10. В Кунду
В стране шла битва за нефть. Наверное, мировые цены были неплохи - нефтедоллары обильно наполняли государственную казну. В Сибирь, на Север, где геологи нашли нефть, потянулись буровики, строители, многотонная техника, балки для жилья, караваны бесконечных километров труб. Тайга и тундра оживали пиками буровых вышек. Среди огромного, мало освоенного пространства полетели стрелы просек, зазмеились чернотой тысячекилометровые тела труб. Из многочисленных буровых скважин неустанно выкачивали " черное золото", наращивая мощность "зеленого" валютного потока.
Усилиями геологов удалось обнаружить нефть и в обитаемых сторонах, в Прикамье. Здесь стоянки геологов зачастую соседствовали с деревнями, копчеными, приземистыми, еще из дореволюционного прошлого. По мере того, как новая жизнь вползала в едва не забытые Богом пространства, деревни превращались в городки, крупные поселки. Строились многоэтажные дома, множество людей нефтяного промысла, по большей части, приезжих, перебиралось из брезентовых палаток, балков, из бараков общежитий в жилища с горячей водой, газом, иногда с балконами и даже - редкими отдельными квартирами. Какая это была роскошь! Редкая тогда - в обыденном теперь.
В громадном, целенаправленном движении людей, ресурсов, освященном государственными решениями, отыскалось место даже строительству автодорог. По нашему российскому обыкновению, это, немаловажное само по себе, дело зачастую шло вдогонку главному - устройству нефтяных скважин, прокладке трубопроводов.
Лёву назначили в большую экспедицию, работавшую по нескольким районам Прикамья. Изыскательская партия под его командой насчитывала около десятка дорожников и геологов. Целыми днями до отъезда пришлось отбирать изыскательское имущество, потом груды связок, инструмента, железа, ящиков, включая буровой станок, предстояло загрузить в контейнер для отправки по железной дороге. Происходило действо отправки на каком-то грузовом дворе (название-то какое!) в Москве. Дело было по тем временам муторное и, главное, вовсе Лёве не знакомое. Тем не менее, он довольно быстро освоился в дебрях транспортного предприятия, то бишь грузового двора, научившись периодически подпитывать жидким стимулом энтузиазм тамошних работников, чтобы ускорить процессы поиска и загрузки "найденного" контейнера. А дальше - вагон поезда, традиционно пропитанный запахами еды, паровозного дыма, человеческого тела. Двое суток тащились до небольшого райцентра (остановка - две минуты) с символическим для этих мест названием - Чернушино.
Вся чернушинская округа тонула в недавних весенних дождях: имя этому месту дано недаром. В массе потемневших от многодневной влаги деревянных, изношенных временем и людьми разношерстных изб и бараков, неожиданными кирпичными островами высились силуэты новых четырехэтажных домов. Ленивый утренний рассвет пронзали крики одинокого петуха, хрипло и заунывно, как муэдзин, возвещавшего поселку и курам о своем присутствии. Отозваться на этот призыв в людской части никто не пожелал: улицы еще безлюдны; куры, похоже, были немногочисленны и старого вождя не любили. Неожиданно охрипший, петух поперхнулся на половине фразы и умолк.
Центральную улицу с новыми зданиями гостиницы, нефтеуправления и райисполкома год назад выстлали бетонными плитами. Уложили их, судя по всему, впопыхах, к какой-то дате. Плиты быстро перекосились и теперь скорее мешали, нежели способствовали проезду: побитые колесами и гусеницами, они покоились под слоем жидкой грязи, местами тонко прихваченной с поверхности ночным морозцем; кое-где из грязи угрожающе торчали концы арматуры. Обширное грязевое пространство заполняло всю ширину улицы. В утреннем свете на его поверхности возникали пестрые радуги пятен машинного масла, бензина. Деловито переваливались на ходу, ныряя в невидимые ямы, грузовики, выкрашенные жидким месивом по самую кабину. Машины время от времени возмущенно стреляли черными вонючими выхлопами, разбрызгивали колесами грязевые струи на стены домов, покосившиеся заборы, еле заметные в грязи деревянные тротуары с безучастными редкими прохожими.
Оставив своих ребят возле стойки дежурной в гостинице, Лёва кое-как доковылял до нефтеуправления, где размещался заказчик: предстояло выпросить грузовик для вывоза прибывшего имущества и на дальнейшее - для работы на трассе. У крыльца при входе в управление притулилось к мокрой стене металлическое корыто, вроде укороченной поилки для скота, полное серовато-коричневой жидкостью, в углу - деревянная палка. Пока Лёва соображал, что к чему, подошел какой-то мужчина, вытащил за палку привязанное к ней мочало и принялся омывать водой из корыта свои сапоги. Следом за ним Лёва, неловко управляя невиданным приспособлением, попытался слегка отчистить туфли, густо покрытые липкой коричневой жижей.
В управлении дежурный направил его к главному инженеру. В небольшом кабинетике за несообразно огромным письменным столом сидел мужчина лет сорока представительной актерской внешности, подчеркнутой густыми русыми волосами, спадавшими на черный пиджак, под которым красовалась вполне столичная модная сорочка с пестрым галстуком. Главный подписывал бумаги и одновременно говорил по телефону. Закончив разговор, поднял на Лёву приятное, с мягкими чертами лицо. В серых глазах – вопрос. И продолжил заниматься бумагами. Лёва торопливо объяснил, кто он, откуда и зачем здесь. Главный, видимо, был в курсе дела, без лишних вопросов снял телефонную трубку, выкрикнул в нее какой-то номер, быстро чирикая в ожидании ответа подпись под документами. Стоявшая рядом девушка, вероятно, секретарша, привычно и споро переворачивала бумаги перед шефом. В трубке, наконец, отозвались и главный, спросив о наличии свободных машин, распорядился подготовить к следующему дню грузовик для московской изыскательской партии. Собеседник в трубке, похоже, не очень соглашался с неожиданным распоряжением. Однако главный ровным голосом, без нажима, повторил свои слова еще раз и добавил, что это очень нужно не только для управления, но и для всего объединения. Тем временем бумаги для подписи закончились, девушка собрала их разом в охапку и, неловко прижимая к пышной груди, вышла. Главный объяснил Лёве, где находится автобаза, предупредил, что машина будет не новая, поинтересовался, есть ли ночлег у приехавших, и пообещал позвонить администратору местной гостиницы и в Кунду, чтобы поселили москвичей. На прощание улыбнулся и привстал, протянув Лёве руку через стол. Серые, с наглаженной стрелкой, брюки главного были заправлены в резиновые сапоги. На том распрощались.
ГАЗ-51 действительно был совсем не новый. Зато – недавно покрашен и вымыт. Шофер, молодой парень, узнав, что работать предстоит на выезде, сначала как-то поскучнел. Лёва поинтересовался, исправна ли машина, есть ли у него семья. Парень равнодушно пожал плечами:
- Машина как машина. Ездит.
Потом через паузу добавил:
- Семьи нет, а вот баба... как бы поперек не пошла.
О какой бабе идет речь, Лёва не понял и вопросительно уставился на шофера. Тот немного помедлил, крутанул большелобой головой и махнул рукой - мол, ладно, обойдется, и, в свою очередь, спросил, когда выезжать. Лёва объяснил, что завтра рано утром придется ехать на станцию - там перегрузят в машину из пакгауза имущество, прибывшее из Москвы, а потом – в Кунду, где предполагалось обосноваться на все время изысканий. Насчет шоферской бабы ничего уточнять не стал.
В нефтеуправлении его предупредили, что дорога до Кунды сплошь грунтовая, из-за распутицы - где-то тридцать с небольшим километров, - сейчас плохо проезжаема; вахту нефтяников из Чернушино в Кунду возят на вездеходах, а времени уходит не меньше пяти-шести часов. Машина, которую дали изыскателям, к числу вездеходов не относилась.
Апрельская земля, перехолодавшая за зиму, еще часто подхватывалась ночными заморозками и просыхала с трудом. В этих местах она всегда с большой неохотой, подолгу освобождалась от накопленной влаги. К талой воде свое добавили затяжные, нудные дожди. Ясное дело - время для поездки было неудачное; однако, раз они приехали (в Москве, как обычно, очень торопили с выездом), сидеть и ждать всего в тридцати километрах, пока хотя бы немного просохнет, было и тягостно, и бесполезно. Время от времени на серо-голубое безразличное небо наползали хмурые рваные тучи, обещавшие пролиться в любой момент. Нет, эту погоду не переждешь. Лёва поговорил со своими ребятами: решили ехать - авось доберемся. Человек, главный в этом деле, местный шофер Семен – вроде бы знает и возможности машины, и дорогу, - тоже ничего не возразил.
ГАЗ-51 с трудом тащился по скользкой глине большака, но ехал; хотя «таскало» машину от бровки к бровке, того и гляди в кювет завалится. Мотор обиженно визжал, его маломощность не позволяла назвать гудением издаваемый им надсадный звук, который, казалось, вот-вот оборвется. Бедный «газон» был слабосилен и худ, как плохо кормленная лошадь, старательно надрывающая жилы под непосильным грузом.
Изыскатели - в новых телогрейках, петли тугие, еле пуговицы пролезают, и дух от них еще залежалый, с московского склада, на ногах - резиновые сапоги, городские туфли надолго упрятаны в чемоданы, внешне стали неотличимы от местных. Нахохлившись от утреннего холода, сгрудились в открытом кузове. Руки в карманах, ногами уперлись в ящик напротив, изредка поглядывают по сторонам. Лёва – командиром, в кабине. В основном, сотрудники по возрасту - ему почти ровесники, около тридцатилетней отметки.
Чернушино осталось позади. Впереди не маячило ничего приметного: большак кончился, дорога втянулась в лес. Деревья мрачно кивали ветвями на давно разбитый машинами проезд, прочерченный колеями еще с прошлой осени. Узкие колейные траншейки были угрожающе глубоки для тщедушного малопроходимого «газона». Однако он упорно полз, вселяя надежду на возможное, хотя и нескорое преодоление пути.
Непонятное беспокойство с утра владело Лёвой. Больше от неизвестности – удастся ли вообще проехать: на такой машине да еще по раскисшей дороге - завязнуть ничего не стоит. Новую дорогу от Чернушино до Кунды – и проект уже есть - собираются скоро строить. Теперь изыскателям предстояло сделать полевые работы для проекта следующего участка – от Кунды до границы области.
Звук натужного мотора, что поначалу опасливо будоражил слух, стал привычен. Покатился клубок, поначалу тревожных, размышлений, а по сторонам тянулся бескрайний лес, постепенно и властно успокаивая основательностью, скрытой в невидимой его глубине.
С тех пор, как Лёва начал работать, его всюду окружал лес, смешанный из деревьев, обстоятельств, людских характеров. Сразу сориентироваться в этой чаще не удалось: не смог сходу прижиться, как его товарищи, бывшие одногруппники - не лежала душа к командировкам с их непритязательным бытом непривычно суровыми, грубоватыми взаимоотношениями между сотрудниками. Путался, плутал в неотчетливых желаниях и робких усилиях, не видя пути и цели.Даже хотел повернуть назад - уволиться. Лишь тогда наступил момент истины - жизнь решительно и однозначно пресекла бесплодные метания нескольких лет: работай, где работаешь, добивайся, тебя заметили – вот и иди дальше. Так ему сказали, не сговариваясь, и начальник, и в семье. А всякие тонкости – вроде интересно-не интересно, – это сейчас не главное. Стерпится – слюбится...
Потом, без связи с этим в голове всплыло - что за Кунда такая их ждет, не иначе то же, что и везде. В немалых числом экспедициях успел он пожить на постое в неприметных деревнях и поселках, больших и малых, грязных и прибранных, обустроенных и убогих (впрочем - не раз приходилось и в палатках). Ничем эти жилища не отличались друг от друга, сходные в главном - прибитой жизнью их обитателей. Люди провинции мало разнились достатком, довольно скромным, чем бы ни занимались, зачастую попросту нуждались. Тяжелая работа, хорошо - если кормит; заботы по хозяйству, не богатому, чаще худому, надсадные заботы: достать какую-нибудь одежонку детям, раздобыть дров, да ведь еще чем-то надо малую скотину кормить, без скотины как проживешь.
Ну, а выпить, особо в праздник, так это издавна повелось. Припомнилась история, случившаяся как-то в уральской деревне, где они жили несколько месяцев. В день каких-то выборов молодые местные бабенки, вдовые, незамужние, с утра побаловались "кислушкой" и отправились голосовать. По дороге встретился им председатель сельсовета, очень нелюбимый деревенским народом за свое хапужничество. Председатель, как и многие односельчане, и сам с утра принял по случаю праздника: потому пребывал уже в несколько расслабленном виде. Тут ему все и припомнили – и что дрова не выписывал, и по пути в район с собой не захотел прихватить, и машину на рынок, чтоб свининку продать, не дал, и еще много чего сказали ему бабы от всей души. А потом посадили в тачку, которой навоз из коровника вывозили, привязали, чтоб не вылез, и с хохотом покатили по улице прямо на выборы. Да вот беда - не довезли: уж очень раскисла дорога от дождей, а поправить ее председателю все было недосуг. Уронили его в большую лужу вместе с тачкой, пусть полежит, авось протрезвеет. А сами - дальше, гражданский долг выполнять. Вот такой праздник был. И ведь никого не наказали потом – видно, у председателя, спохватившегося на другой день, ума хватило не рассказывать начальству о своем позоре.
Из дневника - Апрель 2008 года.
Часто тянет к воспоминаниям, не к прошлому. Но оглядываться назад – опасно. Не потому, что многое из прожитого вызывает большую грусть, а потому - что уже невозвратно прожито. Страшно подумать, как много из тех, с кем ты жил рядом, уже покинули тебя. Не вспоминать об этом нельзя, но и часто это делать, наверное, не стоит. От этого слабеешь. Появляются ощущения вроде тех, когда долго и трудно карабкаешься на высокую гору - и до вершины не близко, и от подножья уполз достаточно; но стоит оглянуться назад, вниз, как охватывает паника: возвратиться нельзя, а лезть дальше, вверх – уже сил нехватает. И ведь понимаешь, что ползти – надо. В нашем случае – вершина близка. Эта вершина - окончание всех твоих усилий по жизни. И она – не знак победы.
Встрепенувшись от размышлений, Лёва стал прикидывать, сколько же они успели проехать. Шофер Семен сказал, что может пять, а может, и десять километров. Приблизительность шоферских расчетов доверия не вызывала, но Лёва склонялся ко второй цифре.
Вокруг по-прежнему тянулся лес, полный холодом и сыростью. Еще виднелись сквозь гущу тонких берез и осин неровные серо-грязные снежные пласты на укромных полянах. Ветки роняли талые слезы последнего снега. Временами в придорожной полосе из-под чернеющих остатков корявых сугробов вдруг высовывались какие-то железяки, лысые округлости старых покрышек, ржавые колеса. Ясное дело: люди здесь ездят, что-то ремонтируют в пути, иначе, откуда взяться этому хламу.
Солнце нерешительно посвечивало через набегавшие тонкие облака, временами высветляя в бескрайнем лесу настойчивую букашку-машину, что ползла насквозь по узкой нитке дороги. Небольшое пятно кабины еще слегка проглядывало первоначальной, умытой утренней окраской на сплошь заляпанном грязью теле «газона». Колеса затянулись гладкой оберткой коричневой глины вперемешку с черным от влаги подзолом лесной почвы.
Про себя Лёва давно решил: надо бы сделать остановку, дать отдохнуть машине на мало-мальски возвышенном, сухом месте. Однако ничего похожего не попадалось на монотонной лесной равнине. Повернулся к Семену – не пора ли остановиться? Семен пожал плечами: мол, хотите остановиться, давайте остановимся. Лева промолчал. Ждал. От визга мотора снова заломило в висках, даже стало закладывать уши. Он высунулся в окно и крикнул в кузов – не видно ли какой-нибудь высотки или холмика. Вадим, свесившись сверху, отрицательно качнул головой и предложил остановиться, хоть размяться как-то: часы неподвижного сидения в кузове на сыром ветру, да еще на жестких дощатых ящиках… Остановились. Заглушили мотор. Сырость пронизывала деревья, кустарники, вновь посеревшее небо, весь мир вокруг. Под капотом неподвижной машины что-то слегка потрескивало, медленно замирало жужжание вентилятора.
Из кабины Лёва еле выбрался: от долгого сидения затекли ноги. С наслаждением потянулся, стесненный телогрейкой, чуть пуговицы не отлетели, хрустнул суставами, потоптался на месте. Холодный влажный воздух остренько защипал в ноздрях. Надо пройти вперед, посмотреть, виден ли конец лесному пути. Спросил Вадима, пойдет ли с ним - тот не возражал. Двинулись по скользкой полоске междупутья; ноги разъезжались, чавкала, налипая на сапоги, грязь.
Лёва плохо знал Вадима - в коридоре институтском встречались, иногда курили вместе, не более. Тот был лет на пятнадцать старше, самый возрастной среди ребят, видимо, гораздо опытнее многих - оттого Лёва испытывал некоторое неудобство, даже смущение: как начальствовать над человеком, гораздо старше тебя годами, хотя в тайне рассчитывал на его помощь, если что не так пойдет. Вадим внешне не выказывал недовольства своим положением, по приказу – заместитель начальника партии. Как обращаться к своему заместителю, Лёва еще не решил – пока называл по имени, но на «вы», как в Москве. Получалось немного официально, даже как-то холодновато. К своим тридцати Лёва не смог преодолеть внушенную с детства робость перед старшими по возрасту: так изначально обозначалась некая дистанция.
Формальным главенством Лёве предстояло на первых порах уравновесить старшинство лет и пока неясный характер заместителя. Во всяком случае, после выезда из Москвы, Лёва старался сохранять достоинство, преодолевая привычку подчиненности возрасту. И все-таки временами у него проскакивало что-то вроде искательности: не в голосе - в обращении, однако фамильярности или, наоборот, неуместного приказного тона избегал.
- Боюсь, еще немного и завязнем. Уж очень машина хлипкая. Что тогда делать? – поделился сомнениями Лёва.
- Я и сам удивляюсь, как мы еще не вляпались, - спокойно заметил Вадим, подтверждая неизбежное. – Черт его знает, сколько еще по лесу придется тащиться. Да и водила не производит впечатления: смурной какой-то, непонятный.
Неожиданным ответом на его слова возникло отдаленное напряженное гудение. Они заспешили навстречу звуку, исходившему от той нежданной силы, которая одна способна была помочь им избавиться от беспомощного пребывания в молчаливом равнодушии леса. Спустя короткое время гуд окреп: навстречу показалась заляпанная от колес до крыши, когда-то оранжевая, громада импортного покорителя пермского бездорожья.
- Наверное, вахтовиков везут – крикнул Лёва. Осклизаясь, рискуя свалиться в колею, полную воды, он радостно рванул навстречу, махая руками, будто вахтовка могла отвернуть в сторону и уехать прочь.
- разом утратив степенность первых дней, по-мальчишески, без запинки протарахтел Лёва в высокое окно вездехода.
Пожилой водитель в толстой тужурке с большим масляным пятном на рукаве приоткрыл дверцу кабины и, перекрикивая урчание двигателя, спросил, далеко ли их машина: видно, дело было обычное. Тем более, что разъехаться им было невозможно.
- Ч-черт! Давай, залезай на подножку, только держись крепче,бросает -крикнул водитель.
- Вот повезло! - радостно прыгало в голове Лёвы в такт взлетам подножки вездехода.
Семен вовсе не оживился, завидев приближение вездехода с начальниками на подножках: как сидел, угревшись, в кабине, так и остался – вроде, как спал. Лёва, перемазанный, чуть не угодил, прыгая с подножки, в огромную лужу, и рявкнул в «газон»:
- Чего сидишь? Трос давай!
Семен удивленно глянул на неожиданно рассвирепевшего, прежде молчаливого, Лёву, но ничего не сказал - послушно полез в кузов за тросом.
- Да где его, черт, достанешь под этими ящиками? - пыхтел он.
- Эй! - раздалось из кабины вездехода, - отмотай наш трос с лебедки и цепляй, тут тащить недалеко.
Шофер немного дал слабину на лебедке, Семен с усилием протащил несколько метров по грязи жесткую жилу лохматого троса, зацепил за крюк «газона». Вездеход запросто рванул с места их легкую машину. И Лёва мигом успокоился в уверенности, что теперь они уж точно доберутся до неведомой Кунды. Может, еще засветло. Вспомнились слова вездеходного водителя, что тянуть недалеко: получается, сами почти весь лес проехали.
Все получилось: рычащая махина вездехода грузно пятилась, протягивая "газон", как детскую игрушку на веревочке. Стена леса становилась реже, прозрачнее, и вскоре они оказались на краю большого непаханого поля, перечеркнутого широкой разъезженной полосой. Дальше предстояло ехать куда-то за горизонт.
Ну вот, - проговорил толстый водитель, когда трос смотали на лебедку, - поле переедете, тут не топко – дорога на ветерке просыхает, потом вниз спуститесь, только потихоньку – там в пойме совсем вязко, а уж потом можно ехать хорошо. До самой Кунды гравийка, километров пятнадцать.
Лёва снова полез на подножку вездехода – обязательно хотелось поблагодарить толстяка рукопожатием, что не бросил в беде, или денег дать, если спросит. На удивление - денег не спросил. Таким благородством Лёва не был избалован по опыту других мест экспедиционной жизни.
Надрывно визжа, «газон» снова потащился по темной, влажной полосе пашни-дороги, набитой колесами и гусеницами. Проезд местами забирал в сторону от вязкого месива, в обход разъезженных колей, петляя то влево, то вправо. Здесь каждый ехал, где мог. Пашня дремала с прошлой осени. Выехали на взгорок - края не видно: во все стороны тянулось голое безжизненное поле с редкими былинками прошлогодней растительности. Только вдалеке жирными черточками обозначились какие-то строения то ли деревни, то ли заброшенного полевого стана.
Дорога незаметно покинула пашню и потянулась вдоль пологого склона - к низине. Здесь было безветренно, совсем сыро. Колеи потянулись, как борозды на пахоте, частыми рядами. Семен, напрягшись, беспокойно крутил головой по сторонам, выискивая, где воды поменьше, да колея помельче, не разбирая, что забирать в сторону приходится далеко - лишь бы объехать гиблое место. Осторожно подобрались к самой низине: здесь объездов не было. Полоса перепаханной колесами густой грязи заметно сузилась, зажатая с обеих сторон редкими зарослями сухого камыша. Лёва с ужасом понял: вот оно, болото, его - точно не переехать. Мысль не успела оформиться, как обездвиженная машина беспомощно закрутила колесами на месте, кренясь и все глубже погружаясь в зыбкую, полную воды, колею.
Семен матюгнулся, выключил двигатель, нахохлился и затих, будто вздремнуть собрался. В уши надавила внезапная тишина. Лёва глянул на застывшего водителя: хорош! Машина завязла, а он сидит, как не его это дело. И ведь будет сидеть, паразит, пока подмогу не найду. Ну, черт с тобой, сиди.
Медленно, цепляясь друг за друга, изыскатели выкарабкивались наверх из грязной жижи низины. Вдалеке еле заметно темнели силуэты изб. Спустя час добрели до покосившегося длинного барака скотного двора. Лёва заглянул в темное сырое нутро со стойким запахом коровника. Когда глаза попривыкли к темноте, заметил полосы неяркого света, что проглядывали из редких мутных окон. Показалось или нет: мелькнула фигура человека. Лёва решительно шагнул через высокий порог и по едва видным в проходе островкам соломы двинулся вперед, окликнув на ходу:
- Эй, кто тут есть!
Показался кто-то невысокий, с ведром в руках, не разобрать - мужчина или женщина:
- Чего надо? Нет никого тут. Выходной.
Лёва подошел ближе и разглядел женщину, увязанную теплым платком поверх телогрейки и мужской ушанки. Стал объяснять, кто они, спросил, нет ли трактора, чтобы вытащить машину из топи.
- Трактор есть. Дык тракторист пьяный. Спить на улице. Иди. Може, добудишься черта ленивого.
Ребята потянулись вдоль серой бревенчатой стены с узкими амбразурами окон, ступая по ошметкам затоптанной соломы. Между ними грязь, нагретая на солнце, поблескивала слезками талого седого льда. Вблизи барака громоздилась большая темная куча навоза. На ее освещенной солнцем, пологом боку, скорчившись на соломенной подстилке, спал человек в видавшей виды телогрейке и ватных штанах. Будто защищаясь от удара, спящий прикрывал короткопалой рукой голову в ушанке.
После окриков и тычков из-под руки показалось заросшее светлой щетинкой худое лицо, припечатанное небольшой красной кнопкой носа, по углам узкой щелки рта запеклась серая слюна. Мужик повернул голову, шумно рыгнул сивухой, непонимающе глядя исподлобья: мол, кто такие?
- Слушай, помоги, у нас машина завязла, - проговорил Лёва, - на бутылку получишь.
Прошло время, пока в отуманенном мозгу тракториста прояснилась неожиданная перспектива продолжить праздник удачно начатого выходного дня. Он оглядел незнакомцев - хоть и чужие, угрозы они, кажется, не представляли и бить его, вроде, не собирались: вчера вечером они со Степкой снова ломились в дом к приезжим учителкам.
Выделив взглядом самого внушительного видом, - значит, начальник - он солово уставился на толстого Вадима:
- Где бутылка? Давай.
- Нет бутылки. Деньгами получишь, когда машину вытащишь. Пошли.
- Не-е-е. Бутылку давай. На кой мне твои деньги.
- Да где же я тебе ее возьму?
- В магАзине, - проговорил тракторист. – Могу показать.
Он с усилием поднялся, вынул из уха застрявшую соломку, поправил скосившуюся ушанку и крутанул указующей рукой, слегка подавшись по инерции всем телом: Айда!
Едва сохраняя равновесие на склизлой земле, тракторист бойко засеменил вдоль коровника, потом за угол, где стоял упертый в стену трактор. Похоже, именно эта преграда смогла остановить его движение. Тракторист привычно оперся на гусеницу и показал на кабину, обращаясь к Вадиму:
- Иди, начальник.
Вадим оглянулся на Лёву, взял протянутые им деньги и полез в кабину.
- Так. Купишь две бутылки. Меньше я не согласный – после очередного раздумья, и еще не трогаясь с места, проговорил тракторист.
- Вот с-сука, еще куражится, - пробормотал Лёва. Делать нечего: не торговаться же. Пришлось добавить денег. – Мы к машине пойдем.
Трактор подкатил к крепкой бревенчатой избе. Вслед за ним жирно и лениво колыхались волны грязи, рассеченной гусеницами. Над редко мытым крыльцом висел кусок фанеры с полинявшей, но читаемой надписью - «Товары повседневного спроса». Тракторист радостно махнул Вадиму, вылез из кабины и, уверенно направился к крыльцу, кривоного раздвигая жидкое месиво сапогами. Вадим осторожно высунулся в приоткрытую дверцу, выбирая взглядом, куда бы ступить, чтобы не сразу по колено, потом – деваться некуда - потопал за мужиком, загребая длинными ногами.
Слабо освещенное нетопленное помещение перегораживал дощатый прилавок с кругломордым кульком позади. Кулек, обернутый в халат с пятнами на большом животе, виднелся в полумраке на фоне нескольких ящиков с бутылками, большого куска комбижира на промасленной бумажной подстилке и пыльной батареи импортных банок томат-пасты, по ошибке завезенных еще прошлым летом. Привычно не замечая тракториста - че ему надо, известно, - маленькие глазки на малоподвижном лице продавщицы живо стрельнули в незнакомую фигуру Вадима. Небогатый ассортимент весь налицо - спросил четыре бутылки водки и буханку хлеба. Тракторист удивленно покосился – неужто все ему? Продавщица привычно вставила бутылки в разлохмаченную коробку из-под детского мыла рядом с весами и снова глянула на Вадима.
- А хлеб?
- Завтре.
- Чего?
- Завтре, говорю. Може, привезуть.
Спустя пару часов «газон», освобожденный из вязких глубин низины, стоял под ветерком на сухой гравийке, что тянулась серой полосой в даль бесконечной пашни. Ребята снова сидели на своих местах, сбоку от дороги урчал трактор, в открытой кабине виднелся их спаситель. Он нетерпеливо колупал грязным ногтем жестяную «бескозырку» на горлышке долгожданной награды, потом, изловчившись, сорвал ее желтыми зубами и опрокинул бутылку в себя. Хорошая мысль сходу пришла в голову:
- Щас глотну маненько , потом к Степке; через паузу: не-е, к яму незя, баба с дитями опять зачнет блажить. Мне бы яго тока подозвать, штоб сала прихватил. И ко мне. Тама нетоплено и не прибрал ишо, как Нюрка к старым уехала, зато капустка есть. Ничо, разойдемся.
Машина медленно тронулась и вскоре подъехала к мосту через широкий половодный поток. Лёва велел водителю остановиться и слегка обмыть хотя бы кабину: уж очень жутко смотрелась она в струпьях густой грязи.
Мутная, серо-коричневая весенняя вода в обрывистых берегах невозмутимо, почти беззвучно, плыла перед Лёвой, внушая уважение шириной и неспешным достоинством полноводья. невысокая отлогая пойма с редкими островками ранней прозелени скучно тянулась по обе стороны реки, упираясь в дальние, едва различимые неровные гребенки леса на горизонте. Лёва бросил телогрейку на сухую кочку, присел, провожая взглядом безостановочные воды. Откуда берется эта необузданная мощь, предназначенная спустя десятки, а может, сотни километров придать новую силу еще более могучему, полноводному потоку? Лёва хмыкнул: как много схожего в природе и в человеке. Однако предаваться отвлеченным мыслям было не время – до Кунды еще не близко, пора двигаться дальше.
В густых сумерках въехали в поселок, нашли магазин, потом поселковую гостиницу. Дежурная сразу, едва завидев приезжих, объявила, что мест нет; когда же выяснилось, кто они, что накануне о них звонили из нефтеуправления, места нашлись. Поднялись на второй этаж в большую прокуренную комнату. Четверо пожилых постояльцев играли за столом замусоленными картами. На краю столешницы торчала недопитая бутылка водки, рядом - пара стаканов с раскрошенной буханкой серого хлеба, початые плавленые сырки в лохмотьях фольги. Одинокая лампа в казенном плафоне ярким пятном расплывалась в клубах табачного дыма. Было тепло и затхло.
Быстро разобрали постели, заправленные сыроватым застиранным бельем, молча распили припасенную водку, зажевали нехитрой закуской и под дежурное бормотание голоса из репродуктора провалились в молодой крепкий сон. Ныряя в сладостные глубины, Лёва успел увидеть масляное пятно на рукаве толстого водителя вахтовки, пьянчугу-тракториста, малиновые, иссеченные ветром лица озябших ребят в кузове, потом... Засыпая, он уже был во власти привычного дела, позвавшего в Кунду.
Из дневника - Май 1987 года.
Смотрю на свою жену, и в голову приходит: если бы мир состоял из таких Надь, не то, что не было бы войн, человечество зашлось бы в невероятном приступе взаимной симпатии и любви. Кроме шуток, такова моя жена. Столько в ней доброжелательства, простого искреннего человеческого тепла, приязни, сочувствия к обычным незнакомым людям, не говоря о близких и друзьях. Мне, человеку другого склада, иногда становится тяжко от этого. К примеру, от частых гостей в нашем доме, бесконечного чередования наших друзей, родственников, Надиных подруг и коллег, иногда - и тех, и других вместе. Людей надо обязательно угостить. Начинается беготня по магазинам, стояние у плиты в кухне заполночь (а завтра с утра на работу), суета и нервы в день приема, гурьба гостей, некоторые с малолетними детьми (а куда их девать?). Надя то у стола, то у пианино, кухня в табачном дыму завалена горой грязной посуды. Наконец, глубокой ночью, когда все убрано и вымыто, моя жена обессиленно валится в кровать и, засыпая, шепчет: как же было хорошо.