Не пойму, как я оказался в этом дворе. Просто ноги сами повернули и повели меня сюда - в старый двор, где я жил когда-то. Когда же это было? Да почитай скоро полвека будет.
Стою посреди двора осматриваюсь. Что изменилось, а что из прошлого осталось. Вот окна пластиковые, балконы. Двери с кодовыми замками на подъездах. Чьи-то гаражи появились. От того двора, что я помню, почти ничего и не осталось... Вот только скамейка возле старой акации, что так и растёт в дальнем дворовом закутке. К ней я и направился. Захотелось присесть вспомнить то далёкое и счастливое, что было когда-то здесь.
Присел, закурил. Память, как киномеханик-волшебник, сама поставила плёнку тех лет... Звук слегка потрескивает, как на старых кинолентах. Некоторые кадры уже не чёткие, размытые. Но память бережно восстанавливает кадр за кадром:
"Вот мы всей гурьбой гоняем на великах... А тут всем двором празднуем Пасху, а за ней 9 Мая... Всей компанией едем на рыбалку, а потом на костре печём картошку... Всем двором провожаем в армию старших пацанов... Всем двором..."
Общак! Меня, как током ударило. Общак! Наш общак! Что с ним?... Я встаю со скамейки и подхожу к акации. Она растёт в самом углу двора, в полном смысле слова. С одной стороны стена бывшего треста чего-то, я уж и не помню чего. А с другой - глухой каменный забор, отделяющий наш двор от двора соседнего техникума. Вот в таком углу и растёт акация. И только мы, пацаны тех лет, знали, что с невидимой со двора стороны, в дереве есть трещина у самой земли. Взрослый в самый угол не пролезет - стена и забор мешают. А нам, мальцам, было то что надо - для схованки.
Присев на корточки, завожу руку за ствол дерева и нащупываю трещину. Протискиваюсь между стеной и стволом, на сколько тело позволило. Засовываю руку в схованку и... Сердце заколотилось с такой силой, такой звон стоял в ушах... Я нащупал свёрток... Общак!... Сознание отказывалось в это верить, но свёрток... Я бережно достаю его из дерева.
Вернувшись на скамейку, дрожащими от волнения руками, разворачиваю старую истлевшую тряпицу. Замечаю, что хоть ткань и старая, но не тех лет. А уже из более современных. В ней, что-то завёрнутое в старую, промасленную, толстую бумагу... А вот бумага - та. Только тоже уже очень постарела. Аккуратно, чтоб не повредить, раскрываю бумагу и...чувствую, как слёзы накатываются на глаза... Передо мной старая металлическая коробочка из-под чая. Та самая коробочка...наша.
К горлу подкатил какой-то ком и дышать стало даже немного трудно. В висках грохот, как в кузнечном цеху. Решил, прежде чем открыть её - перекурю, успокоюсь немного. Закурил. Стараюсь ни о чём не думать, успокоиться. А киноплёнка с бешеной скоростью мотает кадры тех лет...
Осторожно открываю крышечку. На удивление, она поддалась легко, не "прикипела" за столько лет. Да и следов ржавчины почти невидно. Лёгкий щелчок и коробочка открылась... Она была, почти до самого верха, наполнена - десюликами, пятнашками, пятаками. Трёх и двух копеечными монетами. Были даже двацулики и копейки... Наш общак. Который мы собирали всем двором на настоящий кожаный мяч. Это была мечта всех пацанов во дворе - иметь свой общий настоящий кожаный мяч. Мечта, которая так и не осуществилась...
Обернувшись на звук открываемой двери, вижу мужчину, выходящего из подъезда с пакетом в руке. В этом подъезде раньше жила наша семья. Когда-то...
Мужчина прямым ходом ко мне направляется и внимательно так на меня смотрит. Подойдя к скамейке, присел и глядя в упор, спрашивает:
-Колька! Ты, что-ли?!
-Я, -отвечаю. А сам пытаюсь вспомнить кто это.
-Не узнаешь? Виталька я. "Злой".
Память откручивает плёнку назад. Да точно, жил такой Виталька, по прозвищу "Злой". Я на втором, а он на третьем этаже в одном подъезде жили. "Злым" его пацаны с других дворов прозвали. Он со своими во дворе никогда не дрался, а вот с чужими за своих - всегда первый в драку лез. Сильным был не по годам. Да и закон у нас во дворе был такой - свой со своим никогда не дерётся. И отбирать никто ни у кого ничего никогда не отбирал, а только попросить мог. А там сам решай давать велик покататься или нет. Нас пятнадцать мальчишек во дворе было. Разных годов рождения, но жили дружно. Как мушкетёры - один за всех и все за одного. И девчонок своих никогда в обиду не давали. Дружный двор...был.
-Да, Виталь, извини не признал. Крепко ты изменился. В городе встретил бы - не узнал.
-Да и я тоже не сразу поверил, что это ты. Сижу на кухне, курю. Гляжу мужик какой-то во двор зашёл да на нашу скамейку присел. Её-то с улицы не видать и двор не проходной. Только свои об этой скамейке и знают. Ну, а когда ты за акацию полез, я не выдержал. Взял отцова бинокль, рассмотреть кто таков, глаза-то уже не те. Помнишь бинокль, ну тот трофейный?
-Конечно помню. Когда твой батя разрешал его вечером во двор вынести, мы всей гурьбой по очереди на луну смотрели. Всё ждали, что вот сейчас увидим лунатиков. Сохранил, значит "цейса". Не продал в 90-х.
-Сохранил и бинокль, и награды отцовы... и общак наш.
Виталька достал из пакета "Белоголовку" закуску, а из кармана курточки две стопки. Настоящие, ещё тех времён. Не пластиковые стаканчики. Разложили мы это всё на скамейке. Сидим вспоминаем кто когда и куда со двора ушёл.
Первыми со двора съехали Маёси. Потом Рябцевы. За ними моя семья. Семьи военных тоже постепенно выехали на новые места службы... И из пятнадцати пацанов не то, что во дворе, а и в городе осталось нас раз-два и всё.
Виталий рассказывал о тех стариках которые ещё были живы. И которых я ещё помнил. Про то, что из всех мальчишек того двора, их осталось двое - он и Толик со второго подъезда. Толян, после того, как потерял работу в лихие годы, пробовал бизнесом заняться. Но прогорел один раз, а потом и второй. На нервной почве слегка "поехал крышей" и порой даже его, Витальку, не узнаёт. Да и из дому почти не выходит. Живёт на пенсию по инвалидности.
"Злой" говорил о том, как он иногда доставал общак. Менял прогнившую ткань на новую. Чистил монеты. И смазав тонким слоем солидола бумагу и коробочку, всё заворачивал в новую ткань. Промасливал её и прятал свёрток на место.
-Я всё ждал. Придёт ли кто из наших. Для себя решил, если кто придёт и полезет в схованку - значит свой. Чужие о ней-то ничего не знают. Вот ты первый пришёл...за столько-то лет. Колька, ты даже не представляешь, как я рад тебя видеть...
Мы обнимали друг друга. Улыбались и совершенно не стеснялись того, что из наших глаз нет-нет да и скатится слеза.
Это когда-то, почти пол века назад, заплакать считалось позором. Дома в подушку можно. А во дворе перед пацанами ни-ни.
-Виталь, а ты когда-нибудь считал сколько мы насобирали?-спрашиваю друга детства.
-Нет. Не разу. Я боялся, если посчитаю, то тогда никто никогда не придёт.
Аккуратно закрыв коробочку, мы бережно всё завернули в бумагу и в ткань. Осторожно положили свёрток на место...Денежку-то мы не считали, а вдруг ещё кто-нибудь придёт...
* * *
Сидим с Виталькой, по стопочке потянем и рассказываем друг другу, кто о ком что знает. Как у кого судьба сложилась. Иной раз просто помолчим. Вспоминаем общее детство. А чего говорить? "Кинолента" у нас одна в памяти крутится. Вот и смотрим её молча.
Замечаю как во двор зашла и села на скамейку возле первого подъезда старушка. Вся старенькая такая и одежонка на ней тоже ветхая. Из тех времён - конца 80-х начала 90-х годов. Виталька, проследив мой взгляд, спрашивает:
-Не узнаёшь?
-Я тебя с трудом признал, а ты хочешь, чтоб я её узнал. Конечно не узнаю. Кто это? -переспрашиваю его.
-"Инженю-Золотая рыбка", -слышу ответ. И видя моё недоумение и недоверие, добавляет: - Да-да. Именно она.
Уж не знаю по каким таким ассоциациям, но мне вспомнился один случай... Мы всей компанией пошли на рыбалку. Тогда много мостиков стояло на берегу. Заходи на любой и лови. Никто не запрещал. Только на один мостик нас малышей мужики не пускали. Там рыбачили "спецы". Так называли тех, кто ловил только лобаня. Рыбу крупную и хитрую. А на остальные мостики - пожалуйста. Там все равны. И те кто бычка пришёл на смыкать и "тараньщики". Рыбы всем хватало.
Сижу ловлю, что клюёт. Вдруг выловил "зеленушку". Рыба красивая. Переливается всеми цветами. С яркими полосками по бокам. И вся эта красота переливчатая на изумрудном фоне самой рыбки. За что "зеленушкой" и прозвали. Да толку от всей этой красоты - к еде рыба непригодна. Вздохнул и выпустил её обратно в море. Только и проговорил:
-Жаль, что не золотая...
Мужик, что рядом со мной сидел и тоже рыбачил, посмотрел на меня. Хитро улыбнулся и говорит:
-Поверь пацан, не всякая золотая рыбка стоит того, чтоб о ней жалеть. С иной повозишься пока на сковородку уложишь. Жарить начнёшь, а вкуса-то никакого и нет. Так, что лучше простая, но надёжная таранушка. Чем всякие там золотые рыбки.
Сказал это и давай сам себе смеяться. Я тогда смысла слов его не понял. Лишь много лет спустя, будучи взрослым мужчиной, догадался о чём он тогда говорил. Город у нас курортный и в сезон тут столько всяких "рыбок" насмотришься. И "золотых" и "хищных". Всякого добра хватает. И если не ленишься, всегда с "уловом" будешь.
Смотрю на старушку, а сам Витальку спрашиваю:
-Что, так сама и живёт? Замужем ни разу не была?
-Да. Так и живёт одна. Чуток тронулась. Но как была тихая, так тихая и есть,-с какой-то грустью ответил "Злой".
А "плёнка" своё мотает...Когда эта женщина появилась в нашем доме я не помню. Наверно со всеми вместе вселялась. Мы-то почти все уже здесь родились. В этом доме. Она всегда была тихая, скромная. И всегда одна. Ей женщины иногда говорили:
-Нина, когда мужа в дом приведёшь? -вот надо же, вспомнил как её зовут. Нина оказывается. А она всегда отвечала:
-Я - Инженю, кого захочу,того на себе и женю.
Так к ней и приклеилось прозвище "Инженю". Одна только баба Ада её называла "Мадмуазель Марс". Баба Ада для нас была бабушкой. Все во дворе уважительно называли её Аделаида. Говорят до войны была актрисой то ли Киевского театра, то ли Минского. Красивая была. После освобождения, как положено срок ей дали. Хорошо хоть не расстреляли. За то, что перед немцами выступала. Потом реабилитировали. А в 65г., на двадцатилетие Победы, даже орденом "Красной Звезды" и медалью "За Отвагу" наградили. Подпольщицей была наша баба Ада. После лагерей в наш южный городок приехала. Здоровье поправлять. Да так здесь и осталась
Вспомнилось нам как всем двором праздники гуляли. Особенно майские и октябрьские. Собирался весь люд дворовой. Виталькин батя выносил аккордеон трофейный. Сам он играть не умел, а вот дядя Гриша, тот был виртуоз. Соберутся все и просят Аду стихи почитать под аккомпанемент аккордеона. Слушали затаив дыхание. И взрослые и мы малышня. А потом Аду и моего отца (покойного) просили спеть. У моего отца образование было музыкальное, ещё до войны. Но играть он уже не мог, после последнего ранения в руку. Песен много знал и арии даже пел. У него от природы слух и голос был. Это на мне природа передохнуть решила. А батю моего слушать приходили и с соседних дворов. А если с Аделаидой дуэтом запоют - люди с улицы заходили послушать. Дружно праздники отмечали. Дружный двор...был.
А "Рыбка золотая" приклеилась к "Инженю" после того, как некий мужчина стал за ней ухаживать. Поговаривали, что он раньше с ней знаком был. А потом "Инженю" в наш город переехала. Так он её искал всюду несколько лет. Пока у нас не нашёл. И ради неё в наш город приехал. В те годы просто было одинокому. В любой город приезжай, там и работа и общежитие сразу же найдётся. И в очередь на квартиру стать можно. Не то, что сейчас. А ну-ка попробуй переехать из города в город. Проблемно это.
Ухаживал он за ней долго. Года два. Уже женщины во дворе стали ей выговаривать. Что негоже так. Мужчина хороший с серьёзными намерениями, а ты с ним как кошка с мышкой играешь. Смотри, надоест ему, к другой уйдёт. Мужчин в те годы, ох как мало было. А "Инженю" всё смеялась и приговаривала:
-Я рыбка золотая, не всякий меня в сети словит.
-Смотри "Рыбка золотая", останешься ни с чем. Сама потом на любые крючки прыгать готова будешь. Да только поздно будет, -сказала ей однажды баба Федося. Не любили Федосю во дворе и побаивались. Ибо как она скажет, так всегда и выходит. Говорят ведьмачила она. И что даже в оккупацию, немцы все дома обошли. Раненых искали, а к ней за всё время так ни разу и не заглянули. А она троих раненных выходила. За то и медалью её потом наградили.
С тех пор стало у Нины двойное прозвище - "Инженю-Рыбка золотая". А через некоторое время, мужчина тот перестал у нас во дворе появляться. Я его потом часто встречал. Когда в другой дом мы переехали. Он в двух кварталах от меня жил. Я и сейчас его иногда вижу. Седой совсем, но бодрый старичок и старушка рядом с ним такая же. И одеты по современному. Продвинутые старички. Ухоженные. Они с правнуками у моря часто гуляют. А зимой, когда внуки детей забирают домой (видать в другом городе живут), старики вдвоем гуляют. Сколько их вижу, всегда вдвоём.
Рассказываю Витальке про того мужика, каким он сейчас стал. Как живёт. А сами нет-нет да и посматриваем на старушку возле первого подъезда. И какая-то такая грусть на сердце ложится, что даже беленькая не помогает. Какой-то щемящей жалостью к ней, к "Рыбке золотой" душа наполняется. Одна она. Так одна и живёт. Никого у неё нет. Никого...
Посидели мы ещё с Виталькой. Повспоминали. Кого помянули. Водочку приговорили. Покурили напоследок. Я пообещал, что ещё обязательно зайду. Прямо к нему домой. Он тоже своих уже давно схоронил. Сам живёт. Договорились и стали прощаться. Провёл я его до подъезда. Обнялись да и разошлись. Он домой, а я на выход со двора.
Прохожу мимо скамейки, на которой сидит "Инженю-Рыбка золотая", сбавил шаг и говорю громко :
-Здравствуйте, тётя Нина!
А она даже головы не подняла. Слышу только старческое бормотание. Я пошёл к выходу, еле сдерживая слёзы. Столько тоски, боли без исходной, столько горечи и печали в том бормотании:
-Я рыбка золотая...кого захочу - на себе женю...Я рыбка золотая...