Граф и жанна

 

На улице тихо и малолюдно. Теплое летнее утро, на небе ни облачка, значит днем будет жарко. От стен домов потечет душная теплота, от которой некуда деться. Одно спасение – поехать купаться с ребятами на пруды, на окраину города. Трамвай будет ползти туда больше часа, но зато барахтаться в воде можно хоть до самого вечера, потому что всё равно влетит от родителей за самовольный уход со двора. Хлеб, намазанный маргарином и посыпанный сахарным песком, будет съеден сразу после первого купания, а нагревшаяся в бутылке вода так и не выпита.

Граф ездил с нами на пруды всего пару раз. Плавал он здорово. Если мы в основном умели только по-собачьи, то он разными стилями. Саженками переплывал пруд быстрее любого из нас в два раза. Он не очень-то водился с нашей компанией. Может быть потому, что был старше многих – ему было пятнадцать.

Стройный, но не такой худой, как большинство послевоенных детей, он отжимался на песке раз двадцать и, разбежавшись, нырял с плоского камня в воду. Проплыв под водой так долго, как позволяла задержка дыхания, выныривал там, где мы, наблюдавшие за ним, и не предполагали, откидывал со лба мокрые волосы и плыл к противоположному берегу под восхищенными взглядами пацанов.

Мы, искупавшись, отжимали свои черные сатиновые трусы в кустах и снова натягивали на свои тощие зады. У Графа только одного были настоящие плавки, темно-синие с белыми тесемочками на боку. Он лихо выдергивал их из-под трусов с одной ноги, отжимал и набрасывал на просушку на ближайший куст. Потом он дремал, лежа на длинном махровом полотенце (ни у кого из нас такого не было), а мы закапывали его ноги в песок и сыпали горячую дымящуюся струйку песка на еще не высохшую спину. Граф дремал и не обращал внимания на нашу суету.

Откуда появилась кличка – Граф, никто не знал. Но она к нему подходила. Он всегда был спокоен, никогда не орал, не бесился, как мы, не бегал с нами в казаки-разбойники, не играл за сараями в биту и пристенок, а девчонкам он говорил «вы», чем повергал нас в кратковременный ступор, но потом заставлял переглядываться и пересмеиваться. Девчонок, которые гонялись с пацанами, в нашем дворе было немного и старшая из них – Жанна. Ей наверное было тоже лет пятнадцать. Они учились с Графом в одной школе, но в параллельных классах. 

В последнее время Граф был какой-то грустно-молчаливый. Причина его молчаливости ходила в последние дни с Витькой Свистом. Жанна – девчонка с третьего подъезда считалась в нашем дворе первой красавицей. Мы молодняк задирали ее и дразнили красоткой. Нам ее красота ни к чему, а вот Свист и Граф к ней были неравнодушны. Свист был на год старше Графа и работал на обувной фабрике. С получки он покупал разные сладости и угощал Жанну. Она не отказывалась и угощала нас его конфетами, но делала это так, чтобы Свист не видел. Вообще, она была хорошая девчонка, добрая. Мы удивлялись: почему она ходит не с Графом, а со Свистом. Может быть, она это делала назло Графу?

Свист был небольшого роста, рыжеватый и некрасивый. Всё бы ничего, но его подводил нос, широкий и ноздрястый. Свист здорово играл в футбол. Когда мы гоняли на заднем дворе, то он брал к себе в команду двух пацанов, а против него играли семеро, а то и больше. Он один мог обмотать всех и забить гол в наши ворота, которые мы делали на два шага меньше, чем ворота противника, устанавливая кирпичи вместо штанг.
Граф в футбол не играл. Мы просили его: «Граф, поиграй за нас. Свист не честно играет – толкается». Но он не соглашался: «А вы его толкайте, не поддавайтесь. Слабаки».

Легко сказать «не поддавайтесь». Свист волчком выбирался из окружения, проталкивал мяч себе на ход и оставался один на один перед воротами. «Го-о-л!!! – орал он. – Семь ноль!» Мы набрасывались на него возмущенные его враньем. «Какие семь? Шесть! Шесть! Жила!» Под нашим напором Свист сдавался: «Ладно, пусть будет шесть. Я уже со счета сбился». В конце игры Свист сбрасывал обороты, его толстый нос покрывался каплями пота и нам удавалась отобрать у него мяч и забить один или два мяча, что вызывало бурную радость в нашей команде.

Немногочисленные болельщики, среди которых были Граф и Жанна, забирались на сгруженную у сараев груду бревен, и наблюдали за футбольными баталиями. Бревна лежали до поздней осени; пока их не распилили, они служили вместо трибунных скамеек.

После очередного разгрома, Жанна спрыгнула с бревен и мы слышали, как она сказала Графу: «Граф, ты трус! Не хочешь поиграть за мелких».
Граф не торопясь встал, как будто это говорилось не ему, и направился к своей парадной.  На полпути он остановился и, как будто оправдываясь, сказал: «Я не футболист. Я – скрипач».

Мы были удивлены, услышав от него такое. Многие не знали, что такое скрипач. Скорее было известно, что такое щипач – вор-карманник. Никто не видел скрипку у Графа. Он не ходил в музыкальную школу. Потом я узнал, что скрипка досталась ему от отца, погибшего на войне, и он сам научился играть на ней. Мать работала врачом в госпитале и к музыке никакого отношения не имела. Только Жанна слышала, как играл Граф.

Перед летними каникулами Жанна поднялась на шестой этаж и позвонила, подергав за медную бульбочку звонка-колокольчика. Этот колокольчик наверное беспокоил своей трелью жильцов, живущих в этой квартире еще до революции. Электрические звонки были не у всех. Дверь долго не открывалась, Граф играл на скрипке и не сразу услышал колокольчик. Жанне нужна была тетрадка в клеточку. Она объяснила Графу, что если она не сделает домашнее задание по алгебре, то ей влепят пару, и математичка обещала оставить ее на второй год. Может быть, Жанна придумала про эту тетрадку, а ей просто захотелось посмотреть, где живет Граф.

Он жил с матерью в двухкомнатной квартире. Жанна нам рассказывала потом, что комнаты у Графа заставлены старинной мебелью, много книг в застекленных шкафах, а под потолком такая люстра, как в музее. В большинстве наших коммунальных квартир люстр не было – лампочки прятались под разноцветными абажурами.
Неожиданный визит застал Графа врасплох, он даже не успел убрать скрипку. Хотя в музыке Жанна ничего не понимала, но попросила Графа сыграть что-нибудь. Он сначала не хотел, говорил, что еще только учится, но потом взял скрипку и заиграл. Из-под смычка выскальзывали тягучие жалостливые звуки. Жанна заслушалась и чуть не забыла про тетрадь в клеточку.

Когда пацаны узнали, что Граф играет на скрипке, авторитет его покачнулся. Свист здорово играл в футбол, а Граф здорово играл на скрипке. Футбол конечно перевешивал скрипку. «На ней каждый дурак может научится пиликать. А вот в футбол, так как играет Свист, ему слабо», – было мнение большинства пацанов.

Однажды мы пошли покурить за сараи и встретили Графа. Там, где бетонные плиты забора отделяли наши сараи от соседского дома, была небольшая площадка. Граф гонял мяч сам с собой и лупил его об стену, пытаясь поймать с лету на ногу. Он тренировался. Он решил доказать Жанне, что не трус и будет играть против Свиста.
Эта памятная игра состоялась через две недели упорных тренировок. Свист предложил Графу выбирать любых пятерых пацанов, а у него в команде будут трое. Играют до десяти голов. Победители дают побежденным по двадцать щелбанов каждому. Условия были приняты. Те, кто не попал в команды, расположились на бревнах. Жанна сидела, подложив куртку Свиста и ела из кулька купленные им конфеты. Восхищение от игры на скрипке прошло, и теперь она готова была наблюдать за виртуозной игрой Свиста. Ни футбольной формы, ни бутс у нас не было. Играли в ботинках. Только у Свиста они были потяжелей: рабочие, кирзовые, с толстенными шнурками.

Игра началась как обычно – Свист обыграл трех пацанов и забил гол. Граф даже не смог ему помешать, хотя кинулся наперехват, но не успел. Начали с центра. Граф попытался проделать тот же ход: пробросить мяч вперед и выйти один к воротам. Но какой-то малыш успел подставить ногу, и мяч полетел в сторону, а там его принял Свист и опять, поднимая пыль, волчком обтекая пытавшихся выбить у него мяч из под ног, двинулся к воротам противника.

Граф поначалу не очень охотно бегал за мячом. Ему было неловко состязаться в скорости с мелкими, и он позволял обгонять себя. Но когда счет стал три – ноль, он избрал другую тактику. Видя, что с обводкой у него не очень получается, он стал бить по мячу так сильно, что тот несколько раз перелетал через забор на соседнюю улицу. Вскоре ему удалось забить один гол с дальней дистанции. А потом в ворота противника влетел и второй гол, случайный, от своего же игрока.
При счете 3:2 болельщики, сидящие на дровах, оживились. Одни кричали: «Свист, давай дави их!», другие специалисты орали: «Граф,  не мотайся – пасуй свободному!» Жанна делала вид, что болеет за Свиста. Раньше она всегда болела за проигрывающую команду малышей. Это она назло Графу кричала: «Витька, покажи им, как надо играть!»

Свист старался. Он оборачивался на крик, срывал свою повернутую назад козырьком «лондонку» и, раскручивая ее в воздухе, орал: «Мы их счас уроем!»
Плотное окружение мелких не позволяло делать обводящие финты, на которые он был мастак, да и длинные ноги Графа чаще стали попадаться на его пути. Игра постепенно выровнялась и счет тоже. Когда настал решительный момент, – надо было забивать десятый гол, – и Граф уже вышел на ударную позицию, получив пас от партнера, Свист набежал и со всей силы ударил его по ноге. Граф даже не закричал – он рухнул на пыльную землю и лежал так, скрючившись, с побелевшим лицом. Его окружили, помогли встать, и он в окружении малышей поскакал на одной ноге к бревнам. Жанна подбежала к Свисту и влепила ему пощечину: «Сволочь ты, Витька!» Губы ее дрожали, она чуть не плакала. «Я не нарочно...  я бил по мячу... он сам...». Жанна не стала подходить к окруженному ребятами Графу, а убежала домой.

На следующий день Граф во дворе не появился и через день тоже. Он лежал в больнице с двойным переломом ноги. Как только Жанна узнала об этом у его матери – сразу поспешила в больницу. В палату ее не пустили, сказали, что больного скоро выпишут. Но Жанна не успокоилась и когда в проходной поменялась дежурная, проникла в палату.

О чем они разговаривали неизвестно, но то, что она на следующий день слонялась во дворе больницы до самого вечера, надеясь, что Граф сможет подойти к окну, узнал Витька Свист.

Он купил большой кулек конфет, наверно, с килограмм, и пошел просить прощения, но не у Графа, а у Жанны. Та конфеты не взяла и Васёк с пятого подъезда слышал, как она сказала, чтобы Свист подавился этими конфетами. Васёк потом жалел: «Зря она не взяла, лучше бы отдала эти конфеты мне. Я их могу съесть хоть целый мешок».
Когда Граф выписался и шел, опираясь на палку, белея загипсованной ногой, на которую нельзя было натянуть узкую брючину, высоко на стене дома он увидел интересную надпись. Вездесущий Васёк говорил, что он видел, как Витька Свист забирался с чердака трехэтажной пристройки на крышу с банкой краски. Крупные белые буквы кричали на всю улицу и ближайшие окрестности, что «ГРАФ + ЖАННА = ЛЮБОВЬ».
«Дураки», – беззлобно подумал Граф, не зная, кто же этот смелый художник, но сердце его забилось сильнее и чаще.