То, что я здесь расскажу, вряд ли покажется правдоподобным, да я и сам раньше не мог подумать, что когда-нибудь буду иметь дело с чертовщиной. Не то чтобы я не верю в сверхъестественное, всякие «Колдовские сражения» и «Очевидные-невероятные факты» посматриваю на досуге, но без фанатизма, считаю, что многое можно объяснить с научной точки зрения. Но недавняя беседа с дедом и его своеобразная запоздавшая исповедь просто потрясли меня.
Дело в том, что у меня был родной дядя, сын деда Василия и бабки Марьи со стороны матери, но в юном возрасте он бесследно исчез, тела так и не нашли. Родные говорили, что его, скорее всего, задрал медведь, а может, он просто заблудился в тайге, но в любом случае, при упоминании дяди Павла дедушка с бабушкой мрачнели и умолкали, не желая, видимо, бередить сердце воспоминаниями. Фотографий его не осталось, так что не знаю даже, как он выглядел. На все расспросы о дяде я слышал немногословные отговорки и пришёл к выводу, что его то ли не любили, то ли, наоборот, обожали до беспамятства, так что всё, что было с ним связано, причиняло боль.
Но на днях мы с дедом Васей отмечали мой диплом, я заехал к нему сразу после защиты, поскольку родители были в отъезде, и дома меня никто не ждал. Старик налил по рюмочке, мы душевно посидели, и разговор незаметно подошёл к его таёжному прошлому – дед у меня потомственный охотник, почти всю жизнь провёл в тайге, в промысловом посёлке, но к старости перебрался в город, дочерей выучить и замуж выдать. То, что он поведал, до сих пор не укладывается у меня в голове. Не думаю, что это просто полупьяный бред пожилого человека, потому что нет у него оснований придумывать, да и не склонен мой дедушка к фантазиям, напротив, он практичный, приземлённый реалист, не привыкший принимать что-либо на веру бездоказательно.
Повествование вести буду от лица моего деда Василия, хотя рассказ его я немного обработал.
****
...Смотрю я на тебя и радуюсь – молодец ты у нас какой, в мамку пошёл, башковитый. Хотя лицом на дядьку своего похож, на Павла. Никогда не говорил я тебе об этом, потому как ни к чему это, не такой ты, не такой… И глаза добрые…
...Во времена послевоенных репрессий довелось мне, Андрей, сидеть в лагере, не то чтобы сидеть, конечно, работали мы там как каторжные, но всё же хоть не расстрел. Мне и так повезло, в других местах люди гибли сотнями, а в нашем всё как-то терпимее было.
Обзавёлся я там хорошим знакомым, якут он был, мы его Яшкой звали, его родное имя больно мудрёно звучало. Забавный мужик: мелкий, скуластый, как вся его нация, да и знал кое-что, травами некоторых подлечивал. Его почти не били и называли лекарем.
Он-то и обратил однажды моё внимание на то, что у самого злого и драчливого зека по кличке Лютый есть амулет – небольшой, с пол-ладони, кожаный мешочек, который тот носит на груди. Причём дело в том, что получил он его, точнее, забрал, с трупа убитого им же предыдущего владельца. Яшка заметил, что амулет не задерживается у одного хозяина надолго, владельца обязательно убивают по той или иной причине, не связанной непосредственно с самим мешочком, только у Лютого он задержался. Причина, вероятно, в том, что нынешний хозяин часто дерётся, следовательно, руки нередко в крови. А, по словам якута, их местный шаман как-то рассказывал ему о таком талисмане, который охраняет владельца лишь до тех пор, пока тот "кормит" его кровью, и "признаёт" хозяина только в том случае, если нынешний убил предыдущего. Чтобы амулет работал, его нельзя никому дарить, отдавать, он не прощает предательства и забирает жизнь оплошавшего владельца. Яшка с расширенными от страха глазами шептал, что это настолько древняя и тёмная магия, что даже их шаман лично не сталкивался с подобным, а только слышал от своего наставника.
Ну, я послушал-послушал, да и забыл, не до сказок мне было, не любитель я всего эдакого. Но стал я замечать, что лекарь наш словно ума лишился, чуть не бредить стал тем амулетом, так захотел его иметь. Да только вышло не так, как он предполагал…
Однажды по весне Яков оказался втянут в драку с Лютым, которую, как мы потом поняли, сам и подстроил. В разгар ругани пырнул он ножом злого зека, а тот его чуть было не убил, навалился на маленького якута и задушил бы вмиг, не подоспей вовремя несколько знакомых Яшки. Быстрее всех рядом с ними оказался именно я, схватил что под руку попало и ударил Лютого камнем по голове. Тот всхрапнул и отвалился от потрёпанного лекаря, а через минуту мы догадались, что он помер. Ох и досталось нам за это, да что уж теперь…
Якут еле оклемался, а что до амулета, так он сразу после драки забрал его прямо с тёплого тела, решив, что отныне тот по праву принадлежит ему. Но всего через несколько дней скончался во сне. Инфаркт, сказал лагерный доктор. Вот же как бывает, сам себе помочь не смог, бедняга, не спасли его травы…
Забрал я на память о Яшке тот мешочек, без задней мысли, просто так, а буквально через месяц меня внезапно амнистировали, отправили домой. То-то радости и слёз было у Марьи, когда увидела меня – худого, оборванного, но живого.
Зажили мы как раньше, я сразу к охотничьему промыслу вернулся, когда один в тайгу ходил, когда с артелью. Ох и соскучился я по лесу, Андрей… В лагере тоже не на курорте был, вроде бы те же самые ели да сосны, те же, да не те. Когда вольным воздухом дышишь, всё по-другому кажется…
Везло мне даже поначалу: дичь будто сама шла в руки, денег за пушнину получал прилично, запасы хорошие на зиму делал, в хозяйстве всё было хорошо, и жена родила близняшек – мамку твою и тётку Катерину – вскоре после моего возвращения. Живи да радуйся, одним словом. Только заметил я со временем, что удача изменяет мне, да так нелепы бывают мои промахи, что призадумался и вспомнил друга-якута и его побасёнки про кожаный тот мешочек, что в память о нём (и по привычке) носил я на шее. Будучи охотником, я, конечно, имел дело с кровью, которой пачкался, бывало, так, что она попадала и на амулет. Сообразив, что к чему, восстановив в памяти подробности той драки, я понял, что настоящий хозяин амулета всё-таки именно я. Видимо, зека погубил не нож Якова, а добил мой тяжёлый последний удар. Ясно стало мне, почему якут сразу умер, талисман-то должен был его спасти, а так получалось, что незаконно он его присвоил.
Тут только и осознал я серьёзность ситуации. Амулет-то кровью «питается», если верить Яшке покойному, то вообще человеческой. Ой как не хотелось мне руки марать, да и какой народ в таёжном посёлке?.. Надо сказать, не очень верилось мне в эти глупости, но против фактов не попрёшь, раз уж оказалась у меня такая вещь, надо было что-то с ней делать, а отдать её я никому не мог под угрозой смерти. Недолго думая, решил я и дальше продолжать «подкармливать» мешочек кровью животных, даром что охотник, этого добра всегда навалом. Но фокус не удался, пушное дело моё потихоньку хирело, здоровье стало давать сбои, в семье ругань… Скрепя сердце, заперся как-то я в бане, порезал ладонь и обильно смочил в ней кожаный мешочек – авось повезёт. К огромному моему удивлению, чудеса начались уже на следующее утро: кашель, который мучил уже несколько недель, прошёл без следа. А буквально через пару дней дали мне большой заказ на соболя, и выполнил я его в рекордный срок.
Дела пошли как по маслу. Амулет я не показывал никому, жене на расспросы как-то отбрехался и носил мешочек, зашив в пояс и почти не снимая его. Процедуру повторял раз в пару месяцев, радуясь успехам, но в глубине души опасаясь последствий такой неестественной помощи. А что расплата придёт, я не сомневался, поскольку прекрасно понимал тёмную природу амулета, к тому же волосы вставали дыбом при одном воспоминании о том, что там внутри…
Через какое-то время жена обрадовала: будет ещё один наследник. Я повеселел, так как очень хотел сына, и мои надежды оправдались – родился мужичок, дядька твой. Павлом назвали. С сызмальства он отличался молчаливостью и наблюдательностью. Даже будучи грудничком, никогда не плакал, только кряхтел тихонько, если хотел есть или болел. Марью пугали его глаза – чёрные как ночь, и в кого только такие, хотя внешне он был вылитый я, вплоть до чёрточки. С нетерпением ждал я, когда малец подрастет, чтобы научить его охотиться – наследник всё-таки, ему дело продолжать.
Как-то раз, Пашке было тогда около трёх лет, когда я зимним вечером перебирал патроны у окошка, подошёл он ко мне и пролепетал:
- Дай!
Улыбнулся я и погрозил пальцем:
- Патроны не игрушка, как подрастёшь – всё тебе покажу и ружьё подарю, а пока мал ещё.
- Хочу мешочек, дай!
Я аж вздрогнул – дети ни разу не видели амулет, думаю, наверное, сын обмолвился, или я сам не так его понял. Переспросил на всякий случай:
- Что тебе дать, Павлуша?
- Его дай, в поясе у тебя, мешочек!
У меня и сердце оборвалось. Не к добру это, подумалось мне…
- Ничего там нет, не выдумывай, - я погладил сына по голове дрожащими руками и попытался отвлечь его немудрёными игрушками. Но мальчик не отступал:
- Есть, есть, я знаю! И знаю, что в нём ляля!
При этих словах у меня аж колени подогнулись, и я рухнул на лавку. Никто не мог этого знать, ни одной живой души не было рядом, когда далеко в глухой тайге я однажды решился распороть мешочек. Шокированный, я чуть не выронил его – в некоем подобии гнёздышка, свитом из неизвестных трав, съёжившись в неопрятный мятый комочек, там лежал высохший эмбрион. Ты представить себе не можешь, как я тогда испугался. Нет, не испугался, страхом это не назовёшь – ужас, леденящий душу ужас сковал меня. Даже подумать было жутко о том, человеческий ли он. Покрепче затянув нитки, я постарался выбросить дурные мысли из головы, но мои худшие подозрения подтвердились – нечисто дело тут, ох нечисто…
В тот вечер я постарался убедить сына, что тот ошибается, что это всё его фантазии, и перевёл разговор на другую тему. Паша недоверчиво поглядывал на меня, в то время как я сбивчиво рассказывал ему что-то, но больше к этой теме не возвращался. Я же с тех пор стал обеспокоенно наблюдать за мальцом, который с возрастом становился всё более странным.
Не по-детски молчаливый, он всегда заставал врасплох своими вопросами, такими серьёзными и, казалось, направленными на то, чтобы докопаться до глубинной сути, до самых потаённых истоков явления или предмета, о котором спрашивал. У Паши появилась привычка подолгу смотреть в сторону леса, словно размышляя о чём-то, а иногда он резко срывался с места и уходил туда, не обращая внимания на наши окрики, словно ведомый каким-то ему одному слышимым зовом. Несколько раз он забредал так далеко, что его не могли найти даже бывалые охотники, но всегда приходил сам уже на следующий день, причём с недоумевающим видом: «А что случилось? Со мной всё в порядке, не беспокойтесь.» Такое нетипичное для его лет и воспитания поведение огорчало Марью и злило меня, я уж начал подумывать, что сын блаженный. Обычные шумные детские игры не привлекали его, животные тоже почему-то сторонились задумчивого Пашу, не боялись, нет, просто как-то не замечали его и не ластились, да и он был к ним равнодушен. А вот мои охотничьи уроки он впитывал жадно, что немного радовало. Я утешал себя тем, что замкнутость и внимательность сына в таёжном краю пойдут ему на пользу, так как настоящему охотнику болтливость и легкомыслие совсем ни к чему.
Лет в десять Паша снова неожиданно вспомнил об амулете. Как-то мы с ним собирали еловый лапник для сарая недалеко от деревни, и сын, как всегда внезапно, нарушил своё обычное молчание:
- Папа, а когда ты мне его отдашь, тот мешочек?
Сначала я не понял, а через несколько секунд сообразил и снова испугался: ну дался Пашке этот амулет!
- Какой ещё мешочек? – я притворился удивлённым.
- Тот, что в поясе зашит у тебя. Кожаный такой.
- Сын, да зачем он тебе? – попытался было я перевести всё в шутку. – Так, цацка…
- Так когда отдашь? – Паша не отступал. Он смотрел на меня чёрными глазами, а я пытался понять, что ещё сын знает о талисмане и откуда ему это известно.
- Не могу, Паша. Ты большой уже, поймёшь – просто не могу.
- Жалко? Или ты боишься? – сын был пугающе серьёзен, он спрашивал так, словно знал принцип работы зловещего амулета и условия его наследования.
- Ты о чём, Паша? – тут-то пришло время по-настоящему струхнуть.
- Ты знаешь, папа. Так вот, не бойся, ничего с тобой не будет, потому что он мой.
- Что ты имеешь в виду?
- Амулет мой по праву рождения, это трудно объяснить. Тебе вреда не будет, потому что убивать тебя я не стану, он и так принадлежит мне, просто поверь.
Нечего было мне ответить на его слова, чувствовалась такая уверенность в Пашином тоне, что я пообещал ему отдать мешочек на совершеннолетие, как своего рода подарок. Тот нахмурился и произнёс:
- Поздно будет, папа. Я сам возьму его, если ты отдавать не хочешь.
Несмотря на страх наорал я на него тогда за строптивость, ишь чего выдумал – родному отцу угрожать! Но кое-какая светлая мысль мне в голову пришла, и как только вернулись мы с ним из леса, помчался я к знахарю нашему местному, деду Мыхтулю.
Был у нас на селе шаман, Андрейка, да, самый настоящий. Мы его поначалу звали Михаилом, прозвище Мыхтуль само как-то появилось, а нации какой он был – не знаю, то ли якут, то ли тунгус, он и говорил, да кто ж запомнит. Когда русские начали у реки деревню строить, ушло его племя подальше в тайгу, в самые дебри, а старик-шаман остался с малолетним внуком и обучил его всем своим премудростям, строго наказав хранить здешние места и всех обитателей. После смерти деда Мыхтуль так и остался в его хижине, приютившейся у подножия трёх старых сосен за окраиной деревни. Он всегда помогал местным, если кто-нибудь заболевал, заживлял раны, умело обходился с животными, а уж как охотники его уважали! И погоду мог устроить какую надо, и зверя приманить, и людей защитить, если вдруг зимой поблизости медведь-шатун лютовал. Но единственным и категоричным его требованием было не браконьерствовать и не губить лес почём зря. Жестоко поплатиться мог нарушитель этого негласного закона, поэтому Мыхтуля побаивались, уважали и любили.
Вот к нему-то я и направился за советом, думаю, раз он шаманит, то и в моём деле помочь сумеет.
На моё счастье Мыхтуль оказался дома. При стуке в дверь покосившейся, но ещё крепкой избушки, он крикнул, чтобы я заходил. Дед (хотя вряд ли его можно было назвать дедом, мужику под шестьдесят было, называли его так из-за полностью седых волос) внешне нисколько не напоминал волшебника из детских сказок или народного эпоса – никакого зловещего антуража он не любил, одевался как все, хотя жилище его было набито колдовской атрибутикой вроде сушёных растений, порошков и непонятных предметов, необходимых для ритуалов. Перебирая за столом какие-то травы и увязывая их в пучки для просушки, он молча слушал мой сбивчивый рассказ, ни о чём не спрашивая, а когда я закончил, тяжело вздохнул и поднял на меня взгляд:
- Ну и дела у тебя, Василий… Даже не знаю что сказать. Ну, сказать-то много чего могу, только не поможет это тебе.
- Как это – не поможет? Скажи хоть, что происходит?
Шаман подумал с минуту, а потом негромко начал:
- Ладно, знать ты всё равно должен, так что слушай. Мешочек твой – штука очень страшная и необычная, тот, кто его создал, творил большое зло, может, и не совсем человек это был. Мой дед рассказывал об этом, но сам не встречал могущественных колдунов, способных создать такого «охранника», сейчас их уже, поди, и вовсе нет. Чудно, что амулет попал в руки обычным людям, такие вещи всегда берегут пуще жизни, шаман ни за что не расстался бы с ним по своей воле.
Тут, знаешь, дело такое: у каждого шамана свой помощник, покровитель, по-разному можно называть, но в основном это дух какого-нибудь предка, у которого можно спросить совета в трудной ситуации. Только немногие гордецы рискуют призвать на помощь тёмную силу и сами создают себе оберег. Хоть я и говорю «создают», потому что амулет нужно делать своими руками из человеческой плоти и крови, на самом деле это дьявол выбирает себе слугу и внушает ему мысли о злодеянии. По дедовым словам, на его памяти только один такой был шаман, его ещё дедов дед видел, но откуда он взялся, куда и почему пропал – никто не знает. Старики сказывали, за такими ведунами сам сатана приходит, больно уж чёрная душа у этих избранных.
Так вот, самое страшное, что амулет, можно сказать, живой. В нём заключено зло, охраняющее хозяина и помогающее ему в делах, оно даёт ему невероятную силу и молодость, почти бессмертие. Платой за успех служат жертвоприношения, сам человек по сути практически переходит на особую диету… Перед тем как сотворить амулет, шаман проходит обряд инициации, который состоит из трёх этапов, каждый приходится на определённое время года – весну, лето и осень, по порядку. В течение года колдун должен убить трёх человек, отведать три вида мяса: молодое, зрелое и старое. Не морщись, не мои слова, так дед говорил. Ну вот, молодое мясо – это ребёнок, шаману нужна вся его кровь, заключающая в себе чистоту и невинность детской души. Зрелое мясо – взрослый, полный сил мужчина в расцвете сил, его сердце является символом смелости и могущества. А старое мясо – это пожилой умудрённый опытом человек, чей мозг для шамана означает средоточие ума, знаний и власти. Как только всё необходимое будет сделано, для создания амулета привлекается чистая юная девушка… Не спрашивай, как именно всё происходит, не знаю я, слишком тёмная и опасная это магия, если бы и знал – не сказал бы, тебе это не поможет, что сделано, то сделано.
После инициации шаман покидает своё селение и уходит в глушь, не потому что его смертельно боятся и не желают видеть, он сам считает себя сверхсуществом и не воспринимает людей как равных себе. Он и так, получается, не обычный человек, особые даны ему возможности, особая мощь, и источник её – тесно связанный с владельцем оберег. Уж не знаю, чем ты так приглянулся, но то, что он попал к тебе и нацелился на Пашу – очень, очень плохо. Боюсь, мальчик уже не твой сын в полном смысле этого слова, я имею в виду, что такая тесная связь с оберегом может быть только у его создателя. Видимо, то, что живёт в амулете, выбрало Пашу за какие-то качества, вошло в его сознание и постепенно меняет его образ мышления. Думаю, с наступлением совершеннолетия твой сын станет могущественным колдуном, если узнает о всех условиях посвящения, но никто ему ничего рассказать не сможет, разве только сам догадается, чего я опасаюсь… С рождения он такой странный у тебя, говоришь? Плохо, ой плохо, Василий… – Мыхтуль сокрушённо покачал головой.
Надо ли говорить, Андрей, как я испугался? Мало того, что такие чудеса творятся, так ещё и сын в дьявольское отродье норовит превратиться.
- А не врёшь ли ты, Мыхтуль? – закралось у меня подозрение. – Травишь байки, а я и уши развесил.
Тот не обиделся:
- Я бы тоже на твоём месте не поверил, если бы не слышал об этом от деда и не сталкивался с вещами, которые нельзя объяснить. Но ты же сам всё видишь, сам чувствуешь действие амулета, его покровительство. Просто до тебя ему нет дела, он всего-навсего даёт тебе удачу, а вот тот, кому он предназначен, кого он «выбрал», тот будет наделён огромной мощью, и горе всем, кто окажется на его пути. Твой сын никогда не станет обычным человеком, его тянет к амулету, и сделать тут мы ничего не можем. Максимум, что в наших силах – присматривать за Пашей до совершеннолетия, что дальше будет – понятия не имею, но вряд ли он изменится к лучшему.
Меня осенило:
- Так давай сожжём эту гадость! В чём проблема-то? И как я, дурак, раньше не додумался!
Шаман горько усмехнулся:
- Разливался бы я тут соловьём, если бы всё было так просто. Невозможно уничтожить магический предмет такого происхождения, его создавали не для того, чтобы от него было легко избавиться. Ну, попробовать можешь, конечно, но я уверен, что эта штука неуязвима для известных нам способов. Ты, Василий, не думай чего, – он заметил мой раздражённый взгляд. – Я не шучу, попробовать нужно всё, я ведь и сам не знаю, что делать с твоим амулетом. Говорю же, то, что дед мне сказывал, то и я тебе выложил, а больше ничего не ведаю, не обессудь. Единственное что могу посоветовать – не спускай глаз с сына, а я подумаю как нам дальше быть, надо кое с кем посоветоваться. – Мыхтуль уже прикидывал что-то, судя по задумчивому прищуру. – Ладно, ты иди, Василий, мне покумекать нужно. Молодец, что зашёл. – И он выпроводил меня, а через какое-то время уехал на несколько дней из деревни.
После визита к шаману стал я приглядывать за Пашей, но особых поводов для беспокойства не было, его поведение не изменилось, разве только ещё отчуждённее стал, всё больше о чём-то своём думал.
По прошествии нескольких лет, почти успокоившись, я решил взять Пашу с собой на первую в его жизни охоту артелью, так-то мы с ним вдвоём время от времени ходили с ружьишком, мелочь постреливали. А тут собрались с мужиками вдесятером на кабана, не для промысла, а для продуктового запаса, скота ведь в тайге особо не разведёшь. В общем, пора было парня приучать к коллективному труду, как-никак пятнадцатый год, не маленький уже, должен уметь пропитание добыть.
Подались мы на одну из дальних заимок, на которой небольшая избушка срублена была для ночёвок. Рассчитывали на пару-тройку дней, не больше (по полдня на дорогу туда и обратно плюс день-два на сам процесс), примерно в такой срок и обернулись, двух зверей достали. Паша держался хорошо, на неудобства не жаловался, всё примечал и мотал на ус. Помню, мужики удивлялись, видя, что он не болтался восторженно-бестолково, как многие его ровесники, а всё время находился на подхвате, готовый помочь и научиться. Только один, самый старший из нас, балагур Тихон посмеивался и снисходительно называл Пашу «мальком», мол, рад, небось, желторотый, что папка с собой взял. Сын мрачно молчал, старательно избегая взгляда шутника и не поддаваясь на провокацию.
По заведённому обычаю мы не стали сразу после добычи второго кабана уходить с заимки, остались на вторую ночь – темнело, к тому же необходимо было поблагодарить тайгу за удачную охоту, так Мыхтуль всех приучил. Ничего особенного делать не нужно, всего лишь отойти подальше от избушки и мысленно поговорить с лесом, открыть свои помыслы, сказать спасибо и попросить разрешения с миром уйти и вернуться ещё. А в ночь перед уходом зажечь ненадолго маленький костёр из лапника и каких-то трав, которыми нас снабжал Мыхтуль, он объяснял, что таким образом мы задабриваем духов леса. В общем, в сумерках разошлись мы с охотниками по заимке, а Пашу оставили костром заниматься. Я не стал далеко уходить, чтобы держать сына в поле зрения, хоть он и взрослый уже, а с огнём шутки плохи, и река далеко. Это позже я понял, что тогда шевелились в моей душе смутные подозрения, что не хотел его без присмотра оставлять… Как бы то ни было, скоренько управившись, я повернулся к заимке и собрался издали окликнуть Пашу, что-то спросить, и вдруг заметил, что у него в руках ружьё и целится он куда-то в сторону, за избушку. «Глазастый, птицу, что ль, какую заприметил, так темно уже...» - мелькнуло в голове, а в следующий миг прогремел выстрел. Вздрогнув от нехорошего предчувствия, я понёсся к сыну, который спокойно стоял, опустив ствол и глядя прямо в темноту, туда, куда ушёл заряд. При виде сбежавшихся охотников он с тенью улыбки произнёс:
- С почином.
- Что палишь почём зазря? – мужики отобрали у него ружьё и побежали за избушку.
- Паша, что случилось? Заметил что? – я налетел на него с вопросами. Тот не успел ответить, его прервал вопль ярости и боли: из темноты охотники несли Тихона с развороченной выстрелом шеей. Паша повернулся к ним, и наступила мёртвая тишина.
Разумеется, никто до конца не поверил Паше, настаивавшему, что ему почудился какой-то зверь и что он не видел, где находился Тихон. Мне с трудом удалось отбить сына у разъярённых охотников, они были готовы его разорвать за неосторожное обращение с оружием и неслыханное легкомыслие, но, чуть поостыв и поразмыслив, пришли к выводу, что беда случилась по неопытности парня и из-за его желания покрасоваться, что, впрочем, ненамного уменьшало его вину. На все отповеди и ругательства Паша отмалчивался, мрачно глядя вглубь леса. Наказание порешили назначить по приходе домой, не ребёнок ведь, должен нести ответственность, в первую очередь пойти посмотреть в глаза семье убитого и попросить прощения. Удручённые и угрюмые, мы отправились рано поутру в обратный путь, к вечеру добрались и, сложив добычу, сразу пошли с дурной вестью к избе Тихона. Сына я оставил дома, рассудив, что сегодня ему не стоит показываться женщине, лишившейся кормильца по его вине, пусть, думаю, хотя бы на следующий день придёт.
Никому не пожелаю, Андрей, успокаивать обезумевшую от горя женщину, клянущую всех и бросающуюся на виновников гибели её родного человека. Спасибо соседкам, помогли с ней справиться, напоили чем-то и увели спать, а детей замужняя старшая дочь к себе забрала на ночь. Разошлись мы с невесёлыми думками, но я, несмотря на надвигающуюся ночь, побежал к Мыхтулю, не мог до утра терпеть, меня аж трясло от волнения.
Он уже ждал меня, слухи о несчастье разнеслись по селу в мгновение ока, и шаман был в курсе. Без лишних слов он провёл меня в избу, усадил, налил рюмку и попросил рассказать всё до мельчайших деталей. Пока я, стараясь успокоиться, описывал происшествие, Мыхтуль слушал не перебивая и бросал на меня тревожные взгляды. Когда я закончил, он немного помолчал, а потом осторожно произнёс:
- Василий, ты сейчас напуган и взволнован, но постарайся правильно отнестись к тому, что я тебе скажу. Как ты сам думаешь, твой сын знал, что стреляет в Тихона?
Собравшись с духом, я решил поделиться с шаманом своими страхами:
- Если честно, почти не сомневаюсь в этом. Понимаешь, я его видел, когда он целился, и могу поклясться, он действовал уверенно, словно хотел убить, убить, а не просто пальнуть, чтобы испугать. У них с Тихоном не заладилось, тот его подначивал всё время, а парень мой обидчивым оказался… Не думал я, что он до такого дойдёт… Что делать-то теперь?
Шаман замялся и отвёл глаза. Видно было, что он пытается подобрать слова.
- Тут такое дело, Василий... В общем, видел я кое-кого и рассказал о твоём сыне. Ну, что могу сказать, опоздали мы с тобой, его душой уже завладела тьма. До отъявленного злодея ему пока далеко, но ты сам видишь, что начало положено… Дальше хуже будет, он во вкус войдёт.
Слушая Мыхтуля, я рассеянно ощупывал пояс с зашитым в нём мешочком. Что-то было не так, и когда до меня дошло, я сорвал его с себя и начал тщательно прощупывать. Дед от неожиданности замолчал и недоумённо наблюдал за моими действиями. Опасения подтвердились: на месте обычного уплотнения, скрывавшего в себе амулет, была гладкая поверхность. У меня пересохло во рту. Шаман сразу всё понял и потащил меня к двери:
- Скорее, с ним нужно срочно поговорить!
Что было сил мы рванули к моему дому, а как только зашли во двор, нас встретила заплаканная Марья:
- Паша сбежал!
…Всю ночь мы обшаривали окрестности деревни. По словам жены, сын исчез из избы буквально за полчаса до нашего прихода, сначала она искала его во дворе и пристройках, думала, что он спрятался поблизости, желая побыть один, и выходило, что далеко уйти он не мог. Но к утру стало ясно, что парень ушёл по своему привычному маршруту – в тайгу. Недельная беготня по лесу с собаками ничего не дала, видимо, он зашёл в такие дебри, где никто из нас не бывал. Успокаивая Марью, я вслух грозился спустить три шкуры с поганца, когда он вернётся, он же и раньше уходил без спросу, но в глубине души мы понимали, что на этот раз его прогулка добром не обернётся. Шамана я не видел всё это время, так как уходил с мужиками затемно и возвращался за полночь, но очень хотел с ним поговорить, поэтому, когда поиски зашли в тупик, заглянул к нему под вечер. Тот меня как будто ждал, хотя сам, казалось, недавно откуда-то приехал: в избе было довольно пыльно и холодно, будто там несколько дней не прибирались и не топили печь, а ведь октябрьские деньки в наших краях теплом не балуют.
Закрыв за мной дверь, Мыхтуль тяжело опустился на лавку:
- Нет его здесь, Василий, далеко он ушёл. Откуда знаю? – он поднял брови в ответ на мой немой вопрос. – Так я тоже его искал, только своими способами. И вот что тебе скажу: не найдём мы его, потому что этого он сам не хочет. Никакой зверь его не тронул и не тронет, насчёт этого не волнуйся, Павел умеет избегать хищников и становиться незаметным. Несколько раз я к нему почти вплотную подбирался, но всегда меня словно что-то уводило из того места, как пелена на глаза падала, а ведь чуял, что рядом парень твой находится.
- Подожди, так ты его видел?
- Нет, говорю же, не дал он к себе подойти. Но то, что он жив и здоров – мне точно известно.
Словно гора у меня с плеч свалилась, так душа болела за сына, но тревога не отпускала – Мыхтуль же в прошлый раз хотел что-то рассказать, и чуял я, что вести те не добрыми были. Что ж, чему быть, того не миновать.
- Что ты ещё узнал, Мыхтуль? Тогда ещё, как я приходил к тебе, ты, кажется, ездил куда-то.
Дед внимательно посмотрел на меня и с заминкой сказал:
- Узнать-то узнал, да время упущено… Не поймать нам теперь Павла, лес ему как дом родной, многое ему открыто, чего мы не ведаем. Он, Василий, уже в курсе того, что дальше делать должен, и сам этого желает, поэтому не остановится на полпути.
Беседовал я со знающим человеком, нашёл его только потому, что он помочь нам захотел и разрешил приехать. Сказал он, что сын твой ещё во младенчестве должен был быть умерщвлён, а сейчас поздно метаться, не сладим мы с ним. Правда, шепнул кое-что насчёт защиты, оказывается, можно оградиться более-менее от этого зла, так что придётся мне, Василий, ещё пуще охранять деревню. И не только нашу … Не знаю, на сколько сил хватит, но, видимо, судьба моя такая.
- Постой-постой! Охранять? От кого, от Паши?
- А где он человеческие жертвы брать будет, как думаешь?
У меня голова шла кругом. Мой сын, моя кровь – монстр?.. Несмотря на уже случившееся, я не мог в это поверить, мне казалось, что шаман преувеличивает.
- Ты уверен, что Паша настолько опасен?
- Скоро сам убедишься, не долго ждать осталось, - хмуро пожевал губами Мыхтуль и продолжил: - Я всё равно попытаюсь его остановить, пока он не вошёл в полную силу, должен же быть выход! И говорю тебе, Василий, я сделаю всё, чтобы твой сын не стал тёмным колдуном, даже если придётся его убить. – Жёсткий взгляд деда заставил меня вздрогнуть.
- Может, не надо рубить с плеча? – меня начала разбирать злость. – Эти ваши колдовские штучки совсем голову заморочили, уж от кого, а от тебя не ожидал такой кровожадности! Можно же что-то сделать и вернуть моего сына!
- Да что ж ты непонятливый такой! – шаман в сердцах стукнул кулаком по столу. – Не вернётся он, потому что выбрал свой путь! А впрочем, думай как хочешь, чай, не маленький, я тебя предупредил и буду действовать по своему усмотрению.
Хлопнув дверью, выскочил я от Мыхтуля как ошпаренный, весь кипя и злясь на себя и на весь мир. Понимаешь ты, Андрей, не мог я поверить в то, что Паша способен на осознанное убийство, до конца цеплялся за мысль о его человечности, и недавнее происшествие с Тихоном казалось уже не таким пугающим. В общем, раздружились мы с шаманом, точнее, это я перестал с ним общаться, только не ожидал, что довольно скоро придётся убедиться в его правоте.
Моего сына считали без вести пропавшим – тут надо отдать должное старику, он никому не рассказал ни об амулете, ни о Пашиной связи с ним. Именно поэтому известие о расчленённых и обглоданных трупах медведей и росомах прозвучало той зимой как гром среди ясного неба, но я сразу догадался чьих это рук дело. У этих зверей кроме человека нет достойных врагов, с ними никто в тайге не сравнится, а тут, судя по характеру ран, орудовал более сильный хищник. Довелось мне увидеть несколько туш, так вот скажу я тебе, Андрей, так рвать плоть и выламывать кости можно только голыми руками (ты же разделывал курицу, вот как её мясо рвёшь, так и медведи легко растерзаны были), но силы для этого нужно столько, сколько ни у кого нет.
Охотились теперь только артелью, по одиночке никто в лес уходить не решался. Много слухов ходило, кто что говорил. Одни уверяли, что медведь-шатун объявился, невероятно злой и огромный, как гора, другие будто бы видели дикого лесного человека, а кто-то на лешего грешил, мол, надоело ему охотничий промысел терпеть, вот он и намекает людям, что с ними то же будет, если жадность свою не умерят. Страх страхом, а жить надо, так что потихоньку, осторожненько, кое-как зиму перезимовали, весной улеглось как-то, трупы хищников находить перестали. Охотники вздохнули с облегчением.
Очень мне хотелось с Мыхтулём помириться, да гордость не позволяла первому прийти, но он сам как-то раз зашёл, в начале лета Марья позвала его коровёнку нашу посмотреть. Видно было, что не держит он зла на меня, поздоровался, перекинулся со мной парой слов, а перед уходом отозвал за калитку и тихонько сказал:
- Видел недавно Пашу, показался он мне издалека. Да не мельтеши, расскажу что знаю. Возмужал, вытянулся, лицом только будто потемнел. Знал, стервец, что заметил я его, нарочно дал себя увидеть, а потом пропал, как в воду канул, и следов не могу найти. Ушёл он, Василий, подальше, чтобы людей зря не дразнить, да и, скорее всего, ищет что-то, такое сложилось впечатление. Скоро ведь его совершеннолетие, а ему кое-что уже известно, правда, не всё. Видал, что он с медведями сотворил? Такая сила в нём сокрыта, Василий, что нам с тобой и не снилась. – Старик вздохнул и, прощаясь, тронул меня за плечо:
- Ты бы заходил порой, что ли…
Обрадовался я вестям о сыне, но сам понимаешь, горькой была эта радость. Однако к шаману снова стал временами захаживать в надежде услышать что-нибудь о Паше, тем более что Мыхтуль меня всегда привечал, он хоть в знакомцах у всей деревни и значился, но близких и родных у него никого не было.
Так прошло несколько лет. Особых новостей о Паше шаман не приносил, тот, по его словам, стал гораздо осторожнее и скрывался так мастерски, что увидеть его не удавалось, но он иногда оставлял знаки, заметные лишь шаману и позволявшие судить о его присутствии. Вообще, у Паши с Мыхтулём развилось своего рода соперничество: кто кого перехитрит. Бывало, возвращается шаман из обычной вылазки в тайгу, а на тропинке, где он только что проходил, кедровка мёртвая лежит с ощипанной головкой, связанными крыльями и мелкой костью в клюве. Или, когда Мыхтуль уходил в самые дебри на несколько дней, слышались ему за спиной шаги, а стоит обернуться – никого, ни одна веточка не шелохнётся, только будто холодом повеет. Шаман много раз хотел поймать беглеца, устраивал засады, раскладывал в глухих местах заговорённые амулеты, кругами ходил в чащобах, бормоча молитвы, но никакого толку не было, парень словно издевался – то пугает, кусты ломает позади старика, оставаясь невидимым, то в хитроумные ловушки комьев грязи накидает, то ещё что… Хотя теперь близко к деревне не подходил и зверей зимой драл подальше, за пределами охотничьих угодий, действовали, видать, Мыхтулёвы оградительные заклятия.
Я уж и свыкся с мыслью о блудном сыне и подумывал Марье кое-что рассказать, чтобы не думала о нём как о покойнике, но сдерживало меня то, что не знал как именно всё представить, да и она, слава Богу, вроде успокоилась и не оплакивала его больше.
В хлопотах и заботах не заметил я, как подошло время Пашиного совершеннолетия. Тот год навсегда врезался в память жителей нашей деревни…
Ранним мартовским утром шестилетняя Верочка, младшая дочь Брусова Ивана, захотела посмотреть на телушку, которую ночью принесла их бурёнка. Вышла из избы, побыла в коровьем загоне (остались её следы на снегу у самой двери, туда и обратно), но в дом не вернулась. Надо ли говорить, что прочёсано и обыскано было всё село и весь лес в округе? Девочку словно подняло в воздух посреди двора – следы обрывались на выходе из хлева, так что искать её в первую очередь кинулись дома и на улице, но к вечеру стало ясно, что в деревне её нет. Снова поднялась волна слухов о хищниках, оголодавших после суровой зимы, но верили им разве только дети – какой зверь смог бы пробраться незамеченным, собаки же в каждом подворье. И следов нет…
Милиция на заявление отреагировала, а как же, но ближайший отдел находился в райцентре, в двух сотнях вёрст от нас, так что поиски ребёнка препоручили нам же, вы, мол, и места знаете, и вообще в тайге лучше ориентируетесь.
Детей стали запирать в домах, мужики договорились по очереди дежурить по ночам и обходить улицы с оружием и факелами, в эти патрули ходили все охотники.
Затаив дыхание, я следил за тем, как действовал Мыхтуль – он также принял участие в поисках, но по-своему. Пройдясь по всем улицам с молитвами, он кругом обошёл деревню и скрылся в лесу, откуда вышел лишь через пару дней, а потом заперся у себя, не отвечая на стуки в дверь и окна.
Через неделю на материнский вой сбежалось всё селение. Алёна Брусова, почерневшая и постаревшая от горя, билась в истерике над телом дочери, которое поутру обнаружили у дальнего колодца патрульные. По их рассказу выходило, что они прошли, как обычно, до самого края деревни и хотели поворачивать обратно, когда увидели в рассветной серости что-то светлое рядом с колодцем, одиноко торчавшем почти у леса. Подойдя ближе, они сами чуть не заорали от ужаса: прямо на земле, привалившись спиной к колодезному оголовку, сидела, как живая, Верочка. Её тело было практически не тронуто тлением, во-первых, стояли довольно сильные для марта морозы, а во-вторых, и этот факт надолго лишил всех сна, а шамана ещё и покоя, - в ребёнке не осталось крови.
Только тут понял я, Андрей, каким чудовищем стал Павел. Глупцом, слепым глупцом я был, когда верил в то, что мой сын вернётся! Теперь уж я заклинал Мыхтуля остановить его любой ценой, пусть даже грех на душу взять придётся, но усилия старика, как оказалось, не имели ни малейшего успеха. Несмотря на неоднократные рейды по тайге, мы так и не нашли неизвестного убийцу, неизвестного для всех, кроме нас с шаманом, но что бы дало остальным это знание? Кое-кто стал подумывать о переезде в город, опасаясь за своих детей, и никто их не осуждал за трусость – своя рубаха ближе к телу, лучше перестраховаться.
В смятении и неясности прошла весна, наступило холодное лето…
К середине июня слегка распогодилось, выдалась даже пара почти жарких денёчков. В один из них и отправился скорняк Тихонов Борис на речку. Жил он бобылём чуть на отшибе, изба его стояла на краю одной из улиц недалеко от дороги, ведущей в город, и чтобы добраться до ближайшего берега реки, ему приходилось либо идти через всю деревню, либо делать крюк, огибая её по широкой приметной тропе, протоптанной детворой. На той самой тропе и наткнулись вечером на растерзанное тело Бориса. Его нашли мальчишки, возвращавшиеся с реки, куда ушли большой ватагой с обеда (по одиночке родители никого уже не отпускали). Обмирая от страха, дети с воплями кинулись по домам, не оглядываясь на куски мяса, сваленные в кучу у обочины. Как потом выяснилось, в том, что осталось от скорняка, кое-чего не хватало: у него было вырвано сердце.
Стоит ли говорить, что и на этот раз виновник ускользнул незамеченным? Объятые ужасом селяне стали постепенно покидать деревню, те же, кто остался, в основном охотники, заперлись в домах, а детей отвезли к родственникам в город. Патрульные стали ходить и днём, а охотились отныне только артелью, работать-то надо. Чувствовалось, что нервы у всех на пределе, мужики всерьёз обсуждали перспективы городской жизни, хотя уходить из тайги никому не хотелось – тому, кто вырос на воле, нелегко живётся в клетке…
После убийства скорняка шаман совсем осунулся и сильно постарел, проводя бессонные ночи в молитвах и бдениях в лесу – он пропадал там неделями, избегая всех и изо всех сил пытаясь оградить людей от зла. Всего раз мы встретились с ним у реки, пересеклись взглядами и сразу поняли друг друга: в ответ на моё немое разрешение убить Павла Мыхтуль устало прикрыл глаза, словно развёл руками.
В конце лета он собрал котомку и ушёл в тайгу, якобы по своим шаманским делам, вызвав этим переполох среди оставшихся жителей. Мы не привыкли надолго оставаться без него, без его советов и помощи, но остановить старика никто не решился, он всегда был сам себе хозяин и никогда никого не слушал.
…Осень как обычно рано уступила зиме, подмораживать начало уже в начале октября. Мужики, идущие в ночной патруль (о безопасности никто не забывал), облачались в телогрейки и энергичнее вышагивали по улицам, согреваясь при ходьбе.
Тем ясным вечером, несмотря на сгущавшиеся мягкие сумерки, воздух был невероятно прозрачен, как бывает при морозе, и патрульные, подходя к краю леса, где у трёх сосен стояла избёнка шамана, сразу заметили рядом с ней человека. С мыслью, что Мыхтуль наконец вернулся, охотники радостно заспешили туда, но чем ближе подходили, тем больше удалялся в тайгу силуэт, разглядеть его так и не удалось, хотя он видимо не торопился, исчезая среди деревьев. Мужики быстро разделились, трое пошли за незнакомцем, а остальные двое подошли вплотную к жилищу шамана, обогнули его и …
На пороге покосившейся, но ещё крепкой избы сидел её хозяин, сложив руки на коленях, рядом аккуратно пристроена котомка. То, что это был именно шаман, не вызывало сомнений – одежда, манера сидеть, всё было его. Лоскуты кожи и плоти говорили о том, что старика не касался металл, над телом поработали клыки или когти, а может, руки. Оторопелые охотники не могли вымолвить ни слова, как не могли отвести взгляд от обезглавленного тела Мыхтуля…
После недолгих бесплодных поисков странного человека, скрывшегося в тайге, мужики на общем совете единогласно постановили сворачиваться и уезжать, поскольку оставаться было слишком опасно. У всех в головах засела думка о странных убийствах и о шамане, который был своеобразным талисманом деревни, и уж кто-кто, а он мог бы постоять за себя, так как знал не в пример больше, чем кто бы то ни было. Мне было неимоверно тяжело, я-то знал зачинщика всего этого ужаса, и хранить эту тайну мне предстояло в одиночку до конца своих дней.
Мы с твоей бабкой тоже собрали вещи, со слезами прощаясь с насиженным семейным гнездом, но страх за детей гнал нас в серый пыльный город. В ночь перед отъездом, когда вся семья уже спала, я долго сидел у горячей ещё печи, оглядывая пустую осиротевшую избу, и под утро забылся тревожным сном.
…Передо мной из темноты появился Паша. Возмужавший, окрепший, со странно тёмной кожей, он стоял посреди комнаты и сверлил меня черными бездонными глазами. Он не разжимал тонких губ, но я слышал его голос у себя в голове: «Бегите, бегите, как трусливые собаки… Вы не способны представить мельчайшую частицу того, что мне открыто, что я могу. Вы должны благодарить меня за то, что я позволил некоторым из вас приобщиться к подобному могуществу.
Не бойся, отец, я не трону больше никого, на данный момент я сделал достаточно для того, чтобы идти дальше. Но через много лет мне понадобится преемник, человек из моей семьи. Я не хочу делиться с чужой кровью. Прощай.» И он исчез, медленно растворившись в дымной тьме избы.
Не знаю, Андрей, сон ли это был, я видел его как наяву. Это была последняя весточка от него, больше я ничего о нём не слышал, связь прервалась.
И знаешь, что самое странное? Никто, веришь, никто не помнит моего сына, будто он существовал только в нашем воображении. Все, кто знает нашу семью, уверены, что у нас две дочки, и никакого сына не было. Поначалу, когда я это заметил, меня коробило такое отношение односельчан, я думал, что они просто не хотят говорить о моём пропавшем сыне. Но оказалось, что с уходом он полностью стёр себя из истории деревни, из памяти тех, кто его знал, только мы храним воспоминания о странном черноглазом мальчике, так и оставшемся чужим для всех…
****
Вот и всё. Дедов рассказ заставил меня задуматься. Нет, я не боюсь своего таинственного дяди, потому что не верю в свою избранность, просто не чувствую в себе чего-то такого, что выделяло бы меня из окружающих меня людей. Уверен, что если он и придёт, то точно не за мной. А вообще, вряд ли всё настолько серьёзно, как это представляется деду.
Но несмотря на скептицизм, почему-то не могу избавиться от неуловимого тревожного зуда где-то в подсознании: в далёком детстве мне несколько раз снился странный человек, стоящий в углу комнаты и пристально наблюдающий за мной чёрными глазами…
19-02-2013, 16:55
21-02-2013, 18:04
5-03-2013, 16:09
10-04-2013, 10:52
http://4stor.ru/histori-for-not-life/62594-amulet-epilog.html