Я никогда не обращал внимания на этот сквер. Помню только, что через него лежал мой путь в общежитие. Утрамбованная снежная тропинка освещалась фонарями на европейский манер.
Выходя из него, я попадал на слякотную, серевшую в ослепляющем серебре, дорогу.
В рюкзаке у меня лежали мандарины или какие-нибудь пирожные, купленные в кондитерской рядом с метро, которая встречала теплыми, сладкими ароматами и желтеющей вывеской.
Если я шел этим путем вечерами, то, обыкновенно, был очень счастлив. Если пересекал сквер по утрам, которые, чаще всего, были завьюженными, обещал себе, что прихожу сюда в последний раз.
Вечерами она встречала меня в растянутых спортивных штанах и в мужской майке. Глаза ее блестели в приглушенном свете, щеки были теплыми. Она доставала из холодильника бутылку виски и лед. Сажала меня на кровать, расплескивала с грохотом золотистую жидкость по стаканам и ползла мимо меня. Перелезая на четвереньках через мои колени, тянулась к компьютеру.
В крохотной комнате пахло забродившими мандаринами, пряным виски и стираным бельем, которое она застелила к моему приходу. Мы смотрели фильм, от которого я плакал и смеялся, клонили головы друг другу на плечи, я чувствовал, как ее висок бьется о плотность моего джемпера.
Мы долго лежали на темном покрывале, соблюдая дистанцию, больно упирались коленками. Кутаясь в одежды, согревались от тепла пьяных дыханий. Мысли наши были чистыми. Мы то говорили тайным полушепотом, то вдруг замолкали. Колени наши размыкались, и ноги сплетались в замысловатый узел. После, была воющая ночь, которую мы слушали под тяжелым одеялом и боялись вздохнуть, проваливались в сон, а потом вдруг не могли сомкнуть глаз. Мы цепко хватались за пальцы друг друга, осторожно сводили лица, бились зубами о горячую мякоть губ.
Постепенно ночь бледнела, веки уставали, становились тоньше, морщились, но глаза боялись упустить нечто важное в лице напротив.
Время от времени она прикладывала ладонь к моей шее и вела вниз - по хлопку футболки, пыталась услышать, бьется ли еще внутри меня жизнь. Но жизнь в эти моменты замирала, и она спрашивала: "Ты спишь?" так, будто хотела узнать, жив ли я еще.
Время замедлялось, втягивало нас в свои мягкие тиски, которые не выпускали из объятий до последнего. Тогда мы уже не чувствовали ничего постороннего, кроме друг друга и нарастающего, сливающегося в густой клокочущий напиток, шепота.
По утрам я обычно приезжал, если мы ссорились накануне. Мы находились на разных концах города, когда вдруг телефонные провода начинали трещать, а уши жгло от колючих слов. Потом я не спал всю ночь, пытался успокоить несправедливую злость, все думал, какие же это глупости, зачем мы так обижаем друг друга. Темнота била по щекам, я впивался в нее глазами и слушал часы. Скорее бы успеть до работы приехать к ней.
Я звонил ей, стоя на проходной, выдерживая пристальные взгляды охранников, их ухмылки. После десятка гудков она брала трубку и еще долго не выходила мне на встречу.
В том же наряде, натянув на себя какую-то кофту, она лениво выбиралась из лифта и брела ко мне, и сонно смотрела на меня.
- Что же ты так плохо выглядишь?
- Не спал.
- Почему же ты не спал?
Глаза ее краснели на отекшем лице. Она поглядывала на часы, и мы, избитые ночью, которая так часто ласкала нас, ждали, пока наступит время посещения, и я смогу подняться в ее комнату.
Она ежилась и морщила лоб. Могла задать тысячу вопросов о том, зачем я пришел и отрезать, что я могу уйти. Я только молчал или глухо произносил ее имя, хотел ее больно ударить, закрыть ей рот. Хотел обнять ее, пообещав тем самым, что с этих пор все будет хорошо.
Мы даже не выясняли отношений, забыв, кто затеял прошлой ночью продолжительный бой. В комнате я сбрасывал с ног ботинки, снимал куртку, ложился рядом с ней и засыпал.
Боль растворялась в ее мятой от беспокойного сна коже. Подушка пахла шампунем и табаком. Я находил холодным лицом ее шею, и все успокаивалось.
А после мы просыпались, будто провели эту ночь вместе, в любви и в тайном шепоте.
Теперь, когда я бываю в тех местах, всегда сворачиваю в потемневший сквер. Брожу мимо скамеек, не узнавая их без блестящего вороха снега. Мне хочется пересечь дорогу, пройти мимо ее университета, нырнуть в арку, увидеть заветное, светящееся желто-голубым, окно. Я знаю, что она там, занимается привычными делами. Мне хочется набрать номер, спросить как дела, и выйдет ли она прогуляться.
Вместо этого я возвращаюсь к метро, сажусь в вагон, слышу, как скрипят скулы, чувствую, как напрягается лоб от давящей тяжести в переносице.
Однажды я должен был выполнить свое обещание.