- Олежек опписюнялся! Мой золотой! Мое солнышко! Сейчас мы поменяем пеленочку. Вот так, вот так. Мой мальчик должен быть сухеньким, мой мальчик должен быть чистеньким.
Мать любовно протерла складочки на пухлых ножках своего малыша, припудрила душистым тальком и, прижав беспокойные, пытавшиеся вырваться на волю, ручонки, туго запеленала. Олежка немного посопротивлялся, попыжился, кривя губки и краснея от напряжения, потом успокоился и уснул. Причмокивая соску, иногда, растягивал ротик в беззубой улыбке. Что ему снилось? Что он видел в своих младенческих снах?
- Опять обоссался, сволочь! – кричала старая, высохшая жена, - И за что мне все это?!
Она втащила упирающегося всеми конечностями Олега в коридор и стала вталкивать его в ванную, дверь которой была тут же, рядом.
- Снимай штаны, скотина! Снимай, говорю! Позорище такое!
Широко расставив ноги для упора, набычившись и глядя на нее ненавидящим, невидящим взглядом, пытался сопротивляться, отталкивая ее руки, так бесцеремонно стягивающие с него брюки. Потом сдался и отдался.
С силой врезавшись в подушку, застыл, подмяв под себя руку, разбросав длинные худые ноги и источая резкий алкогольный дух.
Ночью стонал, рычал, громко, с надрывом кашлял. А иногда улыбался. Широко, беззубо. Совсем по-детски.