Вечерами Мо смотрит на себя в круглое настенное зеркало. Комнату ее освещает пыльная лампа, тускнеющая под оранжевым бра. Отражение становится светло-медным от слабого света. На лице Мо появляются мягкие тени, а плечи кажутся изящными и гладкими. Губы наливаются вишневым цветом. Мо даже становится немного похожей на тех девушек, о которых она часто думает: "Господи, неужели такие бывают!" Вот если бы мир вокруг существовал без офисных ламп и пасмурных дней, и постоянно был погружен в тягучий полумрак, а Мо носила бы свитер, подсвечивающий ее лицо снизу, - ей бы легче жилось.
Мо кажется, что счастье бродило бы с ней рука об руку, - будь она немкой или шведкой, жила бы в несуществующей стране с европейскими обычаями, океаном и круглогодичным солнцем, которое ласково золотилось бы на ее коже. Из ее квартиры было бы видно суетливый город, в котором, помимо аккуратных домиков, есть еще и высоченные небоскребы. У нее был бы средних размеров пес и, возможно, разноцветные рыбки: обязательно неприхотливого вида, смиренного характера, самостоятельные и не троглодиты.
В холодильнике, помимо приходяще-уходящей еды, - сыр, творог, яблоки и мандарины. В морозилке - целое ведро крем-брюле. В шкафчиках - пряники и овсяное печенье, масса специй, запах корицы и миндаля.
Мо хотелось бы, чтобы солнце заглядывало в окно ее комнаты дважды в сутки: утром, - заливая стены ослепительно-белой краской, и вечером, - отражаясь от соседних окон и бросая вытянутые тени на ее деревянный паркет.
К Мо часто заходили бы гости, а она угощала бы их фруктовыми пирогами и вином. Пела бы им под гитару хорошие песни и читала бы стихи.
Некоторые гости приходили бы неожиданно, но именно тогда, когда ей захочется; а другие - бродили бы где-то рядом, все чаще заглядывая к ней на огонек.
У Мо и сейчас есть такие знакомые. Ей вообще везет с людьми. Они греют ее, как бы грело несуществующее океанское солнце, делают из нее настоящую красавицу, как нелепая и чудодейственная старая лампа; они стирают своим присутствием ее сонные и расстроенные тени под глазами, придавая лицу особенное сияние. Только она не угощает их пирогами и не поет им. И, бывает, что все ее "гости" разом и надолго уезжают в командировки, работают без выходных, меняют номера телефонов... Мо не обижается - сама такая же. Но быстро тускнеет без их присутствия. Быстро забывает их номера и адреса.
Она очень редко что-то делает для них, хотя всегда хочется. А все как-то не получается. Даже подарки для них Мо находит уже после того, как они разбегаются по делам. Но все равно покупает разные безделушки, книги, постеры, картины. И складывает их в шкаф, не снимая этикетку, - а вдруг пригодятся.
Мо, правда, уже давно ничем не делится с подругами - лень.
А старым знакомым, которых не видела очень давно, может открыть все секреты. И даже позволяет себе дотронуться до них. Только они потом, зная ее слабости, подшучивают над ней. И Мо просит прекратить, а потом прячется, замолкает. Она обижается, как маленькая, а к горлу подступает предательский комок.
Мо хочется быть простой и понятной. И чтобы руки у нее всегда были теплыми. Но она часто болеет, и каждый раз заново начинает пить курс бесполезных витаминов. Мо хочется сростись и сдружиться со своим крохотным недугом, тугим плющом обвивающей ее ребра. Она бережет его, как зверька: осторожно переворачивается по ночам на правый бок, чтобы не задеть лапу или хвост, чтобы он устроился поудобнее и уснул.
Но чаще Мо теснится на своем колючем покрывале, ощущая себя неповоротливым холодным скатом. Каменной глыбой она громоздится на маленькой кровати. Лицо ее - тверже самого прочного металла, губы сжимаются в свинцовую нить и замирают. Мо чувствует себя безобразной. Руки ее отекают.
Она пытается согреть нос, плотно прижав два одеяла к лицу. Задыхается, но согреться не может; превращается в гигантскую улитку, запутавшись в тяжелых шерстяных шкурах.
Мо помнит, что есть живое человеческое тепло. Раньше оно окутывало ее тысячами южных ветров, плавило ее тяжелую броню, и из горящей массы она выпархивала легким, крошечным мотыльком - мягким и податливым, как глина. Мо принимала причудливые формы и лица, становилась тоньше в талии, а волосы ее разлетались медовым шелком.
Но те слои кожи, что впитывали это волшебное лекарство, постепенно стираются одеялами, новой одеждой и полотенцами. Жесткой тканью Мо растирает ступни и плечи до искр, чтобы они источали искусственный жар.
И тело Мо не может опомниться, когда вдруг его начинает греть чье-то дыхание. Мо ежится. Тело быстро забывает. Но Мо помнит. Мо помнит все. Она просит загрубевшую кожу вспомнить, накручивает на палец светлеющий медовый волосок, ждет, пока руки и ноги снова начнут разгибаться. И будто только этим и живет.