Это — история без рыцарей. Даже просто без рыцарей, не то что «без страха и упрёка». Это — история без тёмных и светлых сил. Оттенки каждой из сторон может додумать читатель. Значительная часть этой истории известна из письменных доносов её участников друг на друга, из пыточных дел и из грозных государевых окриков «Не сметь!».
Это — история о войнах, боевых столкновениях и мятежах, которых вроде как не было. Это — история о немирном освоении русскими Сибири и Дальнего Востока.
Многим может показаться, что события, о которых я говорю, — удел весьма и весьма далёкого прошлого.
Это не так.
Этой книге около тридцати пяти лет. Тогда я, тринадцатилетний мальчик, оказался в экспедиции на реке Анадырь, на последней великой реке сибирского Севера.
Где-то в ста километрах выше нашей базы располагался Анадырский острог, начатый Семёном Дежнёвым и разрушенный полковником Плениснером по распоряжению Екатерины. Острог исчез и даже само место его смыло рекой, но остался посёлок Марково, возникший как его «охвостье», населённый туземными «жёнками» служилых людей и их детьми.
Южнее, в лесотундре, возвышалась Майоровская сопка — двугорбый булгуннях с установленным на нём крестом — памятью о гибели майора Павлуцкого и его отряда от рук воинственных чукоч. На кресте стояла поминальная бутылка водки, которой насчитывалось больше ста лет. Я застал её ещё полной наполовину, но на сегодня её выпили оказавшиеся в тех местах туристы-москвичи.
Проходили годы.
Я работал полевым зоологом, попадал в места, куда не заходили таёжные промысловики и не закочёвывали тундровые оленеводы. И практически везде я понимал, что у меня есть предшественники. Они оставляли кресты на колымских утёсах, углы их срубов вымывало из мерзлоты при половодье, на бечёвнике можно было найти курок кремнёвого ружья или наконечник стрелы.
Кто были все эти люди, когда и куда они шли, чего хотели?
Поэтому я решил написать книгу. Книгу об этих людях и о том, что они совершили.
Сразу должен сказать, что с общемировой, общечеловеческой точки зрения русское продвижение на восток в XVI–XIX веках имело, скорее всего, положительный оттенок. На обширных сибирских территориях шла война всех племён против всех, и появление новой, могущественной и авторитетной силы, помогло успокоить эти конфликты, свести их фактически «на нет». Но, несмотря на это, на территории Сибири тут и там возникали отдельные очаги сопротивления русскому влиянию, а чаще всего — восстания против экономической несправедливости. Окончательное мирное соглашение с чукчами заключил барон Майдель в 1870 году. А последнее вооружённое выступление коряков пришлось на 1947 год, и с кое-какими его участниками я даже беседовал лично.
Борьба сибирских и северных аборигенов с пришельцами никогда не носила характера того яростного противостояния, которое происходило на североамериканском континенте. На это были свои этнические, культурологические и религиозные причины (тесно связанные с природными условиями).
Люди, привыкшие к описаниям великих баталий могучих царств (на которые особенно охочи всякие современные авторы фэнтези), не найдут здесь масштабных битв и великих героев. Военный отряд в четыреста воинов считался огромной ордой, а общая численность сибирских первопроходцев за почти столетнюю историю её присоединения не превышает десяти тысяч человек.
Но, как писал Редьярд Киплинг, «человеку, который умирает, совершенно не важно, погибает ли он в мелкой пограничной стычке или при Ватерлоо». Эти люди двигались вперёд, и если было надо — складывали головы. И если численность их была невелика, то тем большей памяти они заслуживают за пространства, которые покорили.
Должен сказать сразу — ни с точки зрения человека XVI века (пусть даже весьма образованного), ни даже с точки зрения культурного человека второй половины XIX века эти пространства невозможно окинуть даже очень беглым взглядом. Посмотреть на них как на единое целое можно лишь с позиции гражданина второй половины XX столетия, имеющего в своём распоряжении и аэрофототопосъёмку, и исследования сотен предшественников-геодезистов; и труды десятков исследователей-географов; и на пороге — спутниковые картографические системы. Однако вся эта «большая картина» ничего не значит без тысяч безымянных могил, разбросанных по всему пространству восточнее Урала, — могил отчаянных людей, прошедших свой путь (где бы он ни прервался) среди дикой природы и враждебно настроенных племён.
К сожалению, уже через несколько десятилетий после происходивших событий было практически невозможно восстановить реальную основу происходящего. Как писал Георг Стеллер в 1742 году, «достойно сожаления, что в архивах Камчатского приказа не найти ни малейших указаний на все то, что касается присоединения страны и способов покорения столь многочисленного народа; равным образом не найти там и описания всего тогда происшедшего, а именно: каким образом были взяты одно за другим разные селения и какие от поры до времени происходили там восстания и столкновения. Сохранившиеся доселе документы, особенно находящиеся в Большерецком остроге, написаны, за отсутствием бумаги, на березовой коре китайскою тушью. Хранились они безо всякого присмотра в сырых амбарах и поэтому отчасти сгнили, отчасти совершенно потускнели и стали неудобочитаемыми. Уже много лет тому назад это зло оказалось непоправимым».
Что уж тогда говорить о нашем времени — можно себе представить, что сохранилось после революций, пожаров, переездов документов с места на место, хранения в ужасных условиях, неаккуратной работы…
Литература, посвящённая присоединению Сибири, огромна. Но «становым» её хребтом, так сказать, являются буквально две книги — это «История Сибири» Г. Миллера и «Сибирская история» И. Фишера, написанные на материале, обработанном авторами через сто-сто пятьдесят лет после описываемых ими событий. Историю взаимоотношений аборигенов и русских на северо-востоке Сибири я писал, опираясь, в основном, на работы А. Зуева.
Несмотря на прошествие ещё почти двухсот лет после написания этих книг, современные авторы продолжают следовать предложенной ими фактологии и хронологии.
Дело в том, что, несмотря на разыскание и изучение дополнительных источников, грамот, отписок, скасок, у нас не прибавилось общего понимания тех людей и двигавших ими мотивов.
А ведь Присоединение — это и были, прежде всего, люди.
А также дороги, снабжение, связь и многое другое, о чём я попытался рассказать.
Любой читатель должен понимать — тема настоящей книги настолько огромна, что полное посвящённое ей исследование заняло бы многие тома, которые бы, скорее всего, не поместились на одной книжной полке.
Поэтому я ограничил её действие периодом установления стабильной царской администрации на местах, после чего события уже не могли быть повёрнуты вспять. То есть я рассказываю о столкновениях с бурятами в Прибайкалье до исхода их «в мунгалы» из-за бесчинств приказчика Похабова и не говорю о столкновениях с ними после их возвращения — потому что территории эти уже были прочно заняты русскими, и вытолкнуть их оттуда могло бы только полноценное иностранное нашествие, как это произошло на Амуре. Точно так же в рассказе о присоединении Западной Сибири я ограничиваю историю калмыцкими тайши и Кучумовичами и не повествую про башкирское выступление 1672–74 годов, когда Тобольский разряд был уже полноценной российской губернией и любые восстания, не поддержанные крупномасштабной внешней интервенцией, не имели ни малейшего шанса на успех. Они происходили на уже полностью освоенной русскими территории и ничем не угрожали целостности Российского государства — такого, каким оно сложилось к тому времени, — как ничем не угрожала ему и война Стеньки Разина. При этом я подробно остановился на войнах с киргизами под управлением князя Еренака, несмотря на то, что хронологически они происходили практически одновременно. Однако от судьбы войны с Еренаком реально зависели внешние границы страны.
Особо встал вопрос о месте, где поставить точку в географически-историческом описании процесса. Понятно, что завоевание Камчатки хронологически пришлось на наиболее поздний период времени. Статус Чукотки и вовсе оказался отложенным до того времени, пока аборигены не привыкли к соседству русских. Однако по-настоящему завоевание Сибири споткнулось об Амур — точнее, о сопротивление маньчжуров вторжению россиян. Камчатка же и Чукотка никем не оспаривались (за отсутствием могущественных соседей) и благополучно «пролежали» нетронутые, пока не были присоединены инициативными российскими авантюристами.
Потому в моей книге «точек» поставлено две: одна — хронологическая — с окончательным завоеванием Камчатки; вторая — фактическая, определённая Нерчинским договором.