. Такого удивительного единения, молчаливого чувства братства, они не испытывали друг к другу никогда: ни до, ни после этого невероятного дня.
На завтра, еще в темноте утра, сняли лагерь, потащили пожитки к трассе. Пока растянутой цепью добрели до места, стало светло. Вчерашнее воодушевление еще бродило в них: не более часа ушло на то, чтобы сомкнуть две линии - свою и «киевскую». Забили последний кол, рядом выставили самую длинную веху. Все!
Солнце просверлило плотную утреннюю пелену неба и с удивлением рассматривало людей, энергично шагавших по земле. Им было не до него. Солнце обиделось – и скрылось снова. Еще несколько часов оставалось идти с неудобной поклажей до малоизвестной точки, обозначенной на карте. Там, у небольшого поселка, приткнувшегося к редкой в этих краях дороге, их должен был ждать Мартин с грузовиком. Когда они придут туда, все, что произошло за последние дни, станет воспоминанием.