Егорша

Леонид Патракеев
       Дорога,что вела  к сельской  школе, оказалась засыпанной снегом, и мне, чтобы подъехать к крыльцу, пришлось помучаться. С трудом открыв дверь ключом, я вошел в коридор. Школа  была пуста. Как мне объяснил директор, несколько дней назад закончилась лицензия, дающая право на обучение. Чтобы не терять время понапрасну, он попросил меня отремонтировать сантехнику в кабинете химии. Отказать директору школы, которую, пусть и давненько, окончил сам, я не мог и, выбрав время, отправился в школу. Пройдя по коридору и войдя в кабинет химии, который оказался открытым, я разложил инструмент и приступил к работе. Заменив кран, я начал крепить к стене раковину, как вдруг услышал негромкое покашливание. Оглянувшись, я увидел сидящего за первой партой маленького мужичка. На нем был поношенный полушубок, шапка-ушанка, одно ухо которой свешивалось вниз, а другое торчало вверх, старенькие ватные штаны были заправлены в серые валенки.
- Ты кто? - с удивлением спросил я. 
Мужичок посмотрел на меня, пригладил торчащее вверх ухо и ответил:
- Егорша я, домовой тутошний.
- Домовой?! - я с изумлением смотрел на него. - Разве в школе бывают домовые?
- А чем школа дома хуже? - просипел мужичок.
- Для ребятишек школа раньше завсегда домом была, а если дом, то, как без домового? Нас то хают все, считают, если домовой, то проказник. Неправда это. Мы дом оберегаем, детишек успокаиваем, а когда и хозяину что подскажем, посоветуем.   Вот в селе этом школе почитай двести лет, и я все время при ней нахожусь, присматриваю. В избе школа была – в ней жил, потом на горе дом построили – туда перебрался, вот в этой уже лет сорок с лишним. Сколько детишек за это время прошло - и не сосчитаешь. Одни вырастают – другие приходят, школа-то она живая, и жизнь ее и есть дети. Бегают, шумят, голосочки звонкие, слышу их - и сердце радуется. Так вот год за годом и шло. А теперь как-то не так все. Вот скажи мне, почему нынче школа пустая, или каникулы уже?  Я   тут календарь смотрел, вроде рано им еще? А может я, по старости,  напутал что?
Егорша с надеждой смотрел на меня.
- Нет, ничего ты не напутал, лицензия в школе закончилась, вот и закрыли пока.
- Мил человек, объясни ты мне, что это за лицензия такая, и почему из-за нее детишек посреди учебного года учить перестают.  Сколько лет  при школе, а не помню такого. Вот после войны как людям трудно было, зима, холодно, дров нет, а они натопят один класс, и всех учеников туда, тесно, но чтобы школу закрыть, никто и не думал. А нынче что, хуже, чем тогда, что ли?  - в голосе Егорши искренне звучало непонимание. Я  и сам не очень понимал, почему из-за какой-то бумаги надо прерывать учебный год. 
- Лицензия – это разрешение такое, чтобы школа работать могла, - попытался я объяснить Егорше, - ее вышестоящая организация выдает, что школа подготовлена.
- А что без нее нельзя разве? - удивился Егорша. - Я думал нельзя учить, когда учителя нет, или школа совсем развалилась,  а тут смотри ты – из-за бумаги какой-то.
Он поджал щеку кулачком и, пригорюнившись, задумался.
- Я тут слышал, как одна учителка другой рассказывала, что в одной школе ученик учителя побил, а в другой родитель на учителку с кулаками кинулся. Что же это делается? Раньше учителя завсегда уважали, когда здоровались, шапку снимали. Детишки учителей любили. А теперь? Человек Бога забыл, от родителя отвернулся, что ему учитель? Любви не стало в школе, тепла душевного, а без любви и тепла  дом домом быть перестает.  Уйду я, коли так, нет  дома -  и домовой не нужен. Давно об этом думаю, а сейчас решил.
Егорша поправил шапку и слез с парты на пол.
- Куда же ты пойдешь? - спросил я.
- Не знаю пока,  может, где и приткнусь, - ответил Егорша и зашагал к двери.
Он с трудом приоткрыл ее и обернулся ко мне.
- Прощай, мил человек, - тихо произнес он и вышел.
Легкие шаги Егорши донеслись из коридора, скрипнула входная дверь, и все стихло.

 Я  закончил ремонт, сложил в сумку инструмент и вышел на улицу. Маленькие следы Егоршиных валенок почти занесло снегом. Отъехав, я оглянулся на школу. От темных стекол ее окон веяло холодом, словно Егорша, уходя, забрал с собой еще остающееся в ней, последнее человеческое тепло.