Впервые я увидела их в клубе. Не знаю точно, где это место. Да, в сущности, я даже не представляю, что я там делала. Я помню, что из всей массы я выделила только их. И они были прекрасны. Каждый в отдельности, потому что не замечали друг друга. Они стояли на возвышении у перил ограждения. В девушке не было ничего примечательного, не то, что в парне. Темно-рыжие волосы, такое узкое волевое лицо. Очень красивое, резко очерченное. И серьезное. Он был очень высок и сердит. А она стояла недалеко от него. В простой юбке и мешковатом свитере. Обычные каштановые волосы, ну может чуть волнистые. Часть их она неряшливо заколола на макушке, часть рассыпалась по плечам. Но она была самой красивой в этом месте. И он ее увидел. И даже не улыбнулся, просто подошел и сказал нечто вроде «будь моей». А она сказала «нет». И все же они прижались друг к другу плечами, и остались на месте, созерцая толпу под ногами. Глаз не оторвать. Они были богами. Для меня, тем вечером. В жизни, о которой я не знаю. Но они были. Хмурые и расстроенные, прекрасные и недоступные.
Дальнейшее выпало из моей головы. Я не скажу, как я покинула клуб, и куда подевались те двое. Но мы пересеклись вновь. На старом, пустынном пляже, летним вечером, который претендовал на осень. Они сидели на песке, лицом к лицу. Его волосы были значительно длиннее, чем в клубе. Она отводила глаза, а он был не на шутку расстроен. Кромка пляжа поросла колючим, сухим кустарником. Чьим корням не страшны пески и соль моря. Небо было мрачным, а вода волновалась. Она билась о сваи дома, стоящего у воды. Он был выкрашен в цвет мокрого песка. Все до единого, окна были открыты и в них парили занавески. Дом почти купался в море. Но меня больше занимала пара на песке. Они не касались друг друга, но было ясно, жить по одному уже не получится. Умрут.
«Почему ты не можешь быть моей» гневно спрашивал он, и ветер трепал рыжие пряди. Он страдал. Но ей было больнее. Её глаза, серые, цвета грозовых туч, могли соперничать с морем. Клянусь, в них было столько мощи, столько цвета. Это были огромные бездонные океаны. Она сражала своим взглядом, блестящим слезами.
«Потому что я не человек» - просто ответила она. Заставив смолкнуть чаек, шум бьющихся о берег волн и ветер. Занавески в окнах, успевшие надуться парусом, жалко опали, местами зацепившись о рамы. Он молчал, посыпанный песком и солью. Не сказал ни слова, но ждал. Как и я, попавшая туда неизвестно как. И она ответила. Не вдаваясь в путаные объяснения, перешла к демонстрации. Она засветилась, переливаясь, словно прибрежная ракушка в лучах солнца или как жемчужинка. Преобразилась до неузнаваемости. И только огромные глаза остались прежними.
Никто не дрогнул. Ни он, сидящий перед ней, ни я. Мы принимали ее, шепчущую, о том, что она дочь моря. Хотя возможно, на меня все это и произвело впечатление. Потому что мир померк.
Следующее, что я помню о них – это дом. Тот самый у моря. Гладкие полированные половицы, присыпанные мелким песком. Окна здесь не закрывались никогда. Никто не мерз, никто не пытался избавиться от песка. Не слушал музыку. Те, кто жил здесь слушали друг друга. Здесь никто не смеялся, но все были счастливы, не ругался из-за разбросанных вещей и немытой посуды. Здесь ловили каждый вдох. Словом здесь были все обречены. Я помню себя на полу, перед свернутым ковром. Старый и пропыленный, порванный с одного конца, увенчанный желтый бахромой. Никто из присутствующих в комнате не находил странным, что я в доме. Они обсуждали. Молодая пара и двое зрелых людей. Девушка так сильно походила на них. Хотя сложно сказать на кого больше. Сразу становилось понятно, что она их дочь. Но, к сожалению, они не были ни прекрасны, ни божественны. Они были хмурыми. Босоногая пара, обнявшаяся в углу большой кровати, не радовала их. Женщина говорила малопонятные мне вещи о втором цикле и о том, что их дети рождаются без пуповины. И о том, что если дитя будет человеческим, девушка умрет.
Но никто им не ответил. Они все для себя решили.
В следующий раз, когда я их помню, они лежали на огромной кровати, которую вынесли на берег. Она стояла в набегающих волнах. Зрел шторм. Если быть точной, то лежала лишь она, головой на его колене. А он сидел, опустив ногу в воду. Смотрел не на нее. А на лес у начала пляжа. И хотя её поза была непринужденной и она даже не касалась своего большого живота, стало ясно, время пришло. Потому что он мрачнел быстрее горизонта. Вода прибывала, намочив края шелковых простыней. Волны потемнели, и соленые брызги окропили ее водой. Она не шевелилась. А он, словно, не видел ее. Наверное, ему было страшно и больно за них обоих. До сих пор не знаю, кем была она, да и знал ли он? Ему было все равно.
Море окатило пляж. Стало темно. И тихо. Очень тихо. Казалось, что кровать плывет по морю. Матрац на ней наверняка промок. И хотя деревянные ножки увязли в песке, она дрейфовала визуально.
Он опустил глаза и с нежной грустью смотрел на нее. Я только сейчас поняла, что она пытается развернуться. Во время процесса они смотрели друг другу в глаза. Мне кажется, оба знали исход. Малыш почти не плакал. Он был смуглый и темноволосый. Он был прекрасен, свернувшийся калачиком в отцовских ладонях. Он так и сказал, удивленно рассматривая сына.
«Дай мне взглянуть на него», сказала она. Собственно, это все, что она успела. Это был второй раз и последний, когда я видела, как она умеет светиться.