Тайна майского полёта

В ночь с 10 на 11 мая 1941 года произошло незаурядное событие в мире парашютного спорта.

Один отставной немецкий лётчик, ветеран прошлой войны, угнал дальний истребитель Me-110 и долетел на нём до Англии, с которой у Германии была тогда уже новая война. Причём, весьма ожесточённая. Стороны несли сравнительно небольшие потери в людях, поскольку Ламанш мешал устроить генеральную мясорубку на суше, но в воздухе и на море драка развернулась нешуточная.

Противники уже давно топили и бомбили друг у друга всё, что можно, а с некоторых пор – и что нельзя тоже. Вроде городов с их гражданским населением, которое всё с меньшими основаниями можно было бы назвать «мирным», до такой степени вскипало в жителях желание порвать противника в клочья любой ценой. Особенно, у англичан, которым пока что доставалось куда больше, чем немцам.

Очевидно, подобное печальное состояние дел не нравилось бывшему лётчику, поскольку он выпрыгнул с парашютом, бросив свой аппарат на волю Эола, а по приземлении – обратился к англичанам с предложением мира.

Что ж, с одной стороны, англичане не могли не поблагодарить этого чудака за уничтожение вражеского аэроплана. Но с другой стороны, его поступок показался им всё же подозрительным и ввергавшим в недоумение. Каковое сменилось шоком, когда они узнали имя отважного путешественника.

Им оказался некто Рудольф Гесс, один из лидеров Третьего Райха, официально - второй человек после Гитлера, его заместитель по Партии.

Сколько я ни искал в памяти аналогичных примеров столь своеобразной и отчаянной дипломатии мира, - пожалуй, могу припомнить лишь один отдалённо похожий.

Это когда царь Приам тайком проник в лагерь греков, осаждавших Трою, и стал умолять Ахилла выдать для погребения тело Гектора. Но о прекращении войны Приам всё же не просил, понимая, что политические дела так не решаются. Нет, он лишь уповал на милость прославленного героя в сугубо частном вопросе, надеясь, что его благородство окажется превыше лояльности Агамемнону, предводителю эллинского воинства (поскольку лояльность Агамемнону – у Ахилла уж точно располагалась не выше одноимённого пяточного сухожилия). И никто, конечно, не может поручиться, что Гомер не сочинил этот трогательный сюжет от начала и до конца.

Ещё из глубин памяти всплывают сабинянки, похищенные римлянами, но спасшие своих муженьков-киднеперов от гнева сородичей, выскочив между воинствами на поле брани. Хотя это, конечно, несколько иная история. И тоже скорее легенда, нежели факт.

Но вот десантирование Рудольфа Гесса в Шотландии – это безусловный исторический факт, свершившийся на глазах у всего мира. Глазах, распахивавшихся всё шире и шире по мере осознания невероятности случившегося.

Конечно, к тому времени мир уже свыкся с некоторой эксцентричностью новоявленной германской элиты. И никто бы особо не удивился, если б наци, скажем, превратили Берлинский зоопарк в подобие Колизея, где бы устраивали гладиаторские бои между львами и евреями. От автора Майн Кампф и его партайгеноссе вполне можно было ожидать, что рано или поздно они дойдут до чего-то подобного. Но вот чтобы самим прыгать прямиком в пасть британскому льву? Это казалось по меньшей мере странным.

Поэтому неудивительно, что история с Гессом тотчас начала обрастать домыслами и слухами самыми многозначительными и зловещими. То ли это была некая дьявольская немецкая задумка, призванная запутать англичан, а возможно, американцев и русских? То ли это, напротив, была какая-то коварная игра британской разведки, которой удалось то ли выманить, то ли перевербовать Гесса? То ли он был с самого начала русским или даже американским агентом, чья миссия состояла в том, чтобы скомпрометировать политическое руководство Германии, а заодно - окончательно взорвать миру мозг, который и так-то у всех малешко набекрень отъехал в те непростые, огневые годы?

Эта пелена таинственности вокруг полёта Гесса – нисколько не спала и спустя десятилетия, когда в 1987 году, уже будучи глубоким стариком, он будто бы повесился в тюрьме Шпандау, как раз накануне весьма возможного своего помилования – а будто бы и не повесился, а будто бы и помогли. Чтобы скрыть нечто уж запредельно мудрёное и циничное в отношениях кого-то с кем-то, о чём Гесс мог бы кому-то как-то рассказать, если б только вышел на волю.

Усугубляется дело и тем, что некие архивные британские материалы, относящиеся к Гессу, будто бы по-прежнему не рассекречены.

То есть, отчёты о беседах с ним, когда он уже оказался в британском плену и был идентифицирован, - опубликованы давно. Их я читал. И показания герцога Гамильтона, офицера RAF, свидания с которым неожиданно запросил приземлившийся в Шотландии гауптман Люфтваффе «Альфред Хонн», а при встрече, ещё более неожиданно, объявивший себя Рудольфом Гессом, и отчёт сэра Айвона Киркпатрика, британского высокопоставленного дипломата и разведчика, приглашённого для удостоверения личности арестованного и более содержательной с ним беседы.

Это всё было интересно, конечно, но – лишь как мастеркласс «мягкой» допросной техники, где опытный «интервьюер», Киркпатрик, разводит собеседника на откровенность и выуживает из него информацию, подыгрывая его иллюзиям относительно собственного статуса.

 На данном этапе, по приземлении Гесса в Шотландии, уже и речи быть не могло о том, чтобы всерьёз вести с ним какие-либо дипломатические переговоры (даже тем персонам из британской элиты, кто в принципе хотел бы заключить мир с немцами). Просто, прыгун-самовольщик, кем бы он там ни был в Германии ДО своей авантюры, – несколько неподходящая фигура, чтобы строить фундаментальные планы сотрудничества с ним. Соответственно, разговор с ним представлял собой именно допрос, не более того. Но по духу – больше походил на задушевную беседу психиатра с пациентом.

«Да-да, голубчик, большое спасибо, что вы готовы оставить Британии её Империю. Очень щедро с вашей стороны. А кстати, какие, там, бишь, вы говорите, ещё имеются планы у Германии? А в отношении России? Фюрер намерен предъявить русским какие-то требования, но не собирается начинать с ними преждевременную войну? (Про себя: «Правда это или нет – но русским точно не надо говорить, что Гитлер будто бы не собирается нападать на них в ближайшее время. Лучше сказать: «Германия намерена предъявить ультиматум с позиции силы и не исключает возможности нападения на Россию в нужное время». Хотя, это уж Уинстон сам разберётся, чего кому говорить»).  Так, что ещё? Нужно учесть и интересы Италии? Да? При её-то нынешнем положении, после разгрома в Северной Африке и в Греции, у неё ещё остались какие-то «интересы»? Ладно, запишем. А, ещё Ирак отдать аль Гайлани? Обязательно учтём ваше пожелание (про себя: «Значит, обсуждение иракской проблемы занимает важное место в совещаниях германского политического руководства, если даже этот блаженный запомнил имя вождя повстанцев»).

Правда, интересное очень было чтение, доклад Киркпатрика о разговоре с Гессом. Познавательное. И – всегда приятно наблюдать в работе крепкого профессионала, который умеет, с одной стороны, разболтать допрашиваемого, а с другой – не сболтнуть самому чего лишнего.

Но ведь ясно же, что это не всё? Не может же быть, чтобы кто-то из англичан не вёл с Гессом некие тайные переговоры ещё до его вылета из Аугсбурга?

И тот факт, что соответствующие документы не опубликованы – означает, что их скрывают. А значит, есть, что скрывать. А значит, там что-то до такой степени вопиющее и компрометирующее, что есть смысл утаивать аж по сию пору. И это должно быть нечто настолько одиозное, что Гесс, за все полвека пребывания в Шпандау, ни одному из своих тюремщиков, посменно представлявших четыре нации-победительницы, так ни разу и не намекнул хотя бы, что именно скрывают коварные англичане.

В своё время я, будучи по природе пытлив, проявил некоторый интерес к этой истории, о чём обмолвился в разговоре со своим другом и тогдашним шефом, который некогда имел приятельские отношения кое с кем в кое-каких британских кругах.

- A propos, - сказал я, - а что там с Гессом? Он действительно сам прыгнул с парашютом, или какой инструктор страховал?

  Мой шеф пробурчал:

- Я тебе что, пересказывать буду? Шахерезаду себе нашёл? Коли интересно – закажу фотокопии, и читай себе на здоровьичко.

Он сдержал обещание и на следующий день вручил мне флешку, где было много всего любопытного, но наибольшее моё внимание привлёк меморандум, составленный нелегальным резидентом SIS в Германии. Там излагалась первая его личная беседа с Рудольфом Гессом, организованная… уж не важно, кем и каким образом!

Вкратце: английская разведка поддержала переписку с герцогом Гамильтоном, инициированную в сентябре сорокового года другом и учителем Гесса профессором Карлом Хаусхоффером, отцом немецкой геополитической научной школы.

Хаусхоффер прежде знал герцога через своего сына, с которым молодой британский аристократ подружился во время своего посещения Олимпиады-1936 в Берлине. Что же до Гесса, он видел Гамильтона мельком тогда же на правительственном приёме, личных бесед с ним не имел, но ему нравилось в молодом человеке, что он тоже лётчик (да ещё и знаменитый, он первым перелетел на аэроплане через Эверест), и Гесс уповал на родство их «небесных» душ.

К тому же, в октябре 39-го Гамильтон, будучи не то чтобы очень влиятельным политиком, но всё-таки наследным лордом в силу своего происхождения, опубликовал в «Таймс» статью, где высказывал свои соображения о перспективах «достойного» мира с Германией. То есть, показал, что он в принципе не исключает вероятности замирения сторон на условиях, отличных от низложения Гитлера (как того требовали старшие товарищи по Парламенту от всех ведущих партий).

Сам герцог, показав то, первое письмо из Германии «кому надо», на него не ответил. Это сделали другие люди. «Кто надо». И со временем их с Гессом эпистолярный роман увенчался свиданием.

Что уж совсем не важно – имя того британского резидента, которое там, впрочем, и не значилось, а потому пусть он будет зваться «Яминг». «Флен Яминг».

Не желая утомлять моего терпеливого читателя подробностями того, как собеседники «прощупывали» друг друга, всё ещё имея некоторое взаимное недоверие, начну цитирование с того места, где они начали говорить по существу (перевод мой, и я ручаюсь за сохранение смысла английского оригинала этого меморандума, но, разумеется, не могу ручаться за то, что шпион Его Величества Флен Яминг, беседовавший с Гессом по-немецки, сам всё корректно перевёл на английский).

«Ф.Я.: Итак, я правильно вас понял, что, учитывая отношения, на данный момент существующие между нашими странами, вы намерены не искать встречи на нейтральной территории, а предпочли бы проникнуть непосредственно в Великобританию неофициальным путём?

Р.Г.: Да, я подумываю о том, чтобы использовать для этого нашу перспективную разработку, самолёт-снаряд Фау.

Ф.Я.: Однако, я слышал, что эти безусловно прогрессивные разработки, являющие собой чудо немецкого инженерного гения, пока ещё, увы, нестабильны в полёте и, более того, склонны взрываться по приземлении? Быть может, удобнее будет воспользоваться обычным аэропланом с достаточной дальностью полёта и выпрыгнуть с парашютом?

Р.Г.: А знаете, это мысль! Ведь в конце концов, самолётом-то я управлять умею. И с парашютом, как бы ни было сложно это приспособление, уверен, научусь прыгать. Хотя для начала, конечно, следует попробовать без настоящего парашюта, а лишь с макетом, его изображающим. Метров с восьмисот для начала, как вы думаете? Я непременно устрою себе такую тренировку, у меня есть друзья в Люфтваффе.

Ф.Я.: Нет-нет, что вы! Мне рассказывали, что современные парашюты столь совершенны и просты в использовании, что можно и сразу прыгать с ними. Уверен, у вас получится даже лучше, чем с макетом.

Р.Г.: Возможно, вы правы, а я зря перестраховываюсь на сей счёт. Но только я бы хотел иметь некоторые гарантии.

Ф.Я.: Любые – но о чём именно речь?

Р.Г.: Гарантии того, что моё предложение мира будет воспринято всерьёз, а все его условия – удовлетворены. Я бы хотел услышать предварительное заверение уже сейчас, уже от вас.

Ф.Я.: Я – весь внимание!

Р.Г.: Во-первых, конечно, эта наша бессмысленная война двух братских нордических наций должна прекратиться. Англичане не являются естественными противниками немцев, как сказал фюрер.

Ф.Я.: Разумеется! Ведь в этом – и цель нашей затеи: прекратить войну между двумя в высшей степени братскими нордическими нациями, которым совершенно противоестественно конфликтовать друг с другом ради каких-то, прости Вотан, жидолягушатников и жидопшеков!

Р.Г.: И ради жидобольшевиков! Обещайте, что немедленно, как только мы достигнем примирения, вы присоединитесь к нашему священному крестовому походу на Восток!

Ф.Я.: Клянусь! Знаете, мы всегда их ненавидели, этих грязных иванов! Уж сколько раз пытались извести - но вот тянуться далековато, через всю Европу, которая доселе была слепа к русской угрозе. Хорошо, теперь хоть прозрела, в вашем, немецком лице. В вашем непреклонном тевтонском лике, я бы сказал. И тут мы совершенно солидарны с вашим фюрером… хайль Хитлер! Славянская вошь – должна быть прижата к ногтю, а то много о себе воображает, насекомая! Тут, знаете ли, и наш Черчилль совершенно согласен. И как сам он говорит, и как все свидетели: не было ещё более последовательного врага большевизма, чем он. Ну, кроме вашего фюрера, конечно. Хайль Хитлер!

Р.Г.: Э, нет! А вот Черчилля вашего – придётся выбросить на свалку истории как главного разжигателя войны!

Ф.Я.: Конечно! Но перед этим – мы на куски порежем этого чванливого борова, заплывшего салом, спиртом и самомнением. А из жира его – свечек понаделаем, чтоб осияли нашу новую, но нисколько не забытую старую, извечную англо-немецкую дружбу. Осияли – на все века грядущие. То-то – гореть ярко будут, во славу мира, а не войны!

Р.Г.: Что ж, осталось решить лишь американский вопрос.

Ф.Я.: Ну тут уж мы точно можем гарантировать нейтралитет братского американского народа во всех делах Старого Света. Им же и самим сюда лезть без надобности, когда их не просят. Доктрина Монро, всё такое.

Р.Г.: Да я вот подумываю: пусть они в наших делах и нейтральны будут, а в конце концов нельзя же их самих в покое оставить в этом их Западном Полушарии? Потому, неполноценная они нация. Есть, конечно, здоровый по крови элемент, но ведь всё больше – выродки? А заправляют ими – жиды, как ни крути!

Ф.Я.: Ну а вот это вы сейчас – самое сокровенное наше мечтание уловили! И верно: сколько ещё мы будем терпеть, чтобы наших честных колонистов, англов, саксов и прочих германцев, мутили на мятеж всякие жиды, со своими, понимаешь, Адамсами, Авраамами Линкольнами да… Голливудами развратными? Долго терпели – ну да всему предел есть! И уж теперь-то объединённая Германо-Кельтская, истинно арийская Империя - она покажет заморским выскочкам, что почём! А то, ишь – декларации независимости писать удумали! «Всякий имеет право на то, чтобы иметь право…» Вот же «талмудизм», прости Вотан! Тьфу!

Р.Г.: Кстати, чуть не забыл! А собственно-то вопрос с евреями – как?

Ф.Я.: А что? В Палестине – всем им, пархатикам, места хватит. Пусть там и живут. По высшему сорту. Мы и транспорты предоставим, чтобы всех их – туда, на историческую Родину. И колодцев им нароем, электричество проведём – пускай себе кайфуют, пейсатенькие!

Р.Г.: По высшему сорту? Но они – низший сорт. Низшая раса. Полуобезьяны. Уж не будет ли преступным наше великодушие, когда мы укореним их там, на Ближнем Востоке, позволим окрепнуть, а потом они снова пустят свои ядовитые побеги по всей Европе, удушая волю к борьбе своим тлетворным ядом? Не лучше ли как-то поокончательней с ними вопрос решить?

Ф.Я.: Да вот и я о чём толкую? Мы этой сволочи транспорты предоставим – да и вывалим за борт посередь моря синего! И пущай себе барахтаются до своей Палестины! А спросит кто: куда, мол, жидов подевали? – мы и скажем, что в вольное плаванье пустили. Но и кто спросит-то? Кому они вообще нужны, гадость эдакая?

Р.Г.: Вообще-то, нужны. Тут вот намедни японский император интересовался, нет ли у нас сушёных еврейских младенцев. Говорит, для чайной церемонии надо бы попробовать. А то китайские – желтоваты, неправильный колёр придают напитку.

Ф.Я.: Уж поверьте, никто так не умеет сушить еврейских младенцев для файв-о-клока, как умеем это делать мы, англичане! Уж мы их сушили-сушили, сушили-сушили… Так что, можете заверить господина Хирохито: и для чая, и для утреннего супа, и для суши – гарантируем безграничные поставки».

Конец цитаты.

Чем больше я перечитывал этот документ – тем крепче сжимались мои кулаки, тем громче скрежетали мои зубы при мысли о том, каким больным извращенцем нужно было быть этому Флену Ямингу, чтобы говорить такие одиозные мерзости, потакая низменным страстям нацистского ублюдка.

Да будь я на его, этого агента, месте, и будь передо мной перспектива заманить второго человека Райха в ловушку, чтобы выставить на всемирное посмешище всю их политическую систему, - я бы далеко не таких одиозных мерзостей наобещал ему! Я бы куда похлеще ему одиозных мерзостей наобещал. По принципу «Для тебя, красавица, я – кто угодно!» С единственной целью. Чтобы, когда этот придурок на самом деле десантируется в нашей юрисдикции, – безвестный сержант полиции сказал ему: «Вы арестованы, герр Гесс!»

Поэтому, мне казалось невероятным, чтобы шпион Его Величества обрабатывал Гесса так прямолинейно, неизящно и незатейливо.

Но мог ли я допустить, что мой шеф обманул меня, подсунув «фейк», а на настоящих переговорах с Гессом англичане сулили ему какие-то ещё более ужасные и подлые вещи в пользу Германии, настолько ужасные, что вынуждены скрывать по сию пору?

Что ж, я мог допустить любое коварство со стороны моего шефа. Чего я не мог допустить – что он, при своей-то занятости и отсутствии каких-либо литераторских наклонностей, станет морочиться выдумыванием фальшивой беседы британского резидента с Гессом, только чтобы разыграть меня.

Поэтому, увы, мне приходится признать, что изложенный выше диалог – придумал я сам, поскольку не чужд графоманских экзерсисов и располагал свободным временем (при этом, я приношу извинения тем, кому дорога память Рудольфа Гесса, за то, что выписал его образ в утрированно гротескном виде, имеющем мало общего с действительным обликом реального Гесса; впрочем, то же самое делают и они, утверждая, будто он мог всерьёз рассчитывать на достижение мира с Англией посредством своего оригинального визита).

Но тем не менее, даже моё весьма развитое и раскрепощённое воображение отказывается представить, что же такого гнусного и подлого могли наобещать Гессу англичане, если действительно вели с ним предварительные переговоры, чтобы их нельзя было рассекретить спустя столько-то десятилетий. А главное – какое бы значение имели какие бы то ни было обещалки, данные в рамках игры разведки с заведомо провокативной целью?

По хорошему счёту, бывают и действительно очень болезненные секреты, разглашение которых – для любой разведки смерти подобно, даже спустя изрядное время.

Самый, пожалуй, пикантный случай – то, что мы называем на своём сленге «подкормка». То есть, когда, в целях возвышения некоего особо важного агента (или увода от него подозрений), противнику сливаются менее ценные агенты. Примерно как в шашках, когда, последовательно жертвуя несколько своих, игрок создаёт комбинацию, чтобы одним ударом снести полдоски и вывести определённую шашку в дамки. 

И если пластиковые кругляшки индифферентно относятся к уготованной им участи, то люди – нет. Им может быть некоторым образом неприятна мысль, что в определённый момент их бросят на съедение, чтобы провести в дамки какого-то «мегаштирлица». Поэтому вменяемые спецслужбы – стараются обстряпывать подобные ходы так, чтобы всё же не подставлять хоть кого-то из доверившихся им людей под реальный удар. Вовремя выводить их из игры до того, как их прихватит вражеская контрразведка. 

Но когда всерьёз подставляют, и когда такие случаи получают огласку, - разведке становится очень сложно находить дураков, которые пойдут на сотрудничество с ней. Это – очень сильный удар по репутации, которого любая разведка старается избегать маниакально.

Однако ж, в случае с Гессом ничего подобного быть не могло в принципе. Он действительно сам – через Хаусхоффера – обратился к Гамильтону, он действительно сам искал контакта с англичанами. Никаких грязных игр с целью выхода на него – вести не было нужды.

Равным образом, не могло потребоваться от англичан и передачи Гессу какой-либо конфиденциальной информации, касающейся третьих стран, дружественных Англии. 

Единственное, в чём англичане могли проявить себя «неблагородно» - так это если навешали ему на уши какой-то лапши, уверяя в своей готовности объявить войну Марсу.
 
Но это нормально. На войне – как на войне. Одурачить противника – это доблесть разведки, а не «подлость». А когда «дипломатические переговоры» ведутся нисколько не уполномоченными на то лицами – достигнутые на них «соглашения» никого ни к чему не обязывают.

 И это самый скользкий момент в «зондаже» противников через неофициальные каналы. Ибо никто никому не может дать сколько-нибудь значимых гарантий на этой стадии. Ни «Флен Яминг» Гессу, ни Алан Даллес обергруппенфюреру Вольфу, ни Александр Фомин(Феклисов) Джону Скалли в период Карибского Кризиса. Всё, сказанное на таких переговорах, – всегда можно аннулировать, объявив игрой разведки, чья сущность – лукавство. 

  Ну и вот если Гесс этого не понимал, если он «повёлся» на посулы противника, вплоть до того, чтобы совершить свой беспрецедентный вояж, - значит, совсем дурак.

Как бы то ни было, и что бы там ни наобещали Гессу, - все подобные «договорённости» были априори ничтожны и, как показал дальнейший ход событий, Англия ни на йоту не отступила от своей политической линии по отношению к Райху.

Войну с ним она НЕ прекратила и военных усилий НЕ ослабила, но, напротив, перманентно их наращивала, в меру своих возможностей (небезграничных, конечно). И своих союзников по борьбе с Гитлером, тогдашних и будущих, не «кидала» де факто, как-либо играя на пользу Германии. Потому что цель окончательного разгрома  Третьего Райха – была вполне естественной и органичной для Британской Империи (а не только лишь упрямством Черчилля обуславливалась). Любые же игры британской дипломатии и разведки – определялись подчинённостью этой цели.

Если же британской разведке действительно удалось как-то подтолкнуть Гесса к его выходке, - то это было бы достижением, которое впору не скрывать, а гордиться им и всячески выпячивать (как, например, не скрывается сотрудничество с британской разведкой главы Абвера адмирала Канариса). Можно, конечно, не светить отдельные детали, конкретные свои приёмы, не говоря уж об агентуре, но глупо отрицать сам факт: «Да, господа, это не важно, сколько у вас танков и самолётов, ибо мы владеем несравненным искусством разваливать ваше высшее военно-политическое руководство, беря под контроль ключевые его фигуры, вплоть до внушения им прямо-таки суицидальных мыслей. Поэтому – сто раз подумайте, прежде чем нарываться на конфликт с нами».

Во всяком случае, когда результат и так уж стал известен всему миру, как в истории с Гессом, – было бы глупо отрицать заслугу британской разведки в этом деле, будь она действительно как-то причастна к его авантюре.    

Однако же, при всём уважении к британской дипломатии и разведке (а их профессионализм достоин уважения, как бы ни относиться к целям британской политики в то или иное время), всё равно невозможно поверить, что они сподобились так запудрить мозги Секретарю НСДАП, чтобы он решился на свою выходку, всерьёз надеясь вернуться в Германию с мирным договором в клювике.

Всё-таки, британские шпионы – не «гипнотические» цыганки, а Гесс – не бабушка-домохозяйка, выдающая мошенницам деньги и драгоценности, чтобы снять порчу. Да, все знавшие Гесса, рисовали его человеком мягкосердечным, сострадательным, исключительно порядочным и совестливым, притом - идеалистом. Но это всё же не значит, что он был «по-пенсионерски» или «по-пионерски» доверчив. Будь Гесс до такой степени наивен и восприимчив к психологической обработке, – он бы в политической своей карьере не продвинулся дальше поселкового инструктора Гитлерюгенда.

Поэтому, вряд ли стоит рассматривать версию о том, что Гесс действовал в состоянии сомнамбулизма, загипнотизированный британской разведкой до полной потери критического мышления (и так – в течение полугода, когда он осваивал управление Me-110). Сохраняя же хоть какую-то здравость рассудка, он не мог верить в то, что его романтический поступок как-либо скажется на позиции Великобритании и её решимости продолжать Войну.

На её позиции – не сказалось немецкое воздушное наступление прошлого лета, в один момент едва не уничтожившее RAF (существует небезосновательное мнение, что если бы Люфтваффе продолжали целенаправленно утюжить британские аэродромы и радарные станции, а не переключились на города, - немцам удалось бы дожать оборону Метрополии до такого уровня, что сделалось бы возможным и «комфортным» вторжение через Ламанш).

Далее, на британской решимости не сказались массированные бомбардировки городов, в которых очень сильно пострадал Лондон, а Ковентри – практически был стёрт с лица земли. Вернее, сказались, но только в том плане, что теперь англичане горели желанием сделать то же самое с городами Германии.

Гитлер не раз и не два обращался к Британии с предложением мира (и принципиально в «пунктах» Гесса не было ничего нового), и публично, и через дипломатов на нейтральной территории, и через союзников-посредников, но все подобные предложения отвергались даже тогда, когда англичане, казалось, находились буквально на краю гибели.

К маю же сорок первого они считали, что в целом выиграли Битву за Англию, отразили Блитц (немецкую стратегию бомбардировок городов), и даже если бы они потерпели поражение в Египте (прибывший в Африку Роммель как раз начал их трепать, но незадолго до этого, правда, О’Коннор чуть не вышиб итальянцев из Ливии, продвинувшись далеко в Киренаику и взяв свыше двухсот тысяч пленных) – всё равно им верилось, что они отстояли безопасность Метрополии, а ситуация – далека от прошлогодней «кромешной безнадёги». И постепенно, не ослабляя морской блокады Германии, они переходили в воздушное контрнаступление, с намерением рано или поздно выиграть войну и поквитаться за все обиды.

 И то было мнение не одного только Черчилля с его «маниакальным» неприятием тоталитарных режимов. То было мнение миллионов англичан, уже много месяцев вытаскивавших изувеченные тела своих друзей и родичей из-под руин после немецких бомбёжек. И они бы категорически не поняли любого своего политического деятеля, который бы вдруг провозгласил: «На самом деле, наци – чудесные ребята, и мы теперь будем с ними дружить. Война окончена, всем спасибо».

Это было бы примерно то же самое, как если бы Сталин после Курской Дуги и освобождения Орла-Белгорода-Харькова в сорок третьем сказал бы: «На самом деле, эта война подзатянулась, нам не нужны лишние жертвы, хватит и тех, что были принесены нашим верноподданным русским народом ради спасения наших кремлёвских задниц от непосредственной угрозы, которая теперь миновала, так что давайте-ка снова подпишем с Гитлером договор о мире-дружбе-границе, и проходить она будет по нынешней линии фронта». Сколько бы он после этого прожил, несмотря на весь «культ личности»? Да его бы собственные генералы грохнули, думается, не дожидаясь полномасштабного народного возмущения.

Ну а у англичан имелись менее брутальные рычаги для устранения своих политических лидеров, которые в чересчур непочтительной форме обманывали ожидания электората. Поэтому уж в мае сорок первого попытка заключить мир с наци – была бы если не буквальным, то политическим самоубийством для любого британского лорда-сэра-пэра, как бы он сам ни благоволил к этой идее, как бы ни был прогермански настроен, каким бы «арийским» расистом он ни был в глубине души. Он мог сколько угодно ратовать ДО войны за поддержку гитлеровского режима как противовеса большевистской угрозе – но к маю сорок первого у англичан уже имелись слишком сильные собственные счёты с Гитлером, чтобы улаживать их за столом переговоров.      

Конечно, на тот момент они несли очень тяжёлые потери, прежде всего экономические, от немецких подлодок (истинный перелом в Битве за Атлантику наступит только в сорок третьем), но намечались уже и некоторые успехи по мере усиления конвоев всё большим числом эсминцев и фрегатов, оснащённых всё более совершенными сонарами-Асдиками и системами глубинного бомбометания. Главное, англичане перехватили воздушный контроль над прилегающими к Острову акваториями, а это очень сильно затрудняло деятельность что подводных, что надводных немецких рейдеров (до какой степени – буквально через несколько дней стало ясно на примере «Бисмарка»).

Так что же, теперь, когда немцы отчаялись «умиротворить» упёртых бриттов массированными авианалётами, всерьёз можно было рассчитывать на достижение мира путём бомбардировки Альбиона секретарями НСДАП? Это даже не смешно!

Вернее, в политических кругах всего мира «тайная миссия Гесса» - воспринималась как исключительно комическое, смехотворное событие. Это обыватели и газетчики, с их конспирологическими маниями, склонны были усматривать в ней какой-то глубинный смысл, неимоверно тонкую и зловещую игру закулисной дипломатии, но для политиков всё было предельно ясно: Гесс то ли подвинулся рассудком, то ли попросту дезертировал, спасая свою шкуру, симулируя при этом умопомешательство.

Британские и американские официальные лица – поддерживали вторую версию (хотя Черчилль – предпочёл вовсе не высказываться сколько-нибудь определённо на сей счёт). Германские – выдвинули первую. Мол, не выдержал человек нервических нагрузок, погорел мозгом на работе. 

Говорят некоторые, будто товарищ Сталин, со свойственной ему мнительностью, придал очень большое значение «миссии Гесса» и крепко задумался? Ну, некоторая-то мнительность ему действительно была свойственна. В каком-то роде он был и параноиком. Но не до такой, всё же, степени, чтобы не понимать: имей место действительно тайные и важные переговоры Великобритании с Райхом – они бы происходили где-нибудь в Швейцарии, как это и бывало после начала Войны и разрыва прямых дипотношений между Лондоном и Берлином. Но инициировать архиважные и сверхсекретные переговоры так, чтобы привлечь к ним внимание всего мира? Ясно было, что полёт Гесса – дело одного лишь Гесса. И каковы бы ни были его персональные резоны, в геополитическом плане – ни на что его выходка повлиять не может (вернее, может, но не лучшим для Германии образом, о чём речь далее).

Поэтому товарищ Сталин не ломал мучительно голову над тем, что бы это значило, а шутил в кругу соратников по Политбюро, кого бы из них, в случае чего, послать с парашютом налаживать мир с противником. Большинство – сходились на кандидатуре Маленкова, который имел некоторое отношение к авиации.

Это потом уж Иосиф Виссарионович «троллил» Черчилля, выказывая какие-то «подозрения» относительно «миссии» Гесса. Просто – по неизбывной своей привычке ставить союзника в психологически дискомфортное положение и внушать чувство вины хрен знает за что, понуждать оправдываться и завоёвывать доверие. Типичная для комми в целом и Сталина в частности «моральная разводка» на конформизм. Но в сорок первом и кремлёвская братва воспринимала инцидент с Гессом адекватно, как анекдот, и не более того.

Но вот для Райха - в этом было мало анекдотического. Его руководство оказалось перед очень непростым выбором, кем объявить Гесса: то ли чокнутым идеалистом, то ли предателем-дезертиром. Предпочли – первое. Но хрен редьки не слаще.

Вот представим на секундочку, что после этого инцидента стали думать нейтралы (Турция, Испания, Иран), прежде благоволившие к Оси и помышлявшие о присоединении к Тройственному Пакту.

Раньше они готовы были склониться к мысли, что военное могущество Оси – уже достаточная причина, чтобы не перечить её воле и слиться в экстазе. Но теперь выясняется, что в этом «королевстве» обнаружилась какая-то внезапная и весьма пугающая гниль.

«Знаете, ребят, мы вас, конечно, уважаем, но нас немножко тревожит, когда ваши высочайшие функционеры распрыгиваются из Райха, что блохи с чумного кобеля. Вот как-то это не добавляет веры в стабильность вашего политического устройства».

Гитлер, конечно, мог уверить:
«Да не берите в голову! Гесс – он просто псих был!»

На что следует резонное возражение:
«Этот «просто псих» - был второй человек в вашей структуре.  И много у вас ещё(!) таких «просто психов», пока что не выявленных? А ну как, вы все в Англию перепрыгаете, бросив вашу мощнейшую армию и великую экономику на произвол, а потом к нам придут англичане и спросят за то, что вас поддержали? Знаете, ребят, чего-то нам не улыбается слишком-то уж плотно с вами вязаться».

Понятно, что в открытую никто этого не говорил – но подобные раздумья и без того были очевидны. До такой степени, что и не нуждались в озвучивании «открытым текстом».

Поэтому и нелепо звучат предположения, будто бы Гесс мог совершить свою выходку по договорённости с Гитлером и в интересах Германии. С какой целью?

Чтобы Франко наотрез отказался пустить немцев к Гибралтару, а Турция упорно не позволяла создать плацдарм для наступления на Кавказ с юга, когда это было жизненно важно для Гитлера на соответствующих ТВД?

Чтобы нейтралы стали опасаться не столько военных успехов Союзников, сколько – политического коллапса Райха, который автоматически даст победу Союзникам?

Чтобы и партнёры по Оси встали на уши и озадачились: а стоит ли так уж самозабвенно ставить на Райх, когда «в ставке Гитлера все малахольные», по меткому замечанию авиатехника из фильма «В бой идут одни старики», получившему столь яркое подтверждение?

Чтобы и фактически имевшаяся в Британии «партия мира» была вынуждена окончательно прикусить язык, ибо самому нужно быть умалишённым, чтобы искать прочного мира с теми, кто подтвердил действием свою… ментальную неупорядоченность, скажем так?

Как выходку Гесса воспринимало руководство Райха «на самом деле», а не в публичных коммюнике? Что ж, Гитлер не оставил на сей счёт каких-либо приватных записок, выражавших его истинное мнение. Если он и вёл тайные дневники, то они не сохранились.

Зато – сохранился, большей частью, личный дневник Геббельса. Он не предназначался для публикации (во всяком случае, не в ближайшие годы), а потому отражает, вероятно, истинные мысли и заботы «отца нацистской пропаганды», его непосредственную реакцию на те или иные события по мере поступления информации.

И вот в записях от 13 по 20 мая – проблеме Гесса уделяется очень большое внимание. Да, тема всплывает только 13 мая. Кстати, это очень интересно и показательно, что Гесс «самораскрылся» в беседе с Гамильтоном утром 11 мая, а окончательно его личность была идентифицирована на следующий день Киркпатриком, но официальные британские источники предпочли хранить молчание, давая немцам возможность сделать первый ход в информационном освещении пропажи этой не самой малозаметной фигуры, а не бросились радостно скандировать детский стишок «… сегодня под мостом выловили Гитлера с хвостом». В смысле, Гесса. Англичане – действительно хорошие игроки в «политический покер».   

Наверное, дневниковые записи Геббельса можно найти в Сети, поэтому не буду приводить развёрнутые цитаты, равно как и выдирать фразы из контекста, но ход примерно такой.

Сначала – полный шок от известия, что Гесс, вопреки запрету фюрера на самостоятельные воздушные прогулки, «угнал» самолёт – и пропал. И надо бы составить какое-то разъяснение для народа и мира, но хрен знает, чего в нём говорить. Есть упоминание письма, оставленного Гессом для Гитлера, откуда следует, что его внезапный улёт связан с «миротворческой» манией автора. Что расценивается Геббельсом как свидетельство полного безумия Гесса. И как теперь жить, как теперь трындеть о монолитности и здравости высшего политического руководства Райха, когда второй человек в нём, после Гитлера, оказался психом и «отщепенцем»?

Потом, когда выясняется, что Гесс парашютировался в Шотландии, - приходит новая, ещё сильнейшая тревога: что же теперь сделают англичане с выпавшим им с неба таким невероятным козырем? Геббельс рассуждает, как бы ОН использовал такой подарок судьбы, какие бы он делал заявления от имени Гесса.

Когда же англичане не делают никаких особенных заявлений от имени Гесса и, тем более, устами Гесса – Геббельс успокаивается, одновременно констатируя, что англичане не так искушены в пропаганде, как он, великий властитель дум.

Что ж, это характерно для Геббельса. Он действительно считал себя непревзойдённым гением массовой пропаганды. Хотя на самом деле, не требуется великого таланта, чтобы убедить простой народ в том, о чём он и так грезит перманентно: о своём прирождённом, «кровном» превосходстве; о захватнических войнах; о колониальном грабеже; о еврейских погромах. (Ну ещё, конечно, - «отобрать и поделить», что германскими наци использовалось пусть не в такой степени, как большевиками, но - тоже использовалось).   

Националистическая (вкупе с социалистической) карта – самый простой и верный козырь в пропагандистской колоде, и чтобы её разыграть, тем более, на фоне версальского унижения немцев, – большого мастерства не нужно было. Нужна была лишь политическая инфантильность и нежелание просчитывать ситуацию на пару шагов вперёд.

Англичане же проходили эту стадию политического мышления где-то так веке в четырнадцатом. И со временем вывели формулу: Honesty is the best policy. Честность – лучшая политика. Не потому даже, что враньё аморально (любое враньё можно, при желании, представить как «ложь во спасение»). А потому, что оно себя не окупает в долгой гонке. Способствует мобилизации наивно-гоповатых народных масс на какой-то короткий период времени, но – оборачивается катастрофой для элиты в конечном итоге.

Соответственно, английская пропагандистская манера допускает недосказанность, умолчание, когда это представляется выгодным, но не приветствует прямые и грубые фальсификации.

Применительно же конкретно к Гессу – зачем бы англичанам вкладывать какие-то компрометирующие Райх и Гитлера заявления в его уста? Что может быть более компрометирующим, нежели сам по себе факт, что второй человек Райха оказался идиотом, который самовольно взял аэроплан и бросился с парашютом в стан врага, надеясь как-то уболтать британскую элиту? Что может быть более дискредитирующим для единства Райха, чем такое «раскольническое» поведение одной из главнейших его персон? А чего ждать от остальных? Они действительно готовы единым фронтом встретить все тяготы и испытания, что несёт им тотальная война на истощение? Один вот – уже слился. Когда последуют другие?

И эти вопросы – не требуется раз за разом мусолить в пропаганде. Их вообще необязательно «озвучивать». Они и так сами собой возникают, когда известен факт.

Тем более – не надо делать каких-то заявлений от имени Гесса, которые бы в чём-то изобличали Райх и показывали враждебность Гесса по отношению к Гитлеру (я говорю именно об официальной правительственной пропаганде, поскольку частные-то газеты высказывали и такие мнения, что «Гесс попал в чёрный список Гестапо и не хотел разделить судьбу Рема» - и тут уж на каждый роток не накинешь платок, в условиях «рекомендательной» цензуры военного времени в Британии).

Если Гесс стал врагом нацистского режима, подался в оппозицию, или, тем паче, ощутил какую-то опалу, какую-то угрозу для себя в Германии, – тогда его поступок понятен и в целом зауряден. Перебежчиков-то история знает множество. Но вот если Гесс отколол свой кунштюк, продолжая оставаться верным гитлеровцем, - это гораздо пикантнее. Это гораздо лучше компрометирует образ мышления и действия верных гитлеровцев, чем самые одиозные истории про зверства эсэсовских карателей и расправы над политическими противниками.

Жестокий и последовательный завоеватель, имеющий пусть бесчеловечную, но рациональную логику, – это одно. А псих, который сам не понимает, чего он делает, и зачем, - это совсем другое. С террористом, вооружённым гранатой, - ещё можно вести переговоры, вызнавая, что ему нужно. Мартышку с гранатой – остаётся только подстрелить, когда она сама не знает, чего ей нужно и что она сделает в следующую секунду.

Поэтому, со стороны англичан было очень мудро не вникать публично в мотивы герра Гесса, вообще не распространяться об этом, а просто оставить голый факт, как есть. Правительственные британские круги – знали, что делали, когда не стали разыгрывать карту Гесса так, как мыслилось Геббельсу. Сам он, правда, этого искренне не понимал. Поскольку в деле пропаганды, по сравнению с англичанами, он всё-таки мальчишка и щенок.

Что же самое важное в этих личных записках Геббельса – из них следует, что по крайней мере он абсолютно был не в курсе предстоящей «миссии Гесса». При том, что Геббельс, как один из ближайших соратников Гитлера, бывал в курсе очень многих его затей. Он был одним из самых осведомлённых людей в Германии. Этого требовало его положение.

В частности, он прекрасно знал о предстоящей кампании против СССР едва ли не с момента утверждения Директивы №21 (а намеки ему Гитлер делал и раньше), поскольку это было необходимо для того, чтобы переориентировать пропагандистский аппарат по вектору: «Русские уже не такие нам друзья, как были год назад, а скорее – такие же недруги, как было три года назад. Мы к ним – со всей душой, а они нам пакости строят, подрывную деятельность ведут».

Так можно ли представить, чтобы Гитлер, будучи в курсе предстоящей «миссии Гесса», не оповестил Геббельса заранее, как освещать это событие, которое неизбежно взбудоражит весь мир и вызовет глумливый смех повсюду?

Таким образом, приходится признать факт, очевидный уже тогда всем серьёзным политическим мужчинам на глобусе. Т.н. «Миссия Гесса» - была исключительной инициативой самого герра Гесса, никоим образом не согласованной ни с Гитлером, ни с кем-либо ещё из партийной верхушки, ни с англичанами (будь они причастны – уж по крайней мере встретили бы так, чтобы он не сломал лодыжку при парашютировании, а потом бы – гордились таким феерическим успехом своей разведки).

На этом можно было бы поставить точку, согласившись с тогдашним мнением товарищей Гесса по Партии: он просто слетел с катушек. Бывает. Никто не застрахован от умопомешательства. Работа нервная, ответственность огромная. Вот психика и не выдержала.

Но так ли это? Действительно ли Гесс оказался сумасшедшим?

Всё познаётся в сравнении. Конкретно – в сравнении с судьбами других руководителей Райха и Партии, занимавших столь же высокое положение.

Адольф Гитлер. Застрелился в своём бункере, наконец-то поняв, что война как бы проиграна. Это озарение снизошло на него двадцать девятого апреля сорок пятого года, когда над бункером уже не только что орудийная канонада слышалась, но и лязг советских танковых гусениц.

Генрих Гиммлер. Покончил с собой, приняв яд, когда сдался в плен, надев солдатскую форму, но понял, что опознан. И ведь не самого по себе плена он страшился, а именно раскрытия истинной личности. Которая к тому времени имела такую мрачную «ауру», что самоубийство казалось наилучшим выходом.

Герман Геринг. Принял яд в тюремной камере, когда понял, что его, кажется, не собираются отправить на остров Святой Елены.

Йозеф Геббельс. Убил себя и всю свою семью, включая малолетних детей (есть версия, что на самом деле его убили эсэсовцы, верные Гиммлеру, но она ничем не подтверждена и вряд ли состоятельна, поскольку тогда б уж Гиммлер и Дённица постарался бы грохнуть, а не принял его командование безропотно).

Мартин Борман. Долгое время допускалось, что он каким-то образом улизнул, хотя были свидетели того, как он погиб при попытке прорваться из Берлина под бомбёжкой. В девяносто седьмом генетическая экспертиза предположительных останков подтвердила: да, это действительно он, действительно погиб.

Короче, все умерли. Все, кроме Гесса. Из всех «бонз» гитлеровского режима – только он дожил до глубокой старости. Пусть не на собственной вилле, но в довольно комфортабельной тюрьме Шпандау.

Так кто из них больший «псих» - эти берлинские мечтатели, пребывавшие в плену безумных иллюзий аж до весны сорок пятого года, или человек, уже весной сорок первого эвакуировавший свою персону из Берлина?

Гесс – единственный из столпов германского нацизма, кто умудрился сдаться в плен в такое время и таким образом, что сохранил себе по крайней мере жизнь. А мог рассчитывать и на свободу по окончании войны, поскольку тогда, в мае сорок первого, ещё трудно было предвидеть всю эту нюренбергскую эпопею, где Гессу влепили пожизненное, в общем-то, за компанию, единственно от досады, что Гитлер самоликвидировался и не может предстать перед судом. Его-то, Гесса, собственные дела, по здравой оценке, - ну никак не тянули на пожизненное.

Да и в принципе сама идея международного трибунала, где победители будут судить политиков побеждённой страны, - в сорок первом казалась ещё невообразимой (честно говоря, очень многим и в сорок шестом казалось невообразимым шутовское юродство этого нюренбергского шапито, ничего общего не имевшего со сколько-нибудь легитимным и справедливым судебным процессом, а призванного лишь ублажить триумфальную кровожадность публики в странах-победительницах и запугать, склонить к сотрудничеству оставшуюся германскую элиту, где «все были в СС»).

Но вот что казалось вполне вообразимым уже и в мае сорок первого – что у Германии, кажется, намечаются серьёзные проблемы.

Со времён Вильгельма Завоевателя – никому не удавалось покорить Англию. А все, кто пытался это делать, – кончали довольно плохо. И Германии на данный момент – тоже не удалось покорить Англию, несмотря на нешуточные усилия.

Со времён Батыя – никому не удавалось покорить Россию (да и ему это удалось лишь частично). И все, кто пытался это делать, - кончали ещё хуже, чем те, кто замахивался на Англию (включая чингизидов, в финальном историческом счёте).

Что ж, у Гесса вполне могли возникнуть резонные сомнения в успешности германской попытки покорить одновременно(!) и Англию, и Россию. Притом, что Англию сломить уже не удалось, а Россию – вообще не ясно, как ломать и что для этого нужно сделать.

Фюрер, конечно, мог сколько угодно высказывать убеждённость, что стоит выйти на линию Архангельск-Астрахань, и Россия сама как-нибудь рассосётся, чудесным образом перестанет представлять опасность, - но чтобы разделить эту убеждённость, требовалась поистине безграничная вера в гений фюрера. И полное отключение здравого смысла.

Многие люди, прежде не знавшие Гитлера близко, а сошедшиеся с ним уже под конец войны, - отмечали, что их вера в гений фюрера оказалась поколеблена, когда он стал вещать идеи того рода, что поражение – не так уж страшно, что и пусть Европу захлестнёт новая, «более качественная кровь», когда выяснилось, что германская – ни на что не годится.

Получалось, он не столько за величие Германии боролся, сколько – проводил соревнование, чья «кровь» сильнее. И был не столько «тренером» арийской сборной, сколько – организатором межэтнического матча, где важно не то, чтобы победила Германия, а то, чтобы победил «достойный» (а «достойный» - это тот, кто победил).

Слушая всё это, люди вроде Шелленберга или Шпеера ловили себя на мысли, что, кажется, фюрер окончательно тронулся умом на своих расовых теориях. Но им думалось, что это произошло только сейчас, от тягот и неудач, постигших Германию. Потому что раньше фюрер с ними не откровенничал на тему «расового плей-оффа».

Но значит ли это, что Гитлер действительно не имел раньше таких идей и не откровенничал о них с теми, кто был ему особенно близок, вроде того же Гесса?

В действительности, если допустить, что ему нужна была не столько военная победа Германии, сколько борьба духа разных народов, ведущаяся с наивысшим напряжением, - становятся понятными многие его стратегические решения, ввергавшие в оторопь немецкий генералитет. Вроде, скажем, упорного нежелания отвести Шестую армию из Сталинграда, где она была обречена.

Наивные германские генералы убеждали фюрера, что это необходимо для спасения ситуации на всём Восточном фронте, поскольку Германия не может себе позволить потерю целой армии, одной из лучших по оснащению и опыту. Но что, если он и не собирался спасать ситуацию на Восточном фронте, а ему интереснее было посмотреть, сумеют ли мальчики из Гитлерюгенда отбиться фаустпатронами от русских танков в Берлине?

Для этого германскому национальному лидеру нужно было быть полнейшим маньяком, чтобы намеренно гробить собственные войска, испытывая их и вражеский дух на прочность?

Но, вообще-то, с самого появления Гитлера на политической сцене – из сторонних наблюдателей только ленивый не называл его маньяком. А если и не считать его душевнобольным в клиническом смысле – то в любом случае он был крайне незаурядным политиком. Он был творческий человек, художник. Вот он, в полёте вдохновения, и рисовал картину войны по всему глобусу, наслаждаясь самим процессом как таковым, восторгаясь сочностью красок и силой экспрессии.

Ещё – он был мыслитель, философ. В «Застольных беседах» Пикера – хорошо проступают как хаотичность, порывистость мышления Адольфа Гитлера, так и многогранность его интересов. У него был нисколько не научный склад ума, но порой он высказывал весьма смелые и дельные мысли (а порой, конечно, приходится задуматься, какую именно флору употреблял этот вегетарианец).

 К тому же, он был даже и не немцем, а австрийцем. С чего бы ему вовсе желать победы Германии? С чего бы ему так заботиться о гегемонии светлой нордической расы, к которой сам он едва ли принадлежал фенотипически? С чего вообще немцы взяли, что фюрер их любит и хочет подарить им мир, желательно весь?

Ну да, он их любил. Примерно так же, как разводчик бойцовых собак и организатор боёв любит своего самого крепкого и свирепого питбуля. Но если его задерёт на ринге чужая псина, ещё более крепкая и свирепая, - хозяин возьмёт щенка от победителя. Поскольку для него самое важное – улучшение породы, в его понимании. 

 Так быть может, резоннее предположить, что истинная цель Гитлера по отношению к немцам – втравить их в такую войну, где у них мало шансов на успех, и вести её так, чтобы шансов было ещё меньше, но народный-бойцовский дух напрягся по самое не балуйся? Может, подобная гипотеза имеет право на существование хотя бы потому, что на практике Гитлер сделал именно это? А если он действительно хотел мира, как уверял, может, для начала, ему не стоило в марте тридцать девятого окончательно аннексировать внесудетскую Чехию, безо всякого разумного объяснения, кроме демонстрации собственной силы и бессилия англо-французского блока? Он не понимал, что такая нарочитая беспардонность не может не поссорить Германию даже с теми политическими кругами Запада, которые прежде видели в ней «заслон против большевизма»? Так может, он искал всё-таки не мира, а войны, причём войны – большой и предельно жёсткой?

Во всяком случае, у ближайших соратников по Партии, с которыми Гитлер бывал особенно откровенен, могло создаться такое впечатление. И если Герингу было пофиг, поскольку он находил решение всех проблем в морфине, то Гесс мог озадачиться: и что же дальше принесёт это безумие? И стоит ли участвовать в нём до конца, храня верность чёрт знает какой, получается, идее?

Конечно, говоря о мотиве Гесса, можно было бы довольствоваться версией, подразумевающей один лишь инстинкт самосохранения. То есть, довольствоваться тем соображением, что он действительно, прикинув перспективы, возопил: «Уберите меня из этого шоу!» - и удрал, спасая свою шкуру (и спас её, замечу).

Такая версия будто бы подкрепляется тем, что к сорок первому Гесс утратил всякую реальную власть в Райхе, и даже в партийных делах его «задвинул» его заместитель Борман, замкнув все ниточки на себя.

В своё время я так и думал, что Гесс, не в силах конкурировать с Борманом и опасаясь какой-нибудь роковой подлянки с его стороны, - счёл за лучшее сдаться англичанам. Но, для сохранения хоть какого-то «благообразия», постарался придать своей капитуляции «миротворческий» флёр. Типа, «Я не предатель, я идеалист».

Однако ж, возникает вот какая мысль. Рудольф Гесс – не единственный в высшем руководстве Райха бывший лётчик, герой прошлой войны и любимец народа. Был ещё один. Герман Геринг.

Этот человек мало занимался организацией партийной работы, но зато он – бессменный руководитель Люфтваффе с момента их воссоздания, а с некоторых пор – ключевая фигура в управлении германской экономикой, как министр авиации и уполномоченный по осуществлению четырёхлетнего плана.

Так вот вопрос: в каком деле амбициозным заместителям проще «отжать» шефа от рычагов? В каком деле конкурентам проще его подставить? В таком, где достаточно, чтобы ляйтеры на собраниях слаженно кричали «Зиг хайль!» после каждой тирады фюрера, и он будет доволен, - или в таком, где требуется реальный результат?

Как было у Геринга с реальным результатом? Что ж, поначалу немецкая авиация будто бы действительно чудесным образом возродилась из версальского пепла и стала ещё более грозной силой, чем была прежде.

Насколько в том заслуга лично Геринга – вопрос дискуссионный. Германия в любом случае обладала высочайшей технической культурой и хорошими производственными мощностями, позволявшими выпускать превосходные самолёты в больших количествах – было бы финансирование. Что же до сохранения опыта лётчиков-ветеранов и передачи его молодёжи, - здесь, скорее, больше заслуга прежних, Веймарских руководителей, договорившихся с Советской Россией о совместной лётной школе под Липецком. Благодаря этому к моменту воссоздания военно-воздушных сил Германия уже имела весьма совершенную инструкторскую и методическую базу.

Что до непосредственных операций Люфтваффе, за которые отвечал лично Геринг, – то поначалу они бывали успешны. Хотя, конечно, зачистка неба над Польшей – не бог весть какое свершение, а вот за «избиение транспортов» голландскими ВВС в мае сорокового – с Геринга можно было бы и спросить.

Этот эпизод, правда, не отразился на общем ходе немецкой победоносной кампании против Франции и «нижних стран», но всё-таки был показателен для оценки лично Геринга. В том смысле, что этот господин склонен серьёзно недооценивать возможности противника и применять довольно-таки самоубийственную тактику, ведущую к совершенно напрасным и досадным потерям элитных парашютно-десантных войск, где каждый боец – штучный товар.

А вот далее – Геринг приносит уже сплошные разочарования.
Он обещал за месяц подавить RAF и обеспечить воздушное прикрытие для вторжения через Ламанш. Вместо этого он угробил чуть ли не половину Люфтваффе, так, что к октябрю сорокового они были совершенно неспособны нейтрализовать британский Хоум Флит, поэтому о вторжении в Англию можно забыть на неопределённое время, между тем, как RAF быстро восстановили потери и перешли в контрнаступление.

Он обещал, что ни одна британская бомба не упадёт на Берлин – но теперь их падают десятки каждую ночь, а жители вынуждены прятаться в убежищах, где высказывают о Геринге такие мысли, что впору усомниться в его непреходящей популярности.

Каковая популярность ещё более подтачивается манерой поведения и образом жизни этого господина, с его нескрываемой тягой к роскоши самой изощрённой и вызывающей, его неизбывным фанфаронством, его шапкозакидательством и наплевательством.

Казалось бы, если уж кого и проще всего подсидеть заместителям, а Гитлеру – сделать «козлом отпущения», так это Геринга. В народе его уже практически ненавидят, а из всех отраслей, в которые вмешивается этот господин, поступают отчаянные сигналы о его вопиющей некомпетентности и безалаберности. Поскольку же он норовит вмешаться во все отрасли сразу – эти сигналы сливаются в единый вопль: «Дорогой фюрер! Убери ж ты, пожалуйста, наконец, к чёрту этого придурошного торчка!»

Но странное дело. Заместители Геринга – не подсиживают и не выдавливают его. Вместо этого – они стреляются сами. Сначала Удет, потом Ешонек. А Гитлер – почти до самого конца Войны холит и лелеет Геринга, когда он, казалось бы, провалил уже всё, что можно. Да, бывало, фюрер пожурит друга Германа за очередное громогласное обещание, с треском проваленное, но – и не думает снимать с должности.

Похоже, для Гитлера это была принципиальная позиция – не давать в обиду старых товарищей по Движению, как бы они ни накосячили («Ночь длинных ножей», расправа над Ремом и его уличной шпаной, возомнивших себя чем-то вроде преторианцев при ими же возведённом на трон императоре Дидии Юлиане, - это отдельный случай, имевший особые причины, но и там Гитлер долго колебался, прежде чем внять уговорам других соратников и устроить зачистку СА).

То, как он, Гитлер, держал при себе Геринга, до последнего, напоминает то, как, скажем, Владимир Путин носится с Сергеем Ивановым, хотя, казалось бы, этот человек проявил исключительную бездарность везде, куда бы его ни ставили, и создаёт репутационные потери для Кремлёвских всякий раз, когда раскрывает рот на публике.

И это действительно общее место для авторитарных диктатур на фоне превалирующей идеологии фашистского типа. Нет, разумеется, я не собираюсь ставить знак равенства между Гитлером и Путиным. Это всё же разные люди, как бы остряки ни изголялись над совмещением их фамилий. Но логика организации власти в обоих случаях вполне авторитарная, несмотря на имеющиеся, в обоих же случаях, внешние атрибуты конституционной республики.

При этом, и термин «идеология фашистского типа» здесь используется не как ругательство, а всего лишь как собирательное обозначение социально-политических доктрин, провозглашающих высшей ценностью национальную сплочённость под руководством мудрого и заботливого вождя (что, собственно, и есть суть фашизма, наиболее последовательно сформулированная в трудах Бенито Муссолини).

Подобные доктрины во все времена бывали весьма почитаемы и простым народом, и значительной частью интеллигенции, и порою требуются неоднократные, очень болезненные (но очень поучительные) кризисы единовластия, чтобы нация повзрослела и убедилась, что истинная её сила вовсе не в единстве, а во внутринациональной конкурентной борьбе. В которой не скрываются, в общем-то, эгоистические мотивы «соискателей трона», а доброхотов, всерьёз грозящих поголовно осчастливить народ, – принято отстреливать на дальних подступах ко «дворцу».

 До тех пор, до наступления такой стадии политической зрелости нации, – всегда будут находиться умники, на разные лады перепевающие байку про ломкие разрозненные прутики и «неуязвимые» прутики в связке (пока не наступает озарение, что в этом мире есть такая вещь, как бензопила). 

Впрочем, мы отвлеклись на чересчур общие материи. Что я хотел сказать, то упорство, с каким авторитарный лидер удерживает наплаву своих старых друзей, невзирая на все их провалы, - обусловлено не только его тёплыми человеческими чувствами. Хотя они тоже наличествуют, ведь все мы люди, даже «гитлеры». Но главное – это упорство диктуется логикой выстраиваемой при фашизме системы, у которой и сам фюрер становится заложником.

Ведь он – всё же не помазанник божий и не живой бог-фараон, перед которым все прочие смертные людишки примерно равны в своём ничтожестве, а потому он волен тасовать своих сатрапов, как ему угодно, ни перед кем не давая отчёта. Фюрер – по крайней мере декларирует своё служение нации, с тем и поднялся на вершину власти. Но если он начнёт слишком рьяно убирать тех своих товарищей по партии, которые не справились с работой, замещая их теми, кто более достоин, - возникнет опасное ощущение, что в этом обществе имеется нечто вроде «меритократии». А когда так – значит, и на место самого фюрера может нацелиться какой-то выскочка, мотивируя свои притязания собственными заслугами перед нацией и собственной управленческой эффективностью.

Поэтому фюреру, провозглашающему свою непогрешимость и несменяемость (иначе, конечно, хана национальной сплочённости, всё пропало, шеф!) – приходится ограждать себя от таких «выскочек» буферным слоем из пусть бестолковых, но преданных старых друзей. От которых требуется лишь одно: доказанная лояльность и отсутствие притязаний на собственные политические цели.

Более того, по хорошему счёту, в определённый момент системе становится выгодно, чтобы люди из ближайшего окружения вождя доказывали свою НЕэффективность и НЕкомпетентность в какой-либо самостоятельной деятельности, вызывая тем раздражение народа. При этом условии – они наилучшим образом усваивают, кто они есть сами по себе, чтО их ждёт в вольном плаванье своим курсом, и насколько им невыгодно обзаводиться собственными политическими амбициями, идущими вразрез с волей фюрера. Они понимают, до какой степени они от него зависят, а потому – не рыпнутся с поводка, не станут мутить какую-то крамолу. Будут вести себя по принципу «я дурак – но рад стараться». 

Потом, конечно, рано или поздно, общая некомпетентность системы превосходит всякую допустимую «ошибкоёмкость» среды и вся эта сиятельная конструкция обрушивается с треском в тартарары. Но пока она существует – действует именно по такой схеме, ориентированной не на оптимизацию управления и наибольшую его гибкость, а, напротив, на всё большую ригидность и кредо «чем хуже – тем лучше».

Отрешиться от такой кадровой политики – авторитарной системе бывает трудно даже тогда, когда на столицу начинают вовсю сыпаться вражеские бомбы. Ну а в мирное время – «полярный пушистый лис» и вовсе подкрадывается на таких мягких лапках, да откуда и не ждали, что простодушной публике остаётся лишь разводить руками над руинами: «И как это всё могло порушиться, когда всё было такое крепкое, такое монолитное? Не иначе, вражьи диверсанты!» (Простодушной публике невдомёк, что признание способности вражьих диверсантов в одночасье уничтожить основы государственности, - самый злой приговор для состоятельности таких основ).

Так вот, возвращаясь к Гессу. В один момент мне стало любопытно: насколько же ему надо было быть глупее и безвольнее того же Геринга, чтобы не суметь удержаться под крылышком друга Адольфа и пасть жертвой аппаратных интриг Мартина Бормана, малоизвестного до поры выскочки, который, в отличие от Гесса, не был ни прославленным ветераном прошлой войны (пребывание во вражеском плену – это, конечно, круто, но не так, как десятки сбитых самолётов противника), ни любимцем Партии и народа?

Быть может, дело, скорее, в том, что Гесс, в целом симпатизируя идеям национал-социализма, с определённого момента не захотел чересчур глубоко погружаться в практическое их воплощение, и потому сам отрешился от какой-либо конкретной деятельности, спихнув её на Бормана, а себе оставил лишь красивые публичные выступления на партийных и народных сборищах?

Быть может, и в обсуждение конкретных военно-политических решений он не вникал не потому, что его от этого «отшили», а потому, что ему действительно претило соучастие в воинственных планах Гитлера?

Когда же он понял, что Райх скатывается в безумие тотальной мировой войны с малопонятными и нереалистичными целями, возможно, он искренне решил устраниться из этого предприятия, чтобы не быть ответственным за все неизбежные будущие эксцессы и жестокости. Причём, не только и не столько в юридическом смысле «ответственным», сколько – в моральном. Сделать так, чтобы потом иметь возможность сказать хотя бы самому себе: мои руки чисты, моя честь незапятнанна, я сделал всё, что мог, для предотвращения этого кошмара, и уж точно – не участвовал в нём.

Это как-то слишком наивно для политика высокого ранга?
Вовсе нет. Что действительно наивно – так это видеть во всяком событии, во всяком действии того или иного высокопоставленного лица элемент некой шахматной партии, где все фигуры одного цвета послушны воле единого гроссмейстера и безропотно исполняют любые его стратегические задумки.

Нет, шахматы, конечно, занятная игра – но они даже не претендуют на то, чтобы служить моделью отношений между живыми людьми. «Человеческое измерение» – многократно усложняет всякую игру, где оно задействовано.

Равным образом наивно предполагать, что, пусть отдельно взятый политик и обладает собственной волей, но она неизменно должна быть направлена на усиление собственной власти. То есть, допускать, что ферзь может интриговать против короля с одной-единственной целью – занять трон.

В таком понимании политических мотивов – тоже видится изрядное упрощение реальной картины, сведение живых людей до некой механической функции. «Чего хотят политики, когда ведут свою игру? Конечно, власти и только власти. Ведь на то они и политики».

Для кого-то, конечно, это прозвучит забавно, но для многих политических фигур гораздо большее значение имеют моральные аспекты их деятельности, нежели «позиционные выгоды» в борьбе за власть. Как это очень хорошо сформулировал один мой приятель, чиновник-едросовец довольно высокого ранга, «Главное в нашем деле – сохранить хоть чуточку самоуважения, чтобы самому не считать себя полным говном.  И если когда-нибудь суд истории спросит с меня, почему я вступил в эту партию и поддерживал её линию, - у меня есть моральное оправдание. Я – беру взятки».

При этом, понятно, ничто в этом мире не бывает так многообразно и растяжимо, как конкретные представления о моральных приличиях и понимание «должного».
 
Гитлер – искренне считал свою деятельность моральной и достойной, поскольку был философом планетарного масштаба и думал, что оказывает человечеству большую услугу, развязывая генеральную драку, где его расовая теория пройдёт (или не пройдёт) наиболее убедительное испытание практикой.

Люди попроще, вроде отдельно взятых комендантов концлагерей, не являвшиеся при этом убеждёнными фанатиками нацизма, находили моральное утешение в том, что могли «потерять» того или иного заключённого за мзду. И дело доброе – и кошельку приятно. Примерно, как мой приятель-единорос.

Какой-нибудь Альберт Шпеер, внутренне отвергавший идеологемы национал-социализма, тем не менее пользовался покровительством Гитлера, чтобы заниматься любимым делом: проектировать и претворять в жизнь красивые архитектурные проекты. Потом, правда, ему пришлось возглавить германскую промышленность, и ему были предъявлены претензии на предмет использования в ней рабского труда, но это просто нелепо. Все используют рабский труд, когда он доступен, а уж в военное время – рабовладелец имеет дополнительное оправдание того рода, что, применяя рабов в хозяйстве, он спасает их от физического уничтожения (что диктовалось бы логикой тотальной войны по отношению к «нахлебникам»).

Так или иначе, всякий человек на властной и ответственной должности – вынужден бывает рано или поздно задуматься над моральным содержанием своей жизни.

Но вот если военные или промышленники могли сохранять самоуважение, просто выполняя свой «долг» и занимаясь любимым делом, а иные прагматики спасали своё самоуважение, впадая в «коррупционное фрондёрство», - то что делать бедняге Гессу, который не обладает ни полководческими, ни управленческими талантами или наклонностями, а наживаться на коррупции – мешает идеализм?

Для сторонников «шахматного» понимания политики - кажется вовсе немыслимым, чтобы конь вдруг взбрыкнул и ужаснулся: «О боже! Я, кажется, играю за чёрных – чего никогда не хотел делать!» Но при этом не восстал против своего короля, а постарался упрыгать с доски.

Для Гесса, думается, такой момент наступил по мере осознания, что эта война уже никогда сама собой не затихнет, а скоро выльется в куда бОльшую чертовщину, чем было двадцать лет назад. И участвовать в этом апокалипсисе – никакого желания. 

Но как же ему выйти из игры с достоинством, чтобы не вставать в открытую оппозицию к Гитлеру и Партии, которым Гесс всё же был верен до конца, и вовсе не собирался их предавать в явном виде? (А то, что это было так, подтверждается его речью на Нюрнбергском процессе, где он назвал Гитлера «лучшим сыном германского народа за последнее тысячелетие» и заявил, что «не жалеет ни о чём»; я бы сказал, от Гесса требовалось изрядное мужество, чтобы произнести такую речь в сорок шестом; поэтому и не хочется думать, будто бы его бегство продиктовано было одной лишь заботой о самосохранении; трусом – он всё-таки не был).

Кажется, Гесс нашёл весьма оригинальный, но вполне действенный выход. Да, ему пришлось прикинуться, в некотором смысле, дурачком (и в письме он рекомендовал Гитлеру объявить его сумасшедшим, если миротворческая миссия не удастся) – но всё-таки не стать ни злодеем, ни предателем (по крайней мере, он убедил мировую общественность, будто не предал фюрера, а главное – почти убедил в этом даже самого себя).

И вот уже через десять лет сам Черчилль довольно раздражённо высказывается в том плане, что, мол, сколько ещё можно мариновать в тюрьме этого несчастного Гесса? Он-то чем виноват?

Черчилль это делает потому, что связан с Гессом какими-то секретными соглашениям и боится, что тот разоткровенничается? Извините, но Гесс пять лет находился в руках у англичан. И если б они опасались каких-то его откровений – у них было миллион возможностей объявить его умершим, покончившим с собой… саморастворившимся.

Да нет же, это было чуть ли не единодушное мнение на Западе в отношении Гесса. Что с этим человеком уже и так поступили гораздо жёстче, чем он заслуживал, пора бы выпускать. Таким образом, он сохранил себе не только жизнь, но и доброе имя, и даже – приобрёл симпатии бывших врагов. В этом смысле – его миссия удалась совершенно. И когда так, зачем выдумывать, будто бы он, пускаясь в полёт, мог рассчитывать на нечто большее?

Но всё же, необычность, экстраординарность его поступка такова, что пытливые умы не унимаются, норовя узреть в нём некий тайный геополитический смысл.

Вот, не так давно слышал от одного приятеля такую версию. «Гесс уверял англичан, что Гитлер не планирует войны с русскими в ближайшее время, что конфликту с ними будет предшествовать выставление каких-то требований, хотя он знал о Барбароссе и в своём письме Гитлеру обещал не трепаться об этом. А значит, его визит всё же мог быть согласован с Гитлером как один из шагов по дезинформированию Сталина!»

Ну, хорош шажок, однако! Взять – и вышвырнуть на помойку своего заместителя по Партии, создав у всего мира впечатление, что нацистские руководители осознали глубину своего кризиса и начали разбегаться. И всё это – ради чего?

Чтобы англичане сказали Сталину, будто Гитлер не нападёт на него внезапно и вероломно в скором будущем? А зачем бы англичанам передавать эти слова Гесса Сталину? Они и не передавали. Они тогда, непосредственно после ареста Гесса, умолчали о содержании его «мирных инициатив». Им было невыгодно вникать в такие частности. А уж тем более невыгодно было – успокаивать подозрения Сталина относительно планов Гитлера.

 Напротив, вся английская внешняя политика последних двух лет закономерным образом была направлена на то, чтобы вбить клин между СССР и Райхом, чтобы посеять и усугубить взаимную подозрительность, а в идеале - стравить двух «товарищей», отвлекая военные усилия Германии от себя.

Но и Сталин, не будучи кретином, это прекрасно понимал. Поэтому в грош не ставил никакие предупреждения об агрессивных планах Гитлера, исходящие от англичан (или даже от своей агентуры, которая получала сведения от англичан).

А узнай он, окольными путями, точное содержание беседы Гесса с Киркпатриком, где отрицалась германская подготовка к неизбежному и скорейшему нападению на СССР – и что бы это значило для Сталина? Ну, Гесс сказал. Причём, сказал – англичанам. А что он ещё мог им сказать? «Вообще-то, ребят, мы хотели бы заключить с вами мир, потому что в ближайшее время планируем схлестнуться с СССР и будем слишком заняты на Востоке, чтобы отвлекаться на вас»? Так, что ли? Ясно же было, что если Гесс сохранил хоть какую-то лояльность Гитлеру, - он будет скрывать от англичан планы нападения на СССР, вне зависимости от того, знает о них или нет. Подчёркивать, что Германия по-прежнему обладает свободой рук и способна обрушить всю свою мощь на Британию. Поэтому, его слова – в любом случае ничего не значат.

Да и ничьи слова, по хорошему счёту, ничего не значили в объективной оценке намерений Гитлера. Даже его собственные. Потому что он сам, до последнего дня, не мог быть полностью уверен, что действительно отдаст приказ о нападении на СССР и, более того, не отменит его в последний момент.

Разрабатывать планы вторжения – дело одно. И советская разведка была в курсе того, что ОКВ чертит какой-то план войны против СССР. Но это не значило ничего, кроме того, что а) у Райха и Союза образовалась общая протяжённая сухопутная граница; б) никто из партнёров не полный идиот, чтобы безоглядно доверять контрагенту и не готовиться к войне на всякий случай; в) германские штабные генералы – не полнейшие бездельники, которых нужно разгонять пинками.

Подобная информация обычно не афишируется, чтобы не пугать общественность, но у стран, имеющих общую границу и хоть какой-то, реальный или потенциальный, конфликт интересов – естественно, имеются хотя бы самые общие планы вторжения на чужую территорию. Хотя бы – проводится самый базовый анализ стратегических целей в будущей войне, пусть и крайне маловероятной на данный момент. И Пентагон даром бы ел хлеб, не имейся у него планов нападения на Мексику, и российский Генштаб подлежал бы упразднению, не будь у него планов вторжения на Украину. Это не значит, разумеется, что Штаты собираются оккупировать Мексику или Россия – Украину (хотя в 2009 лучше было бы оккупировать, чем обрубать газ Европе; дешевле вышло бы). Это значит лишь, что, при резкой смене политической обстановки, когда возникнет нужда в решительных действиях, воякам не придётся  рыться в атласах и школьных учебниках географии, лихорадочно прикидывая, куда идти и что делать.

Поэтому само по себе наличие военных планов – оно не подтверждает и не опровергает вообще ничего. Их составляют «на всякий случай», просто – «чтоб было».

Несколько более тревожно – когда войска соседа начинают действительно сосредотачиваться на твоей границе, образуя ударные группировки сообразно тому или иному плану.

Но это тоже не означает ещё неизбежности нападения. Это может быть просто подстраховкой на случай ТВОЕГО нападения. Особенно, если у вас у обоих сложилась такая репутация, что в основополагающее ваше миролюбие и соблюдение договоров может верить только умалишённый. 

При этом, Германия не могла скрыть ни переброски войск на восточную границу, ни просачивающихся, так или иначе, слухов о предстоящем нападении на СССР. Но что она могла делать – и делала довольно успешно – утрировать такие слухи, придавая им видимость информационного прикрытия для каких-то операций против Англии. Или же – английского «вброса». Или – просто «прозвонки» на предмет выявления чужой агентуры в своих штабах.

Поэтому, что должны были думать Голиков или Сталин, получая от «Старшины» (Шульце-Бойзена) сообщение, что при нападении на СССР Люфтваффе намерены первым делом атаковать Волховскую ГЭС, находящуюся в полутора тысячах километров от границы?

Я бы подумал, что если мне достанет глупости выставить зенитки вокруг Волховской ГЭС, - это будет означать конец для агента под псевдонимом «Старшина». Поскольку такие вбросы с тем и делаются, чтобы отследить реакцию и выявить канал утечки. И в самой по себе подобной контрразведывательной деятельности – нет ничего враждебного.

Но, понятно, на этом фоне – и к сообщениям, отражающим истинные военные намерения немцев, отношение было очень настороженное. На веру – нельзя было принимать ничего.

На что больше ориентировались Сталин и Генштаб, анализируя возможности германского нападения, - так это не на чьи-то слова, а на общие перспективы войны и фактическое перемещение выделяемых под неё вооружённых сил.

И что касается общих перспектив, то со стороны Генштаба логично было исходить из предположения, что, начиная войну против СССР, Гитлер намерен её выиграть. Причём, чем быстрее – тем лучше. Поскольку, по чисто географическим причинам, Германии затруднительно вести длительную войну против экономически превосходящих оппонентов.

Соответственно, Гитлер, планируя свои операции, будет искать наименее обременительное и наиболее верное решение, позволяющее немедленно достичь стратегических целей, поставить шах и мат.

Таким решением виделось развитие успеха в Северной Африке, ликвидация британского присутствия в Восточном Средиземноморье, оккупация Ирака, а возможно, и Ирана, после чего у немцев образуется плацдарм для быстрого наступления на Кавказ и, соответственно, лишения СССР самого крупного источника нефти.

Это – действительно стратегическая цель, которая достигается сравнительно легко, а будучи достигнута, – резко меняет соотношение сил в войне с Союзом, значительно упрощая боевые действия на других фронтах. Лишить советские танки и самолёты топлива, самим приобретая при этом колоссальные его источники на Среднем Востоке, - это очевидно выигрышная стратегия для немцев. Самое же в ней приятное, так это что основная часть подготовки к войне с СССР проводится без каких-либо конфликтов с ним, но в рамках уже имеющейся войны с Великобританией.

Соответственно, советское руководство вполне могло считать, что Гитлеру логично сосредоточить усилия именно в этом направлении, а Союзу следует начать напрягаться, когда немцы выбьют англичан из Египта, открыв себе путь на Ближний и Средний Восток. До этого – с их стороны будет совершенно самоубийственной авантюрой бросаться на советские войска в европейской части России, не имея возможности ни захватить, ни даже разрушить кавказские нефтепромыслы, питающие советскую промышленность и армию (в конечном счёте, так и вышло: «Барбаросса» действительно обернулась самоубийством для Германии, пусть и не так быстро, как могло рассчитывать советское руководство до войны, несколько переоценивая боеспособность РККА и качество управления войсками).

Такой, «Средиземноморский» план, естественно, рассматривался немцами. Самым рьяным его сторонником был гросс-адмирал Редер. Но вот Гитлер – он не искал лёгких путей. Или же – не искал настолько лёгких путей, что их удобство слишком очевидно и для будущего противника. Он любил сюрпризы.

И сюрприз под названием «Барбаросса» - немцы действительно подготовили качественно. При этом, главным делом в маскировке предстоящего нападения было не сокрытие самих по себе враждебных намерений (после немецких гарантий Румынии и после участия Советов в Белградском путче – уже и бесполезно было всерьёз играть в «вечную и нерушимую дружбу»), и не сокрытие самой по себе ударной группировки на Востоке.

Её-то, немецкую группировку в непосредственной близости у своих границ, советская разведка вскрыла вполне благополучно. Но вот в чём немцам удалось запутать Сталина – так это в общей численности Вермахта и, соответственно, в распределении сил между Востоком и Западом.

Со стороны Советов логично было полагать, что если немцы всё же решатся на такое безумие, как наступление с Запада без предварительного обеспечения себе позиции, угрожающей Кавказу, то бросят на это предприятие сколь можно больше своих войск. По крайней мере – две трети.

В действительности, так и произошло. Но при этом немцам удалось создать видимость присутствия гораздо бОльших своих сил на Западе. Создать впечатление, будто бы там и на середину июня находится аж половина Вермахта (на самом деле – меньше трети). А значит, переброска ещё не завершена, и в ближайшее время ожидать нападения не приходится.

И вот в такой дезинформации, касающейся распределения войск, - немцы преуспели, надо отдать им должное. И это дезинформация, которая действительно имела смысл. Которая действительно учитывается противником при военном планировании. Поскольку касается реальных возможностей, реального соотношения сил, реальной направленности устремлений.

А кто там что сказал, - означает лишь, что кто-то чего-то хотел сказать. Возможно, имея какой-то умысел. А возможно, просто с языка сорвалось по пьяни. Строить стратегическое планирование на основании чьих-то о чём-то высказываний, - это даже не глупо, это абсурдно.

Тем более, когда речь идёт о высказываниях такого персонажа, как Гесс. Который совершил нечто немыслимое, не имеющее аналогов в истории (если не считать царя Приама), и ему крайне затруднительно дать хоть сколько-нибудь вразумительное объяснение собственных(!) мотивов, не поминая уж ценность его вИдения мотивов и намерений Гитлера.

Единственное, что, по-моему, ясно в отношении Гесса – он действительно был внутренне порядочный, даже совестливый человек. И спасал если не шкуру, то душу. С одной стороны – это ему удалось. С другой – он, видимо, до конца дней тяготился тем, что смотрится то ли шутом, то ли предателем. Отсюда – его неоднократные попытки суицида, последняя из которых, вероятнее всего, действительно обошлась без постороннего участия, как утверждает экспертное заключение, и увенчалась успехом.

Так или иначе, случай Гесса – он безусловно интересен для психологии, как пример метаний и терзаний в принципе хорошего человека, вовлечённого в не очень приятное ему дело, но не имеет никакого отношения к практической тайной дипломатии и политике.

И англичанам, конечно, есть, что скрывать в их очень непростой политической истории, насыщенной интригами самыми секретными и коварными. Но в случае с Гессом, похоже, главная интрига состоит в том, что там не было и не могло быть никаких интриг, которые стоило бы скрывать не только что до настоящего времени, но хотя бы до конца Войны.

Ей-богу, я бы не стал тратить столько букв на этот разбор одного-единственного полёта, но просто надоело уже слушать всевозможные конспирологические версии, по своей «сумеречности» явно превосходящие то, что на самом деле могло твориться в голове у самого Гесса.

В этом видится некоторая девальвация реально интересных и сложных игр, проводившихся тогда всеми разведками, дипломатами, политиками, - в попытках прировнять к ним сугубо частное предприятие отдельно взятого человека, который попросту решил «соскочить, но не ссучиться». То, как Гесс обставил свой «выход из игры» - не лишено некоторой элегантности (уж во всяком случае – оригинальности), но «большая политика» так не делается. Он был бы воистину сумасшедшим, если б этого не понимал, но, скорее, он-то как раз был достаточно здравомыслящим человеком, чтобы загореться желанием выйти из игры «за чёрных» гораздо раньше многих прочих деятелей НСДАП. 

А было ли сие подвигом с его стороны или, наоборот, малодушием – вопрос совести и нравственности, в каковых делах я не могу претендовать на компетентность суждения. Знаю лишь, что у некоторых людей совесть есть, и порой она диктует им такие поступки, которые могут показаться странными.