Дверь в окне

Любые совпадения названий и имён случайны.

«Рот, который привык есть, и рука, которая
привыкла убивать, никогда не успокоятся»

Глава первая

Лифт провалился вниз и лязгал где-то между этажами на стрелках и стыках собственных путей сообщения, лениво гудел и посвистывал рельсами на поворотах. На лестничную площадку выходили три двери. Дверь квартиры справа в магазине имела обыкновение называться «стальная дверь», а на поверку оказывалась тиснёной жестянкой. Дверь слева выглядела стандартным деревянным изделием советских времён, основательно ободранная, с извилистыми сквозными щелями, заштопанными дырами от бывших замков и следами ударов ногами во всех удобных для этого местах.

Дверь семнадцатой квартиры казалась сработанной из старого морёного дуба, доморощенный дизайнер обрамил её роскошными наличниками с завитушками и вензелями, достойными шедевральных полотен, а замочную скважину заслонял старой меди львиный зев, причём было непонятно, как туда мог войти ключ, и было неведомо, замочная ли это скважина вообще.

Не обнаружилось ни звонка, ни старинного молоточка, ни даже дверной ручки. Антон попытался, заслонясь ладонями, посмотреть в щель между притолокой и дверью, потом присел и опасливо заглянул прямо в пасть. Ничего. Какой-то замшелый мусор и темнота.

Он потрепал львиный клык, плюнул на серый пол и постучал. Дверь тут же глухо щёлкнула, приоткрылась щелью, и оттуда горохом высыпался скандал.

- И не вздумай ко мне больше прикасаться! – кричала женщина, - Выискался! Начальник! Руки распускать!

- Бу-бу-бу, - издалека отвечал мужской голос, - да больно надо, тоже мне фотомодель…

- Что?! Да я тебе! Да я в следующий раз! Да я…. Заходите там, не стойте под порогом!

Это наверно мне, подумал Антон и заглянул в прихожую. Молодая симпатичная женщина мотнула хвостом рыжих волос и скрылась в правой комнате, но сразу же из-за угла выглянул брезгливо согнутый палец, постучал по воздуху густо накрашенным ногтем и пояснил:

- Вас там ждут, - девушка высунула голову в коридор, - Сергей Александрович их звать, - и размашисто хлопнула дверью. Антон хотел спросить, надо ли разуваться, но заметив на приступке возле стены ряд разнополой обуви, снял ботинки и постучал в левую комнату.

Сергей Александрович метался по узкому как склеп кабинету, пылая праведным гневом. Одна половина лица горела особенно ярко, неся следы тактически верно выполненного превентивного удара. В погоне за прелестями жизни Сергей Александрович потерпел временное фиаско. Он театрально размахивал пухлыми руками, дудел под нос что-то невообразимо торжественное, судя по ритму марш, и отщёлкивал пальцами шаг. Он нёс в впереди себя как знамя солидное брюшко, покрытое футболкой с надписью «Лиссабон». Под надписью при каждом шаге старинные парусники мерно колыхались на стоячей воде бухты как при большой волне. Было видно, что Сергей Александрович не поддался унынию и готов к новым поползновениям. Он жаждал репараций и контрибуций. Он жаждал сатисфакции. Достаточно настрадавшись, Сергей Александрович рухнул в широченное кресло, отчего стал похож на утомлённого морского котика, махнул ластой в противоположное кресло и сказал:

- Садись уже. Нечего там скорбеть как бледный родственник на панихиде. Узнал?

Антон узнал. Никакой это был не Сергей Александрович, это был одноклассник Серёга Галыгин, прозванный в народе Груней за шикарные румяные щёчки. Вечный троечник, потный толстяк, задира и шкодник. Самая знаменитая его проделка вошла в анналы и с завидной скоростью распространилась по миру, где, в конце концов, превратилась в анекдот.

Дело было на последних школьных каникулах. Мужская половина девятого класса весь год посещала курсы вождения автомобиля, а летом была вынуждена отработать повинность в транспортном цехе. К группе прикрепили наставника дядю Гену, в прошлом могучего викинга, ныне чуточку подсохшего от бытовых передряг. Лицо его было щедро отмечено печатью неутолённой страсти к крепким напиткам кустарного производства.

Народ шуршал в гараже. Кто ковырял в носу, наблюдая за разборкой карбюратора, кто по указке свыше мыл в корытце с соляркой мелкую гаражную утварь, кто неприкаянно слонялся по углам, а кто и просто подрёмывал на прохудившемся диванчике за верстаками. Все были при деле.

У Груни ничего не получалось под грузовиком с намертво приржавевшей гайкой. Про принцип рычага он знал только из теории школьного курса физики, но ни разу не применял его на практике, потому что даже представить себе не мог, что этот принцип вообще к чему-то применим. А нужно было всего-то накинуть на конец гаечного ключа специально сплющенную для таких надобностей металлическую трубу, и знай себе крути гайки, болты или что другое. В прикладных науках Серёга силён не был, зато науку отлынивания он досконально освоил ещё в начальной школе на первом сборе макулатуры, самовластно назначив себя учётчиком. Одноклассники помирали под кипами бумаг, а Груня учитывал. Здесь тоже не нужно было особо мудрствовать, а нужно было прилюдно назваться олухом и крикнуть мастера. Дядя Гена втиснулся под машину, взял Груню в горсть, вытолкал из ямы – нечего мешаться под рукой, и без тебя тут оглобли не развернуть – и поплевал на руки, приноравливаясь к гайке.

Груня времени зря не терял. Мелкой предательской рысью он помчался к воротам в угол, где находился общий рубильник, и оттуда на коленках, вытянув шею вдоль пола как преданный кобель, стал ждать момента. Только дядя Гена приловчился к гайке и хорошенько потянул, Груня выключил электричество. В свете плавно тающих ламп ещё мгновение было видно, как от неожиданности железная труба сорвалась с ключа и с тупым звуком маханула наставника по темечку.

Всё замерло. В кромешной тьме дядя Гена сказал жутким шёпотом на весь гараж: «ребята, я кажется, зрение потерял». Пацаны тужились от сдерживаемого смеха. Заряд безумного веселья неумолимо накапливал взрывной объём. Давились беззвучно, чтобы протянуть удовольствие. Первым фыркнул сам Галыгин и тут же, уже не скрываясь, зареготали и заржали остальные. А мастер из ямы причитал: «Вы мне что, не верите?! Скорую вызывайте, засранцы! Ни хрена ведь не вижу».

Короче попало всем. Галыгину попало крепче других. Ему влепили годовую двойку по поведению и препроводили к девчонкам в швейный цех на перевоспитание, где он, обидевшись на весь белый свет, ухитрился пришить к стулу халат мастерицы, надушенной и наманикюренной мадам. Причем халат в это время на мастерице был надет и застёгнут на все пуговицы. В результате несчастная женщина при первой же попытке встать рухнула вместе с халатом, стулом и со всем своим макияжем и маникюром на пол и очутилась в больнице со сломанной ключицей, а Груню поставили на учёт в детской комнате милиции.

- Пить будешь? - спросил Сергей Александрович, сползши наполовину с кресла и шаря ногой под столом, - вот стервоза, и бутылку уволокла... А нет, вон она, за тумбочку закатилась.

Он с кряхтением залез под стол, выудил оттуда пузатую бутылку, мигом организовал на столе пару рюмок, налил в обе, опрокинул свою в рот как в скважину, причмокнул пухлыми губами и тут же плеснул себе ещё.

- Пей, давай, нечего меня разглядывать. Ты такого коньяка больше нигде не увидишь. Это оттуда, - он махнул большим пальцем куда-то за спину. Антон выпил и сразу захмелел.

- Жрать хочешь? – спросил Сергей Александрович. Антон вспомнил утренний третьей выварки прозрачный чай без ничего, и в животе у него что-то тупо провернулось. Он с натугой кивнул.

- Ирочка! – крикнул хозяин в сторону двери. – А, ч-ч-чёрт, вот ведь зар-р-раза. Ладно, я сейчас. На вот, почитай на досуге, - он сунул Антону сложенную газету, где фломастером был отчёркнут заголовок, - это тебе вводная.

- Какая вводная? - моргнул Антон.

- Никакая. Ты читай. Я мигом, потом всё объясню, – и пошёл в ту сторону, где должно было находиться окно. Дальняя от двери стена была занавешена грубыми темными портьерами и к тому же перегорожена от края до края громоздким кожаным диваном. С изяществом циркового бегемота Сергей Александрович преодолел диван, перемахнув его на брюхе, неожиданно грациозно скользнул за занавеску и сказал оттуда пыльным голосом:

- И не вздумай за мной ходить. Читай, давай, и делай выводы, я тебе потом вопрос задам…

Антон попытался представить себе план здания, мысленно прошёл от подъезда к квартире и по самой квартире, запутался... начал снова и опять запутался. Если за портьерами было окно, то Серёга не мог никуда уйти, если же там была дверь.… Не должно там быть двери. Никак Антон её себе не представлял. Максимум что там могло оказаться – дверь на балкон, да и то навряд ли, на фасаде дома он ни одного балкона не видел.

Он принялся за газету.

«Несколько недель назад мы уже писали о том, что в ночь с третьего на четвёртое июля на мисясском тракте произошла автомобильная авария со смертельным исходом. В машине находились жена и дочь главы зустовского округа нашей области Соколова Павла Григорьевича. За рулём была жена Соколова, Марина. В живых осталась только дочь. В данный момент она находится в отделении интенсивной терапии второй областной клинической больницы, и врачи продолжают бороться за её жизнь.

Буквально на следующий день после аварии Павел Григорьевич подал заявление об увольнении с поста главы района. А сегодня стало известно, что Соколов устраивается на машиностроительный завод простым слесарем по ремонту оборудования. В отделе кадров нашему корреспонденту сообщили, что бывший глава округа подтвердил свою профессиональную пригодность дипломом Зустовского Индустриального Техникума, который был ему выдан тридцать два года назад. По своей специальности Павел Григорьевич работал всего несколько месяцев после окончания учёбы, а затем перешёл на административную работу в горком комсомола.

По неподтверждённым слухам, в последние дни Соколов перевёл все имеющиеся у него средства со счетов в оффшорных европейских банках в некий благотворительный фонд. Он продал свой коттедж в элитном посёлке «Лесная сказка», машину и трёхкомнатную квартиру в нашем областном центре, и сейчас проживает в однокомнатной квартире своей матери, которая скончалась от инфаркта год назад.

Врачи говорят, что за последние дни состояние Анны Соколовой немного улучшилось, но говорить о выходе из кризиса пока рано…»

Антон отложил газету. Чёрт те что. Заметка как заметка, таких заметок сейчас завались. Кто-то помер, кто-то жив. Кто-то уволился, кто-то нашёл работу. У кого-то есть диплом Зустовского Индустриального Техникума, а у меня припасён диплом Ленинградского Института Авиационного Приборостроения, ныне Государственной Академии, но этим дипломом согласно правде жизни можно только зад подтереть, да и то неудобно – твёрдый.

Третий месяц в поисках работы, третий месяц лбом о стену. Горький опыт подсказывает, что в отделе кадров тебя подстерегает толстая злобная канцелярская тётка с лицом до декольте. Обозрит монаршим взглядом сомнительного просителя на предмет холопского смирения, внушительно тряхнёт двойным подбородком и скорбно огласит: «Одинцов, значит... Боюсь, нет у нас мест...» Боится тётка... Себя боится, за себя боится. Не дай бог, примешь на работу такого вот прощелыгу, расхлёбывай потом за ним. Направление из центра занятости принесли? Да, вот направление, вот лиловые печати, вот упругой пружинкой закрученные подписи, а вот здесь в уголке пометка о заявке вашего предприятия на одно место программиста. Мало ли что пометка, резонно возразит канцелярская тётка, было место, да сплыло. Заняли место. Сегодня с утра пришли и заняли. Давайте ваше направление, я галочку поставлю...

Некоторые относятся с сожалением. Поцокают сочувственно языком, покачают головой, посмотрят на тебя сырыми глазами, достанут гигантскую тряпку в клетку, трубно просморкаются, оглядят содеянное, ловко свернут, спрячут в стол до следующего раза и скажут: зайдите через месяцок, может быть, что-нибудь и придумаем. Хорошо вам говорить – через месяцок. Есть-то хочется сейчас. У вас-то вон бутерброды на подоконнике. Мощные какие бутерброды. И с колбасой, и с ветчиной, и с сыром, и вроде с красной рыбой, судя по некоторым признакам. На целую дивизию. А вы говорите через месяцок. Через месяцок, если подумать, и кони двинуть можно без бутербродов. Но вам-то откуда это знать. У вас тут тепло и сытно. Ну прогуляется время от времени сквознячок, ну продует, ну прочихаетесь вы в свою простыню... А назавтра совершите героический поступок – выйдете на работу с простудой. Всем на зависть, начальству в радость.

Так что, господин Соколов, вам ещё повезло. Вы, Павел Григорьевич, бывший глава и большая шишка, будете зашибать деньгу на вашем милом глазу машиностроительном заводе простым дипломированным слесарем по ремонту оборудования. А меня на машиностроительный завод и двор мести не возьмут с моим институтом, со всеми моими умениями и волчьим билетом. Хотя я бы и слесарем смог, и наверно не хуже вашенского, гражданин Соколов. Не напрасно, видать, вас из района попёрли. Ах, не попёрли, вы сами ушли? Ну, это дураком набитым надо быть, чтобы с такого тёплого места уйти…

Вот. Вот в чём значит дело. Вот о чём Груня говорил. Соколов Павел Григорьевич сам ушёл из первых и сам устроился слесарем на завод. Так не бывает... Хотя откуда мне знать, как оно тут бывает? Меня здесь по большому счёту семь лет не было, да с гаком. Да с каким гаком, ещё два года на поселении упустил. Да... девять лет. За девять лет многое могло измениться. Что-то я такую фамилию не помню – Соколов. В моё время в нашем скромном районном руководстве никакими соколовыми и не пахло...

За портьерами завозились, закашляли, и грунин задавленный голос произнёс:

- Иди, прими, я тут навалил на всю казарму.

Между портьерами появился край накрытого салфеткой высокого подноса. Антон, подскочив, перегнулся через диван, взял поднос и чуть не ухнул вместе с ним.

- Осторожней, он тяжёлый, я же сказал.

- Так я уже понял, - Антон с натугой дотащил обед до стола, сбросил салфетку и ошалел. Поднос был двухэтажным, с прозрачными доньями. На нижнем стояли три громадных блюда, заваленные ароматной снедью: сочащимся жареным мясом, зеленью и каким-то немыслимым гарниром. А на верхнем в образцовом беспорядке устроились розетки и блюдца, в которых угадывалось с первого раза не всё, Антон многому даже названий не знал. На специальном кронштейне сбоку были аккуратно приторочены тонкой работы приборы.

Сергей Александрович поковырялся за шторами, отдёрнул их в стороны, и оказалось, что окно на месте, красивое современное окно, а вот двери там никакой не просматривалось... Антон озадаченно уставился на Груню, а тот вновь ловко форсировал диван: перекатился через бортик и рухнул спиной на ложе, отчего оно шумно выдохнуло всем своим кожаным нутром. Брюхо у Груни отвалилось на бок, футболка с кораблями задралась, явив на свет неприглядное содержимое.

- Ирочка, - сипло крикнул Сергей Александрович в сторону двери. - Обед!

Ирочка появилась не медля. Нос кверху, чёлка на глаза, губы поджаты, спина прямая, взгляд в пустоту. Простучала каблучками домашних туфель до стола, взяла в левую руку одно из нижних блюд, а остриём зажатой в правой руке вилки поводила над розетками:

- Опять оливки забыл? – спросила она таким тоном, словно сбылись самые страшные её подозрения. Положила в своё блюдо прозрачный кусочек хлеба, подцепила ажурной вилкой пару страшноватых на вид бледно-жёлтых стеблей, устроила их поверх хлеба, махнула короткой юбкой и вышла. Вся из себя.

Сергей Александрович, кривя рот, внимательно следил за ней с дивана.

- Оливки ей, – сказал он закрывшейся двери и выдал неприличный жест. – Ну, давай, - это уже Антону, - жрать давай говорю, остынет.

Антона долго упрашивать не пришлось. Живот заболит, подумал он, но это уже неважно. Он сметал всё за три минуты, а Груня услужливо подкладывал ещё, приговаривая: «Давай-давай, энтого у нас в огороде полно, как говорила моя бабушка. Ты, главное не стесняйся, налегай…»

- Слушай, откуда такая роскошь? – спросил Антон, борясь с икотой.

- Оттуда. С работы. С твоей новой работы, - улыбнулся Серёга, отодвинул свою тарелку и вновь расставил рюмки. – Я тебя, думаешь, зачем пригласил?

- Как понять – ты пригласил? Я вообще-то по объявлению пришёл.

- Ну так подумай ты, дурья твоя башка, - гоготнул Серёга, - откуда в твоём бомжатнике могло появиться объявление «Требуется инженер-программист»? У вас там много инженеров, да ещё программистов, да ещё и электроников? – он разлил коньяк и опять проглотил свой без спроса.

- Электронщиков, - поправил Антон, пригубляя рюмку.

- Да неважно, электроников – электронщиков. Так много вас там - электронщиков?

- Да наверно ни одного, - подумав, ответил Антон. – Так это значит, ты объявление повесил?

- Не я, Ирка у меня этим занимается.

- А она у тебя кто? И кто ты сам? Что за контора?

- Э-э-э, брат, давай-ка по порядку. Здесь вопросы задаю я, - ухмыльнулся Серёга и налил себе снова. – Контора никак не называется. Ирка – мой секретарь, если её можно так назвать. Я – типа директора, но никакой я не директор, здесь есть люди повыше, только я их ни разу не видел.

- Как так?

- Долго объяснять. Тебе работа нужна? Нужна. Так вот, работа есть. Контракт на три года. Зарплата пятнадцать тыщ долларов…

- В месяц? – обомлел Антон.

- Нет, блин, в год! Конечно в месяц. Ты газету прочитал?

- Ну, прочитал.

- И что? – Сергей Александрович разглядывал свою рюмку на свет.

- Что-что. Ни один идиот так просто с тёплого места не уйдёт. Ты это имел в виду?

- Молодец, допёр. Тогда ответь мне ещё на один вопрос. – Груня выпил, нюхнул кулак и учительским пальцем постучал по столу. - Вот ушёл Соколов. Сам ушёл, заметь, но за каким лядом его тогда слесарем на завод понесло? Нашёл бы себе другое тёплое место, на завод-то зачем?

- Я как-то об этом и не думал… - Антон поводил глазами по комнате. - Может он умом повредился? Душевная травма всё-таки, жена погибла, дочь в коме…

- Да, братец, вон с какого боку ты смотришь. А ведь всё совсем не так... – Сергей Александрович полез в ящик стола, вытащил замусоленный ежедневник, полистал, что-то нашёл, и, ведя толстым пальцем по странице, спросил, - слушай, а ты Линух знаешь?

- Линукс, - кивнул Антон, - знаю. Отлично знаю. Операционная система такая.

- Точно, - обрадовался Серёга. – Здесь мне так и написали. Так ты согласен?

- Конечно, согласен, он ещё спрашивает. Когда приходить?

- Н-н-ну, – Серёга замялся. – Никогда! – выпалил он вдруг, - прямо сейчас. Считай, что ты уже на работе, только работа в командировке. Три года – в ко-ман-ди-ров-ке, - проговорил он по слогам. – Сегодня, с этой минуты…

Антон обмяк. Ну вот, подумал он, всё как обычно. Сладкое обязательно когда-нибудь начинает горчить. Без костей мясо не живет. А как же Ленка! - его вдруг обдало жаром. Его добрая, ласковая, понимающая Ленка, с которой легко и забываешь что ты бывший зек, пусть даже с высшим образованием и с определёнными способностями. С которой прожито всего два месяца, а кажется, что двадцать лет. Ей-то как объяснишь? Это же почти новый срок мотать - три года...

- Серёга, - сказал он тихо, - я так не смогу.

- Ты про Ленку что ли? – Груня сыто ковырял ногтем в зубах.

Антона обдало жаром вторично:

- Ты и про неё знаешь? Откуда?

- Не твоё дело… Ладно, Тоха, извини, и не дергайся, будто у тебя портфель украли. Знаю я про Ленку, и про твой срок знаю, и даже про то, как тебе в зоне пришлось. Если не веришь, сколько я всего про тебя знаю, могу рассказать про тайник на заброшенной даче в Кудряшах. Он тебе больше не пригодится – это раз, а во-вторых, там уже пусто. – Сергей Александрович откинулся в кресло и попытался закинуть ногу за ногу. С третьего раза у него получилось.

Антон совсем скис:

- Т-тайник?

- Да-да, тайник, где лежала волына и немного денег. Рассказать, зачем тебе понадобился пистолет?

- Не надо, - устало сказал Антон, - с Ленкой-то что делать?

- И с Ленкой решим. Мы ей, то есть вам покупаем квартиру на твоё имя. Точнее, квартира уже есть. От бабки своей она съезжает. За три-четыре месяца ты всё отработаешь. Потом возможно будут свидания, отпуска, только ничего обещать не могу, это уже решаю не я.

Антон во все глаза смотрел на Груню.

- Что же ты сразу не сказал про отпуска? И про квартиру! Это же совсем другое дело! А куда ехать, что делать, как это у вас тут происходит?

- Никуда ехать не надо, - Серёга вдруг стал очень серьёзным. Он сбросил ногу с ноги, резко подвинул под собой кресло, выставил локти на стол, разместил пунцовые щёки в ладонях и уставился размытым взглядом в Антона. – Как ты относишься к морали? Нет, ты только не подумай, что я сейчас тебя как бывшего зека спрашиваю. Я не про моральный кодекс строителя коммунизма и не про поповскую мораль. Я по-настоящему спрашиваю, без издёвки.

Серёга вскочил и пошёл по комнате. В бухте Лиссабона поднялся нешуточный шторм.

- Что ты, например, думаешь про ту сволочь, которая народом поставлена, и народ обкрадывает? – злым свистящим голосом сказал он. - Я про ту сволочь, которая сегодня истово молится в церкви, а завтра подписывает указ повысить квартплату для пенсионеров? Я тебе про ту мразь, которая сегодня несётся по центру города на своём БМВ под красный свет, а завтра штрафует бедолагу на месячный оклад за пересечение сплошной одним колесом? А наши судьи?

- Ты знаешь, что все эти управленцы, сидящие на наших шеях, ходящие по нашим головам, плюющие на нас сверху, по сути, никакими управленцами не являются? Практически ни один из них не имеет специального образования, я не говорю уже о наследственном умении править. Мизерная часть нынешнего руководства знает и умеет, остальные только подражают. Они делают вид, понимаешь? Делают вид, что управляют страной! На большее они просто не способны. Способны они только жрать и тратить, жрать и гулять на всю катушку, жрать и портить баб. Не все, нет - не все. Но большинство, поверь.

- Ты спросишь меня, а как же тогда вообще эта страна живет с такими вот «хозяевами»? Я тебе отвечу. Хозяева нашли себе неплохих помощников, только всем этим помощникам, при всех их достоинствах, так и ходить в помощниках до самой пенсии. Их никто и никогда не двинет выше поставленной планки, запомни. Это закон. Это система. Но самое интересное знаешь в чём? В том, что если вдруг такой вот помощник, при моральных принципах и умница по жизни, всё-таки прорывается наверх, он тут же тупеет. Сказать почему? Это система, Тоха. Это мерзкая, извращённая система, в которой главенствует одна идея – жрать и жрать. И тот, кто поднимается к кормушке снизу, тоже начинает жрать. В три горла, до тошноты. А когда его стошнит, он снова начинает жрать, но ищет что-нибудь новенькое, что-нибудь эдакое, заморское.

Груня вспотел. Груня был растерзан и свиреп. Груня шёл пятнами как тихоокеанский спрут. Бывший троечник, шкода и задира. Человек с двойкой по поведению за девятый класс. Член детской комнаты милиции. И откуда взялось красноречие, ведь был всегда скор только на руку. Такой молчаливый пакостник, он даже в драках обходился без обязательных в этом случае ритуальных перепалок. Или это уже не он говорит, а выпитый коньяк? Да, подрос Груня, возмужал Сергей Александрович.

- Нет, Антоха, это даже не система, это, я тебе скажу, антисистема, это мораль разложения, полного разложения. Ты римское право знаешь?

- Бог мой, Серёга, очухайся, какое римское право? Ты вообще о чём? - Антон махнул на Груню ладошкой.

- О том. О том, что римское право практически лежит в основе всего современного права, ты об этом знаешь? Только в Риме все законы вы-пол-ня-лись.

- Ну да, рассказывай. Был герой Тиберий, который вдруг стал плохим. И был ещё Август, и его жена-интриганка Ливия, перетравившая всю округу, затем был Калигула, тут и закону твоему конец. Дальше правил Клавдий, хромой заика, но это совсем другая история. И ты не забывай, что в Риме всё-таки существовали рабы. А сейчас рабов вроде как нет.

- Ты… Ты откуда это вычитал? – опешил Груня.

- Было время, Серёж. У меня, если ты помнишь, было много времени. Про кормушку твою как пример я тоже знаю. В зоне многие лезут к кормушке, а добравшись - совесть теряют.

- Вот! – раззадорился Серёга. - Вот! Зона! У нас не страна, а зона. Большая такая, христианско-демократическая зона. Но какие красивые ярлыки к ней ни приклеивай, зона остаётся зоной. Как ты ей губы не подкрашивай, проститутка – она проститутка и есть! Была у нас история, была, Антоха. Были люди, для которых слово «государство» не просто звук. Были люди, специально выращенные для управления этим государством. Государство для них значило больше, чем личный интерес! Сломали эту историю и создали новую. Выковали железные руководящие кадры. Сделали видимость. Потом снова всё сломали. Замешали новое общество на деньгах и только на деньгах. И появилось новое руководство, элита. Денежная элита, которая не знает, что со своими ворованными деньгами делать, и поэтому только жрёт, жрёт и жрёт. И этих гадов всё устраивает, и эти сволочи ничего менять не желают. Плевать они хотели на государство, на законы, на людей. Им и так отлично живётся. Как? Как к ним относиться? Скажи!

- Мог бы и не спрашивать. Я только не пойму, чего ты взбеленился, ты же всё равно ничего сделать не можешь. Они как ездили на твоей шее, так и будут ездить. Воровали, воруют, и будут воровать, а ты тут все стены оплевал.

Серёга резко остановился, медленно подошёл к столу, наклонился к Антону и протянул ему согнутую в локте лоснящуюся волосатую руку:

- Вот! – сказал он торжественно, ударяя ребром ладони в сгиб локтя, - вот им всем, понял? Я не могу? Да - я не могу, а вот ты сможешь. Я тебе даже завидую. Ты даже не представляешь, как я тебе завидую. Руками бы душил, ногами бы топтал этих тварей.

Он в изнеможении рухнул в кресло и оттуда, отдыхиваясь, сказал вполне спокойным голосом:

- Значит, договорились. Звонить нельзя. Ленке я сообщу. Квартиру вам дадим. Отработаешь. Потом сможешь ей позвонить. Потом посмотрим. Деньги тебе там не понадобятся. Зарплату на своём счёте будешь отслеживать через сеть. Всё, идём.

- Куда? – спросил Антон.

- На работу, - подмигнул Серёга, - и направился к окну.

Глава вторая

Редко такое случается. Битый час тестирую программу – всё в порядке, в коде ошибок нет, да и откуда им взяться, ошибкам, если перед этим не было ни сбоев, ни внеплановых отключений. Прогнал её, родимую, вывел сигнал на порты, проверил пакеты, отбросив все старт-стопы и служебную информацию, всё чисто, команда идет на исполнительное устройство красивая и лаконичная как военный приказ. А зеркало встало, словно приколоченное, и на мониторе одна и та же картинка: подоконник, окно, а за окном метельная сизая мгла и такой же сизый замёрзший фонарь у подъезда. По моей команде зеркало должно было пройти вдоль стены ровно на одну сотую угловой секунды и ни градусом меньше. А оно стоит. То ли сервомеханизм разладился, то ли датчик положения сдох. И на месте не проверить никак. Я даже не знаю, где это зеркало находится, то ли в соседней комнате за стенкой, то ли в километре отсюда.   Зеркалом оно только называется, не зеркало это вовсе. Даже не знаю, как описать. Да и как описывать, если я эту штуку в глаза не видел.

На стуле в углу сидит Круглый и делает вид, что его нет. Ботинок снял, одну ногу под зад пристроил, вторую свесил долу, лапки пухлые на упругом брюшке сцепил, откинулся на мягкую спинку и ряшку свою по циркулю сделанную на грудь уронил – спит вроде. Где-то в Китае Будде такой памятник есть. Вот проснётся - и принесёт миру знание. Фамилия у него подходящая – Круглов, круглый он весь как херувим на новогодней открытке, на ручках вон даже складочки имеются. Не спит Коля, хитрит, принцип у него такой – пока ученик не хлебнёт фунт лиха - подмогу не высылать. Пусть бедолага покроется липким трудовым потом. Пусть штаны себе протрёт на шершавом стуле. Пусть проникнется, чтобы жизнь мёдом не казалась.

Круглый на бабах повёрнут. Башню у него много лет назад заклинило в одном положении, ребята его за это недолюбливают. Балабол он, Коля ваш, трепло закордонное. И всё об ей. С подробностями. При мне он свои позывы отчего-то сдерживает, при мне у Коли словесный запор случается. Это, наверно, потому, что при мне ему по службе молчать положено. Допуска у меня нет. Поговаривают, что Круглый стоял у истоков Базы, хотя верить Ваньке Беспалых всё равно, что прогнозу погоды.

Я его, между прочим, как человека позвал. Я не ученик, а он никакой не учитель, он такой же наёмник, только на внешнем контракте. На Базе он с нами не живёт, хотя комната у него есть как у всех, не хуже и не лучше. Понадобится – будет жить здесь неделю. Вот только комната – всего лишь слово такое. Это у вас, ребята, комната в вашей коммуналке. А у меня дома три комнаты: зал, спальня и кабинет, а ещё ванная с хромированными причиндалами, туалет с биде и гардеробная с колхозную конюшню величиной. Когда Старший меня первый раз привёл в жилой сектор сервиса, я, честно говоря, не понял куда попал. Я грешным делом подумал, что он коридором ошибся. Пока мне показывали, я ходил как по музею, раскрывши варежку, и все объяснения ушли мимо кассы. Потом привык. Спишь в спальне, работаешь в кабинете, телевизор смотришь в зале.

Я сейчас бы всё мог сделать из кабинета. Только здесь, на посту, находятся линии к исполнительным устройствам, а сигнал на них с домашнего терминала не прочитаешь. И обратную связь не прозвонишь... Вот я дурень! Отклик-то не проверил! А ну, давай, быстро запускай тест, расселся здесь, мыслитель...

- Привет из Мухосранска, - дыхнули Антону в самое ухо, - не выходит ничего, да?

- Дурак ты, Коля, - резко развернулся на стуле Антон. – Я тебе за дурацкие шутки в бубен в следующий раз заеду, понял? Со звоном.

- Да ладно, - хихикнул Круглый, - юмора не понимаешь? Что успел?

- Программу прогнал, сигнал проверил, зеркало стоит.

- Ага, – кивнул Круглый, - это у нас какой пост? - он оглянулся на дверь, - двенадцатый. Значит и тоннель тоже двенадцатый. Отклик проверил?

Насчёт отклика Антон решил умолчать. Коля из стального кейса с шифром достал свой планшет, поводил пальцем по экрану, завёл глаза под потолок и известил:

- Всё верно. Отклика нет. – Он выудил из нагрудного кармана наушник и всучил Антону, - Я – в тоннель, ты – на связи.

Антон с замиранием наблюдал за тем, как Коля водит обгрызенным ногтем по планшету, как перед ним в воздухе появляется дрожь, еле заметная рябь, как это эфирное мерцание превращается в практически осязаемый вертикальный овал, становится размытым и почти пропадает совсем. Потом Круглый делает шаг, и он уже исчез, втиснулся в воздух - и его нет. И рябь растаяла. Фантастика. Сколько раз Антон видел весь процесс, и никогда это зрелище ему не надоедало. Было в исчезновении Круглого нечто чарующее, нечто мистическое, от чего мурашки пробегали от пяток к затылку и немели щёки, хотя Антон прекрасно знал, что так активируется и работает тоннель, что на этом принципе на Базе работает буквально всё, даже дверь в его апартаментах.

Как он испугался тогда, обнаружив, что вместо выхода в коридор стоит стена. Нет выхода! Просто каменная стена, и никакой двери. Обычный твердый природный гранит. Справа и слева обои, а прямо перед глазами каменная твердь, осязаемая, шероховатая, даже влажноватая как будто. Боже, да он тогда чуть в штаны не наложил. Замуровали! Заперли! Связь не работала, свет горел вполнакала, жуткие бордовые тени по углам – и нет выхода...

- Антон, - раздался в наушнике голос Круглого, – запускай тест с самого начала. Сделай поворот зеркала ровно на сотую секунды влево по горизонтали.

Антон запустил программу, но изображение на экране не шелохнулось ни на миллиметр. Он без спроса попытался выполнить движение вверх на две сотых – картинка поползла и остановилась на запылённой и засиженной мухами поверхности обветшалого стола.

- Ты, дурень, - услышал он в наушнике, - пальцы мне прищемишь. Не вздумай больше ни вверх, ни вниз. Давай ещё раз, только теперь вправо.

Столешница на экране поползла в левую сторону, появился край гардины, и всё встало.

- Понятно, - сказал Круглый. – Теперь иди ко мне, одному тут никак.

- Так у меня допуска нет, - удивился Антон.

- Давай-давай, - сказал Коля, - допуск ему... Будет допуск. Вот сейчас залезешь ко мне - такой допуск тебе будет... Тоннель включу только...

В воздухе опять всё поплыло, замерцало, границы овала оформились плотными вихрящимися сгустками и растаяли, а с той точки, с которой смотрел Антон, сквозь плывущую плоскость входа видны были только искажённые слабой рефракцией столы с оборудованием, и чтобы проникнуть в тоннель, нужно было обойти это мерцание с другой стороны.

- Ну, где ты там? – заволновался Круглый.

- Сейчас, - сказал Антон и боком вдвинулся в тоннель.

Круглая бетонная шахта уходила вверх на несколько метров, пол устилал толстый слой поролона, в ниши стены были вмурованы скобы из арматуры, а в верхнем проёме светился Колин лунный лик. Ноги у Круглого болтались выше головы на манер театральной куклы в чулане, и весь он выглядел, мягко говоря, несуразно. Антон ловко полез по лестнице, но Коля резко осадил:

- Эй-эй-эй, не несись как голый в баню. Ел сегодня?

- Завтракал утром. Чай, то, сё. А что? – тормознул Антон.

- Это хорошо, - заколыхался Круглый как на ниточках. – Лезь, только тихо, а то швырнёт на зеркало, ремонтируй потом за тобой.

Антон полез медленнее и с удивлением обнаружил, что верхняя часть тела как будто потеряла вес, а ботинки уже не так твёрдо цепляются за скобу. Он стал продвигаться ещё осторожнее, и вдруг его плавно швырнуло вверх. Он побелевшими пальцами намертво вцепился в ступеньку, судорожно поджал ноги и понял, что его тянет куда-то вниз. Правда, где низ, а где верх понять было уже невозможно. Единственным желанием было завизжать и броситься наутёк, только вот броситься было некуда, вокруг падало всё: он сам, купол под ногами, шахта крутилась над головой и тоже падала, намереваясь накрыть Антона своей бетонной массой. Всё уносилось в преисподнюю и в то же время оставалось на месте.

- Я падаю, - прошептал он.

- Ты в невесомости, - грубо опроверг Круглый. – Что ты ёрзаешь, как мартышка на наждачном круге! Расслабься, закрой глаза и отпусти руки.

- Ага, отпусти, - заныл Антон и зажмурился, - а как шмякнет меня о стенку.

- Не шмякнет, не ты первый. Теперь медленно открывай глаза и смотри в одну точку, главное – не делай резких движений, - посоветовал Круглый.

Это помогло. Антон приоткрыл ресницы. Полусфера потолка через тени незаметно переходила в плоский пол, над которым, немного возвышаясь, торчали огромные круглые прозрачные люки. Антона поразило, что в каждом из окон он видит разную картинку. В одном с высоты нескольких десятков метров во всю свою длину размахнулась оранжевыми огнями прямая ночная улица. Околевшие, косматые от снега деревья. Скованные морозом фасады многоэтажек с редкими жёлтыми квадратами окон полусонных квартир. Во втором он уловил край знакомого засаленного стола. В третьем угадывался мрачный конференц-зал, освещённый только светом дворовых фонарей, а в остальных окнах застыла матовая чернота, словно их прикрыли бархатной занавеской... До Антона стало доходить, что никакие это не окна, что он видит знаменитые зеркала, и успокоился окончательно.

- Ну что, за работу? – весело прикрикнул Коля, плавно отпустил поручень, ограничивавший край шахты, мягко оттолкнулся рукой, и ногами вперёд поплыл к одному из зеркал. – Давай за мной.

- Как? – просипел Антон.

- Видишь кольца на полу? Цепляйся руками и ползи.

Антон, потея и обмирая при каждом движении, боясь оторваться и улететь к чертям собачьим, добрался до зеркала и завис. Круглый быстрыми уверенными движениями отстегнул от фиксаторов датчик, защёлкнул на место новый, взятый из кейса, подключил клеммник и сказал:

- Всё, поехали назад.

- Я-то зачем тебе был нужен? - озадаченно спросил Антон.

- За надом. Я тебе внизу всё объясню, - потянул его за рукав Круглый. – Плыви вперёд, разворачивайся над шахтой и спускайся ногами вперёд. Хотя нет, ну тебя. Я впереди, а ты смотришь и повторяешь.

Вниз добрались без приключений. Антон сидел на полу шахты, удерживая трясущиеся коленки в руках, всеми косточками ощущая податливость поролона и вес тела. Можно было отставить руки назад и покачаться туда-сюда. Можно было даже лечь, но сидеть было лучше. Почва не уплывала из-под ног, стенки шахты не вращались сами по себе, всё выглядело вполне сносно, никаких тебе выкрутасов. Коля сидел напротив и поглядывал снисходительно.

- Ну что, очухался? – начал подниматься он.

- Давай ещё пять минут посидим, - Антон откинулся спиной на прохладную стенку шахты, плотно зажмурился и снова открыл глаза.

- Согласен, - сказал Коля, - я тебе как раз одну историю хотел рассказать.

- Только не про баб, - быстро предупредил Антон.

- Не про баб... – задумчиво повторил Круглый – Хорошо. Не про баб - так не про баб. Я тебе вообще-то про тоннели хотел рассказать...

- Давай, - оживился Антон, - про тоннели давай, я с удовольствием про тоннели.

- Допуск ты сегодня получил. – Антон кивнул. – А раз получил, значит, пора тебе понять и как всё это работает.

- И зачем, - добавил Антон.

- Нет, господин Одинцов, если бы я сам знал зачем, то было бы неинтересно. Хотя я догадываюсь – зачем, и можно сказать даже понимаю - зачем, но делиться с тобой своими идеями не буду. И знаешь почему?

- Почему?

- Наверно хочу, чтобы ты сам обо всём догадался. Скорее всего, ты и так догадываешься, а мои догадки тебе ни к чему. – Антон снова кивнул. – Ну а раз догадываешься, то рассказывай первый. Я тоже, знаешь ли, любопытный.

- Давай попробую... Значит так... – сказал он для разгона. – Это место, я имею в виду нашу Базу, находится под землёй, здесь вокруг голый скальный камень. Гранит. - И он рассказал Коле про замурованную дверь, про то, как не нашёл выхода в коридор, только про собственные страхи рассказывать не стал.

- Так, – хмыкнул Коля. – Я слушаю, слушаю.

- Знаешь что? До меня только сейчас дошло! - ошеломлённо сказал Антон. – Мы ведь с тобой в космосе были!

- Да, Тоха, - Круглый, скалясь, смотрел на астронавта. - После длительных поисков мы обнаружили у тебя нечто похожее на мозг. Конечно в космосе, где же ещё? Под землю невесомость ещё не провели.

- Вот! - захлёбываясь от прилива чувств, чуть не закричал Антон, - Вот именно! Смотри: через временный горизонтальный тоннель, который ты активируешь на посту двенадцать, мы попадаем в вертикальный тоннель с прозрачным входом, который находится в этой шахте. А шахта нас выводит прямо на геостационарный спутник.

- Почему геостационарный? – задрав бровь, осведомился Коля.

- А потому, - засмеялся счастливый Антон, которому казалось, что он решил неразрешимую задачу, - а потому, что попасть на обычный спутник ты бы не смог. Точнее смог, но для этого шахта должна быть подвижной, чтобы нацеливать тоннель на спутник. Ты же попал сюда буквально за минуту, значит, ничего ты не нацеливал, а просто перешёл из шахты в космос. Правильно?

- Прям Галилей, - восхитился Круглый. - Мало того, спутник ещё и привязан к тоннелю практически намертво. Ржавыми болтами. С гайками. Только это всё детали, Антон, техника. А ты мне обещал поделиться мыслями не о том, как это работает, а зачем.

- Чтобы наблюдать, зачем же ещё? – развёл ладони Антон. – Зеркала управляются с поста. Каждое из зеркал генерирует тоннель, абсолютно прозрачный с одной стороны, и он направлен со спутника на землю. К зеркалу прицеплена видеокамера. Вот и всё. Оператор с поста управляет зеркалом на орбите и может наблюдать через него за любым местом на земле...

- И за нами тоже?

- Да. Если знать точку, где находится База, то и за нами тоже. Запросто. Слушай! А давай проверим! - засуетился Антон. – Пошли на пост, там и проверим!

- Балбес ты, Тоха. Даже я не знаю, где находится База. Ты здорово угадал, что под землёй, только вот где? Я ведь попадаю сюда по личному тоннелю, понимаешь? Шаг – и я здесь. Шаг назад – и я дома. Я могу вычислить только направление на Базу, но не расстояние и не глубину. Ты где до этого работал? – неожиданно спросил Круглый.

- В зоне я был. Семь лет. Потом на поселении ещё, – замялся Антон и пальцем поцарапал поролон.

- Во-о-он как! С виду и не скажешь. Солидно выглядишь, интеллигентно. Я тоже чуть не загремел. Бригада у меня была, сейчас даже не верится... Ларьки щипали, барыг щипали, район держали жёстко. Всех пересажали кроме меня. Я в своё время железно усвоил простое правило: генералу не обязательно воевать - вот и не сел. Деньги все профукал, а посадить не посадили.

- Не печалься, Коля, - успокоил его Антон, - немного ты потерял.

- Да я и не расстраиваюсь. За что сидел-то хоть?

- Ни за что, - отмахнулся Антон.

- Ни за что семь лет не дают.

- Десять... Десять лет мне тогда дали. Выпустили по удо. Можно сказать повезло...

- Повезло... – эхом повторил Коля.

***

Антон очень любил весну. Как только весна заканчивалась, он с тоской начинал ждать следующую весну. Он никогда и никому об этом не говорил, даже Ленке. Весна для него всегда была началом. Новым Годом.

Но только не март. Не надо март записывать в весну. Март на Урале, если хотите знать, похлеще января случается. В палец толщиной морозная шуба на окнах и наглухо переметённый вход в подъезд по утрам. Толкнёшь обледенелую дверь – а там... Как закрутит между сопок, накопит злость, как выплеснется на город ветер с колючими льдинками по фронту, как хлестанет по лицу, по телу, под тёплую куртку по спине - и жизни не рад, до работы пёхом полчаса как минимум, а против ветра и минут сорок с хвостиком. Весна пришла. Открывай ворота.

Апрель Антону всегда вспоминался как один сверкающий солнечный день. Выглянешь в окно, а за окном – лысый косогор, весь в кучах крапчатого снега, проеденного тонкими жгучими лучиками солнца. Над косогором улица, выше – следующий косогор. Редкие машины ползут по горло в воде, утопая в глубоких колеях, цепляя брюхом лёд, а как проедут, тут же весёлые потоки заполняют рытвины и размывают дорогу до жуткой глубины. Ручейки превращаются в речки, в потоки, в ниагары воды, и страшно идти рядом. Оскользнёшься – пропал, мало того, что осрамишься перед честным народом, так ещё ангина с бронхитом и воспалением лёгких обеспечены. Вдоль косогора короткими перебежками как по палубе попавшего в шторм корабля крадётся население: от одной ненадёжно опоры к другой, от дерева к дереву, от стенки дома до ближайшего куста.

А как оголится земля, как покажет весь срам, тут и трава подоспела. Лезет настырно по проплешинам, подмигивает время от времени первыми желтыми цветами, старается прикрыть земную наготу. И вот тут появляется запах. Запах весны. Тут начинается май.

Антон в это время распаковывал окна от зимних пут, обдирал намертво пристывшие бумажные полосы, отмачивал, драил, воевал с приржавевшими шпингалетами. Бабульки с лавочек, поджав сухие губы, смотрели на парня в застиранной футболке и в штанах с пузырящимися коленками, отважно гремящего ведром на четвёртом этаже бледно-жёлтого жилого дома с облупившейся местами штукатуркой. Не время было мыть окна. Время наступало недели через три, но Антону было наплевать на правила с приличиями и на одушевлённый сквозняк, смело шуровавший по комнатам, трепля отставшие обои. Весна пришла. Открывай ворота. А вы сидите в своих душных квартирах и дышите своей затхлой пылью.

После майских праздников, в первые же выходные, Антон собирал палатку, удочки, продувал резиновую лодку на предмет ранений и пролежней, заботливо паковал любимый штопаный рюкзак, не без драки брал на работе пару дополнительных отгулов, и в пятницу вечером с душевным трепетом садился в электричку. Полтора часа в полупустом вагоне он торчал у открытого окна и не мог надышаться. У него было в запасе четыре дня, но ни одной минуты этого благословенного времени он не хотел потратить впустую. Поезд кружил между сопками каким-то немыслимым серпантином так, что одни и те же вершины после очередного поворота открывались в совершенно новом ракурсе: то виднелась каменная осыпь, то через несколько минут эта же гора показывала лесистый бок, закрашенный густой еловой зеленью с нежными пятнами молодой берёзовой и осиновой листвы.

В каждой такой поездке Антон воспарял к небесам и вновь воскресал не один раз. Высунувшись наполовину из окна, он плыл в этом лесном великолепии и улыбался, как будто не было вокруг грохочущего железного вагона. Ему казалось, что он летит над пробуждающимся лесом, невесомый и бестелесный. Пару раз так выпадал из реальности, что на станции возле озера ему приходилось выскакивать со своим чудовищным багажом чуть ли не на ходу, хорошо, что народу в это время почти не было, иначе втоптали бы обратно в вагон, и прись потом назад к озеру пешком от следующей станции как верблюд.

На месте он оказывался часам к семи вечера. Чтобы добраться до полукилометрового дикого участка прибрежной полосы между двумя санаториями, ему приходилось тащиться по территории одного из этих монстров советской эпохи. Мимо мускулистых цементных пловчих с отбитыми носами и облупленными до арматуры кистями рук, зрелище было не для слабонервных. Мимо настырного гипсового альпиниста, который не первый десяток лет с натугой тянул ржавый трос из постамента. Мимо обветшалых двухэтажных корпусов с деревянными колоннами под прогнившими балкончиками, с чудом сохранившимися выцветшими надписями «Миру - Мир» и «Слава Труду». Мимо выстроенной на мысе массивной как дот эстрады, зачем-то обращённой своим эхом в сторону озера...

Свалив поклажу в кучу, Антон первым делом, до темноты, расставлял палатку, благо места было предостаточно, и быстро собирал дрова. В летние времена, уже в пятницу вечером на этом берегу шагу нельзя было ступить, не наткнувшись на чей-нибудь лагерь, а сейчас было пусто и безмятежно. Ни тебе звона гитар, ни тебе сумасшедших саксофонистов, наперегонки раздиравших ночь звуками пароходных гудков или мучивших слух заунывными импровизациями собственного сочинения. И такое бывало. И саксофонисты. И баянисты. И гитаристы. Чего тут только не бывало. Злые пьяные драки. Добрые весёлые потасовки с гиканьем и первобытными плясками. Гомон, звон посуды, ночные купания с привизгом. Петарды.

Сейчас лес отдыхал от отдыхающих. В санатории, дома отдыха и прочие профилактории народ ещё не подтянулся, точнее, наезжали временами психи типа Антона, которым подавай только изумрудную траву, вековые сосны до небес, сонный озёрный прибой и чистый лесной воздух. Но таких извращенцев было совсем мало. Все остальные к отдыху были более требовательны.

Антону нравилось быть хозяином побережья. Все нападавшие за зиму с сосен дрова - его. Вся вода - его. Вся распускающаяся зелень тоже принадлежала только ему. Он неторопливо собирал жестяной мангал, рядом разводил костерок, а пока создавался уют, доставал банку маринованных огурцов, пальцами выуживал один, наливал в походную кружку сто грамм водки и выпивал, как он говорил, «для профилактики». От всего: от простуды, от комаров, неизвестно откуда появляющихся в это холодное для них время, да и просто от промозглой весенней ночной сырости. Антон почти всю первую ночь просиживал у огня.

Проснувшись поздно, он так же неторопливо надувал лодку, укладывал снасти и уплывал к острову, не особо надеясь на улов, не за этим он сюда приезжал. О вещах он не беспокоился. По неписаным законам, воровать здесь не полагалось, да и некому в это время года было воровать. Бомжей сюда не заносило, от города им добираться не с руки, а туристы, если таковые случайно попадались, наоборот, могли навялить тебе перед отбытием к пенатам остатки собственного продовольственного пайка...

На этот раз вышло по-другому. Возвращаясь с рыбалки, он ещё издали заметил в районе своего лагеря буйный костёр. Свои угли из костра он ссыпал дотлевать в мангал, а пепелище, как и полагается, залил водой. Он торопливо погрёб к берегу.  Бросив лодку на берегу, он оленьими прыжками помчался на свою поляну.

Все с таким трудом собранные вчера дрова были свалены в погребальный костёр. Освежёванный рюкзак с распахнутой в агонии пастью валялся в стороне. Припасы, как бредовая магическая пентаграмма, были в рассыпаны по всей площадке абы как, а на брёвнышках возле палатки три пьяных подростка лет по шестнадцати азартно уплетали вкуснятину из походных банок. Две порожние бутылки из-под водки валялись тут же. Палатка ходила ходуном от распиравших её изнутри страстей, оттуда неслось невнятное мычание, как будто кому-то затыкали рот.

- А вот и хозяин! – глумливо крикнул один из подростков. – Присаживайся, гостем будешь. Чего встал как неродной?

Ещё две пустые рожи повернулись к Антону и заухмылялись слюнявыми ртами. В драку лезть не хотелось. Подростки были рослые, откормленные. Дальше всё случилось как в ускоренном фильме. Из палатки вырвался истошный, на срыве связок, девчачий визг, резанул слух, и сама девчонка, совершенно голая, по пояс выскочила из-под дверного клапана, но тут же застряла - кто-то цепко держал её изнутри. Антон бессознательно рванулся на помощь, одним движением раскидал в стороны закрывавших вход в палатку пацанов, за руку выдернул девчушку, нырнул внутрь, завернул насильнику, такому же мальцу, руку за спину, обхватил его горло рукой на удушение и выволок из палатки. Его поджидали. Один архаровец из тех, что оставались снаружи, медленно отступал назад, манерно помахивая ладошками на себя, мол, подходи, не стесняйся. Девчонка, сверкая пятками и голой спиной, уносилась к берегу, схватив по пути одну из рубашек Антона. Другие с двух сторон заходили за спину классическим подлым уличным манёвром. Боковым зрением Антон заметил резкое движение слева и успел отдёрнуть голову. Тяжёлый булыжник чиркнул его по уху и с мясницким хрустом вонзился в затылок парню, которого он держал болевым приёмом. Брызнула кровь, а дальше Антон ничего не помнил. Второй говнюк успел зайти справа, и вышиб из него дух сосновой дубиной...

Потом было следствие. Двое подонков оказались отпрысками блатных боссов из черкульской администрации, а убитый приходился сыном местному финансовому воротиле. Напрасно из отдела, в котором работал Антон, в суд была написана самая положительная характеристика. Напрасно мать обивала пороги, пытаясь доказать, что её сын не способен убить человека. Напрасно друзья искали девчонку, которая могла стать свидетелем защиты, никто не знал ни её имени, ни фамилии, а подонки убедили всех, что никакой девчонки не было и в помине...

Общественное мнение бурлило. Общественность не дремала. Общественность негодовала. Пьяный турист убил невинного подростка, отличника, призёра, чемпиона, без двух минут героя. Гудели газеты, гудели продуктовые очереди, народ требовал самой суровой кары. В материалах дела на первом месте ярким, убедительным пятном красовалась фотография: жертва с раскроенным черепом, и рядом, в бессознательном состоянии, сам кровавый маньяк с камнем в руке, чей пьяный разгул был остановлен смелостью и отвагой вовремя подоспевших друзей подающего надежды отличника и призёра... Трое свидетелей. Улики налицо. Ещё доказательства нужны?

Следователь Митрофанов, смурной наглый парень чуть старше Антона, прилизанный и гладкий, однажды сказал на допросе:

- Хочешь совет? Не рыпайся. Будешь дёргаться - я тебя по полной укатаю.

Причём этот прыщ, как понял Антон по некоторым деталям разговора на первой же встрече, прекрасно знал всю правду. Конечно, городская элита, мать вашу. Совместные пьянки, общие интересы, наверно дела делались и деньги разворовывались сообща.

На скоротечном суде, скрежеща зубами от бессилия, Антон выслушал всё, что причиталось, принял приговор как горькое лекарство и пообещал себе когда-нибудь отомстить всем сволочам. Но больше всего его поразила мать убитого пацана. Она не знала правды. Его правды. Всей правды. На последнем заседании она злой ведьмой метнулась к Антону, и, если бы не решётка, огораживающая скамью подсудимых, привела бы собственноручно вынесенный приговор в исполнение. Такой жуткой ненависти в человеческих глазах Антону видеть не доводилось никогда. Для него это было самым страшным открытием. Наверно поэтому, отсидев семь лет, он не сразу решился вернуться в родной город.

***

- История... – Коля длинно выматерился. – Отомстить значит хочешь?

- Сначала хотел, даже пистолет приобрёл через связи с зоны. Потом и пистолет отобрали.

- Кто? – удивился Круглый, - менты?

- Да при чём здесь менты? Серёга Галыгин сказал, что забрал, а в схрон я даже не заглядывал в последнее время. Лежит себе, думаю, и пусть лежит. Понадобится – возьму.

- А-а-а, если Галыгин сказал, то точно забрал. И правильно сделал.

- Почему это?

- Потому. Заработал бы ты себе сейчас новый срок, а правды бы не нашёл. Как фамилия пацана-то, не Шумилов, случайно?

- Шумилов.

- Громкая история была. Значит, это был ты. Я ведь сам из Черкуля. А тех троих помнишь?

- Как не помнить. Они у меня вот где записаны.

- Дурак ты, Тоха, дурак большой.

- Это почему это? – обиделся Антон.

- Кому ты мстить собрался? Пацанам? Митрофанову твоему? Кому? Ты разве ещё не понял, что тебя не они посадили? Система тебя посадила. Система, понимаешь? Вот где искать надо. И не надо мстить, надо исправлять. Ломать все умеют, а вот строить...

- Иди ты, Коля, со своей системой, - взъярился Антон. - Ещё один нашёлся. Не надо меня пичкать своими бреднями. Учитель вшивый. Кто бы говорил! Сам-то ты бандючил тоже в пределах этой системы? Есть конкретные сволочи – они меня и подставили, а не твоя идиотская система.

- Ладно. Проехали, – неожиданно жёстко сказал Круглый, легко поднялся и, заложив руки за спину, на прямых ногах наклонился к Антону. – Ты семь лет сидел, а я пятнадцать лет был алкашом. Синяком. Отребьем. Отбросом общества. В дерьме жил, дерьмо ел и пил. И я точно знаю, кто со мной это сделал. Это был не один человек, и даже не трое. Понял? Пошли обедать, – повернулся он и завозился со своим планшетом.

Глава третья

В столовой оказалось битком. Круглый, сказавши «быстренько перекушу – и домой», попылил к столу раздачи в общем зале, попутно расшаркиваясь со знакомыми. Антон без настроения поплёлся в свою палату, идти домой было совсем тоскливо. Палатами народ называл обширные сводчатые кельи по периметру столовой, некоторые из них были навечно оккупированы местными кланами.

За его любимым столом уже сидел Иван Беспалых из седьмого сектора и с ним бригадир третьего Костя Жилин. Иван первым опознал Антона и призывно замахал вилкой, барским жестом поводя над столом – подгребай, не стесняйся, тут навалом. Нет уж, братец, сам ешь свой китайский арсенал, я как-нибудь без пиротехники обойдусь. Мне бы, знаешь ли, чего-нибудь попроще и чаю полведра, мы люди неприхотливые, нам до ваших китайских выкрутасов как до Парижу. Мы с ваших армянских острот можем и животом заболеть. Есть у нас горький опыт.

Он кивнул Ивану с Костей, взял поднос и пошёл отовариваться. На столе раздачи, во всю его необозримую длину, толпились судки, кастрюли, сковородки, широченные подносы с эверестами еды, фарфоровые супницы размером с континентальное море. Всё это ресторанное великолепие шипело, шкворчало, дымилось и парило, распространяя аппетитнейшие запахи, но Антон точно знал где и что ему искать. И вид, и запахи бывали обманчивы. Перуанская кухня. Вьетнамская кухня. Марсианская кухня... А мы по-простому, по-нашенскому. Он навалил себе в блюдо горку жареной картошки, уложил рядом два толстых антрекота, полил их красным овощным соусом, сунул на поднос тарелку лукового салата со сметаной и дополнил меню дутым фарфоровым чайником в японской боевой раскраске.

Пока он расставлял на столе нехитрую добычу, Беспалых подозрительно оглядел сгружаемый на стол кулинарный примитив, покачал головой и, отважно орудуя ножом в утробе громадного краба, вынес вердикт:

- Деревня. Как обычно. Мясо с картошкой. – Он повернулся к Жилину. – Вот видишь, Костя, когда чукче выделили трёхкомнатную квартиру, он в самой большой комнате поставил ярангу, а нужду ходил справлять за ярангу, однако. А когда ему дали попробовать мясных консервов, он сказал: «копальхен лучше, однако».

Костя мягко улыбнулся. Перед ним в тарелке скромно доживал последние минуты помидорный салат, а на бортике притаился изрядно обглоданный кусочек ветчины.

- Тебе, говорят, сегодня допуск дали? – спросил он.

- Ну да, - набитым ртом ответил Антон. – Кто говорит?

- А больше тебе ничего не сказали?

- Не-а. Никто и ничего. А что мне должны были сказать?

- Этот Круглов... – покачал головой Костя. – Про девок своих может часами трепаться, а по сути... Конспиратор засланный. Дело в том, Антон, что через пару недель я ухожу, у меня контракт заканчивается, и бригадиром третьего сектора решено назначить тебя.

- Кем решено? – Антон даже жевать перестал. – Почему я? Почему не Беспалых? Я, знаешь ли, не подписывался на бригадира. Тут люди и подольше моего работают, вон, Ванька, например, уже второй год вкалывает, а я всего четвёртый месяц.

- А на многое ли ты здесь подписывался? Ты вообще тут на что-нибудь подписывался? Если кем решено, тем и решено, и ни Ваньке, ни тебе это решать. Беспалых будет работать на своём месте, а ты – на своём.

- Ладно, чего сразу завёлся. Я так-то просто сказал.

- Это ты просто завёлся, Антон, я тебя просто ставлю на место. И нечего на меня так смотреть! Про дисциплину тебе, я думаю, объяснять не надо. Ты проходил начальный инструктаж, и тебе должно быть хорошо известно, что по итогам работы любого могут и повысить, и понизить. Тебя повысили. Не в обслугу же тебя погнали? Что тебе ещё не так?

- Да я, в общем-то... Я как бы и не против.

- Не против он. Это приказ, запомни. Расписываться нигде не надо. Через три дня начинаем с тобой работать по новым обязанностям. Я ведь никуда не ухожу, Антон, - смягчился Костя, - буду иногда приходить как Круглый, а ты будешь мне звонить по необходимости. Никто тебя в омут не кидает, будешь заниматься тем, чем и занимался, обязанностей только прибавится. Да! Совсем забыл! Зарплата тоже прибавится, - улыбнулся он.

- В два раза? – улыбнулся в ответ Антон.

- В два – не в два, но прибавится. Тебя сегодня ещё Старший должен вызвать, так что готовься, голову там помой, штаны погладь.

- Задницу помой, - посоветовал Беспалых, - к начальству всё-таки идёшь.

- Ну вас, балбесов, - махнул Антон, - с ними серьёзно... Слушайте, я сегодня выходил в вертикальный тоннель... – сказал он и осёкся, глядя на Ивана.

- Продолжай, продолжай, - успокоил его Костя. – При Ваньке можно, он у нас из седьмого сектора, так что знает побольше твоего. Так что там - в вертикальном тоннеле?

- А что рассказывать, если вы и так всё знаете?

- В невесомости он сегодня был, и штанишки обмочил, - Ванька доверительно наклонился к Косте и, укрывшись ладошкой, добавил конспиративным шёпотом на всю столовую. – Потом они вдвоём целый час гонялись по спутнику за капельками с полиэтиленовым пакетом – не дай бог хоть одна на зеркало попадёт. А потом всё, что собрали, они...

- Понёс, понёс, – засмеялся Антон. – Не так всё было.

- А как? – Ванька деловито обсасывал жуткую на вид рачью клешню.

- Ладно, чего уж, прижало там меня. Крепко прижало, скрутило, можно сказать. Если честно, то страшно было и тошно.

- Не ты первый, - многозначительно начал Ванька, и вдруг затрясся мелким смехом. – Со мной ещё хуже было. Я чуть в открытое зеркало не улетел, а за ним заседание какое-то идёт. Прикинь, заседание. Сидят прямо под нами ответственные работники, министры, там, депутаты, чёрт их разберёт. Морды, короче, шире талии, – он развел руки. - И тут я сваливаюсь им на головы. Вот кипеж бы был! Со мной тогда наш Старший инструктором пошёл, а меня швыряет из стороны в сторону, не за что зацепиться. Кое-как он меня выловил, ноги проводом связал и в тоннель опустил. Потом сутки рвало, как вспомню. Сейчас ничего, привык после тренировок.

- Тренировок? – испугался Антон.

- А ты как думал? Двадцать дней подряд.

- Ё моё, - уныло пробормотал Антон и с тоской посмотрел на Костю.

- А чего ты на меня смотришь? - удивился Костя, - Работа есть работа. Кто-то же должен обслуживать оборудование на спутниках?

- Да ладно пугать. Надо – так надо. – Антон представил себе тренировки, и его замутило. – Надо – так надо, - повторил он.

- И ещё, Антон... - начал Костя. – Меня очень попросили побеседовать с тобой на тему... Ч-чёрт, слова не подобрать. Идеологии... Нет. Мировоззрения... Нет, не то. Короче, Антон, специалист ты классный. Берут сюда, как ты понимаешь, не всякого. Предпочтение отдаётся тем, кого система поломала, кто в жизни успел хлебнуть дряни. Здесь, на Базе, не могу сказать точно, но почти всех судьба потрепала изрядно. Многие, как и ты, винят в этом кого-то конкретного, но это неправильно. Тише, тише, - сказал он, заметив, что Антон начинает закипать. – Просто послушай, хорошо?

- Костя, прекращай, - подсказал Иван, - его сейчас стошнит на тебя. Он сейчас лопнет.

- Да я вижу... – с досадой мотнул головой Костя. - Антон. Разговор не окончен, хочешь ты этого или нет. Я найду нужные слова и попробую тебя переубедить. Я не парламентёр и не дипломат. Я не умею дискутировать профессионально. Но я знаю, что ты в своей упёртости не одинок, вас таких здесь... Я тебе скажу одно, я смог найти подход ко многим людям и вывести их из глупого неведения. И тебя выведу, ты только не сопротивляйся. Для этого придётся тебе многое рассказать. Ты умный человек, и ты, в конце концов, поймёшь. Извини, мы пойдём с Ванькой.

Они мигом собрали посуду и ретировались, не забыв отправить к Антону парня из обслуги – вытереть стол.

***

Опять я в чём-то неправ. Всю жизнь я в чём-то неправ. И всегда вокруг находятся люди, считающие себя правее всех. И всё время меня кто-то пытается наставить на путь истинный. Мама, папа, школа, тренер в спортивной секции, зона... Зона. Это и мама, и папа, и школа. Лёва мне здорово помог. Поэтому я выжил. Странно, но его я послушал, хотя почти никогда и никого не слушал. Потому что там было страшно. По-настоящему страшно. Я всегда всё знал сам. Что делать, как делать, куда идти, с кем идти. А попав в лагерь – растерялся. Потому что зона - это другой мир, новый мир. А в другом мире не работают законы нашего мира, и чтобы стать достойным представителем нового мира, нужно узнать его законы, но их ещё никто нигде не написал. Значит, законы нужно брать из жизни, для этого нужно время, но никто не спросит – есть ли у тебя это время. Нарушишь закон, и навсегда попадёшь в касту опущенных, и уже никто не сможет тебе помочь, потому что на тебе клеймо. Несмываемое. Грязное. На десять лет. На целую жизнь.

Лёва пришёл в зону уже взрослым человеком. Ему было тридцать пять. По меркам лагеря, тридцать пять – это возраст. Нет, конечно, первозаходом в лагерь попадали люди и старше, но у них чаще всего не было уголовного прошлого, а у Лёвы за спиной была целая история. Только в зону он не попадал. Чудом не попадал. С молодых лет вращаясь в уголовном мире, он был умнее других, хитрее других и изворотливее других. Он не знал зоны, а зона про него знала. Он знал законы зоны, и зона его ждала. И дождалась. Ему дали пятнадцать лет, срок по всем меркам запредельный. В лагерь он вошёл своим человеком. И остался человеком.

Антон назвал бы его человеком с большой буквы, как бы пафосно это ни звучало. Лёва не был убийцей. Лёва не был маньяком, садистом, вором, он не был уголовником в том смысле, который обычно привязывают к этому слову. Лёва правил империей, он её создал. С нуля. Ему никогда в жизни не приходилось доказывать свою смелость, он просто ничего не боялся. Он никогда не приказывал, ему достаточно было просто сказать. Антон не помнил, чтобы Лёва хоть раз повысил голос, он всегда говорил ровно, и даже тихо, но когда он говорил, казалось, что замирает всё вокруг. Как только Лёва открывал рот, все остальные рты закрывались. Это тоже был закон.

Лёву на воле звали Андрей Петров. Антон так и не узнал, в каком городе выстроил свою империю Лёва. По слухам это был то ли Питер, то ли Москва, то ли Свердловск, а может действие происходило во всех этих городах. Каждый зек, говоря про Лёву, проникался благоговейным трепетом. Даже от красных Антон никогда плохого слова о Петрове не слышал, настолько велико было уважение к нему.

Неизвестно, как сложилась бы жизнь Антона в зоне, если бы буквально на третий день отсидки к нему не прибежал шестёрка с малявой, в которой простым и понятным языком было сказано, что его приглашают на разговор. Антон испугался, обострившееся чутьё начинающего зека ему подсказывало, что это судьба. Поговорят хорошо - значит и дальше будет всё хорошо. Поговорят плохо – значит всё, всегда, очень и очень долго будет плохо.

Андрей Петров не имел угрюмой наружности, каковой обязательно обладают киношные уголовники. Не был он ни могучим, ни даже просто крепким. Очкастый, сутулый, с виду даже хлипкий, он скорее походил на сельского учителя. И лишь только по тому, как шухернули все вокруг после его прихода, Антон понял, что у этого человека есть власть, и власть эта более чем реальна. И они поговорили. Поговорили хорошо.

На следующий день после памятной беседы, Антон не попал в промзону. Минуя развод, его отконвоировали в штаб и провели жёсткую проверку, заставив отладить барахлящие компьютеры в бухгалтерии. Бухгалтерия – это всегда сложно. Криптозащита. Простые с виду, но сложные изнутри алгоритмы. Базы данных. Для непосвящённого - адский клубок. Антон был посвящённым. К вечеру он практически утвердился штатным программистом в штабе. Прежнего турнули прочь. Девчонки-бухгалтеры пищали: «у нас ошибка выскакивала два года, а тут делов на полчаса». Главбух, монументальная женщина с гвардейской выправкой, генеральским голосом и фельдфебельскими замашками, гаркнула на весь продол: «Ефимыч! - так она обращалась к Хозяину, - этот парень будет мой!» - И вопрос был решён.

Одно смутное беспокойство постоянно терзало Антона. В его понимании, ни один власть имущий никогда бы в зоне не стал поднимать незнакомого человека без корысти. А раз корысть в услуге Лёвы присутствовала, значит, следовало ждать расплаты. Шли месяцы, а потом и годы, и никаких требований от Лёвы не поступало. Это было странно. Это было необъяснимо. Нет, конечно, мелкие просьбы приходили, но все они были несерьёзными, как казалось Антону. Или то, что он выполнял, было действительно важно для Лёвы, или он таким манером чисто по-человечески показывал, что они квиты. Можно было просто подойти и спросить, но Антон робел. Он решился на разговор, только когда зашел попрощаться. Лёва по его напряжённому лицу сразу всё понял и без разговора. Он крепко пожал Антону руку и тихо сказал: «Спасибо. Ты сделал для меня гораздо больше, чем я для тебя».

Груз с души упал. Антон чуть не расплакался. Он понял одно: в человеке всегда нужно видеть только человека, видеть до тех пор, пока человек не покажет свою звериную сущность. Лёва был человеком. Зона не выявила в нём ни одной животной черты. Лёва остался человеком. Много позже Антон узнал, что Андрею Петрову каким-то образом добавили срок, ходил слух, что добавили много, ещё пятнашку. Выходило так, что Лёве из зоны уже дороги не было...

Глава четвёртая

Антон вылез из ванной, обмотался полотенцем, и прошлёпал мокрыми ногами к громадной, зеркальной, как витрина супермаркета, гардеробной. Футболка – раз, джинсы – два, носки – три, трусы - четыре. На воротнике футболки красовалась бирка: «А. Один» – что означало – Антон Одинцов. Антону стало весело, он представил, что на Базе существовали ещё и «А. Два» и «А. Три». Он наспех вытерся, натянул одежду и рухнул в податливое кресло. Двести с лишним каналов в телевизоре, с ума сойти, кому такая уйма может понадобиться? Он самоотверженно жал на пульт, пытаясь поймать настроение. Или настроение у него было не то, или ли этот безмозглый телевизор не хотел подстраиваться под его настроение. Антон остановился на детективе. Полицейские были хорошими, преступники были плохими. Хорошие полицейские в итоге ловили плохих преступников и правда торжествовала. Для вящей убедительности, среди служителей закона затёсывался оборотень, но и его в финале вычисляли и поступали по всей строгости, предварительно облив презрением. Всё было по-настоящему.

Зазвонил телефон. Антон забегал по комнате, разыскивая куртку. По инструкции, трубку необходимо было держать строго в нагрудном кармане служебного комбинезона. В ванной он! – метнулся Антон, выудил телефон, и, запыхавшись, сказал «да».

- Зайди ко мне, - голосом Старшего приказала трубка.

- Прям щас? – но там уже отключились.

Старший, худой и длинный как складной метр в полусложенном состоянии валялся поперёк кресла. Перекрещенные ступни свешивались почти до пола, а острые колени торчали над подлокотником врастопырку, на манер рогатки. В развилке виднелась шишковатая лысая голова – хоть стреляй. Увидев Антона, Старший перегруппировался, сел прямо и сразу стал похож на человека.

- Присаживайся, - сказал он, сделав аристократическое движение рукой к креслу напротив, как линию провёл.

Антон устроился на краешке и застыл. В присутствии Старшего на него всегда нападал ступор. Нет, он не боялся, Старшего невозможно было бояться, добрее и мягче человека на Базе не было, но сам вид его приводил в трепет. Громадный, совершенно голый череп, каким его изображают над опасными местами, костлявые широченные плечи, ладони-лопаты, и всегда неподвижные, немигающие, широко раскрытые глаза. Есть от чего замирать. Он долго, оценивающе, смотрел на Антона, и, когда уже стало ясно, что молчание будет продолжаться вечно, сказал:

- Ты сегодня получил допуск, - Антон кивнул. – Кроме этого, тебе предоставляется трёхдневный отпуск.

Антон приподнялся в кресле, но Старший махнул на него ладонью, и Антон снова сел, как от ветра.

- Не в город, - покачал головой Старший. - Нет. В город мы тебя пока выпустить не можем.

Антон сник. При слове «отпуск» он уже представил себе, как взлетает на третий этаж, как тихонько заходит в квартиру, а там Ленка смотрит телевизор, и Ленка вскакивает ему навстречу и говорит своим обычным, тёплым голосом: «Антошка пришёл». Он помотал головой. Не забежит он на третий этаж. Ленка сейчас живёт в новой квартире, а он даже адреса не знает. Не в город... А зачем мне не в город? На кой ляд мне такой отпуск – не в город?!

- Ты меня слушаешь? – поинтересовался Старший.

- Да-да, слушаю, - сдавленным голосом сказал Антон.

- Так вот, выйдешь из тоннеля – прямо перед тобой будет домик, бунгало, полностью автономный, там и будешь жить. Местные деньги уже лежат на столе, за домиком начинается тропинка, полчаса пешком до деревеньки, если вдруг понадобятся продукты, но, я думаю, они тебе не понадобятся, холодильник набит под завязку. Можем продлить тебе отдых до пяти дней, по обстоятельствам. Я потом позвоню. Вот телефон. Тоннель к указанному сроку будет на том же месте. Всё понятно?

Антон сглотнул сквозь спазм, и опять кивнул.

- Ну, тогда иди.

***

Антон сразу продрог. Отвык он от свежего воздуха. Прямо перед ним, метрах в двадцати, укрытое стволами пальм, стояло бунгало. Оно было приподнято над землёй на сваях, густо обросших вьюном. Фасад домика тоже был опутан замысловато переплетённой зеленью от чего казалось, что домик является частью леса, подступающего стеной к широченному песчаному пляжу. За спиной был океан. Не бирюзовый как на картинках, а тёмно-зелёный, вечерний, гладкий, ласковый. В океан падало большущее малиновое солнце, оно совсем не грело, зато рисовало на воде длинную змеистую дорогу.

Антон хмыкнул, поднялся по узкой деревянной лестнице на веранду и открыл дверь. На диване сидела Ленка и сосредоточенно рассматривала глянцевый журнал. Ноги сразу стали ватными, и пришлось опереться о косяк. Это было чудесно. Она была красивее всех на свете. Красивее всех глянцевых журналов. Красивее всех женщин мира. Со своими веснушками. Со своими соломенными, вечно растрёпанными короткими волосами. Со своими острыми локтями, один из которых сейчас елозил по подлокотнику дивана, потому что Ленка чесала вихрастую макушку.

Сквозняк шевельнул страницу и Ленка обернулась к выходу. Она отшвырнула журнал, в три прыжка оказалась рядом, с ходу повисла на Антоне, обхватив его худыми ногами, прижалась всем телом и сказала в ухо: «Антошка, ты приехал». У него отказали колени. Он, прижимая Ленку, медленно сполз вдоль двери, сел, судорожно вздохнул и начал дрожать. Ленка отклонилась назад, заглянула ему в глаза и спросила:

- Антошка, ты что, заболел? – Он помотал головой. – Ты дрожишь и весь мокрый.

Сволочи, подумал Антон. Старший – сволочь. Жилин – сволочь. Беспалых – сволочь. Все знали. Не могли предупредить.

- Ленка. – Выдохнул он через зажатое горло. – Ленка, ты как здесь очутилась?

- Как-как? – удивилась она. – Пришёл твой толстый Галыгин, принёс билеты на самолёт, загранпаспорт, кучу барахла и деньги. Сказал, что ты приедешь позже. Всё. Вставай, пойдём, я там уже всё приготовила.

- Тогда поднимай меня, я сам не смогу, ты меня совсем расплющила.

- Я? Тебя? Расплющила? Да это ты меня расплющил своими ручищами, старый похотливый павиан. А ну вставай, живо вставай, а то сейчас ремень возьму – кому-то не поздоровится, – задиристо захохотала Ленка.

Антона отпустило. Он тоже засмеялся, протянул Ленке руку, она сдёрнула его с пола, и они уселись за стол. Потом они ели, бесились в постели размером с аэродром, купались в ночном океане, потом снова ели, пили терпкое красное вино, снова бесились, купались и пили...

- Ленка, а где мы находимся? – спросил Антон, разбросав невесомое тело по песку и глядя на низкие звёзды.

- Вообще-то мне твой Галыгин приказал не говорить, - тайно прошептала она, - но я тебе скажу. Это островок, совсем малюсенький, несколько часов на катере от Окленда, называется то ли на «Табу», то ли на «Бату», а дальше ещё двадцать букв подряд, которые мне при всех моих способностях запомнить не удалось. Так что, мистер Джеймс Бонд, от меня Вы ничего не узнаете, хоть пытайте. Постой! – она улеглась на бок, подпёрла голову узкой ладошкой и прищурилась зелёным глазом. – Постой. А как это так выходит, что ты не знаешь? Я про Галыгина наврала, а вот ты как сюда попал в таком случае, а, мистер Бонд, если не знаешь где ты? Отвечай, подлый трус.

- Так я тоже пошутил, - мигом нашёлся Антон. - Я тоже на этом, на самолёте, а потом... на моторке. А ты когда прилетела?

- Сегодня ночью, а утром меня усадили на катер, и до обеда я была здесь. Меня такой потешный лупоглазый дядька провожал. Худой, как глист, длинный и совершенно лысый. Голова - монумент. А в ладошку вся моя сумка вместилась. Замечательный дядька. Всю дорогу анекдоты рассказывал.

Старший, подумал Антон. Ну, теперь я точно знаю, что ты знаешь, что я знаю. Ну, я тебе скажу, когда встретимся. Ну, ты у меня будешь вертеться как уж на сковородке. Я тебе устрою «не в город». Я тебе такой анекдот расскажу...

На самом деле он был рад, что всё случилось именно так.

- Кто последний, тот... тот... – сказала Ленка, и, подскочив, резво помчалась к хижине. Антон догнал её в дверях, где они застряли, а после, протолкнув пробку, пролетели прямо в спальню и рухнули на кровать.

***

Они продрыхли до десяти утра. Солнце уже вылезло из-за острова на серповидный, ограниченный скалами, стометровый пляж, и жарило вовсю. Антон, накупавшись до одури, лежал под зонтом, а Ленка сидела у него в ногах и сыпала ему на колени песок из костлявого кулачка.

- У нас зима, - задумчиво сказала она, - даже не верится. Антошка, меня из школы попросили.

- Что попросили? – не понял он.

- Уволили меня.

- Как уволили? За что? – Антон сел.

- Я тебе не хотела говорить, чтобы отпуск не портить. Вот – вылетело. Не удержалась. Не могу я так... – большие слёзы покатились из глаз.

- Ленка, ты что? Перестань. За что?! - разозлился Антон.

- Есть у меня такая ученица. - Ленка тыльной стороной кистей смахнула слёзы, часто-часто заморгала и жалобно улыбнулась, чтобы снова не заплакать. – Была ученица. Или я у неё была учительницей... Дура девочка. А мама у неё...

- Ну и что? Что - мама? Что дальше? – торопил Антон.

- А дальше, - Ленка шмыгнула носом и помахала ладонями на глаза. – А дальше... Я её называла про себя «Ваша Глупость». Девочка вся из себя манерная. В десятом классе она не знает, что в квадратном уравнении два корня. В простейшем уравнении, икс в квадрате равняется двадцати пяти, у неё корень пять! Я ей объясняю, что есть и второй корень – минус пять. А она смотрит на меня честными глазами и говорит – зачем тут ещё минус, если и козе понятно, что пять в квадрате - двадцать пять. Представляешь? Козе! Понятно! Я даже побоялась у неё спросить про дискриминант. Хотела бы я услышать её ответ! Антошка, она не умеет общий множитель за скобки выносить! У неё за девятый класс четвёрка по алгебре! Я иду к Валентине Григорьевне и спрашиваю: откуда четвёрка, если там и тройкой не пахнет? А Валентина Григорьевна, думаешь, что мне отвечает? А Вы, Елена Михайловна, говорит, знаете, кто у Анжелы мама? Я говорю – не знаю, и знать не хочу. А Валентина Григорьевна мне отвечает: зря не хотите, лучше бы Вам захотеть. Язва старая. Ей год до пенсии, и дайте ей, видите ли, спокойно встретить старость. И не лезьте к ней с глупыми вопросами.

- А ты? – Антона начало медленно колотить.

- А что я? Плюнула, развернулась, и ушла.

- А потом?

- А потом я выставила Вашей Глупости двойку за полугодие. Хочешь знать, что было на педсовете? Они меня чуть не загрызли, мымры старые. Они на меня кидались как цепные собаки. Вы не умеете научить! Вы не можете развить мотивацию к учёбе! Вот! Как научить тумбочку, Антошка? Как мотивировать стул? Они меня не слушали. Директриса все ляжки кипятком обожгла, а потом вызвала к себе, и говорит: тебе здесь не работать. Сама уйдёшь, или устроить? Я ушла, Антошка. – Ленка снова заплакала, в глазах тонуло пережитое горе.

У Антона от жалости защемило сердце. Он прижал Ленку к себе, подергал её за упрямые вихры, погладил по голым вздрагивающим позвонкам и сказал бодрым голосом:

- Надоело на солнце париться. Пошли в деревню сходим. Мне сказали, что здесь есть чудесная деревня с аборигенами, - и, отслонившись, заглянул Ленке в лицо.

- С людоедами? – слабо улыбнулась она.

- С самыми кровожадными, – он изобразил.

***

Тропинки за хижиной не оказалось. Был намёк на тропинку, тесный проход в сплошной стене леса, который буквально через пару минут вывел их к поросшему низкой травой холму. На лугу дороги не было совсем, поэтому пришлось брести наугад. С вершины было видно, что островок действительно махонький, полчаса ходьбы из конца в конец. Причудливо изогнутая береговая линия почти вся состояла из скал, и только в двух местах был пологий выход к океану: узкий - там, где жили они, и широкий - на противоположном берегу. На нём и стояла деревня: несколько хижин под соломенными крышами, ближе к берегу обосновалось более крупное строение казённого типа, по всей видимости - фактория, и на отшибе, на взгорке, белая деревянная церквушка с широкой мансардой.

- Давай не пойдём, - Ленка вцепилась Антону в руку.

- Почему?

- Мрачновато как-то. Дико. И народу никого. Давай здесь посидим, тут ветерок.

- Нет уж, тогда пошли лучше прогуляемся вон до тех скал, - он показал на чёрный утёс в конце острова. - Оттуда ещё один островок видать.

Идти было легко. Трава мягко пружинила под ногами, пахло степью. Вокруг был океан, но его дыхание совсем не ощущалось.

- Ты из-за меня расстроился? – потеребила Антона за пальцы Ленка.

- Расстроился. Слушай, Ленка, откуда на свете берутся дураки? Вот смотри. В детском садике всех воспитывают одинаково. В школе всех учат одинаково. Так?

- Так, - засмеялась Ленка, - сразу видно, что ты педагогику не изучал. Ты забыл ещё, по крайней мере, два основополагающих поведенческих фактора – семью и улицу.

- Ну да, забыл. Значит, дураки берутся из семьи? Тогда объясни мне другую вещь... Кем мама этой твоей Глупости работает?

- Страшно сказать, Антошка. Мама Вашей Глупости Анжелы Второй работает главным инспектором управления образования Зустовского городского округа. Зовут тоже Анжела - Первая, – захохотала Ленка, звонко хлопнув Антона по плечу.

Вот за это Антон её любил – за смех. Ленка не умела долго горевать, в любой жизненной неурядице мигом находила забавные стороны, и тут же начинала их высмеивать. С виду угловатый, веснушчатый подросток, а внутри – целая вселенная. Ленка обладала величайшей способностью создавать нужную ей атмосферу, переделывать мир под себя, но никогда во вред окружающим, просто потому, что по-другому не могла, её внутренняя жизнерадостная натура излучала только смех и добро. Она даже двойки по-настоящему ставить не умела. Антон попытался представить себе девочку Анжелу Вторую, Вашу Глупость, которая имела глупость заработать у Ленки двойку за полугодие.

- И мама Анжела Первая тоже беспросветная дура? – он обнял Ленку за плечи и сильно прижал от избытка чувств.

- О, нет. Мама далеко не дура. Мама у неё змея. Гремучая. Таких поискать. Я сама не интересовалась, мне Алька Хуснутдинова рассказывала, русичка наша, ну ты знаешь. Говорит, что эта Анжела буквально по головам прошла до своего места под солнцем, а сейчас, как медвёдка, подъедается снизу к начальнице. Тоже съест скоро.

- Как кто? – фыркнул Антон, - как медвёдка?

- Ну да, капустник, медвёдка, не знаешь что ли? Тварь такая насекомая. С челюстями. – Ленка сложила запястья и пощёлкала пальцами.

- Так всё-таки, дура мама или нет?

- Антошка, ты иногда прямолинеен как шлагбаум. У тебя всё должно делиться на чёрное и белое, и пока ты не отнесёшь предмет к нужной категории, не успокоишься. В жизни есть и полутона. Оттенки серого – слышал такое, программист? Только не обижайся.

- Я и не обижаюсь, – насупился он.

- Мама Анжела воспитана в своей среде обитания, Антошка. Вот как можно сказать, что второй человек в управлении образования – дурак? Ну не может он быть дураком по определению. Значит вокруг неё тоже одни дураки? Она умная. В рамках той системы, которая её воспитала – она умная. Вокруг неё тоже много умных людей, и у всех есть глаза и уши. Если она действительно окажется полной идиоткой, она просто не удержится, её смахнут, сомнут, выкинут из системы.

Антон резко остановился, Ленку по инерции развернуло к нему лицом.

- Ты сейчас сказала – система. Это везде так? В управлении образования, в управлении культуры, в управлении, не знаю, промышленности, например? Ходят по головам. Едят, как медвёдки. Везде? Как ты думаешь?

- Наверно везде. Я не знаю, – она пытливо посмотрела на Антона. – А что?

- И с этим ничего не поделать?

- Антошка, ты мне задаёшь вопросы, над которыми бьются целые институты. Я всего лишь бедная безработная учительница математики. Пожалел бы, что ли? Мурыжит тут меня. Пойдём домой, есть охота.

Они начали спускаться к своему берегу.

- А насчёт школы не расстраивайся, в другую пойдёшь. Математички везде нужны.

- Ты ничего не понял, Антошка. – Ленка посмотрела на него широченными мокрыми глазами. - Меня теперь ни в одну школу не возьмут.

- Ну и чёрт с ней, со школой. У нас денег куча, а скоро будет ещё больше. Я зарабатываю о-го-го.

- Ты опять ничего не понял. Я детей люблю, Антошка. Я очень люблю свою работу. Ты даже представить не можешь, как люблю...

У него ёкнуло так, что пришлось остановиться. Какого чёрта. Какого чёрта ты её мучаешь этими разговорами? Балбес. Старый похотливый павиан. У нас отпуск, вот и давай отдыхать. О работе будем на работе разговаривать. Ну, придумывай что-нибудь. Быстро.

- Детей, говорите, мадемуазель? – подал он ей руку кренделем. – Сколько Вам нужно, мадемуазель? Двоих? Четверых? Восьмерых? Давайте я Вам сделаю троих. Двух мальчиков и девочку. Мальчиков мне, а девочку Вам. Или хотите наоборот? Можно и наоборот. Девочек Вам, а одного мальчика – мне. Но только обязательно богатыря. Карапуза такого могучего. С ручками, с ножками, с пупочком. Как, мадемуазель, согласны?

- Согласна, – засмеялась Ленка, беря его под руку... – Только сначала девочку. Малюсенькую, писклявую девчонку. Белобрысую как я.

- Сделаем, мадемуазель. Прямо сегодня и начнём. Чего откладывать? Хотите белобрысую? «Но проблем», как говорят китайцы. Как скажете. Наперегонки-с? – мотнул он головой в сторону леса.

- Нет. – Ленка с улыбкой помотала головой. – Давай просто пройдёмся.

***

В домике надрывно орал телефон. Никто и не предупреждал, что здесь трубку всегда надо носить при себе. Антон забыл её без всяких мыслей, просто забыл и всё. Он влетел в хижину.

- Да! – гаркнул он.

- Антон, у тебя всё в порядке? – спокойно спросил Старший.

- Всё в порядке, - отрапортовал Антон.

- Точно?

- Так точно!

- Отпуск продлять?

- Конечно, продлять, – Антон каким-то образом понял, что на том конце линии улыбались, и тоже засмеялся. – У меня всё отлично, спасибо, Сан Саныч.

- Лена тебе рассказала про свои проблемы?

- Да, рассказала, - осторожно ответил Антон. – А что?

- Можешь ей передать, что Селезнёву сняли с должности. Через неделю к Лене домой придёт её директриса и будет упрашивать восстановиться на работе. И пусть не вздумает отказываться. Её больше никто и никогда не тронет. Всё запомнил? Тогда пока. На два дня... нет, на три продляю тебе отпуск. Итого шесть дней. Потрать их с толком. Успехов, – и Старший отключился.

Антон, с улыбкой до ушей, опустился на кровать. Ленка тут же оказалась рядом, присела перед ним на коленки и положила вытянутые руки ему на ноги.

- Антошка, что такое? – спросила она, игриво заглядывая снизу. – Ты весь красный и смешной.

- Кто такая Селезнёва?

- Анжела. Я же тебе говорила. Анжела Аркадьевна Селезнёва. Главный инспектор.

- Фамилию ты мне не говорила. Её сняли с должности. Через неделю тебя восстановят на работе. Это мне сказал тот самый потешный лупоглазый дядька. И ещё. Мне на три дня продлили отпуск.

- Кто этот замечательный дядька? – у Ленки в глазах сверкали изумрудные искры.

- Этот дядька с моей работы. Сан Саныч, наш Старший.

- Понятно, - сказала Ленка, хотя ей было совсем ничего не понятно.

Глава пятая

Вода в бассейне была прохладной. Антон сделал пять кругов и сначала разогрелся, но на берегу его мигом обсыпало гусиной кожей и пришлось спасаться в душе. Мылясь и уворачиваясь от тугих, как проволока, обжигающих струй, он представлял, как выйдет сейчас на стадион, встретит в павильоне Ромку Шульгина, и как они сольются в шахматном экстазе. Он как раз вчера вычитал одну интересную комбинацию. Оба играли ровно, на хорошем уровне турнира второго класса средней школы, поэтому взаимных обид на спортивном поприще не возникало, дело чаще всего заканчивалось ничьей и обоих это устраивало. Они были почти друзьями, хотя обычно дружбой с исполнителями мало кто мог похвастать. Недолюбливали их. За что – непонятно. Ходили слухи, что они стреляют в людей. Ходили слухи, что они применяют против людей запрещённые химические препараты. Ходили слухи, что они воруют у людей деньги. Ходили слухи, что и из банков они воруют не менее успешно. Ходили слухи, что большинство из них – садисты. Можно было предположить, что часть из расползающихся по Базе жутковатых историй была правдой. Часть – явный вымысел, порождённый больным воображением народных масс, запертых волею судеб на ограниченной территории подземного архипелага. Ещё часть баек могла бы оказаться правдой, если бы не откровенные ляпы в повествовании.

Замкнутая на себя человеческая колония обрастала легендами и мифами собственного сочинения. Только вот религии не было. Не совсем так, религия была, хотя назвать религией витающий в народе дух можно было с очень большой натяжкой. Свод правил умещался в рамки нескольких простых и доступных постулатов. Не лезь не в своё дело. Уважай окружающих. Работай лучше, чем умеешь, но не переусердствуй, не навреди делу переизбытком трудового рвения, ибо известно, что дурак активный гораздо хуже дурака пассивного. Дураков, правда, в этой преисподней не наблюдалось, их отсеивали ещё на том берегу Стикса.

Как и во всякой уважающей себя религии, на Базе наличествовал бог. В отличие от всех верований, в которых последние свидетели личного общения померли более двух тысяч лет назад, здесь были люди, имевшие честь беседовать с Шефом ежедневно. Мало того, судя по досужим россказням, находились экземпляры, набиравшиеся наглости тревожить Шефа в любое время дня и ночи. Мало того, Шеф снисходил до низменных молитв и давал ответы. Мало того, он мог являться сам, но не во плоти, а в обличье Голоса, и голос его был ласков и прост.

В маленьком государстве не существовало писаных законов. Здесь вообще отсутствовала всяческая документация. Не было приказов за номером таким-то, не было зарплатных ведомостей, никто никогда в глаза не видел штатного расписания, нигде не висели «Правила пользования». Иерархии как таковой тоже не наблюдалось, а представители профессиональных кланов пересекались очень редко, разве что на почве личных интересов, несмотря на то, что на работе многим из них приходилось встречаться чуть ли не ежедневно.

Антон вышел из душа и рядом со своим шкафчиком наткнулся на голого и красного от растирания Владимира Ивановича Шапко, брюхо дирижаблем, борода лопатой.

- Привет, Антон, - кивнул он, размахивая перед собой скрученным полотенцем. Бородища от ветра заворачивалась в рот, и он отплёвывался. - Тут к тебе заходил один мордатый, я его знаю, но фамилии не помню. Я сказал, что тебя нет.

- Почему – нет? Вот он я.

- Ну, так шкафчик закрыт, а я не рентген.

- В клетчатой рубашке заходил? – Антон открыл отделение с чистой одеждой и взял полотенце.

- По-моему в клетчатой. Точно, в клетчатой. Попросил если увижу передать что он в третьем павильоне. Сказал – срочно.

- Спасибо, - Антон начал одеваться.

Он вышел под гигантскую полусферу стадиона, и в который раз поразился размаху. Голубоватый фосфоресцирующий далёкий потолок создавал ощущение неба; если долго смотреть, то можно было увидеть и облака, призрачными миражами плывущие от озонатора к вытяжке, хитро декорированной под осветительные фермы. Вместо торцевых трибун были разбиты скверы, в беспорядке утыканные павильонами и игровыми заведениями. Под боковыми трибунами на нескольких этажах разместились спортивные залы и бассейны. Обслуги здесь почти не было, потому что по неписаному правилу каждый убирал за собой сам. Пара техников и десяток уборщиков со спецавтоматикой – вот и весь персонал.

На футбольном поле, лениво перекрикиваясь, нехотя мутузили мяч наблюдатели из второго и третьего секторов. Завидев Антона, его сектор бросил игру, шутливо выстроился во фрунт и, подгибая от усердия колени и отклячивая задницы, проорал: «Третий сектор впереди, сзади к нам все заходи!» Антон отвесил им салют, и направился в сквер.

Шульгин маялся возле входа в шахматный павильон.

- Что за срочность? – спросил Антон, протягивая руку.

- Почему срочность? – не понял Ромка. – Ты телефон не брал.

- Я в душевой был, выключил. Мне Владимир Иванович сказал, что ты забегал.

- А, наш попик, - засмеялся Ромка.

- Попик? – не понял Антон.

- Ну да. Ты не в курсе? Он бывший поп, а ещё раньше – профессор. Или наоборот. Сейчас у нас руководит всем отделом социологии. Забавный мужик. Недавно нам одну теорию толкал – обалдеешь. Теория горизонтального управления, слышал? У нас здесь, говорит, общество горизонтального управления в миниатюре. Вроде все равны, а хаоса и анархии нет. Всё по полочкам разложил. «Каждый индивидуум имеет собственную меру ответственности», - басом процитировал Ромка, задрав башку и почёсывая воображаемую бороду. – Как тебе?

- Никак. Пошли в шахматишки.

- Нет, Антоха, не могу, у меня работа стоит.

- У тебя же выходной, - удивился Антон.

- У меня, мосье Одинцов, не бывает выходных, или ты не знал? У исполнителей свободный график. Не знал, правда? Пойдём вон на той скамеечке посидим. Ты мне, если честно, очень нужен, Антон. Мне сказали, что ты спец по криптосистемам, это так?

- Как тебе сказать... Спец – не спец, но опыт есть. Что там у тебя?

- В общем так... Секрета в этом особого нет, ты же знаешь, языком болтать у нас вроде не положено, но никто и не запрещает. А если по работе нужно, то и нужно. У тебя же допуск есть?

- Есть, давно. Уже год как первая группа.

- Ну вот. А с другой стороны я считаю, что это глупо. Нужно отменить все эти допуски и секретности и сразу по приходу разъяснять человеку, что и зачем. Живём тут на уровне «одна бабка сказала», а дело страдает... Значит, по ситуации. Есть объект, один перец, зовут его... неважно как его зовут. Помощник губернатора... одной из наших областей. Он не миллионы, он миллиарды нахапал, и распихал всё по банкам. На Кипре, на Карибах, по-моему, в Новой Зеландии. Я точно не знаю, мне и не надо знать. Короче, пробовали с ним по-всякому. Все свои методы я уже применил. Семьи у него нет, давить его нечем, кроме здоровья, так что коленку я ему прострелил...

- Коленку? - у Антона бухнуло сердце.

- Ну да, коленку. Ты тоже не знал? Ну, ты даёшь! Ты же сказал, что у тебя первая группа. – Ромка смотрел на него во все глаза. – Первая! Группа! И тебе ещё никто ничего не рассказал?

- Нет.

- Тогда придётся мне отдуваться. - Он огляделся по сторонам. – Значит слушай...

Антон слушал молча, стискивая зубы и мотая головой от неверия. Выходило так, что База начала своё существование лет пятнадцать назад с маленькой пещеры и с одного спутника. Гениальный изобретатель-самоучка практически случайно наткнулся на принцип мгновенного перехода в пространстве, и назвал своё устройство зеркалом, а путь через зеркало - тоннелем. Ромка принципа не знал и поэтому вдохновенно врал. «Свёрнутый в кольцо световой поток, понял!» - восторженно пояснял он. Изобретатель, он же нынешний Шеф, путём долгих поисков и наблюдений нашёл и вытащил на свет божий, точнее затолкал в свой ад нескольких товарищей, таких же больных на голову психов, одержимых идеей всеобщего счастья. Счастливым они представляли себе общество, в котором руководит добро и справедливость, а любой гражданин имеет право на честную долю внимания и благ. «Коммунизм» - прокомментировал Антон. «Почти» - согласился Ромка.

Дальше – больше. Никто из первопроходцев не знал - как, и не умел созидать. В их умах поначалу зрела только идея строительства через уничтожение. Первые эксперименты проводились в отдалённых локализованных регионах. Вот уничтожим всю нечисть, вымоем из общества скверну, и наступит эпоха наслаждения результатами собственного труда. Не тут-то было. Уничтожали, вымывали. Нечисть продолжала плодиться, а скверна так и лезла из продезинфицированных углов. Тогда пришла мысль призвать настоящих идеологов, социологов, психологов и взять на вооружение самые передовые идеи. Нашли. Призвали. С этого момента и возникли основы логичной структуры Базы, которую можно было видеть сейчас.

У изобретения, которое не переставало совершенствоваться, были обнаружены побочные, но очень важные и нужные эффекты. К примеру, была разработана установка размером с дорожный чемодан, выдающая энергию Днепрогэс. Второе устройство позволяло быстро и без особых мощностных затрат генерировать аннигилирующее и уплотняющее материю поле, что давало возможность строительства гигантских подземных помещений. Деньги на все эксперименты и на жизнь беззастенчиво тырились со счетов барыг и взяткоимцев, так что с моральной стороны никто из отцов-основателей не страдал. Всё требуемое оборудование совершенно легально заказывалось на обычных предприятиях, доставлялось на Базу по частям и тут же собиралось.

Поначалу отцы пытались действовать законными методами. Снимали, к примеру, передачу взятки должностному лицу на камеру, а запись подбрасывали в прокуратуру. Иногда срабатывало. Но, в большинстве случаев, прокурор вызывал объект на беседу, журил за неосмотрительность, и дело попадало в мусорную корзину. Стали снимать на видео оба эпизода, и с взяткой и с прокурором, и отправлять на уровень выше – выходила та же история. Наверху вставляли фитиль обоим, и взяточнику и прокурору, давали по мозгам за головотяпство и отправляли восвояси. Потом отцы пробовали уничтожать контингент. Стало не хуже, но и не лучше. Старые наворуют и успокоятся, а новые приходят хапать с удвоенным энтузиазмом.

Теперь принципиально подход к построению великого общества не изменился. Только скверна по новым правилам не уничтожалась, а принудительно перевоспитывалась.

- Как это? – спросил Антон, нервно прохаживаясь перед развалившимся на скамейке Ромкой.

- Да запросто. Наблюдатели отыскивают объект, собирают сведения, потом передают его в разработку координаторам, куда входят группы социологов, психов и всех остальных мозгоправов, ну, ты знаешь. – Антон мотнул головой. – Те разрабатывают план воспитания, в обязательном порядке заставляют вернуть награбленное у общества в наш фонд, а самого воспитуемого отправляют на принудительные работы в самый низ, хотя бы слесарем на завод.

- Слесарем? На завод? – озарила Антона страшная догадка. – Зачем?

- На перевоспитание, зачем. Чтобы жизнь мёдом не казалась. Как пример и назидание тем, кто придёт на их место. Заодно и слух пустить в народ, правду, полуправду, так быстрее верят. Приходит новый начальник, а над ним висит проклятье. И самое для него страшное знаешь что? А то, что он и сам точно не знает, где правда, а где ложь о горькой судьбе своего предшественника. Вот и держит себя в руках до поры до времени. А мы иногда напоминаем.

- Ну а как всё происходит-то, расскажи. – Антон даже бегать перестал.

- Да ничего сложного. Спецы рисуют психологический портрет объекта, по нему психолингвисты составляют для меня речь, в которой предусмотрены все возможные повороты предстоящей беседы, инструктируют, несколько дней готовят план, а потом разработка передается в исполнение... Представь, поздний вечер, перец готовится ко сну, а тут тихий, вкрадчивый голос из ниоткуда... или, например, громкий рык, что мне самому страшно делается, голос через специальный синтезатор прогоняется, жуть. Я ему и говорю что-то типа «Валера, поговорить надо». Он напускает в штаны, и дело в шляпе... – здесь Ромка выдержал эффектную паузу.

- А дальше? – заворожено спросил Антон.

- А дальше по накатанной. Я ему зачитываю все его грехи, выдаю план его действий на ближайшие дни, ну, куда отправить неправедно нажитые деньги со своих счетов, как сделать заявление о своём уходе, как дальше поступать...

- И что, все так сразу соглашаются?

- А ты бы не согласился? – заржал Ромка. – Если не соглашаются, тут мы начинаем давить через семью, близких, методов куча. А если и это не работает - пулю в коленку. Сначала в одну, потом в другую, потом в третью...

- Странно.

- Что странно?

- А что с тем перцем-то не так? С тем, с которого ты начал разговор. С губернатором.

- С помощником. А с ним такая история... Пойдём на пост, я тебе лучше на месте покажу.

Антон поднялся, поправил брюки, похлопал по карманам и сказал:

- Пошли. Мне уже самому интересно. – Они вышли из сквера и побрели по гаревой дорожке. - Ромка, у меня к тебе вопрос. Только между нами. Ты можешь уничтожить одного гада? Для меня?

- А он действительно гад?

- Ещё какой. Сможешь?

- Если честно, Антон, нет, не смогу. Я не имею права заниматься самоуправством. Ты думаешь, что мне нравится стрелять в людей? Зря думаешь. Но, если гад – реальный гад, я могу отдать дело в разработку, на рассмотрение группы социологов. Ты мне его данные потом скинь, ладно? Я попробую.

- Хорошо, скину. Ты кем был до этого, до Базы?

- Шпаной я был, гоп-стоп. Мелочь тырил по подворотням. Потом малолетка. Потом колония. Мать у меня алкоголичкой была. Пришли три хмыря, напоили, выкатили ей ящик водки, подписала она какие-то бумаги, и нет нашей квартиры. Батя давно помер. Очутились мы в клоповнике в доме под снос. Я и пошел по уголовке. Сейчас в универе учусь. На юриста.

- Как это?

- Ты не знаешь? Лекции слушаю через зеркала. У меня дома обучающий терминал поставили. Лекции прямо из универа. Живьём. Ни одной не пропускаю.

- А экзамены как?

- Никак. Меня потом наши же и экзаменуют. У нас тут профессура похлеще той.

- И диплом получишь?

- Конечно. В лучшем виде. Нарисуют – хрен сотрёшь! – опять заржал Ромка на весь стадион.

- Кошмар... Слушай, Ромка, ещё один нескромный вопрос. – Ты Шефа когда-нибудь видел?

- Не видел. Его вообще ни одна живая душа не видела.

- Тогда откуда ты всё это знаешь? Про Шефа, про отцов-основателей, про зеркала?

- А я и не знаю. Я всё выдумал, - сказал Шульгин и хитро подмигнул.

Глава шестая

Антон отыскал Владимира Ивановича на футбольном поле. Издалека тот был похож на шляпу Экзюпери. Из травы выпирал обтянутый чёрной рубашкой живот, а вытянутые руки и ноги, утонувшие в газоне, завершали сходство. Попик-социолог мирно похрапывал, совершенно не ведая, что его тут чуть ли не целый день разыскивают с глобальным вопросом, а он тут дрыхнет, видите ли. Вопрос мучил Антона вторую неделю, жить не давал, работать не давал, приходил во время еды и вставал костью в горле, а перед сном докучал особенно сильно. Вопрос был простым по содержанию, но на него почему-то всплывали жутковатые ответы.

Антон легонько пнул социолога по ботинку, вроде как случайно шёл мимо. Владимир Иванович проснулся, резво сел, похлопал мутными со сна глазами и просипел:

- Что?

- Владимир Иванович, можно я присяду? – стеснительно спросил Антон.

Попик совершил несколько физкультурных упражнений руками, прокашлялся, комично повёл головой по сторонам и удивлённо посмотрел на Антона.

- Ты мне сейчас напомнил один анекдот. Сидит Василий Иванович на рельсах, а к нему подходит Петька...

- Знаю. Петька и говорит: «Подвинься».

- Ну да, – захохотал Шапко. – Вот и ты сейчас. Поле-то, вон какое громадное.

- Да мне поговорить надо...

- Да я понял уже. Садись. Поговорим, раз надо.

- Владимир Иванович, Вы хорошо знаете Шефа?

- Вот так вопрос! Всем вопросам вопрос! Присаживайся, говорю. – Шапко похлопал рукой по траве, и Антон сел. – Только почему с этим вопросом ты пришёл именно ко мне? Почему не к Александру Александровичу?

- Не знаю. С Сан Санычем мне тяжело разговаривать.

- Понимаю. Он начальство, а я, значит, по другому ведомству. Хороший ход. Ну и что у тебя за вопрос? Тебя же не просто интересует, знаком ли я с Шефом, тебя интересует что-то конкретное? Допустим, я с ним знаком. Допустим даже, что хорошо знаком. Предположим, что мы с ним друзья.

- Сейчас, я соберусь только - засуетился Антон. Вопросы разбежались тараканами по голове, замельтешил хаотический рой бредовых мыслей, рождённых в спальне, но, ни одна из них не была тем вопросом, который стоило сейчас задавать.

- Давай, соберись, - Шапко стал серьёзным, - я подожду.

- Владимир Иванович, согласитесь, зеркала – страшное оружие, - нащупал Антон почву под ногами.

- Согласен. Страшное. Я бы сказал пострашнее всех, придуманных человечеством ранее.

- Вот. А что, если оно попадёт в плохие руки?

- Антон, давай быть откровенными, если уж пошёл такой разговор. Ты спросил про Шефа. Не зря спросил, правильно?

- Да, - Антон сглотнул. – Так... Не могу сказать.

- Давай я за тебя скажу. Ты, я вижу, совсем растерялся. Правильно сделал, что пришёл ко мне, а не к Старшему. Значит, ты предполагаешь, что Шеф может направить страшное оружие не туда, куда надо?

- Я так не думаю, - начал оправдываться Антон.

- Думаешь. Иначе бы ты не пришёл. Сделаем вот как. Я тебе сейчас немного расскажу про себя, тогда ты всё поймёшь. Наверно так будет проще и объяснить и понять. Пойдём в кафе, здесь как-то неудобно говорить о таких вещах.

В кафешке было пусто. С сухим шелестом вращался вентилятор, искусно скрытые в потолке лампы мягко размазывали тени по полу. Шапко выбрал себе в автомате апельсиновый сок, а Антон взял кофе. Социолог тут же повалился в кресло, воткнул стакан на столик справа от себя, вытянул ноги верёвкой и, сложив руки на затылке, задрал глаза к небу. Антон притулился на краю другого кресла в созерцающей позе - локти на коленях, голова в ладонях - и приготовился слушать. Владимир Иванович не спеша огладил бороду, хлебнул из стакана, вернул его на законное место и изрёк:

- Не буду я про себя рассказывать. Я пришёл сюда слишком поздно, чтобы что-то исправлять. Местные корифеи для себя уже всё решили, и переубеждать их бесполезно. Я сейчас, где хитростью, а где и нажимом немного правлю деятельность координаторов. Там, знаешь ли, не ангелы собрались, а кое-кто прямо экстремист, вот я их и подталкиваю куда надо. А шеф... Шеф наш молодец. Я практически никогда не встречал технаря с таким пониманием социума. Социальные процессы, Антон, это очень и очень сложный механизм, твоей многослойной программной логике очень далеко до тех штормов, которые бушуют в обществе. Я понятно выражаюсь?

- Пока более-менее, - Антон отхлебнул кофе и покрутил чашку за донышко. – Только лучше бы попроще.

- Ага. Я так и знал. Попроще – так попроще. Наш шеф при всей врождённой логичности своего мышления очень хорошо, на интуитивном уровне, чувствует, где и как надо поступать. Поэтому я ему доверяю. За эти несколько лет я сумел убедиться в том, что ошибается он крайне редко, да и ошибки не фатальные, так, по мелочи. Изобретя подобную штуку, не сойти с ума – это подвиг. И это наверно самое главное. Мало кто смог бы удержаться от идеи мирового господства, а он сумел. Вот ты, к примеру, доведись тебе придумать что-нибудь эдакое, как бы первым делом поступил?

- Честно? – усмехнулся Антон. – Страшно сказать. Я бы, скорее всего, нагрёб, сколько мог и даже больше.

- Я так и думал. И почти уверен в том, что задав этот вопрос тысяче людей, я получу этот самый ответ. Если, конечно, отвечающий будет честен как ты. Самое интересное, что всех их... всех вас понимаю. Это хлам души, Антон, который приводит к хламу жизни. Люди обрастают вещами, захламляют собственную жизнь так, что им становится всё теснее и теснее – и уже не вырваться никогда. Хлам поглощает людей. Не по сану мне хвастаться, но я совсем другой. Ты знаешь, почему я отошёл от церкви, почему я отказался от должности попика, как меня тут многие называют?

- А Вы были попом? – почти искренне удивился Антон.

- Плохой ты актёр, я тебе доложу. Отвратительный. Станиславский бы сейчас тебе всыпал. Я, Антон, верующим был и верующим остался. А Церковь я покинул потому... Знаешь, когда я заканчивал семинарию, я своё будущее представлял как одно большое откровение. Моя душа принадлежала Богу, но сердцем я был со своим народом. Я трепетал от мысли, что вскоре я смогу передать людям свою веру, помочь им выпутаться из пыльных оков, очиститься от шлака повседневности, привить моей пастве чувство красоты окружающего мира. Или ты думаешь, что попам чуждо мирское очарование? Красота заката. Убаюкивающий плеск речной волны...

- Речной волны... – еле слышно повторил Антон. Ему стало тепло и радостно. Мука последних дней отступила, голова очистилась. Ах ты, попик, ай да сукин сын! Вот это силища, подумал он. И ведь ничего особенного не сказал, просто задел во мне что-то такое... глубокое.

- Да, Антон, плеск речной волны... красиво, верно? Знаешь, почему я отринул Церковь, но не отринул Бога? Церковь тоже погрязла в хламе, Антон. Не я покинул Церковь. Церковь покинула меня. Я остался прежним, а пристанище Господа нашего на земле превратилось в хлев. Это театр, Антон, я вовремя это понял и ушёл. Знаешь, с кем я себя ассоциировал? Помнишь, то ли у Салтыкова-Щедрина, вот память стала..., то ли у Чехова есть рассказ о попе, который не может собрать деньги с прихода даже для того, чтобы прилично одеться. Он видит укоризненные взгляды, он чувствует неприязнь общества, но ничего не может с собой поделать. Он бедный. Обидно то, что бедность внешняя обедняет его внутренний мир. Я не хотел для себя такой участи и расстался с ней. Но мы ушли от вопроса... Ближе к телу, как говорил Остап Бендер, - неожиданно рассмеялся Владимир Иванович. Такой поворот рассмешил Антона, и они вместе взахлёб захохотали, тыча друг в друга пальцами. Вытерев проступившие слёзы, и гулко глотнув сока, Шапко продолжил:

- Ты понимаешь, Антон, что здесь и сейчас творится революция? А любая революция практически во все времена свершалась через террор. Никто из новоявленных революционеров почему-то не представляет себе переустройства мира в отдельно взятой стране без борьбы. Без драки. Без убийств. Без искоренения зла, каковым оно представляется бунтарям с их точки зрения. Все они хотят всего и сразу. Сегодня плохо, а завтра уже хорошо. Перебьём всю сволочь. Так не бывает, Антон, поверь. Страдания приносят ещё большие страдания. И сильнее всех страдает от революций знаешь кто? Как ни странно, но больше всех страдают те, для кого эта революция делается...

За стеклянной стенкой кафетерия прошуршали быстрые шаги, среди кустов мелькнула тень, звякнула стеклянная дверь, и явился Ромка Шульгин во всей красе: морда красная, грудь колесом, в руках волейбольный мяч.

- Вот, пожалуйста, - объявил социолог, - м-м-м... Анатольевич? – он, скосив глаза вбок, пощёлкал пальцами возле виска. Ромка подсказал: «Шульгин. Роман Анатольевич. К вашим услугам». И, прижав ладони к бёдрам, потешно поклонился. – Да-да, точно Шульгин. Ты уж меня извини, – добавил Шапко и, повернувшись к Антону, повёл открытой ладонью в сторону Ромки. - Вот. Прекрасный образец террориста. Дайте мне бомбу и покажите карету. Я кину. Я взорву эту скверну. Кажется так?

- Почти, - засмеялся Ромка, терзая кнопки кофейного автомата тяжёлым пальцем, - но не совсем. Я бы сказал по-другому: «Дайте мне в руку слово, я буду хлестать дрянцо рифм концом». А уж потом «давайте вашу бомбу, раз рифма бессильна».

- Ого. Маяковский. Надо же. Прогрессируете, молодой человек. Вот тебе, Антон, другой пример. Пример хорошей школы. Индивидуум, получивший зачатки образования, обрёл здравый смысл, замечаешь? Он уже не хочет стрелять из пулемёта, травить синильной кислотой и бросать бомбы, он уже желает прежде поговорить. А ведь совсем недавно я от этого питекантропа слышал другие слова: «Да что там разговаривать, перестрелять всех к ейной матери».

Ромка кинул мяч на пол, подвинул от соседнего столика кресло, установив его точнёхонько в вершину равностороннего треугольника относительно социолога и Антона, с грохотом приволок под руку столик и уселся с таким видом, как будто имеет на это право. Потом насыпал в кофейную чашку четыре кусочка сахара, поболтал ложкой и с вызовом посмотрел на сослуживцев.

- Моя еврейская бабушка из Одессы говорила, что кофе можно испортить сахаром, только если его туда мало положить, – объяснил он и добавил сверху ещё один кусочек.

Шапко вопросительно посмотрел на Антона, мол, не помешает? Антон качнул головой в том смысле, что нет, не помешает.

- Секреты? – ухмыльнулся Ромка, заметив переглядки. – Люблю секреты. От меня секретов быть не должно, я сам один сплошной секрет. Давайте, колитесь.

- Ладно, уж сиди, агент ноль, - сказал Антон, и, пронизывая Ромку уничтожающим взглядом, намеренно громко спросил, - А скажите-ка мне, Владимир Иванович. Правда, что Шефа никто и никогда не видел?

- Лично я не видел, - просто сказал Шапко.

Ромка ехидно щерился. Антон развернулся к социологу:

- Погодите, Владимир Иванович. Вы мне только что говорили, что вы с ним друзья.

- Ничего подобного. Я сказал - предположим, что мы с ним друзья. А с другой стороны, даже если друзья, почему мы не можем быть друзьями на расстоянии? Беседуем ежедневно, спорим, планы рисуем. Есть друзья по переписке, есть даже любовники по переписке. И ничего, живут. Любят, дружат. Недавно я этого вашего Шефа почти положил на лопатки... Дрались насмерть. Я ему, значит так, а он мне, значит так... – попик мечтательно завел глаза к потолку. – Чего скалитесь, дармоеды? – рявкнул он с амвона, узрев ухмылки, - Хотите, расскажу?

Дармоеды согласно закивали.

- Помните советскую школу? – начал Шапко.

Миряне опять утвердительно затрясли головами, хотя тот же Ромка родился сразу после обрушения последней советской школы, а Антон успел захватить последние десять лет. Он встал, собрал пустую посуду, привычно запихнул её в моечный шкаф, налил ещё две чашки кофе, стакан сока, и удобно расставил всё на столах. Ромка, сказавши «щас!», метнулся за дополнительной порцией сахара.

- Значит, слушайте, - начал Владимир Иванович, поводя поповским глазом по собору.

Идея была простой до безобразия. Социолог не зря вспомнил про советскую школу. С его слов получалось, что в то время в школе действительно учили «разумному, доброму, вечному». Была и идеология, куда без неё, но догмы, прививаемые на уроках, не были извращёнными, хоть с точки зрения светской морали, хоть с точки зрения церкви. Шапко не был согласен с тем, что коммунистические идеи сродни идеям христианства, но и связи не отрицал. Любовь к родине, любовь к людям, любовь к родителям, любовь к труду, наконец – чего уж тут плохого?

Даже в среде высоколобых координаторов находились люди, которые не могли примириться с тем, что школа должна не только учить наукам, но и прививать это самое вечное и доброе. Они считали по-другому. Школа – это школа, это кладезь знаний, наук, а воспитанием пусть занимается семья. Значит, на семью нужно обратить самое пристальное внимание. Их было не переубедить, и наш попик взялся с другой стороны. С правильной стороны. Он начал совращать в свою строну колеблющихся. Он упрекал, корил, восхвалял, воспевал, короче, шпынял своим поповским пальцем в самые уязвимые точки. Точки он находить умел. Учили его этому. Не зря, видать, учили. Ему удалось сформировать большинство и протолкнуть новую концепцию. Новую цель. Новую религию, если угодно.

В семье родился гений. Что же, бывает. Папа – профессор, мама – преподаватель в консерваториях. Не мудрено. Логично даже вроде. Положение, так сказать, обязывает.

Другая история. В семье родился гений. Нет, он не родился гением. Потому, что родиться гением в семье работяг с кирпичного завода нельзя. Потому, что папа пьёт не только по выходным, а мама вечно в суровой суете. Неоткуда там взяться гению. Но гений появляется, и гением он становится не вдруг, не в первом классе. И даже не в третьем. В первом и в третьем он позор класса. Он бельмо на глазу начального звена. Он язва на теле отчёта по успеваемости: три ставим – два в уме. Он фингал на лице школы. И вдруг, в классе шестом или седьмом, школа начинает замечать, что у фингала-то пятёрка по физике, и по математике он подтянулся до твёрдой четверки, и в сочинениях есть смысл, и тема раскрыта, и образность вам, и яркие краски, и грамматика с пунктуацией на месте - зачитаешься. И летят к родителям восторженные благодарственные письма, полные поздравлений и умиления. Родители удивляются: откуда вдруг?

И никто не замечает скромно стоящего в сторонке учителя физики, который однажды, чуть не силком, заволок шкета в класс и показал ему звёзды в телескоп. И рассказал. Про то, как рождаются звёзды, как они умирают, как дарят себе вторую, яркую, но короткую жизнь, как они называются, и откуда берутся созвездия, и что такое планеты, и сколько дней лететь до Луны... И вот шкет, навсегда отбросив окурок, уже шлифует линзы, представляя себе свой собственный телескоп. Он учит физику, потому что без физики останутся непонятыми законы вселенной. Он через «не хочу» разбирается в математике, потому что без неё физику не раскусить. Он учит язык, читая интересные книжки про космос, которые ему вовремя подсовываются. А на выпускном вечере раздутый от собственной значимости директор школы, вручая аттестат, говорит огромное спасибо учителю начальных классов, и выносит поощрение классному руководителю среднего звена. Родителям отдельный поклон. А в уголке скромно стоит учитель физики и улыбается. Не надо ему спасибо. Не надо ему поощрений. Его спасибо и поощрение стоит в первых рядах, сжимает в руках жёсткую книжицу, краснеет и плывёт от счастья.

- Поняли? – обескуражил поп заворожённых прихожан. – Что поняли?

- Я понял, - заикаясь, сказал Антон.

- И я понял! – с восторгом выкрикнул Ромка. – Нужны учителя.

- Правильно... Анатольевич, – опять забыл имя социолог.

- Роман Анатольевич, - значимо поправил Шульгин.

- Нужно вернуть в школу справедливую систему оценок, - неожиданно для себя сказал Антон.

- Так-так, очень интересно. Откуда такие крамольные мысли? И почему ты считаешь, что система оценивания несправедлива?   - наклонился к нему Шапко. – А! Знаю. Лена, точно? Тебе это сказала Лена, больше некому. Говори, я же вижу, что тебя гложет.

И Антон рассказал. Рассказал, что ему рассказывали. Рассказал, что знает сам. Рассказал, о чём догадывается. С чувством, с толком, с расстановкой. Громко рассказал.

Существуют стереотипы, поэтому теряется объективность. Есть плохой ученик, который поднатужился, напрягся, разобрался в сложном материале и написал контрольную на пять, а ему ставят четвёрку, потому что в хорошем ответе видят подвох. Списал, паршивец. Сдул, олух царя небесного. Недоглядели... А если отличница не выучила урок и промямлила кое-как, ей ставят ту же четвёрку, прекрасно зная, что ответ на два. Аттестат бы не испортить. Но и это не главное. Гранды, бонды, шмонды, тренды. За что, думаете, школам выделяют дополнительные ассигнования? Учителя лезут из кожи вон, чтобы показать себя лучшими, получить галочку, которая даст хоть мизерную прибавку к зарплате. Изворачиваются, приписками занимаются, отчёты подделывают, а учёба страдает. Вся школа занимается показухой. Школа становится знаменитой, школа гремит на весь район. Школу причисляют к лику элиты. В неё подтягиваются чада районных боссов. Деньги. Богема. Форс... Гопота, босота и прочая шваль– прочь. А сама школа как не представляла из себя ничего особенного, так и не представляет. Видимость одна. Учителя туда, правда, тоже подтягиваются. За длинным рублём. И, надо сказать, неплохие учителя...

Успеваемость... Да кому нужна эта успеваемость, кому нужны эти отчёты, если в результате липовый отличник тянет максимум на посредственного хорошиста. Отличников много. Хорошистов и того больше. Только вот количество странным образом не переходит в качество. И никогда не перейдёт при таком подходе.

А дальше – институт. Дипломы продаются. Дипломы покупаются. Есть спрос – значит, предложение не заставит себя ждать. Вам какой, красный или синий? Вам бакалавра или магистра? Ленточкой перевязать? И колоннами шагают специалисты. Пачками. Тоннами.

Антон выдохся. Антон устал. Антон хотел сказать ещё, но чувствовал, что несёт околесицу.

- Прекрасно, Антон. Только это всё эмоции. Молодец, Лена. Всё именно так. На этом я вчера и поймал нашего горячо любимого Шефа. И всыпал ему по первое число. И летели клочки по закоулочкам. – Социолог потёр руки. – Конструктивные предложения есть?

- У меня есть, - влез Ромка.

- Давайте вашу идею, молодое поколение, – разрешил Владимир Иванович.

Ромка картинно встал. Ромка выдал.

Министерства разогнать. Поставить у руля людей радеющих за образование, за будущее, а не за собственный шкурный интерес. К отчётам об успеваемости применить особый контроль. Липовый отчёт – директора под зад коленом. Навсегда. К детям не подпускать. Независимые проверки успеваемости без кумовства и сватовства. Учителей стимулировать, вывести их в разряд выше среднего класса. В пединститутах ввести обязательный курс общественного воспитания. Жёсткий контроль абитуриентов в этих институтах. Моральные принципы ненавязчиво прививать на обычных уроках. Личным примером. Примерами из жизни. Мудро и тонко нивелировать пагубное влияние семьи, если оно пагубное. Обратное – развивать. Мысли о деньгах из школ долой, школы нуждаться не должны. Люди найдутся. Вон, Ленка у Антохи, сразу записывайте в министры. Есть люди. Будут. Не все ещё на деньгах помешаны. Спонтанно родившиеся институты закрыть. Лицензировать только по результатам выпуска специалистов. Здесь тоже в обязательном порядке - независимые проверки. Это не всё, но это самое важное.

- Знаешь, Антон, я, пожалуй, разгоню половину своего отдела и возьму к себе этого вот отрока. – Усмехаясь в бороду, задумчиво проговорил Шапко. – Хорошо уложил, Шульгин, правильно. Подведём итог. Наша задача – угрозами, давлением, уговорами сломать существующую политику государственного образования. Ищем новые кадры, смещаем старый, проржавевший аппарат и продвигаем своих пешек в ферзи. Проводим пропаганду. Возвращаем учителю утерянный статус идейного наставника. Это основа нашей концепции. Результата, правда, придётся ждать не год и не два, а как минимум несколько десятилетий, но оно того стоит. Наши экстремисты как всегда против, им надо сегодня, или на крайний случай завтра, но ничего, подождут. Старые схемы будут продолжать работать, последняя схема раскручивается параллельно, но она становится основной. Заодно прямо здесь готовим собственных специалистов. Вот пример, - он указал головой на оболтуса.

Ромка победно задрал подбородок.

Антону стало обидно. Он тут, значит, душу вывернул наизнанку, высказал наболевшее, а этот юный волейболист, юрист недоделанный, пришёл на готовенькое, обобщил, расставил пункты – и на тебе, в координаторы.

- Что закручинился, Антон? – засмеялся Шапко. – Идею отобрали? Не возьму я твоего Анатольевича в координаторы. Ему ещё доучиться надо. Мысли у него верные, но всё равно – шпана.

- Я и не обиделся, - тихо сказал Антон.

Глава седьмая.

Если отбросить вот этот сложный алгоритм, то можно воткнуть на его место простенький, но простенький не привяжешь к координатам. Зараза. Навялил себе работёнку. Задача: облегчить наблюдателям слежение за объектом. За перцем, как говорит Шульгин. Едет, к примеру, перец на машине по городу, мотается туда-сюда, а наблюдатель в течение двух часов, полсмены удерживает объект в поле внимания. В руках два манипулятора. Руки в напряжении. Зеркало опускает тоннель прямо в салон машины, буквально впритык к перцу, но перец этого не замечает, потому что тоннель с односторонней видимостью. И вдруг объект резко сворачивает в проулок, а в машине идёт важный разговор, и запись записывается. Объект вышел из зоны видимости, и всё наблюдение летит к ... Летит, короче. Снова отводи тоннель, ищи в транспортном потоке машину, снова наводи зеркало... Маета.

Полгода назад Антон с Жилиным придумали фичу. Простую и действенную. Кроме камеры наблюдения к зеркалу монтируется ещё одна камера в качестве датчика привязки. Эту камеру фиксируем на любой яркой точке в салоне автомобиля, и, при уходе точки из фокуса, зеркало поворачивается в сторону её смещения. Просто и логично. И руки свободны. Вот только от резких поворотов это не спасает.

Неделю назад Антон не без гордости вывалил Старшему на стол новый проект. Параллельно зеркалу наблюдения ставится ещё одно – зеркало привязки к объекту, ставится рядом, но выход тоннеля второго зеркала отодвинут на некоторое расстояние, можно отдельно следить за автомобилем в потоке. Получается, что два зеркала работают в тандеме. Одно - для наблюдателя, а второе – для управления первым. Система координат та же, только масштаб другой. Вот и сиди тут, ломай себе голову. Погрешности-то разные. Сорок тысяч километров всё-таки...

Антон трое суток почти не спал. Новый проект захватил его целиком. Он просыпался среди ночи, садился за компьютер, и бил по клавишам с усердием годовалого всезнайки. Потом опять ложился, но ненадолго, кипение в голове требовало выхода, он просыпался и стравливал пар, выливая мысли в стройные строчки программного кода.

Нет, не зря хлеб едим. Мы ещё повоюем. А что, если сделать зеркала полностью соосными, связать их физически, скрепить ржавыми болтами, как выражается Круглый. Тоже нельзя. Тогда придётся ставить зеркало привязки прямо в центр зеркала слежения, а это будет мешать наблюдению. Ч-чёрт. Ладно, пойдём другим путём. А что, если объединить принцип яркой точки с зеркалом слежения, хотя бы для корректировки погрешности? Или кидать в машину маячок вместо привязки к точке. Отлично, Антоха! Это выход! Теперь вопрос – как связать...

В дверь тихо постучали.

- Открыто! – крикнул Антон, неотрывно лупцуя клавиатуру.

- Здравствуй, Антон, - сказал от двери до боли знакомый голос.

Антон резко крутанулся на стуле. На него, улыбаясь, смотрел незнакомый, сутулый, с крутыми кудрями, небольшого роста гражданин в повседневной форме с нашивкой координатора над карманом.

- З-здравствуй... те, - моргнул Антон.

- Не узнал, - сказал гость. – Я так и думал.

- Лева! – подпрыгнул Антон, мигом очутился рядом, схватил за руку, заглядывая в глаза. – Лёва... Лёва... Андрей... Кудри откуда? Очки где? - он лихорадочно разглядывал товарища.

- Тебя сейчас больше всего интересуют мои кудри? – засмеялся Лёва. – Или очки? Ты уж выбери что-нибудь одно.

- Лёва... – восторженно повторил Антон. – Сейчас. Садись. Вот сюда. На диван, – суетился он. Руки у него дрожали. Он носился по комнате как счастливый щенок, ставил чайник, сервировал столик, двигал кресло. Мысли ураганом проносились в голове, и одна назойливая, нагло пёрла на поверхность.

- Тебя выпустили? – спросил он, наконец, бухнувшись в кресло.

- Нет, - хитро улыбаясь, ответил Лёва.

- Сбежал? – округлил глаза Антон.

- Нет.

- Ничего не понимаю, - сдался он. – Тебе же пятнашку добавили.

- Добавили. А потом я сбежал. А потом меня выпустили, - Лёва кончиком языка почесал нижнюю губу.

- Лёва, ну пожалуйста, - жалобно простонал Антон.

- Ладно. – Лёва нацедил себе одной заварки, взял из розетки кусочек сахара, обмакнул, откусил.

На самом деле всё оказалось просто. Из архивов вдруг исчезли все упоминания об Андрее Петрове. Из всех криминальных архивов и из всех баз данных страны. Остался только один Андрей Петров – честный российский гражданин, каким-то образом затесавшийся среди человеческих отбросов в лагере строгого режима. Непорядок. Два дня никто ничего не замечал, а потом генеральша, главбух, впёрлась как танк в кабинет хозяина и выстрелила из главного калибра ему по мозгам. У нас, говорит, по разнарядке в столовую проходит один лишний рот. Как так! – взорвался хозяин. Не может быть! А подать сюда ляпкина-тяпкина. И пошёл вразнос. Искали ляпкина, искали тяпкина. Ни одного не нашли. Андрей Петров был не при делах. Андрей Петров отсутствовал в списках. Андрей Петров, солидный бизнесмен, давит нары в уральском лагере без весомых для этого причин. Это незаконно. Это против правил. Это переходит все дозволенные границы. Хорошо смазанная и отлаженная машина правосудия заскрипела и заскрежетала как древний драндулет. Кроме того, Хозяин случайно обнаружил в одном из ящиков своего стола весёлые картинки из частной жизни начальника колонии, над которыми ему смеяться совсем не хотелось.

- И что дальше? - подался вперёд Антон.

- Дали паспорт, выпустили и обещали разобраться.

- И всё?!

- Нет, Антон, не всё. Я же здесь, – потянулся всем телом Лёва и зевнул. – Ваших этих координаторов я уже пропесочил, будь здоров. Сидят там сейчас, пережёвывают. Идиоты. Они совсем не с той стороны начали. Хочешь сразу и сейчас – начинай с головы, а не стриги ногти. Ногти, знаешь ли, отрастают, и под ними снова грязь образуется.

- Я тебя не понимаю, Андрей.

- Что тут понимать? Я – не революционер, но даже мне ясно, что если хочешь делать революцию – значит делай революцию, снимай верхушку и ставь свою. А потом расширяй сферу влияния. Как Ленин. Только так. Других революций не бывает, Антон. И всё, что эти мозгоправы навыдумывали, пусть засунут себе в задницу. Все эти концепции, религии. Всё это для малограмотных. Они здесь засели под землёй, протухли, и наблюдают траву снизу. Отстали они от жизни. Я сам во многом когда-то ошибался.

Всё это Лёва говорил своим спокойным, размеренным голосом, но от того, что он говорил, волосы вставали дыбом.

Так быть не должно. Владимир Иванович Шапко прав, а Лёва нет. Так нельзя. Головы снимать нельзя. Ногти стричь можно. Это безболезненно и безопасно. Лёва не может быть неправ. Лёва всегда прав. У Лёвы империя, а у попика – церковь. Нет, церковь он покинул. Точнее она покинула его. У него остался один бог, но он всё равно прав. Нельзя стрелять в коленку. Нельзя стрелять в голову. Вообще нельзя стрелять. Ни в кого. Никогда. Революция должна быть мирной. Революция не может быть мирной, потому что это не по правилам.

Лева продолжал говорить, но я уплыл куда-то в глубину, в страну зелёных водорослей, где там и сям среди тяжёлой и тугой воды вдруг возникали гигантские шахматные фигуры с головами людей. Лица были иногда знакомыми, но чаще наползали на глаза какие-то мерзкие рожи. Вот появилась ладья - попик и социолог Шапко выставил блестящее брюхо, махнул полотенцем по бороде и заявил непререкаемым тоном: «Каждый питекантроп имеет собственную меру ответственности. Помни об этом. Школы нуждаться не должны». Потом прискакал конь с совершенно незнакомым, сморщенным старческим лицом. Мотая мордой по-лошадиному, он объявил всеобщую мобилизацию на борьбу со скверной и призвал обработать все углы дустом. «Тщательнее надо, - убеждал он, - Все на борьбу». Затем прошагало несколько пешек в пионерских галстуках, задорно распевая молодёжный гимн. Из-за спины выплыл слон и прозвенел над ухом ленкиным голосом: «Белобрысую девчонку, как я». Неожиданно передо мной сквозь бирюзовую муть проявился ферзь с черепом Старшего, и с тревогой в голосе спросил: «Антон, что с тобой? Ты весь белый, Антон! Да что с тобой такое! Очнись ты!»

Лицо у меня стало мокрым, и я очнулся. Передо мной, нагнувшись, стоял Старший, тревожно вглядывался в глаза, держа на отлёте стакан.

-Ну, слава те, - выдохнул он.

- Где я? – спросил я, - Где Лёва?

- Какой ещё Лёва? – Старший отставил стакан и подержал меня за щёки своими лопатами. – Нет здесь никакого Лёвы.

- Как нет, если я только что с ним говорил? – я огляделся. Кресло как у меня. Комната не моя. Комната Сан Саныча.

- Не знаю, с кем ты там говорил, но мне ты явился пару минут назад. Глаза как у варёной рыбы, а на лице можно рисовать грифелем. Ты можешь толком объяснить?

- Могу, - неуверенно сказал я. – Могу, почему не могу? Я всё прекрасно помню. Я сидел у себя, работал над синхронизацией зеркал, и тут пришёл Лёва. Да! Он мне ещё сказал, что проперчил вас всех, и объяснил, что стричь надо начинать не с ногтей, а с головы. Вы наблюдаете за травой снизу.

- Ясно. Знаешь что? Сдавай мне всю работу. Прямо сейчас сдавай. Даже не надо сдавать, я сам всё найду. Иди-ка ты в отпуск на недельку. Немедленно. Отправляйся, мне тут сумасшедшие ни к чему, своих придурков хватает. Лены, правда, сейчас нет, она в командировке, но завтра она приедет. На вот, выпей, и вали отсюда.

***

Выспался я хорошо. Просто замечательно выспался. В комнате тонко пахло Ленкой. Духами. Морозом. Морозными духами. Свежестью. В замке провернулся ключ, потом мягко защелкнулся язычок. Ленка, грохоча шлёпками, проволокла что-то тяжелое по коридору, бросила на пол и заглянула в комнату.

- О господи, - вздрогнула она в дверях. – Брюки-то не мог снять? Ввалился тут на чистую постель прямо в штанах. Вставай, давай, я рыбу принесла, сейчас поджарю. Есть, наверно, хочешь?

На Ленке был правильный серый костюм, волосы удивительным образом собраны в хвост, лоб открыт, и во всём её облике сквозила строгость. Как у начальницы. Даже конопушки как будто потускнели. Она подошла к кровати, косо и хитро посмотрела на меня, затем с визгом запрыгнула сверху и начала скакать на моём животе, приговаривая: «Есть хочешь? Есть хочешь? Есть хочешь?» Я прижал её к себе, и мы замерли. Через минуту Ленка отстранилась, поправила выбившиеся пряди, и, держа в зубах заколку, прошепелявила:

- Всё потом. Сначала поесть. Я в этой «Волге» вся продрогла, а в министерстве меня почему-то никто накормить не удосужился. Порядки у них я вам доложу... – и ушла, по всей видимости, на кухню, потому что тут же с той стороны загремели железом о железо.

Рыбу я не люблю. Варёную в особенности. Могу на природе поесть ухи, на природе и уха как мясная солянка идёт. За милу душу. А вот Ленка рыбу готовить умеет. Вы попробуйте пожарить так, чтобы и корочка, и пропеклось, и не разваливалось. То-то же. Не выйдет. А у Ленки выходит. И лучок протомлённый рядышком положен. Я уплетал за обе щеки, а Ленка рассказывала:

- Позавчера вызывает меня наша добрая фея – это Ленка так директрису называет – и говорит: «Идите, пожалуйста, в бухгалтерию, Елена Михайловна, там Вам уже командировочные приготовили». Я ей: «Какие такие командировочные? Я вроде никуда не собираюсь». А она мне: «Вас в министерство вызывают. Зачем – не знаю». И всё это таким лебезящим тоном, Антошка, терпеть не могу. Рыба она, наша фея, скользкий кит, вот.

Я поперхнулся. Говорю: «Кит – не рыба».

- А наша кит – рыба, - знакомо захохотала Ленка. – Ещё какая рыба. Как она тогда пришла... В дверь не проходит, заняла весь проём, ручки пухленькие к груди своей богатырской прижимает, чуть не кланяется: «Вы уж извините меня, Елена Михайловна, за мои слова, я так больше не буду». Не будет она! Детский сад! А сама чуть не растекается по проёму, я боялась, что вся утечёт, подтирай потом за ней.

Ленкин гомон приятно расслаблял, было здорово наблюдать, как она деловито убирает со стола, как размашисто вытирает, как расставляет к чаю. Шкелетина такая, халат широченный, перетянутый в талии, а движется как королева, плавно, с достоинством, вельможно садится на табурет и вещает:

- Подъезжает к школе чёрная «Волга», выползает дядька такой, сам как министр, и, не спрашивая, кто я и что я, открывает заднюю дверцу, ручкой подсаживает: «Или, может, хотите спереду, Елена Михайловна?» Меня смех разбирает, наши дурёхи все из окон чуть не повыскакивали, Алька Хуснутдинова мне язык вывалила, вот примёрзнет к стеклу - пример детям. Я и говорю: «Впереди хочу». Он мигом, как только смог мимо меня проскользнуть со своим пузцом? – уже открывает переднюю дверцу и снова меня подсаживает. Умора.

В кухню из коридора, распластавшись по полу и насторожённо поводя усами по сторонам, вползла серая, со светлыми пятнами, мохнатая кошка, проскакала по Ленкиным коленкам на подоконник, прошла по нему вдоль стола и, вытянув шею, обнюхала мне ухо. Я взял этот мех на руки, сказав «морда шерстяная», и мех доверчиво заурчал, стремясь носом к газовой плите – там пахло рыбой.

- Откуда это чудо? – спросил я.

- Алька отдала. Пакостит, говорит, по кроватям. Не знаю, у меня нигде не пакостит, спит в ногах – не развернуться. Дуська моя, - показала Ленка кошке рожки.

Дуська устроилась у меня навечно, свернулась, лизнула пару раз для вида лапу, воткнула нос в свой беличий пушистый хвост и, повозившись, прикрыла жёлтые глаза.

- А зачем тебя в министерство вызывали? – вспомнил я.

- Не поверишь. Министром образования хотят сделать. Нашей области, - опять звонко рассмеялась Ленка.

***

Пока я за занавеской, натянутой на лыжную палку, примерял спортивные штаны, Ленка успела обсудить с продавщицей почти все проблемы мировой экономики. Яйца подорожали не на шутку. В маршрутках лупят втридорога. Стиральный порошок лучше брать в больших пакетах – дешевле, и в подарок дают кондиционер для белья. Я, весь красный от неудобств, выполз из-под тряпки и предстал пред очами. Хозяйка тут же кинулась ко мне оправлять одной ей заметные складочки, в том числе и в похабных местах, приговаривая «ну, прям по вас сшито». Я подмигнул Ленке, она ухмыльнулась, подмигнула в ответ, сказала: «так и пойдёшь», и мы с ней дружно загоготали. Под сводами рынка стоял ровный гул, летали воробьи, атмосфера была на редкость доброжелательной.

Мы сегодня собрались на канатку. Я предлагал просто пошлындать по городу, но Ленка упёрлась рогом, заявив, что я ей когда-то обещал. Ей богу, не помню я таких обещаний, но самому захотелось вспомнить молодость, когда-то я на той самой трассе осваивал азы горнолыжного спорта, и, помнится, не без успехов. Ленка заявила, что я просто обязан её научить, и буду последним негодяем, если хотя бы не попробую. Я ей пытался отвечать в том смысле, что такую худобу будет сносить встречным ветром, и к финишу мы увидим не Ленку, а отбивную. На что Ленка резонно возражала, мол, ещё неизвестно кто кого и в каком качестве увидит на финише. Сошлись на том, что на самый верх взбираться не будем, а покатаемся внизу, по пологому, и Ленка благосклонно разрешила мне потом пару раз съехать с вершины, а сама она в это время посидит в кафе, раз уж мне так невтерпёж.

На удивление, Ленка быстро освоилась, и во время оказий, сидя на снегу, звонко, как она умеет, хохотала на весь лес, притягивая взоры фланирующих спортсменов. Я вытаскивал её из сугроба и грубо замечал: «Вы, госпожа министр, ржали бы потише, лошади пугаются», и мы хохотали уже вместе. Я усадил Ленку в кафе, строго приказал ждать и никуда не уходить, и, тем паче, не вздумать следить за моим мастерством, дабы не устыдиться собственной неуклюжести. Ленка ответила «Есть!», но уже через несколько минут я, обернувшись с подъёмника, увидел её торчащей у кромки леса в своём заметном красном комбинезоне.

С верхушки горы открывался вид, который я помнил с детства. Трубы котельных выстреливали в небо прямые, как стволы корабельных сосен, струи пара вперемешку с дымом. Где-то на уровне глаз они ударялись о невидимую атмосферную твердь и расползались по плоскости, создавая волшебную картину: над городом висела призрачная косматая крыша, опирающаяся на эфирные бесплотные колонны. Зрелище было сказочным.

Я натянул очки, гикнул для смелости, оттолкнулся палками, раскатился, собрался в пружину и с бешеной скоростью помчался почти вертикально вниз. Земля больно колотила по ногам. Пролетев вертикаль и выйдя на более пологий участок, я перешёл на слалом, выписывая волны и наполняясь восторгом от только что пережитого страха. Ближе к финишу я совсем сбросил газ, пытаясь разглядеть Ленку, но она наверно смылась в закусочную. Возле здания моторного отделения стояли два чёрных джипа, и мне подумалось, что вот дожили – скоро по лыжной трассе ездить начнут. Я тормознул у входа в кафе, нагнулся, чтобы отстегнуть лыжи, а разогнуться уже не успел. Железные руки подхватили меня с двух сторон, скрутили в бараний рог и потащили в одну из машин. Я заорал. Из кафе выскочила Ленка, и молча, как будто понимая, что вмешиваться ей сейчас ни в коем случае нельзя, проводила взглядом наш отъезд...

***

Два юных голиафа с постными лицами упаковали меня крепко: сдёрнули с головы холщовый мешок, приковали ноги к стулу, завернули руки за спину, надели наручники, закрепили их сзади и отбыли в неизвестном направлении. Видимо я был очень опасен. Лыжные ботинки с меня сняли и нацепили армейские шлёпки. Просто скотство. За спиной под потолком помещалось маленькое зарешёченное окно, из которого дуло в затылок промозглым холодом. Передо мной стоял массивный древний стол, обитый коричневым драным дерматином, а дальше - зелёная дверь с узкой амбразурой как щель в почтовом ящике. Штатный интерьер дополняла шипастая вешалка и умывальник возле двери.

Кому я мог насолить – ума не приложу. Меня не было в городе больше двух лет. Обо мне должны были забыть все, даже родственники, если бы таковые имелись. Кто меня взял? Судя по всему – менты, их стиль. За что? Да не за что. На меня даже кражу спортивных штанов не повесишь, у меня чек есть. Точнее, чек у Ленки, она его предусмотрительно выпросила у продавщицы, мало ли штаны не подойдут. Тогда за что?

Дверь загремела, заскрежетала, и в комнату вошёл Митрофанов. Морда у него с прежних встреч раздалась, но в остальном он таким и остался – гладким хлыщом. Он неторопливо снял плащ, кинул его на вешалку, выдвинул из-под стола табурет и с барским видом уселся напротив.

- Так, Одинцов. Мы просто поговорим. Без протокола. Скажешь всё, и мы тут же расстанемся друзьями.

- Просто поговорим? – я побряцал цепями на руках и ногах. – У вас теперь вот так просто разговаривают?

- Ну, прости. Пархоменко! – крикнул он на дверь. Тут же появился квадратный старлей с повадками вышколенной овчарки. Митрофанов показал ему глазами на меня. Тот мигом снял браслеты и встал в углу возле двери в позе почтительного внимания.

- Выйди, - приказал ему Митрофанов. Тот испарился. - Вопрос первый. Когда ты в последний раз видел Петрова?

- Какого ещё Петрова? – с вызовом спросил я. – Я знаю как минимум десять Петровых.

- Ты прекрасно понимаешь, про кого я спрашиваю. Петров Андрей Андреевич. По другим сведениям Лев Абрамович Бернардинер. Он же Лёва, он же Сенбернар, он же Король. Дурака не корчи, – он закурил.

- Хорошо. Петрова я в последний раз видел в лагере, четыре с лишним года назад.

- Ясно, - тяжело качнул головой Митрофанов. – Вопрос второй. Каким образом ты сумел вычистить из баз информацию о Петрове?

- Ни о какой информации я не знаю и в первый раз слышу.

Митрохин неторопливо переложил сигарету в левую руку, а правой, чуть нагнувшись вперёд, ленивым, каким-то плавным движением зазвездил мне ладонью в ухо. Хорошо зазвездил, искры из глаз полетели на дерматин. Я вскочил. Тут же открылась дверь, и на пороге возник Пархоменко. Я сел.

- Знаешь. Всё ты знаешь. Пархоменко раскопал, что в лагере ты передавал Петрову секретные данные из ГУИН, куда входили и сведения об архивах.

- Ничего я не передавал, Митрофанов, ты меня с кем-то путаешь... – И тут я вспомнил. Что-то такое было... Но всё, что я нарыл, было в свободном доступе, даже адреса архивов. Чего уж тут секретного... Хотя нет, пару ключиков пришлось подобрать, но это оказалось совсем не сложно... Что я там накопал – даже не смотрел, просто передал Лёве и забыл.

- Вспомнил? – зыркнул из-под бровей Митрофанов.

- Нет.

- Пархоменко, вниз его. Знаешь куда.

***

Со знакомым лязгом захлопнулась дверь. Хата была небольшой, на четверых. За сколоченным из досок общаком сидели две морды поперёк себя шире, третья морда лежала на одной из нижних шконок и спала. Они со скукой посмотрели на меня.

- Погоняло – Студент? – вяло спросил один мордоворот.

- Да, - сказал я.

- Я – Синий, а он – Хряк, - показал он на глыбу напротив. – Присаживайся.

Так, подумал я. Значит, душняка не будет. Если хата кумовская, наседки называть себя не станут. Ошибка? Не туда закрыли? Пресс-хата в другом конце продола?

- Мы не черти, не бойся. Нам коня заслали, правильные люди говорят, что ты от Короля. Так?

- Так, - у меня отлегло от сердца.

- Я, хоть и на кума работаю, но с Королём вязаться не хочу, - сказал Синий. – Хряк тоже против, так, Хряк? – тот угрюмо кивнул. – Но, если мы ничего не сделаем, то Гнилой из нас душу вытрясет, так, Хряк? – тот опять угрюмо кивнул.

- Гнилой – это кто? – уточнил я.

- Пархоменко знаешь? Лютая тварь. Сделаем так...

Но делать ничего не пришлось. Ближе к вечеру пришёл Пархоменко, выдал мне ботинки, вывел на крыльцо, и, ни слова не сказав, вернулся в контору. На крыльце стояла Ленка, вся зелёная от переживаний.

- Ты как здесь оказалась, кроха? – спросил я.

- Тебя ждала, – она со всей силы прижалась ко мне.

- А как ты узнала, что я здесь?

- Очень просто. – Она заглянула мне в глаза и потёрлась об куртку щекой. - Я сидела в кафе и плакала. Выревела всё, забрала наши вещи и поехала домой. В автобусе заорал твой телефон и я поговорила с нашим лупоглазым дядькой Сан Санычем. Он пообещал перезвонить ближе к шести вечера. А потом сказал идти тебя встречать. С ботинками.

Глава восьмая

Мы сидели по углам необъятного, как степь, дивана, и занимались каждый своим делом. Я смотрел телевизор, а Ленка смотрела на меня и вязала мне носки, потому что у меня после армейских тапок мёрзли ноги. Дуська меховой шапкой свернулась между нами. Я приглушил звук, а Ленка раскрывала передо мной вереницу эпохальных событий из жизни современной школы. Кто кому набил морду. Как у физрука свистнули штангу. Что из министерства пришёл новый идиотский приказ... Я слушал её вполуха, а сам размышлял над тем, что же сегодня и вообще произошло. Лёва ушёл, ускользнул-таки, это очевидно. Я беседовал с ним, или со своим бредом? Саныч сказал, что никакого Лёвы нет, и не было. Врал? Зачем? У нас на Базе никто не врёт, а если кого поймают, то сразу в обслугу. Лучше промолчать, чем соврать. Позвонить и спросить? Что-то нет желания. Глупо звонить и спрашивать у Саныча, что было там в моём бреду. Откуда ему знать. С другой стороны можно и спросить. В лоб. Позвонить и всё. Вот прямо сейчас встану и спрошу. Я, кряхтя, поднялся, ноги после лыж тянуло.

- Ленка, дай сигаретку, – совершенно неожиданно для самого себя сказал я.

- Ты же не куришь, - удивлённо уставилась на меня Ленка.

- Это я сейчас не курю. Четыре года уже. А до этого смолил как паровоз, - вздохнул я искренне. – Может, поищешь?

- Сейчас, посмотрю на кухне, наверно от Альки что-то и осталось. Там и покуришь, а я посмотрю, ни разу не видела, как ты куришь, - Ленка задвинула ноги в шлёпки и пошаркала на кухню. Я за ней.

Мы расположились у разных стен на кухонном полу и смотрели друг на друга. Между нами стояла синяя стеклянная пепельница, нам было хорошо и уютно. Пришла Дуська, обтёрлась о мои и Ленкины коленки завитушкой хвоста, прошествовала к своей трапезной под раковиной, неприязненно обнюхала сервировку, брезгливо потрясла лапой, посмотрела на меня с укоризной и достойно удалилась.

- Ленка, скажи честно, почему ты до сих пор со мной? Где я работаю – ты не знаешь. Может я бандит какой с большой дороги. Дилижансы граблю и в людей стреляю из нагана. Месяцами где-то пропадаю. Ты вообще ничего про меня не знаешь. Деньги эти бешеные откуда – ты не спрашиваешь. Почему в тюрьме сидел – ты не спрашиваешь.

- Анто-ошка, - задумчиво протянула она, взяла у меня сигарету, затянулась и закашлялась. – Какая дрянь!.. Я про тебя знаю очень много. Больше, чем ты думаешь. Я знаю про тебя всё.

- Что!? – выпучил я глаза.

- Не тужься, тебе не идёт, - сощурилась Ленка. – Ты помнишь, как мы познакомились?

- Думаешь – не помню?

- И девчонку помнишь, которая тогда со мной была?

- Помню. Это Алька твоя была Хуснутдитнова.

- Ну. А ты не знаешь, почему она от тебя убежала?

- Не знаю, может от меня пахло чем.

- Дурак. Алька – это та девчонка, с озера.

Я аж задохнулся.

- Ещё когда ты только зашёл в кондитерскую, Алька мне и говорит: «Это - он». И смылась. Я сразу поняла кто это – он. И осталась. Я очень хотела с тобой познакомиться, и познакомилась на свою голову, - улыбнулась Ленка. - Мы с ней учились в одной школе, и эти обормоты с озера – её одноклассники. Приличные ребята из приличных семей, а оказались самыми последними скотами.

- Но почему... – мне не хватало дыхания.

- Почему Алька не пришла и не рассказала? Её напугали, Антошка. Не её - родителей. Ты же знаешь, как можно напугать человека. Они уехали в Омск к родне, там она окончила школу и институт, а потом уже вернулась сюда. Ты её не вини, у неё до сих пор камень на шее...

Я сидел сдувшийся как порванный мяч и курил уже третью сигарету подряд, а Ленка смотрела на меня своими грустными зелёными глазами.

- Она сто раз собиралась приехать и всё рассказать. Только кому рассказывать? Прокурору? Милиции? Так они и так всё знали, ведь правда? В газету написать? Кто напечатает? Папа у неё запил, мама от него ушла. Альке и так плохо, ты у неё не спрашивай ничего, ладно?

-Ладно. – Я собрался с мыслями. - Ленка, скажи, вот если ты стала делать революцию, с чего бы начала?

- Не знаю. Не думала никогда. Наверно как тогда, в октябре. Или в ноябре? Низложить, сместить, занять почту, телеграф. Как ещё?

- Стрелять придётся. В людей стрелять, - напомнил я.

- Да, - закусила губу Ленка, - я как-то не подумала. Стрелять нехорошо. А как делается революция?

И тут меня прорвало. Мне никто никогда не говорил, что нельзя. Я рассказал Ленке всё. Про базу, про нашу религию, про попика Владимира Ивановича Шапко, про Ромку, про зеркала, про тоннели, про Сан Саныча. Про то, как стреляют в коленку. Про Лёву... Ленка слушала, не перебивая, держа щёки в ладошках, и временами порывалась что-то спросить, но отступала под моим напором. Когда я иссяк, она встала и поставила на плиту чайник.

-Ты хороший, Антошка, - сказала она уверенно. – Я знала, что ты хороший, а теперь знаю ещё лучше. Нельзя стрелять в людей. Я не знаю, как бороться, я не знаю, что делать. Одно я знаю точно, стрелять – это последнее дело. Я тут подумала... Я, пожалуй, соглашусь на предложение из министерства.

***

Я всегда знал, что выбрать ноутбук – плёвое дело. Оказалось я бы неправ. Далеко не прав. Почитать характеристики, проверить битые пиксели и оценить обзор экрана. Всё. Фирму ещё не забыть посмотреть, чтобы качество соблюсти. Ленке мой выбор сразу не понравился: «Кнопки чёрные и лампочка красная, мне больше нравится синяя». Иногда Ленка попадала под влияние примитивных молодёжных вкусов. Хорошо, нашли почти такой же, с белыми кнопками и синей лампочкой. Но тут внезапно на нас из-за угла напал продавец-консультант с биркой «старший менеджер» в полгруди. Он мигом уловил тенденции, определил старшинство и тут же поволок Ленку к другому стеллажу. Я ему был неинтересен. Я плёлся в хвосте. Он уводил её всё дальше и дальше в джунгли компьютерных технологий, и когда цены на полках достигли максимума, а словоблудие улетело в апогей, я зажал Ленку борцовским захватом, приволок её к тому самому, с белыми клавишами, и сказал: «Берём. А стразы я сам тебе дома прилеплю на суперклей». Ленка взяла меня под руку, выпятила подбородок и гордо посмотрела на старшего менеджера: «Мы берём этот».

Возле выхода из магазина стоял чёрный, до блеска отполированный мерседес. Митрофанов, такой же гладкий и блестящий, опирался задницей на капот. Я сделал вид, что не заметил, обнял Ленку за плечи и повёл её в сторону.

- Одинцов, - нагнал меня окрик, - извини за вчерашнее.

Я остановился. Это что-то новенькое в репертуаре сотрудника силовых структур. Я медленно развернулся.

- Это кто такой? – шёпотом спросила Ленка.

- Это полковник Митрофанов, - громко сказал я.

- Ах, это и есть тот самый Митрофанов! – нацелилась было Ленка, но я её вовремя поймал за рукав.

- Чего хотел? – нагло спросил я.

- Одинцов, если ты думаешь, что я формально извинился, то это не так. Я сейчас извиняюсь вполне искренне. Честное слово, меня вчера бес попутал. Извини ещё раз. Елена Михайловна, и Вы меня тоже извините. Навалилось просто...

- И за прошлый раз тоже? За тот самый прошлый раз? За прошлый-прошлый раз? – понесло меня. Настала Ленкина очередь держать меня на коротком поводке.

- Одинцов, остынь. Мне с тобой поговорить надо, очень серьёзно поговорить. Про Петрова. Пожалуйста, пойдём в машину. Елена Михайловна, Вас тоже прошу.

- С какой это стати! - возмутилась Ленка, - я ещё в машинах не разговаривала бог знает с кем! Хотите поговорить – везите в ресторан.

Ай да Ленка, всем ленкам Ленка! Как она его...

***

Загородный ресторан больше походил на баню. Баней в нём и пахло. Правда, рестораном тоже пахло, причём дух был изрядным. Увидев мою с Ленкой реакцию, Митрофанов отнёсся к этому философски: «Зато никто не помешает», и сказал подбежавшему метрдотелю пару слов. Отдельный кабинет на первый взгляд тоже ничем не отличался от парилки, весь в дереве сверху до низу. Разрушал иллюзию столик под камень и витиеватые светильники, по всем параметрам такие в парилке не к месту.

Ленка тут же вцепилась в меню и, не отпуская официанта, надиктовала ему столько, что даже у меня отвисла челюсть. Я посмотрел на Митрофанова. Он невозмутимо закурил и добавил к заказу коньяк. Выдержка, однако. Я тоже хотел спросить сигаретку, но страшным усилием воли удержался.

- Вот так... - непонятно кому сказал Митрофанов. – Я не знаю, кто там за тобой стоит... За тобой стоит кто-то большой... но хочу предупредить, что если это Петров, то для тебя же хуже. Ты не возражаешь, если мы при Лене поговорим?

- Не возражаю. Как раз при Лене не возражаю. Хоть свидетель будет.

- Зря ты так. Я не пытать тебя сюда привёл, а наоборот, хочу рассказать нечто такое, что может изменить твой взгляд на вещи.

- А зачем мне его менять? Нормальный у меня взгляд.

- Нормальный для тебя... Ладно, давай о деле. Ты знаешь, кто такой Петров?

- Наслышан... – мне не хотелось признаваться в том, что наслышан я был мифов, легенд и разного бреда. По большому счёту я про Лёву ничего не знал.

- Наслышан, но не слышал, - усмехнулся полковник. – Тогда слушай.

Митрофанов мне всегда представлялся кем-то типа гомункулуса со стиснутыми в башке сводами, правилами и начальственными предписаниями, вроде известного по книгам городничего. Но оказалось, что есть в нём нечто человеческое, вроде даже эмоции временами проглядывали за пеленой формуляров. В последнее время я практически отвык удивляться, но, признаюсь, Митрофанов меня удивил. Если не врал, конечно.

Лёва родился и вырос в небольшом городке нашей необъятной области, что меня поразило. Я всегда думал, что Лёва столичная штучка, иначе откуда такая самоуверенность и спесь. Никак я не мог представить, что здесь у нас могла появиться личность подобного масштаба. Оказалось, могла. В некий год некоего столетия вдруг в Свердловске появился гражданин Петров. Без истории, без прошлого, без вредных привычек. Начало его деятельности отмечено повышенным интересом к уголовному элементу, заброшенному в канализацию жизни, а проще говоря к тем, кого судьба швырнула на обочину большой дороги великих противозаконных деяний. Если ещё проще, то Петров искал забытых и отверженных. И находил в приемлемых количествах.

Петрову были нужны деньги. Петрову нужно было много денег, потому что у него была цель. В течение трёх лет подряд он не мог поступить на экономический факультет, хотя знания ему позволяли поступить даже в институт международных отношений. Он мог запросто составить петицию враждебно настроенному государству так, чтобы и не обидеть и пригрозить, причём в петиции отсутствовали бы матерные слова, без которых в подобном случае вроде как не обойтись. Он отлично ориентировался в экономике, финансах, политике, но каждый раз в списке поступивших его фамилия странным образом не обнаруживалась. Всё дело было в паспорте. Бернардинера не били паспортом по лицу. Ему не говорили оскорбительных слов, но фамилии в списках так и не возникало.

Тогда Лев Абрамович совершил гениальный ход. Он сменил фамилию, имя и отчество. В отделе записи актов гражданского состояния захолустного посёлка он, заплатив полагающуюся пошлину, записался Петровым Андреем Андреевичем. Он сбрил великолепные кудри. Он надел очки. Он исправил форму своего вызывающего семитского носа на невзрачную курносую блямбу. Лев Абрамович сгинул, ушёл в небытие. Митрофанову пришлось провести титаническую работу, чтобы докопаться до истоков. Но было уже поздно. Петров развернулся. А до этого искать истоки не имело смысла.

Лёва действовал правильно и стратегически и тактически. В самом первом своём предприятии по пошиву женского нижнего белья Лёва ввел правило, согласно которому начальник цеха, работники, снабженцы и сбыт имели право на часть прибыли. Без обмана. Схема была абсолютно прозрачной, поэтому люди привязывались прочно. Директор не знал Лёву в лицо, зато точно знал, какую часть денег он должен перечислить на записанные в блокноте счета. Негласный правитель маленькой империи не занимался обдираловкой, он пользовался золотым правилом, извлечённым из недр фольклора: «Пусть курица несёт маленькие яйца, но каждый день». Лёва никуда не торопился. Цель предполагала наличие времени. Лёве шёл тогда двадцать первый год.

Держава ширилась, росла, ручейки денег превращались в реки, в потоки, в ниагары казначейских билетов. Производство захватывало всё новые сферы и плавно растекалось по городам и весям. Лёва был настолько хитёр, что даже платил налоги с поступающих средств. Придраться было не к чему. Петрова знали многие, и не знал никто. Он организовал собственную полицию - сеть лицензированных охранных предприятий. Он создал собственный банк, в совет директоров назначил перспективных выпускников вузов, выделив каждому равный пай. Лёва был справедлив и жесток. Он использовал людей, требуя полной отдачи, но избавлялся от неподходящих с той же лёгкостью, с какой выбрасывают в мусор конфетную обёртку.

Пришло время следующего этапа. Лёва обратил свой взор на студентов последних курсов высших учебных заведений, и с усидчивостью рыбака подлёдного лова начал таскать кадры. Будущие управленческие единицы своей империи он подбирал скрупулёзно, со знанием дела. Этим людям надлежало выполнить следующую часть грандиозного плана: занять ключевые посты в муниципальных, областных, столичных органах власти и в корпоративных структурах. Затем должен был последовать последний, решающий этап – генеральный захват власти, но тут что-то пошло наперекосяк. Мягкая революция не состоялась.

- Тебя он тоже использовал, - добавил Митрофанов и подленько ухмыльнулся, – а ты, наверно думал, вот какой замечательный человек Лёва! Помог пристроиться и ничего не попросил взамен. Было дело?

- Было – не было, какая разница? – психанул я. Не хотел я верить этому хлыщу. Не был он тем, кому хотелось верить.

- А почему революция не состоялась? – заинтересовалась Ленка.

- Люди, Елена Михайловна, это такая сомнительная субстанция... Дорвавшись до тёплых мест, человек, бывает, теряет себя. Он начинает полагать, что его достижения – это только его достижения, и ничьи более. С полной уверенностью полагать, заметьте, а это не так. Могу как на духу сознаться, что в юридический я пошёл с намерением достичь определённого положения. Я его достиг, хотя, по правде сказать, планы мои осуществились не совсем. И абсолютно точно знаю, кому я этим обязан. Кому обязан тем, чего достиг, и кто ответит за то, что не достиг. Вы меня понимаете?

- Угу, - Ленка ехидно скорчила рот. – Понимаю, что не понимаю. Хочу понять – и не понимаю. Вам мало?

- Мало – неправильное слово. У Вас, Елена Михайловна, напрочь отсутствуют амбиции, это и хорошо и плохо. Вот Вам предложили руководить отделом в министерстве, а Вы ещё думаете, так?

- Думаю, потому что не стремлюсь к этому и никогда не стремилась. Я хочу принести пользу детям и пока не знаю, где её от меня будет больше – в школе или в министерстве.

- Вот видите? А я точно знаю, что наверху принесу гораздо больше пользы...

- Себе? – хихикнула Ленка.

- И себе тоже, - открыто захохотал полковник. – Елена Михайловна, Вы интересный представитель рода человеческого. Только курица гребёт из-под себя, все остальные гребут под себя. Вы, извините, как та курица. Как древняя монашка. Неужели Вам не интересны мирские забавы?

- Мирские, говоришь, - хмыкнул я, вспомнив нашего попика.

- А на забавы у меня муж хорошо зарабатывает, - парировала Ленка. Я на «мужа» только хлопнул глазами.

- Про заработки Вашего... мужа будет отдельный разговор, - зло отреагировал Митрофанов и наклонился ко мне. – Он тебя высосет и выплюнет, понял? Он тебе платит, пока ты ему нужен. Ты не знаешь Сенбернара, я – знаю. А Вам, Елена Михайловна, я скажу: революция не состоялась потому, что не все такие блаженные как Вы. Даже больше скажу: таких как Вы – меньшинство, Вы, Елена Михайловна уникум. Вас воспитала та же самая среда, что и меня, что и молодых специалистов, которых отобрал себе Петров. Только они другие. Они забрались наверх и решили забыть того, кто их туда возвёл. Я – не забываю. Петров бы справился с одним, с двумя, с несколькими, но в его высшем эшелоне разгулялась эпидемия, заразились все. Их уже несло к богатству и славе безо всякого Петрова. Он дурак, ваш Лёва. Они же его и подставили, а потом вмешались мы.

Митрофанов замолчал, переживая былое. Лицо его шло пятнами, и он выхлестал свой коньяк как воду.

Теперь я всё понял. Бедные наши яйцеголовые координаторы. Бедный наш попик Владимир Иванович. Оппозиция Базы пошла на крайний шаг, в качестве аргумента и как подтверждение собственной позиции она позвала на подмогу монстра. И теперь он сомнёт их всех, или они его уничтожат. Боюсь, Лёва им не даст себя подмять. Остаётся надежда на Шефа, если он действительно так хорош, как утверждает социолог. Он разберётся и вышвырнет Лёву обратно в зону или ухлопает. Мне стало страшно за Базу, за нашу идею, за людей. Я никогда не мыслил категориями глобальными, я всё больше по мелочи, о своём, о личном. А тут привалило...

- А зачем ты нам это всё рассказываешь? – проснулась во мне подозрительность.

- И опять буду откровенным, - посмотрел мне прямо в глаза полковник. – Ты мне поможешь. Найдёшь Петрова и позвонишь. Если ты ещё не понял, то я тебе подскажу: твой Петров – это зверь, просто ты его ещё не увидел, всем будет лучше, если он снова окажется в клетке... Ещё совет, Елена Михайловна. Пойдёте в министерство, не вздумайте там бороться с ветряными мельницами, они Вас порвут на клочки, смолотят и не подавятся. Попробуйте хотя бы проявить гибкость, не становитесь на пути паровоза.

- Нужны мне Ваши советы, - отвернулась Ленка.

Глава девятая.

Я устроился поудобнее и стал наблюдать за напряжённой Митькиной спиной. Откинул спинку офисного стула, сбросил кроссовки, ноги задрал на сиденье, кейс положил на колени и сделал вид, что дремлю. Пусть ломается, пусть знает, что допуск лишь бы дать не дают. Я ему туда загнал одно хитрое условие, программа уходит в бесконечный цикл, а операционная система не может сделать прерывание. Митька близоруко размазал лицо по экрану, грудью почти лёг на клавиатуру, локти растопырил, а руки подгрёб под себя – я такую позу видел у людей увлечённых, сам частенько так сижу. Белые строчки на чёрном фоне так и летят у Митьки по глазам, что он там только видит? Хмыкает сам себе, дундит под нос, меня не замечает. Я прикинул, что полчаса ему должно хватить, чтобы дойти до белого каления, а там и мы подоспеем, и укажем бездарю на его бездарность. Старается парень, елозит по стулу, подбородком по строчкам бегает, вынюхивает. Пусть вынюхивает, ничего у него не выйдет, не на тех напал...

Минут через пять Митька откинулся назад, прямыми руками упёрся в край столешницы, с хрустом потянулся, и говорит:

- Это полным долдоном надо быть.

- Что случилось? - говорю, словно только проснулся.

- Да вот. Тут какой-то недоносок воткнул условие, которое не выполнится никогда, да ещё запрет поставил на обработку прерываний.

- Эй, - говорю, - поосторожней, кто тут ещё недоносок – посмотреть надо.

- Я так и знал, - повернулся ко мне Митька и осклабился, - это ты напакостил.

- Ну и я, и что? – разозлился я, доставая персональный планшет, - идёшь со мной, быстро, Эйнштейн. Доктор веб засратый. Вставай, - говорю, - допуск получать. Будет мне тут всякий недоносок...

До этого момента мне Митька нравился. Упёртый он. В работе упёртый, в мыслях упёртый, люблю я таких. Но сейчас он меня вывел. Недоносок. Сейчас ты у меня попляшешь. Полетаешь и попляшешь, тебя скрючит, а ты полетаешь, облюёшь мне спутник – заставлю салфеткой оттирать. Недоносок. Слово-то какое. Сам недоносок. Только зеркала прикрою щитами, думал я, остервенело тыча в планшет.

В шахте Митька весело посмотрел на меня:

- И что дальше?

- Лезь, - говорю, - наверх. Первый лезь, недоносок. Долдон.

Митька мигом влетел наверх, шмякнулся спиной о потолок и завизжал оттуда радостно:

- Кайф! Ты почему мне раньше это место не показывал? – и давай там скакать как у себя дома.

Настроение у меня совсем испортилось. Пришлось подниматься наверх и показывать что и как. Митька смахивал на упившегося валерьянкой кота, он метался по спутнику, обнюхивал, разглядывал, трогал зеркала, бегал по стенам и орал:

- Я здесь жить буду! Спать! Можно, Антон?

- Нет, нельзя. Хорошего помаленьку. Пошли назад.

- Ну ещё чуть-чуть, ну капельку! – скулил Митька, пролетая мимо меня.

- Нет. Вниз – значит вниз. Налетаешься ещё, – угрюмо отвечал я.

Спустились вниз и традиционно уселись на поролон.

- Рассказывай.

- Что рассказывать? – удивился Митька.

- Рассказывай, что ты обо всём этом думаешь. О Базе, о зеркалах. Зачем всё это.

- А ты разве не знаешь? Мне на первичном инструктаже всё объяснили. Революцию мы здесь делаем. Культурную. Вычищаем скверну из общества, растим новое поколение, готовим кадры.

- Свободен, - сказал я ему, и мы разошлись по домам.

Вот значит как. Теперь все всё знают. Или я один такой недоносок, что узнаю обо всём последним. Мне почти три года понадобилось для того, чтобы во всём разобраться, и в себе самом тоже. И то до конца не разобрался. Идет, значит, дело. Со мной или без меня – идёт. Само собой. Я так и не разложил на весы, хорошо это или плохо? Понять себя – это самое сложное. Я могу понять Митьку с его оголтелым энтузиазмом, ново для него всё, красиво, празднично, значительно. Я могу понять Лёву, который готов снимать скальпы вместе с головами, злой он на всех, его на экономический факультет не взяли. Я могу понять Владимира Ивановича с его религией и жаждой прекрасного будущего. Я всех могу понять. Мне-то как со всем этим жить? Я-то со всем этим не согласен. Меня сюда наняли, и я пошёл. Я ничего не знал, я не хотел ничего знать, а если бы захотел, то, как Митька, через три месяца бы обо всем узнал без инструктажа. Секрета ведь особого нет. Я не хочу стрелять и не могу стрелять, меня никто и не заставляет. Но я здесь работаю, и значит способствую. Идеи у них хорошие, просто замечательные идеи, только вот методы их я не приемлю. А как иначе? Как бороться со скверной, если лечить не получается, если воспитывать не получается, если все революции делались через террор? Если хочешь построить новое – сломай старое, и на его месте возводи здание на свой вкус. По-другому никак. Неужели никак?

В дверях стоял Владимир Иванович. Наверно давно стоял, но я его не замечал. Лица на попике не было, прилизанная чёлка сбилась на блестящий от испарины лоб, и весь вид его говорил о великом отчаянии. Я спрыгнул с дивана, взял попика за плечи и пошевелил:

- Владимир Иванович, что случилось?

- Сядь, Антон, - он направил меня обратно на диван, а сам медленно опустился в кресло. – Несчастье, Антон. Лена разбилась. Автомобильная авария.

- Где она?! - закричал я, вскакивая, схватил попика за грудки, зацепив при этом бороду и начал трясти. - Что с ней?!

- Она в больнице, Антон, в очень тяжёлом состоянии, - тихо сказал Шапко, отгибая от бороды мои закостеневшие пальцы. – Сядь, и остынь. Водитель погиб. Для Лены мы сделаем всё возможное.

- Как?! – дико заорал я. – Как это могло произойти?!

- Скорее всего, авария спровоцирована. Больше я тебе пока ничего сказать не могу.

Я рухнул на диван. Горе навалилось на меня как бетонная плита. Руки и ноги налились свинцом, в голове стоял гул как от тысячи оркестров. Я не знал, что мне делать. Я очень устал. Надо просто посидеть... Я знал, что мне делать. Сейчас отдохну и пойду. Главное, чтобы никто ничего не заподозрил...

***

Я иду. Я крадусь на сорок седьмой пост. Это пост исполнителей и коды тоннеля я уже стащил. Я абсолютно спокоен. Меня всего трясёт. Я совершенно спокоен. Меня бьёт озноб. Холодно, невыносимо холодно. На Базе сейчас ночь, условная ночь. Огни притушены и в коридорах полутьма. Я прохожу через пост в тоннель и поднимаюсь по шахте. Спутник исполнителей набит всем, что мне понадобится на неделю. Или на месяц, это уже не имеет значения. Здесь есть оружие, и это главное. Много оружия. Автоматы тускло отблёскивают в пирамиде. Ждут меня. Ящики с боезапасом. Глушители. Еда. Концентраты. Вода – полный бак. Сиденье всё в ремнях, чтобы не сбрасывало отдачей. Пульт. Набираю код. Отключаю тоннель шахты. Всё, сюда больше никто не попадёт. Что дальше? Дальше – стрелять. Я знаю в кого стрелять... Я не знаю в кого стрелять. Но я сейчас соберусь и узнаю. Я вспомню. Я всё вспомню. Я всех вспомню. И начну. Автомат зажат между коленями и лицо у меня мокрое. Я реву в три ручья. Я ничего не вижу и не могу вспомнить, как я сюда попал, а главное – зачем. Делать революцию? Нет, не за этим. Пусть революциями занимаются революционеры. Тогда почему у меня в руках автомат? Потому что я собрался убивать. Кого? Не помню. Сейчас вспомню и начну. Вы дождались. Вы добились, недоноски. Голову, говоришь, снимать? Я никогда ни в кого в жизни не стрелял. Но я буду. Я уже готов...

© Мирошниченко Михаил. Ноябрь 2013 г. http://mafn.ru

Оригинал: "http://mafn.ru/books/fiction/door-in-a-window.html "