Побег на фронт

Воспоминания Звонарева Леонида Дмитриевича
о Великой Отечественной Войне 1941-1945


КОЛЬЧУГИНО

По окончании Ремесленного Училища, перед нами,
теперь уже бывшими учениками, выступили директор
Училища, мастера разных профессий, и пожелали нам
трудиться на заводе имени Серго Оржоникидзе, на
благо Родины и давать как можно больше продукции
"всё для фронта, всё для победы" над врагом. Я получил
специальность "строгальщика" по металлу, и буду теперь
работать на станке "Шепинга", готовить продукцию для
фронта. Мне было тогда всего 14 лет.

Работали по 12 часов в сутки. Неделю – в ночь с 8
вечера до 8 утра, Вторую неделю – с 8 утра до 8 вечера.
Хлеба получал по карточке 800 грамм. В цеху не было
отопления. Под ноги клали доски: пол бетонный, холодный.

Рядом с моим станком работала на токарном станке
девушка, она обрабатывала заготовки для снарядов. Звали
её Настя. Однажды я пришел на смену и увидел: у девушки
на ногах поверх обуви надеты рукава от телогрейки. Я
заинтересовался, спросил её:

– Ну как? В этом наряде тепло?
Она мне ответила, "пожаловалась":
– У меня болят ноги.
Я спросил:
– Ты к врачу ходила?
– Ходила, да что толку. Врачи сказали – это ревматизм.
Ноги надо лечить.

Через неделю я её больше не видел. На её месте
работал молодой парень.

Месяца через два я тоже почувствовал: болят ноги.
Пошёл в поликлинику.

Врач, женщина, сказала: – Надо лечить. Это
ревматизм.

Она попросила снять носки. Я удивился, когда увидел
свои ноги. Они были розоватого цвета, пальцы опухшие и
очень болели. Я не мог их без боли согнуть.

Врач посоветовал сходить в городскую поликлинику,
и ноги всегда держать в тепле (на ногах моих надеты
ботинки).

После ночной смены я пошёл на базар, купил стельки
из войлока и вложил в ботинки, но пришлось снять одни
носки (носков было надето двое).

Была зима 1942 года, морозы были страшные. На
работу я продолжал ходить, потому что на моём станке
не каждый сможет работать. А фронту требовалось всё
больше боеприпасов.

Поликлиника мне помогла. Ноги стали меньше
болеть, но ходить было трудно.

Жил я в общежитии. В ремесленное училище
устроила меня сестра моего отца, Мария Николавна. Она
жила в районе Кольчугино, "Малашиха" – это район, где
жили рабочие завода, в "бараках". В одном из бараков
Мария Николавна и жила в маленькой комнате. Работала
медсестрой в госпитале.

В 1939 году умерла наша мама. После её смерти нас
осталось восемь детей: две сестрёнки и шесть мальчиков.
Жили мы в пяти километрах от Кольчугино. Отец погиб на
фронте. Нас, детей, отправили по детдомам, по разным
городам.

Мария Николавна нам много помогала после смерти
мамы. Вот и теперь я часто к ней хожу. И она находит
время лечить мне ноги. Наливала в таз тёплой воды, что-
то добавляла в воду. Я держал ноги в тазу в тёплой воде и
это мне помогало.

На стене висел маленький репродуктор. Радио я
очень любил слушать. По нему передавали последние
новости с фронта, в "последний час". И ещё передавали
рассказы о ребятах-подростках, и называли их "сынами
полка". Я любил эти передачи, представлял, что я тоже
могу быть "сыном полка", и буду "бить фашистов".

Эта мысль запала мне в душу. Однажды, после
ночной смены, я пришёл к Марии Николавне навестить её.
Она меня встретила в прихожей со слезами, и вполголоса
сказала:
– Ленидушка, – так она меня звала, – а у меня гость.
Теперь уж не знаю, что и делать. Приехал Слава, убежал
из детдома. Он спит. Я его покормила, помыла. Не буди
его, пусть спит. Он худой-худой, наверное, – голодал.

Спросила меня:
– Ты-то есть хочешь?

Я ей сказал, что поел в столовой.

Она сидела за столом напротив меня, очень
расстроенная, глаза грустные, усталые, и тихо говорила:
– Как теперь мне жить? Я получаю по карточке 600
грамм хлеба, нахожусь на работе сутками. Раненых очень
много, лежат даже в коридоре.

Она мне говорила про своё безвыходное, по её
мнению, положение. Я сидел и глядел на неё, мне её было
жалко.

Я встал из-за стола, подошёл к ней и сказал ей:
– Лёля – так мы звали её, вся родня и мы, дети, – я
получаю 800 грамм по карточке хлеба, я буду приносить
сколько-нибудь хлеба и ещё что-нибудь.

Когда мы вошли с Марией Николавной из прихожей в
комнату, Слава уже не спал и слышал наш разговор. Слава
увидел меня, очень обрадовался. Мы поздоровались,
обнялись.

Он мне рассказал все новости по детдому. Мария
Николавна сидела рядом. Разговор шёл – как теперь быть?
Слава на два года моложе меня. Как устроить Славу в РУ
или в ФЗО.

Мария Николавна сказала нам:
– Мне надо отдохнуть. Мне в ночь на работу. А вы
посидите, поговорите.

Она ушла, мы остались вдвоём.

Я спросил:
– Слава, а как живёт Лидия Александровна? Она
приглашает тебя к себе домой, как прежде?

Он мне сказал:
– Когда ты убежал из Детского дома, она ко мне стала
относиться, как чужая. Меня стали ставить в общую линейку
(линейка – это шеренга построения для всех детей). Только
меня и спрашивала, от братика нет письма, не приходило?
Я ей каждый раз отвечал, если письмо придёт – ты первая
узнаешь.

Я спросил Славу:
– Ты один убежал или с Ваней Петровым? (это наш
друг).

У нас со Славой и Ваней интересная была история, я
до сих пор её помню, сколько живу, её не забудешь.
Это произошло в 1941 году в конце августа. В округе
Суздаля создавались укрепрайоны, рыли противотанковые
траншеи. Нам, детям детдома, приготовили мешочки с
запасом сухого пайка на случай эвакуации. Подходило
время к холодам.

Нас, ребят работоспособных, заставили с чердака
убрать старые листья и засыпать новыми. Наши дома
находятся со стороны города Владимира, как въезжаешь
в Суздаль с левой стороны первые двухэтажные. Нам
говорили, что до революции эти дома были для благородных
девиц.

Нам – мне, Славе и Ване Петрову, – Лидия
Лександровна дала задание сгрести листья с чердака,
а новые будут засыпать другие ребята. Мы взялись за
работу, сгребали листья. Листья за много лет уплотнились,
и иногда приходилось применять вилы.

Во время нашего занятия Ваня вдруг подошёл ко мне
с испугом. В руках у него была шкатулка коричневого цвета.
И тихо стал мне говорить, что он не виноват – эта шкатулка
выскочила из-под граблей. Я ему сказал:
– Ваня, нас трое, больше никто не видел, не бойся.

В нашем Детдоме был неписаный закон. Если кто из
ребят положит любую вещь при свидетелях и "предъявит"
её, тогда эту вещь никто не имеет права взять и будет
наказан. "Предъявлялось" при свидетелях так:
– Предъявляю при свидетелях!!! Кто возьмёт эту
вещь, будет наказан. Я что могу, то и сделаю с ним, что
хочу у него взять, то и возьму, как хочу, так и изобью.

Поэтому Ваня так испугался. Он подумал, что эта
шкатулка "предъявлена".

Мы сели на кучу листьев и стали её изучать. Открывали
её, но не смогли. Мы заметили – все трое видели с правой
стороны крышки, – лучистую звёздочку.

Ваня сходил и принёс ножик. Я взял ножик, кончиком
ножа поддел эту звёздочку и мы увидели – это была
шпилька. Я её потянул, и крышка открылась. Перед нами
открылась шкатулка, а в этой шкатулке – набор чайный
на шесть персон: ложечки, щипцы сахар колоть (раньше
сахар был кусковой), шумовочка чай процеживать, пинцет.
Всё это было в своём гнёздышке, в красном бархате. Мы
заметили – на всех предметах была проба 95. Мы не знали,
что это значило, но догадались – это золото.

Стали думать, что делать? Если где-нибудь закопать?
Слава сказал:
– Ленид, давай отдадим Лидии Лександровне, а как
вырастим большими, мы у неё и возьмём. Она хорошая,
она нам сохранит.

Мы с Ваней согласились.
Вечером Лидия Лександровна пришла в спальню,
позвала меня и сказала:
– Я Славу возьму домой. Он мне сказал, что вы
просите сохранить шкатулку. Где она?

В спальной никого не было. Я из-под матраса вынул
шкатулку, показал содержимое.

Она с большим интересом смотрела, потом сказала:
– Слава, ты пойдешь ночевать ко мне.

Через два дня Лидия Лександровна пришла очень на
вид грустная и пожаловалась:
– Ребята, вашу шкатулку украли.

И повела нас к продуктовому складу. Показала нам
на окно. Окно было с решёткой, а за решёткой разбитое
стекло.

– Ребятишки, – сказала она, – вот видите, воры
разбили стекло и украли шкатулку и ещё много всего.
Вызвали милицию, нам сказали:
– Будем искать воров.

Вот такая история произошла в далёком 1941 году.
Поэтому, когда Мария Николавна ушла отдыхать, мы
ещё долго-долго вспоминали историю, жизнь, прожитую в
Суздале, в Детдоме.

Проснулась Мария Николавна. Ей надо собираться в
ночь работать, мне тоже – идти на работу в ночную смену.
Мария Николавна предложила поесть.

Я отказался, сказал:
– Я покушаю на заводе.
На смену я пришёл пораньше. Надо было принять
смену, станок. У станка рядом на табуретке сидел мой
ученик. Звали его Сашей.

Мы поздоровались, я принял смену, запустил станок
и Саше стал показывать, как надо работать. Достал
микрометр, показал, как и когда им пользоваться, в каких
деталях выдерживать необходимую толщину в сотых
миллиметра.

Саша мне сразу понравился. Светло-русые волосы,
невысокого роста с приятным выражением лица. Очень
любопытный, он сразу хотел всё знать: какие резцы – по
какому металлу? Я ему всё рассказывал, показывал. А у
него появлялись всё новые вопросы. Мы с ним как-то сразу
стали понимать друг друга.

Ему как и мне – по 14 лет. Он с первого нашего
знакомства стал называть меня Леонид Дмитрич. Я ему
сказал:
– Саша, зови меня просто Леонид или Лёня.

Он мне категорически заявил:
– Мастер и технолог цеха тебя называют Леонид
Дмитрич. Ты за проходной – Леонид, а в цеху, на рабочем
месте, ты – Леонид Дмитрич.

Так мы с Сашей познакомились. Мы понимали друг
друга с полуслова.

После смены я шёл на Малашиху к Марии Николавне.

Там меня ждал Слава. Я приносил с собой хлеба или
винегрет. Больше нечего было нести.

Как-то после ночной смены мы слушали литературную
передачу по радио. Передавали новости с фронта и
рассказ о "сыне полка". Это был рассказ о жизни мальчика
на фронте. Его фотография: в гимнастёрке и с пилоткой на
голове.

Когда кончилась передача, Слава меня спросил:
– А что, если мы с тобой убежим на фронт, нас возьмут
как сынов полка? Мы же из Детдома!

И каждый раз, когда я после смены приходил, разговор
у нас шёл о фронте и "сыне полка".

Прошло две недели, как Слава стал жить у Марии
Николавны. Я уходил на завод, а Мария Николавна – в
госпиталь. Он оставался один. Я стал замечать за ним,
когда приходила Лёля и приглашала его за стол кушать,
он как-то нехотя садился и ел стеснительно. Иногда брал
хлеб – маленький кусочек, – и говорил:
– Я что-то не хочу.

Я его как-то спросил:
– Слава, почему ты не доедаешь?

Он признался мне:
– Лёля и ты работаете, а я сижу, мне, Леонид, стыдно.
В очередную дневную смену, я пришёл на работу.

Саша уже был у станка, приготовил заготовки. Чертежи
лежали на столике. Поздоровались, он мне сообщил
новость:
– Будут давать валенки.

Я обрадовался. Я ему говорю:
– Саша, давай, в перерыв пойдём к директору и
попросим его, чтобы нам с тобой дали валенки.

Когда мы пришли к директору, секретарша сказала:
– Подождите, я узнаю, примет ли он вас.

И нам на удивление, дверь открылась и в дверях мы
увидели самого Карасёва, о котором все говорили так много
хорошего. Высокого роста, доброжелательная улыбка.

Жестом рук показал нам приглашение зайти в кабинет.
Мы вошли. Он пропустил нас впереди себя, показал
на стулья, сказал:
– Садитесь. С какой бедой пришли?

Я начал говорить первым.
– Дают валеные сапоги. Мы пришли просить Вас,
чтобы Вы помогли нам получить валеные сапоги. У нас
простужены ноги, цех, где мы работаем, не отапливается.

Он спросил:
– В каком цеху вы работаете?
Я ответил:
– Четвёртый прокатный цех. Работаем на станке
"Шепенг". Это мой стажёр, тоже окончил РУ.

Он начал спрашивать, устаём ли мы на работе, какая
семья.

Я ему рассказал про себя:
– Я из детдома. У Саши нет отца.

Он всё спрашивал и спрашивал. В итоге разговора
"обрадовал нас": – Валеные сапоги в первую очередь дают
пожилым рабочим, которые давно работают и сапог на всех
не хватает.
– А вы, молодые, потерпите, как придут в следующий
раз, – вам выдадим валенки.

С плохим чувством мы шли в цех.
По окончании смены, я шёл к Марии Николавне, и
очень хотелось увидеть Славку. Когда я пришёл, увидел,
что Слава сидит и слушает радио. В разговоре со мной
Слава меня спросил:
–Лёнид, а когда твой помощник будет работать сам
"самостоятельно"?

Я ему объяснил, что всё зависит от ОТК (Отдела
Технического Контроля).
– А почему ты спросил про стажёра?

Он немного помолчал, сказал:
– Давай, убежим на фронт. Ведь твой ученик заменит
тебя, и фронт не пострадает.

Слава держал в руках газету. В ней был напечатан
рассказ о сыне полка и его фотография: в гимнастёрке,
на голове пилотка и медаль на груди. Газету принесла из
госпиталя Мария Николавна и Слава её из рук не выпускал.
Так мы решили ехать на фронт. Славка был на два
года младше меня.


ЕДЕМ НА ФРОНТ

Из еды на дорогу я получил 800 г хлеба по карточке, и
в столовой купил две порции винегрета. Лёля работала. Я
пришёл с дневной смены, написал записку: "Лёля, не ругай
нас. Мы поехали на фронт. Мы тоже хотим быть сынами
полка".

Пришли на вокзал. Был вечер. Народу было очень
много. Все лавки были заняты. Кто сидя спал, кто лежал.
Все с мешками, с чемоданами. Много военных. Накурено.
Мы сели в углу и сидели, разглядывая пассажиров.

Задремали, клонило ко сну. Потом вдруг вся эта масса
народа зашевелилась. Брали свои вещи и выходили на
перрон.

– Должен вот-вот прийти поезд.

Когда подошёл поезд, все бросились на посадку в
вагоны. Нас в вагон не пустила проводница. Некоторые
пассажиры полезли на площадку перехода между вагонами.
Поезд тронулся с места. Все, кто стояли на переходе, всё-
таки ушли в вагон. Мы остались на площадке, на улице.

В Александрове сошли с поезда. Пошли в вокзал. В
вокзале также было много народа. Не успели мы отогреться,
как подошёл поезд.

Вся эта масса народа кинулась на посадку. Мы тоже
решили ехать на этом поезде. И только уже в тамбуре
сообразили, что не узнали на какой сели поезд, куда он
идёт?

Нам удалось пройти в вагон. В вагоне все полки были
заняты. Даже в проходе по всему вагону стояли, сидели
люди. По разговору пассажиров мы поняли, что поезд
идёт на Ярославль. У меня в голове работала одна мысль:
"Залезть под полку или на самый верх на полку и уснуть".

С Александрова мы ехали в тамбуре, сидя на полу. И никто
из пассажиров, которые переходили из вагона в вагон, не
спросил нас, куда мы едем, холодно нам или нет.
Славка прижался ко мне, спит... Мне очень холодно,
ноги мои, когда шевелю пальцами, ничего не чувствуют.
Мне хочется спать. Снится, как будто я сижу у печки, мне
тепло-тепло.

Я почувствовал, что кто-то меня держит за воротник
и трясёт. Я открыл глаза. Надо мной стоял мужчина, рядом
женщина, которая говорила мужчине:
– Их надо в вагон. Они здесь могут замёрзнуть.

Мужчина меня поднял и сказал:
– Иди в вагон.

Также и Славку поднял за воротник и повёл в вагон.

В вагоне женщина посоветовала мужчине:
– Пусть залезут на верхнюю полку. Я свой чемодан
поставлю вот здесь.
Она показала на пол у стола.

Мы забрались на верхнюю полку и сразу уснули. Нас
разбудили, когда было уже светло. Я проснулся и увидел
фуражки милиционеров. Нам велели:
– Ну-ка хватит спать, слезайте.

Мы слезли. Нас спросили, откуда мы едем и куда.
Мы стояли и молчали, не знали что сказать. Я, наконец-то,
говорю:
– Мы из Суздаля, из Детдома.

Милиционер спросил:
– Куда вы намерены ехать?
Отвечаю:
– На фронт.
Он сердито говорит:
– Ишь ты, вояки нашлись, – и обратился к другому:
– Отведи их на вокзал в детскую комнату. Там
разберутся.

На вокзале стали расспрашивать: фамилия, имя,
отчество, откуда родом. После долгого разбирательства
звонили по телефону и наконец-то за нами пришли.
Инспектор по делам несовершеннолетних сказала:
– Вас отвезут в Даниловский детский приёмник,
пройдёте санитарную обработку и будете там жить, пока
вас не определят куда следует.

В Даниловском детприёмнике заставили пройти
санобработку. Проходила эта процедура так: раздеться
догола, одежду повесить на вешалку и ждать 40 минут. Как
сказали нам, одежду надо прожарить. За столом сидели
врачи, каждого внимательно осматривали. Спрашивали
сколько лет, смотрели подмышкой, заставляли поднять
руки, повернуться спиной, грудью. В итоге определяли,
сколько лет и записывали. После прожаривания одежда
была очень горячая. Мы ждали, пока остынет.

Потом пришла женщина, сотрудница, повела нас
в большой зал. Там, таких как мы, было много. Все кто
стоял, кто сидел вдоль стен. Она нас повела в средину
зала, подошла поближе к окну, попросила ребят, чтобы они
потеснились. Сказала ребятам, что это будет место этих
ребят, не обижайте их.

Она ушла, а ребята изучающе смотрели на нас, а мы
со Славкой смотрели на них. Один из ребят, наш сосед,
подал мне руку и сказал, что его зовут Вася. Я подал ему
руку, назвался Леонидом. Слава тоже с ним познакомился
и дал ему руку. Так началось наше знакомство со всеми.
Вася спросил меня с какого я города. Я ответил, что
из Суздаля, из Детдома, а это – мой брат, Славка. Вася так
обрадовался и обнял меня и Славку. Он сразу повеселел.
Лицо его расплылось в улыбке.
– Я тоже из детдома города Тетюши, от Казани
недалеко.
Я спросил его:
– Давно здесь живёшь?
– Уже две недели.
Рассказал порядок дня, когда дают обед, ужин и что
дают на завтрак.
– А где мы будем спать? – спросил я его.
– Прямо здесь, на полу. Говорят, на днях приедут
покупатели. Будут из нас выбирать: кого – в училище,
кого – на завод, кого – куда.

Позвали на обед. Ели суп из перловой крупы и кусочек
рыбы с картошкой. Хлеба дали два маленьких кусочка. Так
мы прожили две недели.

Приехали "покупатели". Нас предупредили: вести
себя хорошо, не шуметь, со своего места не сходить.
Всем раздеться: вас будет смотреть врачебная комиссия.
Приехали представители из морского училища.
Поставили стол посредине зала. За стол сели врачи.
И вот в дверях появились моряки, 2 человека. Командиры
в морской форме. К столу приглашали по два человека.
Врачи определяли – кто годен на флот. Моряки записывали
себе в блокнот.

Подошёл к столу и я. Врач смотрел на меня, спросил:
– Как со зрением? Чем болел? Сколько лет? – и
записал в журнал.
Представитель училища тоже записал меня в свой
журнал. И я пошёл на своё место. Он сказал:
– Годен.

Когда позвали к столу Славку, его тоже смотрели,
вертели, заставили присесть, спросили, сколько лет и
сказали: – Не годен.

Славка заплакал, пошёл на своё место. Я подошёл к
столу:
– Это мой брат, мы из детдома. Я прошу вас, не
разлучайте нас. Когда умерла наша мама, нас было шесть
братьев и всех разослали по разным городам. Мы со
Славкой остались вместе одни.

За столом врачи переглянулись, подозвали
представителя училища, что-то говорили, и этот
представитель сказал мне:
– Будете вместе.

Так мы со Славкой остались вместе. Два дня
мы жили в ожидании переезда в училище. И вот, рано
утром, пришли в Даниловский детский приёмник наши
"покупатели" и начальство этого заведения. Собрались в
этом же помещении, где мы жили, спали на полу. Выступил
Директор, который пожелал нам хорошего пути и успехов в
жизни и учёбе:
– Вас повезут в морское училище, в Кронштадт –
гордость Балтийского моря и флота.

Нас доставили на вокзал в закрытых тентом машинах
и посадили в два пассажирских вагона, которые идут на
г. Ленинград. Эти вагоны прицепили к Ленинградскому
поезду.

В вагоне было тесно, сидели вплотную друг к другу.
Наши пассажиры были разношёрстные: воры, попрошайки,
карманники "щипачи". При дележе мест на полках возникли
драки. Общались между собой только на блатном жаргоне.
Мы со Славкой сели у окна за столик. Напротив нас
сел Вася с приятелем. Познакомились с товарищем Васи.
Его звали Николай. Ростом он выше Васи. По поведению он
казался простым, разговорчивым, внушал доверие к себе.

По вагону прошёл проводник, спросил нас:
– У вас всё в порядке? Между собой ладите?
Никола за всех ответил:
– Ладим, не ругаемся.

Проводник прошёл дальше. Мы сидели, между собой
разговаривали. Николай рассказывал про себя. Появились
трое блатных, изучающе посмотрели на нас. Один из них
нагнулся и тихим голосом сказал:
– Пацаны, эти места вам не личат. Ваши места у
двери.

Я заметил, как Николай изменился в лице, сжал кулак
правой руки и молниеносно нанёс ему удар в челюсть и тут
же нанёс удар второму. Васька вскочил и начал избивать
упавших. Я начал ногами со злостью наносить удары, как
Васёк. В вагоне поднялся шум. Сбежались из соседних
купе, пришёл проводник и спросил блатного, тот стоял и
рукой закрывал свою челюсть:
– Ты с какого купе?

Блатной молчал, а его кореш сказал:
– Вон из того, – и показал рукой вглубь вагона.

Проводник решил позвать милицию. Блатные
пообещали нам "замочить" нас и ушли, а у нашего купе
стояли соседи по купе и нас оправдывали. Я спросил
Николу:
– Почему ты сразу ударил блатного?
– Меня научил мой тренер по боксу, если хулиган или
бандит подходит к тебе или на твою территорию и угрожает
тебе, то у тебя должен сработать "рефлекс защиты":
наносить удар внезапный, сильный первому. Если ты
вступишь с ним в разговор, ты проиграешь.

Так мы четверо, уже друзей, ехали вместе и блатные
к нам не подходили.

Однажды ночью поезд остановился. Вдоль вагонов
бегали люди и кричали, чтобы все пассажиры немедленно
покинули вагоны: воздушная тревога!!! В ночном небе
светили прожекторы, выли сирены, стреляли зенитки. Мы
выскочили из вагона. Нам показали куда бежать. Один
мужчина в военной форме кричал:
– Дальше от поезда!

Мы старались бежать за этим мужчиной. Он побежал
под мост, мы тоже побежали за ним. Мостик очень низкий
и под ним текла маленькая речушка. Мы нагнулись и
ползком поползли под мост. Вася пополз первым. Я,
Славка и Никола за ним. А в небе рвались снаряды зениток
и шарили по небу прожектора. С нашего вагона, под этот
мост, спряталось много ребят, которым предстояло ехать в
Кронштадт.

Мы сидели, нагнувшись, прижавшись друг к другу и
каждый этот страх переживал по-своему. Мост деревянный,
настил из брёвен и мы слушали, как осколки рвущихся в
небе снарядов падают на настил моста.

Тревога и налёт внезапно кончились, и мы пошли к
поезду. Мы увидели, что поезд наш стоит на месте, в окнах
света нет. Паровоз тихо выпускал пар, всё обошлось без
беды. Уже в вагоне мы узнали – эта станция "Бологое".
Когда на другой день поезд пришёл в Ленинград на
Московский вокзал, нас много встречало народа, особенно
женщин. Нас приняли за детей, которых эвакуировали
из блокадного Ленинграда. Мы вышли все из вагона на
перрон, нас обнимали и спрашивали:
– Из Казахстана нет ребят? Из Узбекистана с вами
нет ребят?

Одна женщина обняла меня и спросила:
– Из Куйбышева с вами ребята не приехали?

Я стоял и с грустью наблюдал эту большую сцену. Я
про себя думал:
– А нас, Славку, Васю, Николу никогда не будут
встречать. У нас нет ни матери, ни отца.
Перед тем, как тронуться поезду, по вагону ходили
похожие на официанток женщины. На груди висели коробки
с продуктами. Нам каждому давали по бутерброду – кусочку
хлеба с американской колбасой, по два сухаря и бумажный
стакан чая, чуть тёплый.

В вагоне стало просторнее. Некоторым счастливчикам
повезло – их нашли родители.
Мы опять так же сидели за столом, у окна. Впереди у
нас была одна неизвестность.

Ночью мы уже спали. Мы со Славкой спали на полке
"валетом" – так удобно. Поезд резко затормозил, некоторые
упали с полок, завыла сирена, по радио сообщили:
– Воздушная тревога! У выхода вас ждут
сопровождающие в укрытия! Все в укрытия! – повторял
диктор.

На улице было темно. Мы бежали друг за другом,
боялись отстать. Перед нами показалась высокая арка.
Вбежали под арку, дорога пошла вниз, и мы оказались в
подземном помещении: потолки из бетона полукруглые, по
обе стороны нары двухъярусные. Стали занимать места.
Мы – я, Слава, Вася, Николай – заняли нары внизу. Нам
объявили:
– Из бомбоубежища не выходить!

Сказали, где туалет. Объявили:
– Рядом с нами порт "Лисий Нос". А дальше вас по
воде доставят в Кронштадт.

В бомбоубежище было темно, поэтому каждый сидел
на месте. Вечером наверху стрельба прекратилась. Нас
повели в порт. Мы очень устали, не ели со вчерашнего дня.
У пирса на причале стояла баржа. Много военных.
Из баржи выносили раненых, некоторые шли на костылях,
некоторые шли и поддерживали друг друга.

Погода была очень холодная. Финский залив был
замёрзший. Между Кронштадтом и "Лисьим Носом"
"дорога" во льду: пробит канал. По этому каналу ходили
катера и малогрузные судёнышки.
Раненых выгрузили, нас поместили в баржу. В барже
было много мусора. Бинты, гипсы, рваная одежда. Нас
заставили убирать мусор и кидать за борт. Баржу тащил
буксир, поэтому иногда баржа ударялась об лёд, мы падали.
Баржа была закрыта. Мы находились в трюме. Воздуха не
хватало. Мы дышали с трудом.

Наконец, послышалась команда:
– Подняться всем наверх!!! Будет швартовка.

На палубе был "сбор". Баржа пришвартовалась к
пирсу, к стенке. Нас построили, сказали, что мы едем в
город на постоянное место проживания. Нас было около
полусотни.

Прошли парк, и вышли на площадь. Перед нами
показался собор, огромный! В городе света не было, и
поэтому собор на фоне неба казался во всё небо и над
ним звёзды. Как в сказке! Весь наш отряд замедлил шаг,
подняли головы вверх и смотрели на эту красоту. Прошли
канал, через мост и повернули направо, подошли к дому.
На нём написано название улицы: "Широкая улица". В этом
доме нам предстояло жить и учиться.


В КРОНШТАДТЕ

Учебные здания находились на второй и третьей
Северной улице. Нас разместили по небольшим
помещениям, в каждом по девять человек. Двухэтажные
нары. Матрасы наполнены стружкой. В подушках тоже
стружка. Одеяла из толстого грубого сукна.

Стали занимать места. Мы – я и Славка – заняли
нары: я внизу, он наверху. Напротив нас разместились Вася
и Никола. Пришёл человек в морской форме без знаков
различия и звания. Назвался: Самарин Николай Иванович.
Объявил:
– Я буду ваш мастер и преподаватель по судовым
механизмам. Ребята, я вам изложу обстановку, в которой
нам с вами придётся жить... Пока идёт война. Только что
прорвали первую блокаду 1943 года в Ленинграде. Наш
город, Кронштадт, тоже был в блокаде. В настоящее время
залив скован льдом. С продовольствием дело обстоит
неважно. Учебные классы нам придётся восстанавливать.
Нам с вами придётся помогать фронту. На складах много
боеприпасов, которые требуют обработки. Завтра с утра
получите рабочую робу и стальные щётки, рукавицы и
марлевые повязки. Будете счищать ржавчину со снарядов,
мин, торпед, которые требуются для фронта. Инструкцию
получите на месте, а сейчас поужинаете и отдыхайте.

На ужин дали соевую кашу-пюре, два небольших
кусочка хлеба и порцию – кусочек рыбы, чай с сахарином.

Уставшие после пребывании на барже, мы легли спать.
Утром был подъём, уже светало... Позавтракали.
Ели кашу перловую с американскими консервами. Очень
вкусно. Долго шли до места работы. Наконец, пришли. В
помещении, которое было наполовину в земле, перед нами
стояли стеллажи, на которых лежали снаряды, бомбы,
мины. Нам показали, как надо работать. Корпус снаряда
или мины был покрыт ржавчиной, в помещении было сыро.
Одевали трёхслойную марлю на рот и нос. Когда начинаешь
чистить щёткой корпус снаряда или мины, летит ржавая
пыль.

Пошли на обед. По дороге кашляли, плевались. На
снегу наши плевки были видно, они были жёлто-красные.
Марля пропускала эту пыль. Впоследствии у многих была
проблема с лёгкими. Этой работой занимались до обеда,
по четыре часа в день. После обеда были свободны, и
была возможность сходить в город.

Воскресным днём шло кино с названием "Северная
звезда". Кинозал находился в этом огромном соборе.
Показывали фильм: немецкий госпиталь, на стол приводили
маленького ребёнка, мальчика или девочку, клали на
стол. Рядом на столе лежит немец, раненый. Из ребёнка
берут кровь и переливают её раненому. Безжизненного
ребёнка уносят. Немец встаёт, благодарит врачей и уходит.
Ночью я плохо спал. Вся эта страшная картина на меня
подействовала душевным расстройством. Ночью я слышал,
что Славка, Вася и Никола тоже плохо спали, ворочались,
часто ходили в туалет.

Я не спал и в мыслях себя ругал: "Как я мог сесть
со Славкой на поезд, который шёл на Ярославль? А вот
теперь мы находимся в Кронштадте, чистим со Славкой
щёткой мины, снаряды, вместо фронта".

Пришла весна. Финский залив стал освобождаться ото
льда. Прошёл слух, что некоторым нашим ребятам удалось
найти "земляков" на кораблях, стоящих в порту. Корабли
стояли под сетками "маскировка". Большие корабли не
выходили в моря. Финский залив ещё был покрыт льдом и
заминирован.

В один из дней мы – я, Славка, Вася, Никола – пошли
в порт на стоянку кораблей. Подошли к кораблю. На нём
была надпись "Стерегущий". Никола в порту был не раз.

Сказал нам:
– Это – эсминец. А рядом – "Тральщик". У меня на
нём земляк.

Мы подошли к "Тральщику". Нас встретил часовой.
Никола подошёл к часовому, часовой дал нам понять
стоять на месте. Он позвал матроса, стоявшего на борту
у входа на корабль, что-то с ним переговорил, матрос по
трапу ушёл на корабль.

Вскоре к нам спустился матрос, подошёл к Николе,
поздоровались. Мы поняли, что это земляк Николы. На
борту "Тральщика" стояли матросы, смотрели на нас.
Часовой пропустил Николу на корабль. Я со Славкой и
Васей рассматривали рядом стоящие корабли.

И вот показался Никола. Он подошёл к нам, и мы все
четверо пошли в общежитие. По дороге Никола рассказал
нам, что его угостили макаронами с американской колбасой.

Славка спросил Николу:
– Ты не узнал, есть ли моряки из Кольчугина или из
Суздаля?

Никола сказал, что нет таких. Нет из Казани, нет из
Кольчугина и Суздаля. Он вынул из-за пазухи завёрнутую
в газету консервную банку с американской колбасой и
сказал:
– Это гостинец для вас.

Потом мы часто ходили в порт, надеясь встретить
земляка.

Когда по Финскому заливу стали ходить катера,
тральщики, баржи, прошёл слух, что наши торпедные
катера задержали баржу с продовольствием, которая
шла в Финляндию. На её борту консервы, мука, крупа. И
эта баржа стоит там, где разгружаются гражданские суда.
Наши ребята умудрились залезть в эту охраняемую баржу
и украсть несколько банок с консервами. Поели. В итоге,
они все попали в госпиталь, некоторые умерли.
В условиях, в которых мы находились, среди нас
начались болезни. Питания не хватало. От недоедания
худели, болели дизентерией.

1944 год. Утром пришёл старпом по политической
части и сообщил:
– С завтрашнего дня с территории, на которой мы
живём, выход в город временно запрещён. Всем находиться
на местах до особого разрешения.

На следующий день, к вечеру, в город начали
прибывать десантные части. Матросы, солдаты: улицы
города были заполнены этими людьми. Все они, казалось,
были в хорошем настроении. Пели песни.

Вначале матросы собирались отдельно от солдат,
а ближе к вечеру они нашли своих "земляков" и начали
обнимать друг друга. По улицам ездила машина, солдатская
кухня. Раздавали ужин в котелки. Мы смотрели из окна,
было хорошо видно.

Подошёл старпом, спросил нас:
– Ну как, ребята, весело гуляют?
Кто-то из ребят сказал:
– Наверное, встретили "земляков", поэтому и
обнимаются.
Старпом помолчал и сказал:
– Это, ребята, они прощаются. Завтра утром все
они будут высажены десантом на финский берег, и кто
из них останется в живых, никто не знает. А веселятся
они – выпили по сто боевых грамм. К этим ста граммам
добавили НЗ.

Этой ночью город не спал. Была воздушная тревога,
стреляли зенитки, шарили по небу прожектора, тревожно
выли сирены. Утром в пять часов началась артиллерийская
канонада. Огонь открыли орудия береговой обороны и
корабли, стоящие в порту. Казалось, что это – "гром среди
ясного неба".

По силе выстрелов громче всех выделялся
линкор "Марат". Раньше, до революции, он назывался
"Петропавловск". На улицах города было безлюдно, не
видно было матросов и солдат.

На плацу, который находился рядом с нашей
казармой, после завтрака было общее построение.
Выступил с речью начальник училища, капитан второго
ранга Ройтман Александр Михайлович. Он изложил нам
положение на фронте. Сообщил, что наши войска вышли
на нашу довоенную границу. Обращаясь к нам, сказал:
– Вы все в курсе, что наши десантные части сегодня
ночью высадились на Финский берег. Наша задача
патрулировать северную часть берега и извлекать трупы
из воды, которые будут прибывать на волне.

Первый день прибой волны был слабый. О берег
слабо ударялась волна. Ничего подозрительного не было.
На второй и третий день появились трупы. Их доставали
баграми и клали на брезент, покрывали. Некоторые
были так обезображены, что смотреть было страшно.

На четвёртый день ветер изменил направление и волны
пошли в северном направлении. Наша отвратительная
работа кончилась.

Эта работа впоследствии отразилась на нашем
здоровье. Мы постоянно находились на открытом ветру,
очень было холодно, укрытия не было. Ночью приезжала
санитарная машина. Увезли в госпиталь несколько человек
с высокой температурой, с подозрением на пневмонию
лёгких.

Днём была воздушная тревога. В небе появился
самолёт "рама", разведчик. Небо было безоблачно и видно
было, как зенитные снаряды рвались рядом с "рамой".
"Рама" сделала несколько кругов и улетела. Я спросил
Самарина Николая Ивановича, почему не стреляли зенитки
с кораблей? Он мне ответил:
– Корабли стоят в порту, под сеткой. Они
замаскированы. И если с кораблей будут стрелять зенитки,
"рама" их обнаружит.

По местному радио сообщили, что в воскресенье,
пятого июня, в десять часов, в Петровском парке будет суд
над изменниками Родины, которые во время боевого задания
пытались сбросить за борт командира торпедного катера и
тем самым сорвать задание в такой ответственный момент.
Благодаря действиям экипажа, изменники Родины были
арестованы и понесут суровое наказание. Сообщалось,
что на суде не могут присутствовать гражданские лица.
К десяти часам начали подходить курсанты училища,
солдаты комендатуры, экипажи с кораблей. По мегафону
зачитали приговор, по которому этих двух преступни-
ков – изменников Родины, Военный Трибунал приговорил
к расстрелу. Потом дали слово представителям экипажей,
а также училищ, которые тоже требовали их наказать, как
изменников Родины.

Славка и я стояли далеко от места, где их будут
расстреливать. Плохо было слышно выступающих.
Но хорошо было видно, как подъехала машина и из неё
вывели двух матросов, поставили к стене небольшой
будки. Зачитали приговор. Напротив этих матросов вышли
три солдата с карабинами и приготовились стрелять.

Матрос поменьше ростом вдруг поднял руку и начал что-
то говорить. В это самое время раздался залп. Оба они
рухнули на землю. На несколько минут наступила тишина.
Смотрели на тех, кто упал от выстрелов на землю. Каждому
свидетелю этого расстрела было интересно: начнут ли
упавшие шевелиться?

Постепенно народ стал расходиться. В нескольких
местах парка собирались группы по несколько человек и
обсуждали событие, на котором присутствовали. Проходя
мимо такой группы матросов, я остановился и с интересом
послушал, о чём шла речь. Оказывается, эти матросы
служат в одном дивизионе с расстрелянными. Разговор
шёл о том, что они не изменники.

А дело было так. На катер был назначен новый
командир, который стал наводить свои порядки. Например,
при назначении боевого задания, выдавались по сто грамм
водки. Этот командир злоупотреблял своим служебным
положением. Он мог, по своему усмотрению, кому-то дать,
а кому-то не дать боевые сто грамм. Часто незаслуженно
лишал увольнительной на берег, причём наказывались
одни и те же. И вот эти двое однажды были лишены
увольнения на берег дважды и высказали ему, что когда
пойдут на задание в следующий раз, то скинут его такого-
сякого за борт.

И вот, подошёл случай. Всему дивизиону (в
дивизионе девять торпедных катеров) было дано задание.
Задание было выполнено, потоплено несколько кораблей
противника. На радостях команде за обедом было
разрешено по 100 грамм боевых, но к этим 100 граммам
было добавлено из НЗ. Эти два матроса, два друга, решили
выполнить свою угрозу и скинуть командира за борт.
Когда они выпили больше 100 граммов и перестали
соображать, взяли командира и уже хотели его скинуть.

Командир обратился к команде и приказал их арестовать.
По возвращении с задания, командир написал рапорт, где
говорилось, что эти два преступника пытались сорвать
задание. Вот за это они поплатились жизнью.

Вечером пришёл Николай Иванович, и после ужина
нас всех пригласили в кинозал. Присутствовал начальник
училища Ройтман А.М., который повёл разговор о
дисциплине и о том, что трудное положение, в котором мы
находимся – временное. И сказал дальше, что есть случаи:
– Многие из вас посещают в порту стоянку кораблей
с целью найти "земляка". И случай с баржей, с которой
взяты были консервы. Эту баржу специально оставили в
наших водах немецкое командование, зная, что Ленинград
и Кронштадт испытывают нехватку продовольствия.
Поэтому все продукты на барже были отравлены, и поэтому
немногим из вас удалось выжить. Это вам урок на будущее.
После собрания меня остановил при выходе из зала
Самарин Александр Иванович. Я этого не ожидал, я уже
прошёл, как вдруг услышал его голос:
– Леонид Дмитриевич, задержитесь! Ты мне нужен.
Поговорить надо.

Я был в замешательстве. Я давно не слышал, чтобы
меня называли по имени и отчеству. Николай Иванович
подошёл и спросил меня:
– Ты давно не слышал своего имени и отчества?

Я не знал, что сказать. Он мне так же тихим голосом
продолжил:
– Не трудись с ответом. Вашу историю рассказал мне
твой брат Слава. Я про вас всё знаю, – и пригласил меня
к себе.
– Поэтому я надеюсь всё, что я буду говорить,
останется между нами. Я хочу вам помочь.

При этих словах он так нагнулся к моему лицу, что я
почувствовал его запах водки. Он продолжил:
– Идёт война уже четвёртый год. Много по стране
оказалось беспризорников, которые курсируют в поездах,
живут на вокзалах, попрошайничают, воруют. Поэтому
вас и отправили из Даниловского детского приёмника в
Кронштадт. Этот город закрыт для всех кроме военных.
Вы выполняете работу тех, которых уже нет в живых. В
блокаду от голода и болезней погибло много народа, а в
настоящее время в Ленинграде налаживается жизнь. Я бы
вам с братом посоветовал перебраться в Ленинград. Там
вы сможете жить, работать и учиться. Вы только начинаете
жить, у вас всё впереди. Я хочу вам помочь в этом вопросе.

Я его слушал и не знал, что ему сказать.
– На днях придёт баржа с грузом, после разгрузки она
пойдёт в Ленинградский порт. У меня есть на этой барже
знакомый шкипер. Я с ним поговорю, и он поможет вам
перебраться в Ленинград.

Я спросил Николая Ивановича:
– Когда вы скажите нам, что баржа пришла?
Он ответил:
– На днях. И об этом никому, – он одним пальцем
закрыл рот и ушёл.

Утром Николай Иванович сообщил нам, что в
воскресенье на Соборной площади будет демонстрация
показа тушения зажигательных бомб. Нам тоже придётся
присутствовать.
– Прошу всех вас никуда не уходить. Вас тоже
касается уметь тушить "зажигалки".

В воскресенье нашу "школу" построили по отделениям,
и повели на площадь. Туда пришли мы с запозданием.
Место, для показа тушения "зажигалок", было огорожено
стойками с натянутыми канатами. В центре этого квадрата
стояла бочка с водой, рядом – куча песка. На стойках
висели огнетушители.

Рядом, напротив была сооружена "трибуна".
На трибуне стояло много начальства. Специалист по
"зажигалкам" по мегафону объяснял, как надо их тушить.
Поскольку мы пришли поздно, площадь уже была
заполнена народом. Много было из училищ, рабочих с
морзавода, с экипажей. Поэтому нам разрешили найти
место, где удобней.

Слава мне предложил:
– Леонид, пойдём к памятнику Макарову.
Памятник Макарову стоит ближе к парку. Он закрыт
деревянными щитами для защиты от осколков снарядов во
время обстрела. Я сказал Славе:
– Ты иди с Васей к памятнику, а я буду здесь. Здесь
поближе и мне будет всё видно и слышно.

Я начал с трудом пробираться ближе к месту, где
за канатами уже стояла бочка с водой и была насыпана
куча песка. Рядом лежали бомбы. Бомбы показались мне
маленькими. Но одна бомба была больше.

Мне удалось протиснуться так близко потому, что
мне помог мужчина с портфелем. Он поднял портфель и
показал мне место прямо под портфелем. Я нагнулся и
присел на корточки.

С трибуны хорошо был слышен голос выступающего,
который говорил, что война продолжается, и немецкие
самолёты пытаются бомбить наш город и поэтому жители
города должны знать как вести борьбу с "зажигалками".

– Немецкая зажигательная бомба, весит два с
половиной килограмма, горит 20 минут. Тушить надо
следующим образом.

Далее к бомбе подошёл матрос, взял большие
клещи и молотком ударил взрыватель. Раздался глухой
звук – хлопок. Из бомбы с шипением начала вылетать
искристая масса на довольно большое расстояние. Матрос
в рукавицах клещами взял бомбу и окунул её в бочку с
водой. Бомба в воде не перестала гореть. Тогда матрос
бросил бомбу на песок и закидал её песком. Песок сделал
своё дело, и бомба перестала разбрызгивать горящую
массу, затихла.

Выступающий продолжил:
– Демонстрация номер два. Немецкая зажигательная
бомба с действием "Фугаса". Горит десять минут и радиус
разброса по окружности горящей массы пять метров.

Всё повторяется: подходит матрос с клещами и
молотком ударяет по взрывателю бомбы. Раздаётся хлопок,
довольно громкий. Из бомбы пошёл дымок, и неожиданно
из бомбы вырвалась яркая ослепительная струя массы,
которая падала на брусчатку и горела. Эта горящая масса
попала на одежду матросов. Матросы – один, второй –
стали отскакивать от бомбы, на них загорелась одежда, и
раздался взрыв.

Мужчина с портфелем падает на меня. Минуты две
лежу под ним и чувствую по щеке и уху что-то тёплое.
Освобождаю руку и дотрагиваюсь до щеки: рука тёплая
и липкая. Я выползаю из-под него и вижу: мужчина
лежит, закинув голову, из его шеи течёт кровь. Смотрю на
происходящее, всё вижу, но ничего не слышу, в ушах какой-
то шум.

На том месте, где происходила демонстрация тушения
зажигалок, ничего не осталось. Там, где стояли люди рядом
с трибуной, кто лежал, а кто сидел, и просили о помощи. Я
побежал к памятнику Макарову, надеясь увидеть Славку.
Меня задержал солдат и тампоном из марли стал вытирать
моё лицо и всё время спрашивал:
– Где болит?

Убедившись, что у меня всё нормально, отпустил. Я
пошёл в сторону памятника Адмиралу Макарову. Не просто
шёл, а перепрыгивал через несчастных. В ушах шум, я
плохо слышал, о чём они говорят или кричат.

И вот, наконец-то, вижу Славку и Васю. Они стоят и
смотрят на санитарную машину, в которую грузят раненых.
Меня не замечают. Подхожу ближе. Они увидели меня и с
испугом спрашивают:
– Что с тобой? Ты ранен?
– Нет. Это кровь не моя. Санитар меня плохо вытер.

Я рассказал, как кровь попала на моё лицо. Мы
пошли в сторону трибуны. То место, где стояла трибуна,
было оцеплено солдатами комендатуры. Говорят, что всё
начальство, кто остался в живых, арестовано.

Из нашего училища никто не пострадал, потому, как
мы пришли поздно и были далеко от происходящего у
трибуны.

Вечером после ужина пришёл Самарин и с ним
мастера разных специальностей. Собрание проходило
в небольшом зале. Открыл собрание Самарин Николай
Иванович. Говорил о трагедии на соборной площади.
Николаю Ивановичу задавали много вопросов. Самый
главный вопрос:
– Почему при объявлении демонстрации номер
два, объявлялась зажигательная бомба с действием
фугаса? Почему не было принято мер по её изъятию с
"демонстрации"?

Самарин сказал:
– Идёт расследование и если сказать правду – это
диверсия, за которую ответят организаторы, ответят за
жизнь погибших людей.

После собрания, перед тем как ложиться спать,
придя в свою комнату, мы шумно обсуждали трагедию на
Соборной площади.

Каждый из нас рассказывал, где находился во время
взрыва и что видел своими глазами. Никола рассказывал:
женщина на руках носила девочку, прижимая к груди, у
которой ручки висели безжизненно. Санитары пытались
девочку взять. Обезумевшая женщина её не отдавала.
Славка сказал, что тоже видел эту женщину, девочка была
мёртвая, поэтому женщина так плакала.

Мы долго бы ещё обсуждали случившееся, но пришёл
Самарин. По его поведению было видно, что он тоже хочет
с нами побыть и пообщаться. Посмотрел на наше жильё,
нары и сказал:
– Да, ребята, скоро вы будете жить по-человечески.
Будете спать на кроватках, на чистых простынях. Нас
перебазируют на Флотскую улицу. Там все учебные
школы – вы слышали о них. Видели, как курсанты одеты,
а самое главное, будете кушать досыта. А что произошло
на Соборной площади, со временем всё забудется. Я вот
тоже пережил страшную трагедию.

Это было в начале войны. Наша база находилась в
Таллинне. Уже на четвёртый день войны началась эвакуация
учебных заведений, детей, жён военнослужащих.
Наше судно – в составе нескольких небольших
судёнышек, – взяло курс на Ленинград. На нашем судне
находились беженцы, в основном женщины и дети.

В воздухе господствовала немецкая авиация. Мы,
советские люди, не знали, что такое "фашизм", с какими
варварами придётся иметь дело. Поэтому капитан нашего
судна дал команду: всех женщин и детей поставить на
палубе вдоль борта корабля, надеясь на милосердие
немецких лётчиков. И вот внезапно появились три немецких
"мессершмитта". Они летели на бреющем полёте, курсом на
наше судно. Все эти несчастные, стоявшие по борту судна,
с любопытством смотрели на мастерство этих лётчиков.

Внезапно раздались пулемётные очереди по
стоявшим на борту корабля людям. Началась паника.
Женщины, дети прыгали за борт, а многие замертво лежали
на палубе. Мессершмитты делали второй заход и длинными
очередями добивали плавающих. На нескольких судах
нашего конвоя вспыхнули пожары. Наше судно получило
несколько пробоин. Положение было критическое. На
судне не было спасательных средств, чтобы хватило для
всех.

И вот, наконец-то, пришло спасение. Появились наши
военные корабли и открыли огонь по "мессерам". Обстрел
кончился. Самолёты улетели. Подошли спасательные
шлюпки, начали вылавливать утопающих.

– Вот какую историю я вам рассказал. До сих пор я
вспоминаю эту трагедию с чувством ненависти к фашизму.
Вот, ребята, я вам рассказал, но не всё. Уже поздно, вам
надо спать. Завтра после завтрака пойдём в порт, и вы
будете знакомиться с механизмами корабля. На какой
корабль нас пригласят, пока не знаю.

Ночью мне не спалось. Всё что я видел и пережил –
было не до сна. Этот мужчина с портфелем и с закинутой
головой, из которой вытекала ручейком кровь, остался у
меня в глазах и в моей памяти.

Утром на завтрак была рыба корюшка, пюре соевое,
два кусочка хлеба, чай с сахарином. После соевого пюре
меня тошнило.

Вошёл Николай Иванович и сообщил нам, что пришла
баржа, которую надо срочно разгрузить. Груз военного
значения, для фронта. Экскурсия на корабль отклонена на
некоторое время. Ребята задавали ему разные вопросы,
в том числе и вопрос, когда кончат кормить соевым пюре,
от этого пюре всех тошнит. Я услышал, и мне стало как-
то легче. Я-то думал, что только меня тошнит. Николай
Иванович пообещал нам, что скоро мы не будем есть
соевое пюре и корюшку. Жизнь налаживается. Война скоро
кончится. Потом объявил:
– Ну вот, ребята, отдохнули, поели, теперь все на
четвёртый причал. Там баржа. Мы будем работать не одни.
Там уже работают из учебного отряда, а также рабочие с
морзавода.

Груза было очень много. В основном, ящики с
боеприпасами разные по кубатуре. В обед нас покормили
из солдатской кухни. Во время перерыва подошёл Самарин,
отозвал меня в сторону и сказал:
– Вот, возьми записку и во время работы отдай её вон
тому человеку, который руководит разгрузкой. Он после
разгрузки баржи покажет место, где вы будете находиться
до прибытия в Ленинград.

Это, сказанное Самариным, было так неожиданно.
Я с удивлением посмотрел в его глаза. Не знал, что ему
сказать. Я спросил:
– А если будут искать и найдут?
Он ответил:
– Сейчас время уже позднее. Ночью вас никто не будет
искать. Вы не первые и не последние. Вас привезли к нам
около полсотни. Осталось всего ничего, человек тридцать.
Помнишь случай с баржей? Тогда от съеденных консервов
отравилось двенадцать ваших ребят. А сколько убежало
вот таким путём, как я вам с твоим братом предлагаю? Я
бы вам советовал ехать в своё Кольчугино к тёте.
Я его спросил:
– А как же Вася, Никола?
Он ответил:
– Я постараюсь им помочь.

Самарин сказал, что он придёт к нам, как разгрузят
баржу, а сейчас идти, куда он сказал.

Я взял записку зажал в ладонь и пошёл к тому
человеку, который руководил разгрузкой. Я подождал, когда
он был не занят и курил у борта. Я подошёл к нему, сказал:
– Здравствуйте! Я от Самарина.

Он повернулся лицом ко мне, бросил папироску за
борт. Передо мной стоял улыбающийся, с приятным лицом
человек. Он взял у меня записку, прочитал, положил в
карман и сказал:
– Давай знакомиться! Я – Зырянов Александр
Василич. А ты – Леонид, значит Лёня. А где твой брат
Славик?
– Вот-вот придёт. Самарин нам сказал идти к тебе по
одному.
– Сейчас пойдём, а ты иди за мной на расстоянии.
Так нужно.

Он шёл впереди, я не отставал на расстоянии, не
теряя его из вида. Он дошёл до кормы, открыл маленькую
дверь, вошёл. Я за ним. Это была маленькая бытовка.
Стояли два топчана и столик.

– Вот тут вы временно будете находиться. Вот на
столе вода. Покушать принесёт Самарин, он скоро придёт.
Пришёл Слава. Зырянов ушёл и мы со Славой
остались вдвоём в темноте, но скоро Самарин принёс нам
в газете несколько нарезанных кусочков хлеба и банку
рыбных консервов. Банка открытая. Сказал:
– Вот всё что я могу дать вам. Александр придёт,
тоже что-то даст на дорожку. Счастливого вам плаванья,
до свидания!

Он закрыл дверь, стало темно. Мы со Славкой легли
на топчан и стали ждать Зырянова. Мы задремали и уже
стали засыпать, как пришёл Зырянов и сказал:
– Баржа снимается со швартовых, утром будем в
Ленинграде. Я к вам приду и провожу до трамвая. Без меня
не выходить. Туалет вот здесь в углу с крышкой.

Он ушёл. Баржа вздрогнула, качнулась. Мы остались
одни. Мы не знали, когда наступит утро, долго не спали,
долго гадали, что нам лучше сделать? Ехать в Кольчугино?

– Что нам скажет Мария Николавна? Она с нами
делилась, сама получала шестьсот граммов хлеба по
карточке. Приютила нас, а мы поступили предательски.
Написали записку "уезжаем на фронт". Какая нелепость и
глупость!

Сколько мы спали? Когда за нами придёт Зырянов?
Одна неизвестность. Мы услышали голоса, разговаривали
громко, потом всё стихло.

И вот открылась дверь, пришёл Зырянов, спросил:
– Вы живы?
Дал нам хлеба и немного колбасы.
– Поешьте. Вот вам немного чая – чай налит в
бутылочки. Я вас отведу к трамвайной остановке, доедете
до Московского вокзала и добирайтесь любыми путями до
Кольчугина, до тёти. Я думаю, это будет правильно.

Когда остановился трамвай, Зырянов подошёл к
кондуктору, поговорил с ней. Она нам сказала: – Заходите,
садитесь. Я вам скажу, когда будет Московский вокзал.
Зырянов помахал нам рукой, трамвай тронулся.


СНОВА В ДОРОГЕ

Проводница нас расспрашивала, есть ли родные,
куда теперь мы поедем. Приехали на вокзал. Кондуктору
мы сказали спасибо, а она смотрела так жалостно. Наверно
ей о нас рассказал Зырянов.

Вокзал кишел народом. Пассажиры разные, с
чемоданами, мешками, много военных. Мы подошли к
расписанию. На Москву поезд отправлялся в 11 вечера.
Самое главное у нас нет денег, значит надо думать, как
быть?

Напротив вокзала садик. На лавках, скамейках все
места заняты. Мы ходим, ищем, где можно сесть. Пошли
к вокзалу. У входа на вокзал стоит милиционер. Мы
остановились у палатки, рядом с палаткой стоят столики.
За столиками сидят мужчины, женщины, пьют пиво.

Милиционер вдруг ушел к столику, который находился
ближе к палатке. У палатки стоят мужчины и "выясняют
отношения" между собой, ругаются матом. Милиционер
стал с ними разбираться. Мы со Славкой свободно прошли
в вокзал, затем вышли на перрон и увидели товарный
поезд.

Вдоль состава ходили пассажиры. Мы стали
прислушиваться, о чём говорят. Подошёл сцепщик вагонов.
Мужчина спросил его:
– Когда пойдёт этот состав?
Он ответил:
– Состав формируется. Когда пойдёт неизвестно.
Я Славке сказал:
– Пойдём на вокзал, будем там ждать поезд на Москву.

Пришли на вокзал. Пассажиров очень много на разные
поезда. Нашли удобное место, в уголке около "Титана", в
котором всегда есть кипяток бесплатный. Место удобное.
Когда мы подошли, женщина сняла сумки с дивана
и поставила у ног на пол. Мы сели. Она на нас глядела
с подозрением. Мы смотрели в зал на пассажиров. Одеты
мы были в одинаковые куртки, в одинаковые брюки.
Слава мне говорит:
– Смотри, сколько пацанов таких же, как мы и милиция
их не трогает.
Я ему говорю:
– Вот давай понаблюдаем, к каким больше
придираются милиционеры?

Стали наблюдать. Вот появились два пацана – грязно
одетые, волосы не чёсаны, ботинки стоптаны, грязные.
Милиционер сразу их замечает и идёт к ним быстрым
шагом, останавливает и спрашивает:
– Куда едите, покажите документы.
Вот эта женщина, которая сидит напротив нас, свои
сумки поставила на пол.
– Она нам с тобой предложила сесть, потому как мы с
тобой не опасны для неё.
Женщина достала из сумки кружку, пошла к титану,
набрала кипятку и стала дуть на воду. Она пила кипяток с
кусочком сахара.
Я Славке говорю:
– Вот попьёт кипяток и нам с тобой предложит кружку.
Так всё и получилось. Она попила, встала и
предложила нам кружку:
– Хлопци, попейте кипяточку. Я вам дам трошки
цукеру.

Она дала кружку Славке и села на своё место. Славка
спрашивает меня:
– Почему она назвала сахар цукером?
Я ответил ему:
– Наверное, у них, где она живёт, так называют сахар.

Так мы попили кипятку с цукером, отнесли женщине
кружку, сказали спасибо. Поели хлеб с консервами,
которые дал нам на дорогу Зырянов. Из вокзала решили
не выходить, так и сидели до вечера. Женщина ещё раз
давала нам кружку с кипятком и цукером, за что мы ей
благодарны.

И вот подошло время, началась посадка на поезд.
Большая часть пассажиров пошла на выход. Мы тоже
пошли. Женщина попросила меня помочь ей нести
большую сумку. Нам это было кстати. Милиция нам
больше не страшна. Вышли на перрон, подошли к вагону,
помогли женщине – подали ей сумку. В тамбур вагона люди
лезли с трудом. Мы стояли и смотрели на происходящее.

Много пассажиров пыталось залезть на крышу вагона.
Некоторым это удалось, и мы видели нагнувшихся мужчин,
даже подростков, ребят, которые шли по крыше и садились
посредине крыши, держась за вентиляционную трубу. Мы
стояли у вагона и поняли: в вагон мы не попадём. Одна
надежда на крышу.

Подошёл мужчина, завёл с нами разговор:
– Ну, хлопци, как будем ехать?
Я посмотрел на него и сказал:
– Не знаем.
– А куда едем?
– В Москву.
– А билетов у вас нет?
– Нет.
– Вот, хлопци, нам остаётся крыша. У меня тоже нет
билета. Нам надо в задние вагоны. Там меньше дыма от
паровоза.
Я его спросил:
– У тех вагонов тоже есть лестница, вот как у этого?
– Да, есть. Только надо садиться на крышу перед тем,
как поезд тронется.

Мы подошли к третьему вагону от хвоста поезда,
подождали. И вот мужчина, его звали Степан, мы с ним
познакомились, пока ждали посадки, нам показал на
семафор и сказал:
– Хлопци, открыт. Пошли на крышу.

Мы посмотрели, как он это делает, и тоже полезли
на крышу как он. С трудом нагнувшись, пошли по крыше
до середины вагона и сели рядом с мужиками, у которых
были сумки, чемоданы, мешки. Дядя Степан с ними завёл
разговор. Мы сидели и смотрели на другие крыши, где тоже
было много пассажиров, как на нашей.

Паровоз дал гудок и поезд тронулся. Когда паровоз
набирал скорость, из его трубы летели искры, мы все
нагнулись и держались друг за друга. На станциях все
сидели нагнувшись. Дождя не было. Поезд шёл быстро.
Станции... мы не знали их названий.

Дальше к ночи все пассажиры на крыше притихли.
Дядя Степан мне сказал:
– Скоро будет Бологое. Сходить с крыши не будем.
Надо нагнуться и сидеть тихо.

Поезд шёл быстро, вагон качался, ветер был сильный
и холодный. Мы сидели немного в стороне от мужиков и
видим: сначала головы, потом залезли к нам на крышу
один в шинели и двое в гимнастёрках. У того, кто в
шинели, рукав шинели болтается на ветру. Видно, что он
без руки. Не доходя до нас, он сел на крышу, а два других,
в гимнастёрках, подошли к нам. Один из них хриплым
голосом сказал:
– Ну, спекулянты, гады, гоните гроши!
Дядя Степан сказал:
– Какие мы спекулянты? У нас нет ничего. Вот что на
нас и это всё.
Второй в гимнастёрке сказал:
– Витёк, иди, потолкуй с пацанами и разблочь их, им
эта форма не личит.

Подошёл Витёк ко мне, темно, не видно его лица. Я
разглядел у него на груди медали. Он нагнулся и грубым
голосом сказал:
– Ну, поскуда, край крыши видишь? Снимай френч, а
то там будешь.

Я заупрямился, надеясь, что дядя Степан за меня
заступится, да и мужики рядом молчат. Дядя Степан мне
говорит:
– Отдай пиджак. Жизнь дороже.

Я снял пиджак и отдал ему. Славка тоже отдал пиджак.
Витёк наши пиджаки положил в свой вещмешок и они все
трое скрылись между вагонов. Я Степану говорю:
– Почему все сидели и молчали?
Он сказал:
– Они тоже боятся за свою жизнь.

Без пиджаков стало холодно, мы прижались друг к
другу и думали: "Скорей бы Бологое".
– Вот скоро будет Бологое, – сказал Степан.
Наконец-то показались огни семафора. Открыт.
Скоро вокзал.

Поезд остановился. Все пассажиры начали слезать
с крыш вагонов, появилась милиция. Мы со Славкой тоже
сошли на перрон. Опасаясь милиции, стали смотреть, куда
спрятаться? Рядом стоит поезд. Мы нагнулись и нырнули
под вагон, оказались на другой стороне вагона. А рядом
ещё стоит поезд, но не пассажирский, а товарный. Есть
вагоны с крышей большие и поменьше, тоже с крышей.
Между этими вагонами – платформы. На платформах под
брезентом танки, пушки, а без брезента – грузовые машины.
Поезд охраняется. Солдат-охранник ходит вдоль состава.
И только охранник пошёл в сторону паровоза, мы нырнули
под платформу, на которой стоял под брезентом танк.
Между буферной парой шланги тормозной системы.
Я подсадил Славку. Он взялся за шланги и залез под
брезент. Я делаю тоже самое – берусь за шланги и по
шлангам ныряю под брезент. Теперь мы под танком. Лежим,
соображаем, что делать дальше. Пол платформы грязный,
в полу щели, видны шпалы, рельсы. Танк тяжёлый.
Лежим, прислушиваемся, что происходит на перроне
у платформы. Славка смотрит на меня и говорит:
– Скорей бы поезд тронулся.
Я ему говорю шёпотом:
– Ты слышал, как эти двое осмотрщиков говорили?
Завтра будет на фронте. Поезд литерный.
– А что такое литерный?
Говорю ему:
– Скорый, секретный. Это паровоз набирает воды,
поэтому он и остановился здесь.

Теперь мы изучаем танк снизу и ищем место, где
повыше – место хотя бы передвигаться на коленях. У нас
нет ничего – нет ни поесть, ни попить. Сколько это будет
продолжаться, не знаем.

Слышим, кто-то бежит. Я из-под брезента вижу: два
солдата бегут рядом с нашей платформой. Паровоз дал
гудок, и эшелон тронулся с места. Я смотрю в щель пола и
вижу, как мелькают шпалы и крутятся колёса.

Эшелон шёл, набирая скорость. Я всё время смотрел,
где бы найти повыше место хотя бы сесть. Платформа
на стыках рельс стучала, и лежать было больно бокам и
спине. Такого места я не нашёл.

Эшелон шёл уже долгое время без остановки.
Наконец-то начал снижать скорость, остановился между
станциями в лесу. Солдаты начали выходить из вагонов и
сразу стали строиться вдоль поезда, нам из-под брезента
было видно.

Перед строем солдат стоял поп и что-то читал,
наверное, молитву. После молитвы все разошлись,
и у вагонов пошла какая-то суета, солдаты бегали с
котелками рядом с нашим вагоном. Некоторые из солдат
останавливались у нашей платформы и ели из котелков
что-то вкусное, ветер был в нашу сторону. Были минуты
показаться, выйти из-под брезента и попросить поесть.
Солдаты разговаривали не на нашем языке, это меня
сдерживало. У солдат форма одежды была не такая, как у
наших солдат. Фуражки четырёхугольные, кители зелёно-
жёлтые с накладными карманами.

После небольшой остановки, паровоз дал гудок,
и эшелон тронулся, набирая скорость. Мы полулежали,
полусидели, меняя положение, болели все части тела. И
наконец, мы заметили, что начинает темнеть. Эшелон идёт
без остановки.

Мы устали, хотелось заплакать. Проезжаем какой-то
город без остановки. Я смотрю из-под брезента всё лес,
лес и чувствую, поезд начинает снижать скорость. На небе
луна, стало светлее, лес я начинаю хорошо видеть.
Эшелон заскрипел тормозами и остановился. Сразу
около вагонов появилось много солдат. Послышались
команды. С нашего танка сняли брезент. Мы видим ноги
около гусениц.

Открыли борта платформы. У танка заработал
мотор, по всей платформе пошёл дым. Задыхаясь, мы
выскочили в переднюю часть танка. Солдат, который стоял
на платформе и руками показывал водителю, как надо
съезжать на настил из брёвен, положение для съезда на
землю, закричал:
– Маты Боска! Уо таке!!! Холера ясна!!!
Танк встал. Мотор работал, поэтому неслышно было
дальше его голоса. Я спрыгнул с платформы, Славка за
мной. Солдаты расступились по кругу. Офицер взял меня
за руку и спросил:
– Как вы под танк попали? Где сели? На какой
остановке?

Славка стоял рядом и плакал. Офицер позвал
пожилого солдата, что-то с ним поговорил. Солдат подошёл
и спросил:
– Где вы залезли под танк? На какой остановке?
Я ему сказал:
– В лесу, где вы молились.
Солдат говорил по-нашему, но акцент в разговоре
украинский.
Солдат сказал:
– Вон тот вагон бачите? Пошли до его, это штаб
фронта.

Он повёл нас в последний вагон. У вагона стоял
часовой. Солдат поговорил с часовым, поднялся в вагон
и через некоторое время подал нам руку и помог залезть
в вагон.

В вагоне было много офицеров. Они стояли вокруг
стола. На столе разложены карты географические, горели
две лампочки. За столом с торца сидел советский генерал
и что-то объяснял сидящим за столом.

Солдат подошёл к генералу и доложил о нашем
задержании под танком, под брезентом. Все сидящие за
столом повернули головы в нашу сторону. Мы со Славкой
смотрели на нашего генерала, как на спасителя. Я стоял и
надеялся: сейчас он прикажет накормить нас и одеть нас в
солдатскую форму с пилоткой, но по выражению его лица
и его сердитого разговора с солдатом, понял – это не тот
генерал, которые бывают хорошими. Мы слышали в его
словах "в расход", а солдату сказал:
– Начальника охраны эшелона наказать!

Солдат отдал генералу "честь" и высадил нас из
вагона, сам сошёл, а нам сказал:
– Хлопци, идите впереди меня, – и показал нам рукой
в сторону от поезда.

Сначала мы шли вдоль поезда. Танки, пушки,
автомобили съехали с платформ и стояли в лесу. Солдат
показал нам идти вправо, на узенькую дорожку, в сторону
кустов. Впереди было темно. Славка спросил солдата:
– А далеко кухня, где солдат кормят?
Солдат совершенно хриплым дрожащим голосом
ответил:
– Хлопци, да это же не кухня. Вас приказано
расстрелять. Как вы могли попасть на этот поезд?
Мы подошли к оврагу. Дорожка пошла вниз. Солдат
остановился и сказал нам:
– Живите, хлопци, живите, – и ударил сначала меня
сзади по затылку.


ВТОРАЯ ЖИЗНЬ, ПОДЛУЖЬЕ

Я полетел в овраг вниз, по кустам, крапиве. Когда я
уже был внизу, услышал автоматную очередь и всё стихло.
Только было слышно в той стороне, откуда мы пришли, гул
танков и машин, которые еще разгружались.

Я лежал у куста, встать не мог. Болела голова, всё тело
горело как в огне. Когда я падал вниз по крапиве и колючим
кустам, моя рубашка порвалась, лицо поцарапалось.

Пришёл в себя, стал звать Славку. Слава не отзывался.
Потом слышу его голос:
– Ленид! Ленид! Ты жив?

Я очень обрадовался и стал звать его к себе. Он не
пришёл, а приполз на коленях. Вид у него был страшный.
Стали думать, что делать? Куда идти? В какую сторону?
Сидеть невозможно, комары кусают, лезут в нос, уши и
особенно, где царапины.

Спустились вниз по оврагу. Течёт ручей. Сначала
мы попили, умылись. Стало светать. Перешли ручей и
поднялись на другую сторону оврага. Перед нами было
поле. Только-только всходило солнышко.

Спасибо тому солдату,
Который вёл нас со Славкой к оврагу "в расход",
Солдат толкнул нас в овраг под уклон
Назло генералу, но не "в расход".
Мы живы остались! Солдат из народа,
Солдат – патриот!
Спасибо солдату!
Мы – живы! Мы дальше живём!

Я Славке говорю:
– Давай слушать, где загудит паровоз, туда и пойдём,
а может, будут сигналить машины?

Мы перешли поле, засеянное пшеницей, вышли
на просёлочную дорогу и стали смотреть в обе стороны.
Стояли недолго, показались две телеги, каждая запряжена
в две лошади.

Я в первый раз увидел: в упряжке нет дуги, нет
хомута, нет сиделки, одни ремни. Только у передних на
груди широкая лента из ремня. Даже нет оглобель.
Мы стояли на обочине в жалком виде. Волосы не
расчесаны, стояли торчком, лохматые. Первая телега
остановилась. С неё сошёл мужик среднего возраста,
подошёл к нам. Стал спрашивать, откуда мы. Я сказал ему:
– С поезда. Ехали домой, отстали.
Мужик сказал:
– Это от немчуры штоли?
Я кивнул головой: – Да!

Подъехала вторая телега. Сошёл мужик высокого
роста, толстый, но лицо доброе.
Спросил у первого:
– Ну, что за хлопци? Откуда взялись такие несчастные?
Первый мужик начал нас знакомить:
– Это мой сосед по хутору. Я – Мартынюк Данила, а
этот – Тамоштюк Леонтий. Ну что с вами робыть? Пийдыте
до нас жить, мы вас заберём до себя.
Он посмотрел на меня:
– У меня будет добро.
Я ему сказал:
– Это мой брат. Я один не могу.
Леонтий ответил:
– А я возьму вот этого, твого брата. Мы с Данилой
живём рядом, наши хутора недалеко.
Дядя Данила сказал:
– У меня сын в Вологде, в госпитале. Николаем зовут.
А помогать мне некому. Пойдёшь ко мне?
Я спросил:
– А с братом я буду видеться?
Он кивнул:
– Мы живём рядом.

Дядя Данила посадил меня на телегу, и я поехал
на хутор к Даниле. Перед тем как сесть к Даниле, мы со
Славкой обнялись и у нас появились слёзы.
Дорогой, Данила Мартынюк спросил ещё раз:
– Тебя Ленид звать?
Я ответил: – Да.
– Ну, вот ты и научишься балакать по-украински. Я
буду звать тебя Леоном. Сноха моя тоже будет звать тебя
Леоном и две внучки тоже. Ты согласен?
Я сказал: – Да.
Мы ехали по просёлочной дороге. Кони у Данилы
хорошие, светло-коричневого цвета. Местность в этих
районах гористая. Кони легко в гору везли телегу.
Данила много спрашивал о моих родных, а самое
главное, часто спрашивал, когда я ел и говорил, что я очень
худой.

И вот, наконец-то, он показал рукой на свой хутор.
– А вот тот, подальше, Тамоштюка. Мы соседи, мы
ладим.

Я стал смотреть на Данилов хутор. Это был небольшой
дом под черепицей. Вокруг дома много построек, конюшня,
коровник, свинарник. Все эти постройки – вокруг дома.
Мы въехали во двор. Кони встали у конюшни. Вышла
сноха. Одета по-крестьянски, юбка из холста и кофта тоже
из холста, без рукавов. Она стояла, как заворожённая,
глядела на Данилу, подошла к упряжке и стала меня
разглядывать, спросила:
– Данила, кого же ты привёз? Где ты его нашёл?
Все эти слова она излагала на украинском языке.

Сама она – светло-русые волосы, простое крестьянское
лицо, среднего роста. Данила сошёл с воза, подошёл ко
мне, снял меня с телеги и сказал снохе:
– Лидия, вот привёз нам с тобой помощника. Его надо
помыть, дать ему поесть, а то он совсем худой, кожа да
кости.

Лидия положила свою руку на мою голову и стала
перебирать волосы пальцами и сказала:
– Надо, надо помыть.
Спросила:
– Как тебя звать?
Я не успел сказать, за меня ответил Данила:
– Леоном. Леон.
А мне сказал, улыбнувшись:
– Будешь как дома.

Дядя Данила остался заниматься с лошадьми, а
Лидия повела меня в семейную баню. Баня небольшая,
скамейка, котёл, печка, ковш, вёдра. Лидия мне сказала:
– Вот горячая вода в вёдрах. Хотела постирать, теперь
стирать буду потом. Раздевайся. Вот мыло, мочалка, а я
пойду что-нибудь найду тебе переодеться.

Она ушла. Я разделся, помылся и жду Лидию. Она
принесла мне штаны, рубашку, не по моему росту, всё из
холста. Мне сказала:
– Надевай рубашку, а я буду готовить тебе штаны.
Она примерила на мне штаны, завернула штанины и
сказала:
– Это Никола носил. Он в Армии, у Советов.
Я переоделся. Лидия – мне:
– Пойдём в хату. Сейчас будешь есть вареники со
сметаной.
Дядя Данила сидел за столом, уже поел, пригласил за
стол. Лидия предупредила Данилу:
– Не давай много есть, он давно не ел, ему будет
плохо, сначала надо есть помалу.

Я ел вареники и разглядывал хату. У входа стояла
сложенная из кирпича печь. Пола нет, настелена солома.
Три окна, две кровати и стол, за который мы сели кушать. Я
спросил дядю Данилу:
– А где ты спишь?
Он сказал:
– У меня своя комната в задней хате. Лидия с внучками
спит на этих кроватях.
– А где буду спать я?
Он показал на топчан, который стоял в углу. Я
полюбопытствовал:
– А почему у вас нет пола?
– У нас так принято. Солому мы меняем каждую
неделю.

После обеда мы с дядей Данилой вышли во двор. Он
мне говорит:
– Леон, я познакомлю тебя с внучатами, с Марией и
Лидией. Мария, ей восемь годков, а Лидии шесть.
Мы подошли к качелям. Лидия сидела на качели,
Мария её раскачивала. Мы подошли, Мария обратила на
нас внимание, Лидия продолжала сидеть в той же позе. Мы
поздоровались. Мария отозвалась:
– Здравствуйте!
Я сказал:
– Здравствуйте, девочки!
Мария ответила тоже: – Здравствуйте!

Дядя Данила пояснил:
– Это Леон. Он будет жить с нами. Он хороший.
Лидия ни на что не реагировала. Дядя Данила
нагнулся ко мне:
– Она не бачет. По-русски значит – не видит.
Лидия спросила Марию:
– Этот дядя хороший?
Мария ответила:
– Он хороший, он хочет тебя покачать. А ты хочешь,
чтобы он тебя покачал?
– Да, я хочу, пускай покачает, только не сильно.
Я начал её раскачивать и спрашивать:
– Лидия, тебе не страшно?
– Нет, не страшно.

Дядя Данила смотрел на эту забаву и сказал:
– Я думаю, внучки к тебе привыкнут.
Я взял Лидию на руки и покружился с ней, потом
поставил её на ноги:
– Теперь иди ножками к Марии.

Я отпустил свои руки, а Лидия держалась ручками,
не хотела меня отпускать. Дядя Данила позвал меня
посмотреть своё хозяйство. В стороне от всех построек
стоял большой сарай. Он открыл его и сказал:
– Это клуня, по-украински. Здесь я храню сено зимой,
а вот это коровник, конюшня, свинарник.

Мы посмотрели всё его хозяйство.
– Сегодня вечером придёт сосед с другого хутора,
зовут его Юрик. Ты с ним будешь пасти коров. Он – своих,
а ты – своих. Он тебе всё расскажет и покажет где можно
пасти, а где не можно.

Вечером пришёл Юрик. Небольшого роста,
черноглазый, худощавый, приятный на вид. Данила нас
познакомил. Мы посидели, поговорили и договорились,
что рано утром Юрик погонит своих коров и меня разбудит.
И мы вместе погоним коров на пастбища пасти. Лидия-
сноха Данилы, сказала, что приготовит для меня поесть
и даст плащ от дождя. Юрик ушёл домой, а мне Лидия-
сноха показала на угол, где стоял топчан – постель и
где я буду спать.

Лидия-сноха уложила спать Марию и Лидию-дочку.
Девочки долго не спали, потом уснули, уснул и я.

Рано утром меня разбудила Лидия-хозяйка,
приготовила чай и вареники. Я поел и вышел во двор.
Коровы уже были во дворе. Появились и Юрины коровы, а
позади них и сам Юрик.

Отправились. Коровы шли впереди, а мы с Юриком
сзади них. Впереди показались лесные поляны, а дальше
лес. Юрик сказал мне:
– Коровы знают свои выпасы. Ты не беспокойся.
Так я стал пастухом. Мы с Юриком подружились.

Однажды пришёл Тамоштюк, сосед по хутору Данилы,
с ним пришёл Слава. Мы все вместе сидели за столом.
Слава мне рассказал про свою жизнь у Тамоштюка. Я был
доволен, ему неплохо, он помогает по хозяйству и пасёт
коров. По вечерам, когда коровы были на месте, Лидия-
сноха и Мария мне говорили, что Лидия-дочка весь день
спрашивает:
– Когда Леон придёт?

А когда я после ужина выходил во двор, Лидия звала
меня:
– Леон, ты пришёл?
Я подходил к девочке, брал её на руки, спрашивал:
– Кружить?
Она громко кричала:
– Кружить! Кружить!

Однажды после ужина дядя Данила мне сказал:
– Завтра утром с Юриком коров будет пасти сноха.
Мы с тобой пойдём "орать" наделы.

"Орать" – это по-украински. По-русски значит – пахать.
Утром он запряг лошадей, и мы поехали в поле. В
телегу положили плуг для распашки земли. Дорогой я его
спросил:
– Дядя Данила, а что случилось с вашей внучкой? По
какой причине она ослепла?

И вот что он мне рассказал:
– Николай, сын мой, женился. У них родилась Мария.
Через два года она забеременела. Сына моего Советы
забрали в армию и Лидия, моя сноха, решила избавиться
от плода. Нашла знахарку, та ей сготовила зелья. Сноха
пила, а потом вскоре родила слепую внучку.

Дядя Данила показал мне все свои наделы земли. По
договору, он сеет пшеницу, овёс, коноплю, картошку. Я его
спросил:
– А конопля – это зерно как пшеница?
Он мне сказал:
– Из конопли делают конопляное масло. Вот приедем
до дому, я тебе дам попробовать с кашей, с картошкой, во
всё можно.

Дядя Данила снял плуг с телеги, запряг лошадь под
плуг и показал, как надо пахать. Он поставил плуг ровно,
дёрнул за вожжу. Лошадь пошла из-под плуга, пошла
борозда, отвал земли! Остановил лошадь, сказал мне:
– Ну вот, бери за эти ручки плуг. Плуг не должен
зарываться в землю, но и не выходить из земли.

Я взялся за плуг, дёрнул рукой за вожжу. Плуг уходил
в землю или, наоборот, выскакивал из земли. Данила
подошёл, взялся за плуг и за плугом пошла борозда,
ровная-ровная, а мне сказал:
– Посиди, я сам поработаю.

Потом он научил меня пахать. Я понял, насколько
трудная эта работа пахаря.

Однажды мы сидели с Юрой на поляне. Коровы
спокойно паслись. Юра рассказал мне о том, что в этих
местах и на соседних хуторах обосновались Бандеровцы.

Я спросил его:
– А ты Бандеровцев видел?
Он сказал:
– Они часто выходят из леса и спрашивают, есть ли
Советы на таком-то хуторе.
– И ты говоришь?
Он мне отвечает:
– Да, говорю. Если я скажу неправду, они сожгут хутор
и расстреляют семью.

Я спросил Юру:
– Сколько тебе лет?
– Двенадцать.
– А в школу ты ходишь?
– Нет. При немцах школы были закрыты, а теперь
говорят – школы скоро откроются.

Мы сидели и обо всём говорили. Комары нас
беспокоили. Юра предложил:
– Пойдём на ветер, там комаров мало.

Мы встали и пошли на более открытое место. Юра
шёл и всё смотрел в сторону леса. И вдруг он взял меня за
плечо и тихо сказал:
– Стой, и не говори ни слова, за мной не ходи.

Я встал. Коровы паслись рядом. Было желание пойти
за ним, но я не пошёл, но увидел – из леса вышли люди. На
них одежда была разная: кто в гимнастёрках, а кто – просто
в рубашках. И все с автоматами. Я понял – это бандеровцы.
К Юре подошли двое, остальные пять стояли на
расстоянии от Юры. Я стоял и смотрел на этих двоих. Юра
показывал им рукой, то в одну, то в другую сторону. И вот
эти люди ушли в лес, а Юра пошёл ко мне. Я спросил Юру:
– О чём шла речь? Ты показывал им рукой.
– Они спрашивали, нет ли на станции "Подлужье"
Советов? Я им сказал, что не знаю. Я давно там не был.
– А про меня не спрашивали?
Он сказал:
– Нет, не спрашивали. Ты одет по-нашему.
Я его спросил:
– Ты давно пасешь коров дяди Данила?
Он ответил:
– С тех пор, как Советы забрали в армию Николу.
– А Лидия, девочка, тебя по голосу узнаёт, когда ты с
ней разговариваешь?
Он ответил:
– Узнаёт.
Я спросил:
– Если Лидии принести душистый цветок, она будет
рада?
– Я не знаю, – сказал Юра.
– У вас на хуторе есть сирень или ещё какие-нибудь
цветы?
– Я в следующий раз принесу. Наверное, есть.

На следующее утро Юра принёс жасмин. Я его всё
время подносил к своему носу, нюхал и с нетерпением
ждал вечера.

Вечером коровы стояли в стойле. После ужина мы
все сидели у дома на лавочке: дядя Данила, Мария, Ли-
дия-сноха, Лидия-дочка. Я играл с девочкой. Она меня всё
просила покружить. Я ей на ухо тихо сказал:
– Пойдём, я что-то тебе дам.

Мы подошли к коровнику. Я из банки с водой вынул
жасмин, две веточки, поднёс жасмин ей к носику:
– Лидия, дыши и нюхай цветочек.
Она взяла цветочек, понюхала и спросила:
– Это цветок?
Я сказал: – Да.
Она этот цветочек носила весь вечер у носа и всё
время повторяла:
– Цветочек, цветочек.
Я спросил Марию:
– Ты ей когда-нибудь приносила цветочек?
Она ответила:
– Нет, не догадалась.
Юра мне рассказал:
– Когда я прихожу к дяде Данилу, она меня узнаёт по
голосу.

Я Лидию очень жалел и в душе своей не одобрял
девочкину мать, жену Николая, который в госпитале в
Вологде, за то, что она по дурости своей приговорила эту
девочку на всю жизнь жить в темноте.

Когда дядя Данила меня знакомил с хозяйством, мы с
ним заходили в "клуню", по-русски – это сарай для хранения
сена на зиму. Он мне показал, где стоят коровы зимой. Это
отдельный хлев с потолком. Наверх потолка накидывают
сена до самой крыши. Зимой коровам тепло.

В хате, где мы живём, сноха с детьми и я в углу на
топчане, тесно и душно летом. Пол глиняный, каждую
неделю меняют солому, постеленную на пол. Однажды
вечером после ужина, я попросился у дяди Данилы
ночевать в сарае на сене, на потолке коровника сена до
самой крыши. Дядя Данила сказал:
– А кто будет рано утром тебя будить?
– Я сам буду вставать.
– Я скажу снохе, чтобы она об этом знала.

В этот вечер я пришёл в сарай, поставил лестницу,
залез на потолок коровника и в сене устроил вроде гнезда
для ночлега. Лидия дала мне подушку и маленькое одеяло.
В этот вечер я лёг спать в сарае на сене. Долго не мог
заснуть, в моей голове одни воспоминания. Больше всего
в мыслях своих ругал себя: "Зачем уехал из Кольчугина?
Работал на заводе, был уважаемым человеком, называли
меня Леонидом Дмитричем. Что меня так сгубило:
стремление быть патриотом Родины или обыкновенная
глупость? Скорее всего – настоящая глупость". Больше
всего меня мучала совесть за то, что я не честно поступил по
отношению к Марии Николавне. С этими воспоминаниями
я и уснул.

Меня разбудили голоса мужиков у ворот сарая. Один
мужской голос приказывал немедленно открыть сарай. И
вот я слышу голос дяди Данилы:
– Нема там никого.
Наконец, ворота открылись и Данила сказал:
– Идите, сами смотрите.

Я проснулся и увидел солдат, стоящих в воротах.
Двое подошли к лесенке. Один из них полез ко мне, где я
спал. Увидел меня, поднял автомат, направил на меня и
крикнул грубым голосом:
– Руки вверх!!!
Я сидел и руками протирал глаза.
– Руки!!! Руки!!! – кричал солдат, а я сидел и смотрел
на солдата.

Дядя Данила говорит солдатам у ворот:
– Это мой хлопец вечером попросил меня ночевать в
сарае. В хате душно. Я забыл про его.

Солдат приказал:
– Встать!!! – и автомат опустил дулом вниз.
Я встал и всё это время смотрел на солдата.
– Спускайся вниз!

Я начал спускаться вниз по лесенке. Внизу меня
взяли за руки, и повели к воротам. Старший по званию стал
расспрашивать, откуда я родом, как попал к Даниле, есть
ли кто на сеновале еще? Я сказал:
– Я один на сеновале. У дяди Данилы я недавно. Я
отстал от поезда, он меня взял на дороге. Мне некуда было
идти. Возьмите меня, я хочу быть сыном полка. Мальчишки
тоже воюют с фашистами, я читал в газете.

Солдаты смотрели на меня с интересом. Старший
сказал:
– Ему, этому пацану, учиться надо в Ровно. В райсобесе
разберутся, – и записал мою фамилию, а Даниле приказал:
– Пока он будет жить у тебя, не обижай его. А в
сарай и на хутор никого не пускай. В вашем районе много
Бандеровцев. Ты слышал? Бандеровцы остановили
санитарный поезд между Ровно и Здолбуновом, поубивали
раненых в поезде и не пожалели медперсонал.
Данила говорит ему:
– Бандеровцы не спрашивают "можно или нет". Они
убивают несговорчивых.

Старший офицер дал команду "по машинам" и
солдаты уехали.

На следующий день к вечеру мы сидели с Юрой на
поляне, где обычно пасли коров, к нам пришла Мария и
сказала:
– Леон, приехал Тамоштюк и с ним Слава. Сказали,
чтобы ты шёл до хаты. Я останусь пасти коров.

Я понял что-то случилось, простился с Юрой и пошёл
до хаты. Подошёл к хутору, увидел, стоят в упряжке кони
Тамоштюка. Вошёл во двор. У качели стояла сноха Данилы,
сказала:
– Иди до хаты. Они тебя ждут.

Вошёл. Они поздоровались со мной, пригласили за
стол. Я сел рядом со Славой.

Разговор начал Леонтий:
– Леон, прошлую ночь Советы прочёсывали хутора
района. На днях Бандеровцы остановили санитарный поезд
и всех раненых поубивали и всю бригаду медперсонала.
Поэтому Советы сделали "зачистку" от Бандеров по хуторам.
Теперь можно ожидать ответные меры Бандеровцев. Мы с
Данилой опасаемся за вашу жизнь. Вам со Славой надо
съехать на время с хутора на станцию Подлужье. Там
на вокзале вы побудете дня два. За это время Советы
зачистят все хутора от Бандеров. За вами приеду я. Вот мы
с Данилой приготовили вам продуктов, вам хватит.

Он поставил на стул небольшой рюкзак и сказал:
– Голодать не будете.
Данила встал из-за стола, позвал Лидию-сноху:
– Отведи с качелей внучек, а вы с братом идите к возу
Тамоштюка.

Мы вышли во двор. Я видел, что Мария раскачивала
Лидию на качелях. Мне так было жалко расставаться с
девочками. Особенно, с Лидией, которая никогда не видела
белого света и ей суждено жить всю жизнь в темноте.
Перед тем как выйти во двор, я сказал снохе дяди
Данилы:
– Можно мне проститься с девочками?
Она мне сказала:
– Не можно. Лидия будет плакать. Она всё время
носит твой цветок, от которого не осталось даже запаха.
Всё его носит в руке и приставляет его к носу. Не надо её
расстраивать.

Мы со Славкой пошли к коням, которые стояли
в упряжке с телегой, сели в неё. Пришёл Тамоштюк, и
мы поехали. Кони легко тронулись с места, и сзади нас
образовалось облако пыли.

Мы сидели в телеге и смотрели на природу этого
края. По обе стороны дороги просматривались наделы
земельных участков, на которых росла пшеница, кукуруза,
подсолнухи и разные культуры зерновых, которые так
необходимы крестьянам. Дорога часто уходила под уклон
и кони с трудом удерживали телегу, которая наезжала на
лошадей и лошади удерживали телегу своим задом. Когда
дорога шла на подъём, были видны хутора, расположенные
на этих высотах. Леонтий нам показывал рукой на какой-
либо хутор и говорил:
– Вот на этом хуторе живёт мой приятель и называл
фамилию знакомого земляка.

Дорога пошла под уклон. Леонтий повернул к нам
голову и показал рукой в сторону, куда мы ехали:
– Вот, хлопци, и Подлужье показалось.

Мы увидели вдалеке дома, трубы, из которых шёл
дым, поля с разными посевами.

Подъехали к вокзалу. Городок показался нам
небольшой. Но у вокзала шла настоящая городская жизнь,
много грузовых машин, много народа, военных, телег с
грузом, в которые запряжены лошади.

Леонтий сошёл с телеги, подошёл к нам и сказал:
– Ну, хлопци, сходите с воза. Пойдем, посмотрим, что
там в вокзале.

Мы вошли в вокзал. Зал ожидания небольшой,
пассажиров мало. Он подвёл нас к месту, которое было не
занято, и сказал:
– Садитесь, посидим.

Вместе с Леонтием мы разглядывали зал ожидания и
пассажиров. Он меня предупредил:
– Леон, в туалет ходите по одному, а то места займут.
Следите за торбой (рюкзаком), а то останетесь голодными.
Леонтий встал, попрощался с нами:
– Через два дня приеду, если всё будет спокойно, и
вас заберу.

Он пошёл через зал ожидания, а я смотрел ему
вслед, и мне показалось, что мы со Славкой остались одни
беспризорными.

Наступил вечер. Объявили прибытие поезда,
который идёт по расписанию Львов-Киев. Пассажиры,
которые ожидали этот поезд, начали готовиться к выходу.
Слава задремал, а я смотрел на этих людей, и у меня было
желание тоже уехать на этом поезде в Кольчугино и больше
никогда оттуда не уезжать.

Зал ожидания опустел, мало осталось пассажиров.
Рядом с нами оказались свободные места. Мы легли на
диван валетом и уснули.

Нас разбудил мужчина. На нём была гимнастёрка,
на груди медаль "За отвагу" и нашивка на рукаве жёлтого
цвета две "полоски". Он попросил нас потесниться, дать
ему места. Он сел, поставил костыли рядом у ног, изучающе
посмотрел на нас и спросил меня:
– Далёко ли едем?
Я ему ответил:
– До Киева.
Он мне сказал:
– А я вот до Бердичева из госпиталя. Меня звать
Григорий, а тебя как звать?
Я ему назвал своё имя:
– Леонид, а это мой брат, Славка.
Так мы познакомились. Григорий спросил:
– Вы местные?
– Нет. Мы жили у хозяина на хуторе.
И рассказал, как мы там оказались.
– А на билет у вас есть деньги?
Я ответил: – Нет.
– А как же хозяин отправил вас на поезд без денег?
Я показал рюкзак и сказал:
– Вот он дал продукты, а денег не дал. Боялся, что мы
можем уехать. А здесь мы ждём, когда Советская власть
очистит от Бандеров все районы. Он обещал приехать за
нами через два-три дня. Так будет спокойнее.

Григорий посмотрел на часы:
– Хлопци, нам пора что-нибудь перекусить.
Он достал из вещмешка фляжку и дал её Славке,
попросил:
– Принеси кипятку. Будем пить чай.
Слава встал, спросил:
– Где я наберу кипятку?
Григорий пояснил:
– На выходе из вокзала увидишь кран, на нём будет
написано "кипяток".

Через несколько минут Слава принёс кипяток.
Григорий достал кружку, на своей ладони разбил кусок
сахара на мелкие кусочки, налил кипяток в кружку, положил
в кипяток сахар, достал сухари и спросил:
– А у вас есть что-нибудь к чаю?

Я достал кусок сала и хлеба. Григорий ножом нарезал
хлеба, по кусочку сала и посмотрел на меня:
– Остальное убери. Неизвестно сколько время вам
ждать хозяина.

Он нам многое рассказал о себе, где воевал и какое
ранение имеет. Ближе к вечеру он предложил нам:
– А может, поедем на поезде Львов-Киев? Я вам, если
удастся, помогу в этом вопросе.
Я заметил:
– Дядя Григорий, вы же едете только до Бердичева, а
нам до Киева надо.
Он сказал:
– Я попрошу проводника вагона, чтобы вас довезли до
Киева. У вас я видел хлеб и сало, а хлеб дают по карточкам,
хлеба все хотят. Я думаю, у меня получится.
Мы со Славкой согласились и стали ждать поезда,
который идёт до Киева в 23 часа.

Весь день мы провели на вокзале. Григорий попросил
нас посмотреть за его вещами и ушёл. К вечеру он пришёл
с товарищем, с которым, по его словам, вместе воевал.
Товарищ его к нам отнёсся хорошо – звали его Николай, –
и дал нам банку консервов. Потом, они ушли в буфет. Мы
очень волновались: вот-вот должен прийти поезд, а их всё
нет и нет. Из буфета они пришли навеселе.
Григорий сказал:
– Нам пора на выход.

Он взял свой рюкзак и пошёл к выходу. Мы пошли за
ним. Подошёл поезд. Григорий повёл нас в задний вагон. У
вагона стояла проводница и то и дело повторяла:
– Приготовьте билеты.
Григорий мне говорит:
– Возьми меня под руку, а я сделаю вид, что мне
плохо. Я с ней буду говорить сам, а вы говорите, что меня
сопровождаете из госпиталя.
Подошла наша очередь на посадку в вагон. Григорий
показал ей документы из госпиталя и сделал вид, что ему
плохо.

Проводница спросила у меня билет, и я ей ответил:
– Мы его сопровождаем, – и показал ей хлеб и кусок
сала.
Проводница приняла решение:
– Идите в вагон в первое купе. Там будем разбираться.
Так Григорий помог нам со Славкой попасть в вагон и
ехать до Киева.


ЕДЕМ В КИЕВ

Проводница оказалась неплохой человек. Когда
поезд тронулся, она пришла к нам и назвалась Марией.
Григорию сказала:
– Будешь в третьем купе.
Мария с интересом смотрела на меня и Славу. Меня
она спросила:
– Это хозяин вас так нарядил?

На мне была рубашка из холста и не по росту штаны.
Мария сказала:
– Я вас пустила на свой страх и риск. Часто ходят
ревизоры, но у вашего инвалида хорошие документы из
госпиталя. Будем надеяться на лучшее, и доехать вам до
Киева.

Она вышла за дверь и вернулась с чайником:
– Будем пить чай. У меня есть сахарин, сахара нет.
Поставила два стакана и кружку.

Я достал хлеб, сало. Мария порезала на кусочки
сало, хлеб и вздохнула:
– Сейчас трудное время. Хлеб – по карточкам. Сахара
совсем нет.

Рассказала про свою жизнь. Сама она из Львова.
Мужа немцы расстреляли за связь с партизанами.

После чая она пошла по вагону проверить порядок:
– А вы можете отдохнуть вот на этой полке, – и
показала на верхнюю полку.

Рано утром нас разбудил Григорий. Он стоял и
смотрел на нас:
– Ну, Леонид и Славка, до свидания. Думаю, наверное,
больше не увидимся. Мария, прошу тебя, довези хлопцев
до Киева.

Мы спустились с полки. Он нас обнял по очереди.
Мне запустил свою руку за пазуху и сказал:
– С Богом, мне вас жалко, счастливого пути доехать
до дома.

Когда Григорий вышел из вагона, мы смотрели в окно,
и видно было, что он часто останавливался и оглядывался
на вагон, из которого вышел. Я запустил руку под рубашку
и в моей руке оказались пятьдесят рублей. Я показал их
Славке, он от радости запрыгал. Я Славке сказал:
– Теперь мы доедем до Кольчугино.

Мария вышла, закрыла нас в купе одних. Она впускала
новых пассажиров. Когда все пассажиры зашли в вагон и
заняли места, Мария пришла и сообщила:
– Ну вот, скоро поедем.
Я достал из сумки все запасы, которые нам дали дядя
Данила и Леонтий и обратился к Марии:
– Возьмите и распоряжайтесь. Будем вместе кушать.
Паровоз дал гудок отправления, и поезд тронулся с
места.

Мария достала хлеб-сало. Сала отрезала половину, а
остальную половину положила опять в рюкзак:
– Вам, хлопци, ехать далеко. Это вам пригодится.
За чаем она сообщила нам:
– Бригадир поезда мне знакомый. Он хороший
человек.

После чая она нас попросила рассказать о себе,
откуда мы и как оказались так далеко от дома.
– Долго рассказывать и не знаю с чего начинать.
Мария говорит:
– Расскажите о родителях, о братьях и сёстрах, если
они есть у вас.

Я начал рассказывать с тех лет, когда умерли отец
и мать. Отец умер в госпитале, мать умерла дома – у неё
болел желудок. Нас осталось восемь детей. Старшей
сестре было 16 лет, младшему братику было полтора года.
Нас было шесть братьев и две сестры.

После смерти мамы у нас в доме появилась женщина,
"опекунша", которая заменила маму. Стирала на нас,
готовила еду. Готовила плохо, мы всегда хотели есть. Мама
умерла осенью в сентябре месяце 1939 года. Начались
холода, в школу ходили за три километра. Одеть на ноги
было нечего. Я помню, ходил в галошах по снегу. У меня
и у Славки часто отмораживались пятки на ногах. Когда
в школу приходили, нам учителя пятки натирали снегом.
Было очень больно.

Потом мы иногда проникали к соседям в дом и
воровали хлеб или еще что-нибудь из еды. Опекунша нас
ругала и всем соседям говорила, что мы очень плохие дети
и нас надо отправить в приют. Мы не знали, что такое приют
и представляли себе, что это страшное место.
Однажды, уже была зима, к нашему дому приехали
на санях с лошадью два милиционера и сказали нашей
опекунше:
– Ну-ка собирай своих баловней. Пора их отправить
в приют.

Когда мы услышали, что нас повезут в приют, мы
начали прятаться, кто на чердак, кто в чулан под кровать.
Старшего брата (он был старше меня на два года)
милиционер вытаскивал из-под кровати. Он милиционеру
покусал руку и кричал:
– Не поеду в приют!!!

У дома стояла лошадь, запряженная в сани. В санях
настелена солома, на соломе тулуп, покрытый брезентом.
Второй милиционер следил за тем, чтобы кто-либо из нас
не мог выскочить из-под брезента. Коля, мой брат, выскочил
из-под брезента и по снегу босиком в одной рубашке
побежал в огород. Его догнал милиционер, схватил в охапку
и принёс до саней и забросил под брезент. Мы плакали и
спрашивали Колю:
– У тебя ноги не замёрзли? – и покрывали его ноги
соломой.

Мария спросила меня:
– Куда вас повезли?
Я продолжал:
– Не знаем. Под брезентом было холодно. В
Юрьев-Польском нас накрыли тулупом. Потом уже, в
Гаврилове Посаде через брезент мы услышали разговор
милиционеров, что нас везут в Суздаль Владимирской
области. Так нас на санях привезли в приют. Это был
Детдом. А в эти края попали по глупости. Хотели попасть
на фронт, да не доехали, нас сняли с поезда и мы не знали
куда ехать. Нас взяли и приютили местные жители. Нас не
обижали. Вот теперь, Мария, едем с вами до Киева.
Я умышленно ей не рассказал, как ехали под танком
с поляками и как генерал приказал пустить нас в расход.
Спасибо солдату, который оказался человечный человек и
дал нам со Славкой жить дальше вторую жизнь.

Мария посмотрела в окно:
– Проехали Житомир. К вечеру будем в Киеве. В Киеве
я с вами пойду на вокзал, и узнаем, когда будет поезд на
Москву. Одни не ходите. Вас могут забрать в милицию. Вы
одеты плохо. В таких рубашках здесь не ходят и штаны у
тебя как с большого мужика. У Славки тоже рубашка из
холста и она ему по колено.

В Киев поезд пришёл – ещё было светло. Мария
сказала:
– Наша бригада проводников будет находиться на
вокзале в дежурной комнате. Отдыхать будет вся бригада
поезда, который пришёл из Львова в Киев. Я вас посажу
в одно место. Вы никуда не выходите. А я пойду, найду
бригадира нашего поезда и ему расскажу про вас и узнаю,
когда пойдёт поезд на Москву.

Мы долго ждали Марию, уже хотели уйти, так как
в вокзале было много народа и некоторые пассажиры,
проходя мимо, на нас смотрели с подозрением. Наконец-
то пришла Мария, но не одна, а с ней пришли два мужика
в железнодорожной форме. Они между собой говорили и
посматривали на нас. Подошли к нам. Один из них сказал:
– Ну, хлопци, поедем до Москвы. Я начальник
поезда, который завтра вечером пойдёт на Москву. А это
мой коллега с поезда Львов-Киев. Мария, – он показал
на Марию, – она про вас рассказала. Меня зовут Лексей
Николаевич. Мария отведёт вас на поезд, который завтра
вечером пойдёт на Москву.

Мария стояла рядом и у неё от радости за нас
выступили слёзы, сказала:
– Спасибо, вам!

Мы тоже почему-то заплакали. Она нас повела к
поезду, на вагонах которых было написано Киев-Москва.
Мы подошли к почтовому вагону. Нам Мария сказала:
– Постойте здесь и ждите меня.

Она пришла не одна, а с двумя женщинами, одетыми в
железнодорожную форму. Они смотрели на нас изучающе,
спросили:
– Как вас звать?
Я ответил:
– Меня зовут Леонид, а это мой брат Славка.
Мария подошла к нам:
– До свидания, хлопци! Идите с этими женщинами в
вагон, там познакомитесь ближе.


ПУТЬ ДОМОЙ

В вагоне было много разных ящиков, мешков, посылок
на полках. Нас завели в маленькое купе, только на две
полки и сказали свои имена: одну звали Наталья, другую
Ольга. Наталья распорядилась:
– В туалет можно ходить, только когда поезд идёт. Что
вам будет нужно, спросите. Мы с Олей будем рядом в купе.

Наталья – постарше Ольги, полного телосложения,
на вид добрая. Ольга – моложе, брюнетка, весёлого
характера.

Мы сидели долго. Решили ложиться спать, но пришла
Ольга и принесла по стакану чая и по кусочку хлеба.
Сказала:
– Попейте чая и ложитесь спать.

Рано утром пришла Наталья, спросила:
– Как спалось? В туалет захочите, ходите вот в то
здание, там есть туалет, – и показала в окно туда, где
находилось здание.

Запасы в нашем рюкзаке кончились. Остался
кусочек сала и немного хлеба. Что дальше будет с
нами – не знаем. До вечера ждать долго. Мы сидели
и размышляли, к кому сразу идти, когда приедем в
Кольчугино? К Марии Николавне (к тётке) или к бабуш-
ке – матери нашего отца?

Вдруг открылась дверь, и мы увидели Ольгу. Она
пригласила нас в своё купе:
– Мы с Натальей приготовили чай.

Я взял последний кусок сала и хлеб, и мы пошли к
ним в купе.

За чаем Наталья попросила нас рассказать кто мы и
откуда, и куда едем. И почему на нас такая одежда. Мы им
всё рассказали, как рассказывали Марии.

Больше говорил Славка, а я ему иногда помогал
и уточнял события, которые мы пережили. А Славка
разговорился. Он рассказал Наталье и Ольге все наши
похождения: и про Детдом в Суздале, и про Даниловский
Детский приёмник в Ярославле, и как нас везли в Кронштадт,
и по дороге нас бомбили, и как мы ехали на фронт под
танком, и про Тамоштюка и Данилу, и как мы к ним попали.
Наталья и Ольга слушали как завороженные.

Потом, Наталья и Ольга ушли, и мы остались одни.
Мы коротали время, – смотрели в окно. Вот подъехала
автокара, груженная почтой, бумажные мешки, ящики.
Началась загрузка нашего вагона!

После загрузки почты пришла Наталья и сообщила:
– Наш поезд скоро поставят на главный путь, и будет
посадка пассажиров.

Мы долго ждали. Наконец-то поезд подали к вокзалу,
началась посадка. Мы смотрели в окно и видели, как
пассажиры шли к вагонам.

Через некоторое время пришла Ольга и предупредила:
– Скоро будет отправление. Как поезд тронется, мы
вас позовём.

И вот мы услышали гудок паровоза, вагон наш
дрогнул и поезд пошёл. Зашла Ольга и позвала нас в своё
купе. Мы пошли за ней и увидели на столе стаканы с чаем,
бутерброды с маслом. Наталья пригласила:
– Садитесь ребята за стол. Чем богаты, тому и рады.
Мы сели за стол, но очень стеснялись. Я Наталью
спросил:
– О нас вы всё знаете. Скажите, где вы живёте? В
Москве или в Киеве?
Она ответила:
– Я живу в Москве. Ольга живёт рядом с Москвой, в
Катуаре.

Они всё рассказали о себе. Так мы и узнали об этих
замечательных женщинах. Мы с ними подружились, к ним
относились уважительно. У нас появилась надежда доехать
до Москвы и дальше, до Кольчугино.

В Москву мы приехали к вечеру следующего дня. Мы
стали прощаться с Натальей и Ольгой. Я Наталью спросил:
– Как вы думаете, в таком наряде нас милиция не
заберёт? У нас нет даже документов. Она сказала:
– В Москве, в каких только не увидишь нарядах, и в
таких тоже встречаются.

Она подошла к Славке пожелать счастливого пути,
доехать до Кольчугина и что-то дала ему в руку. Они
остались в вагоне, а мы поехали на Ярославский вокзал.
Я спросил Славку:
– А что тебе дала Наталья, когда мы прощались?
Он мне показал двадцать рублей и сказал:
– Она мне сказала: "Это купите билеты до станции
Пекша, до города вашего, до Кольчугино".

Мы расстались с женщинами, которых мало на свете.
Нам надо было ехать на Ярославский вокзал. Пришли
в метро. Слава дал мне десять рублей. Я подошёл к кассе,
подал 10 рублей. Мне их разменяли, из них 1 рубль – по
пять копеек. Мы прошли в метро всего за 10 копеек и
поехали на Ярославский вокзал. На вокзале купили два
билета до станции Пекша на поезд Москва-Кинешма. Через
некоторое время объявили посадку на Кинешму. Никто на
нас не смотрел подозрительно и во что мы одеты. Прошли
в вагон, сели на свои места, как все пассажиры. Славе я
сказал:
– Мария Николаевна, я помню, мне говорила,
когда началась война, что Зина и Соня, наши сёстры,
эвакуировались на Урал вместе с заводом, на котором они
работали. А дом наш закрыли ставнями. Может они уже
приехали? Война скоро кончится. Наши уже идут на Берлин,
мы слышали по радио. Когда мы приедем в Кольчугино,
пойдём в "Стенки" – это наша деревня и там наш дом.
Может Зина и Соня уже приехали? А если дом закрыт
ставнями, то мы пойдём к Марии Николавне и попросим
у неё прощения. На первое время у меня есть пятьдесят
рублей, которые нам дал Григорий, и мы отдадим их Марии
Николавне.

Славка согласился со мной. И вот, кондуктор
объявляет:
– Поезд прибывает на станцию Лександров!
Пассажирам приготовиться на выход!

Я Славке говорю:
– Вот наша первая станция, когда мы уезжали из
Кольчугино неизвестно куда. Не получилось из нас быть
"сынами полка" и я не услышу уважительно моё имя, как
когда-то меня называли Леонидом Дмитриевичем, работая
в четвёртом цеху в городе Кольчугино на станке "шепинг".

В наше купе пришли новые пассажиры – две женщины.
Одна из них попросила Славку перейти на среднюю
полку – она не может туда залезать.

Наутро поезд пришёл на станцию Пекша, а город
называется Кольчугино. Мы вышли из вагона. Было раннее
утро. Решили идти в деревню "Стенки". Там наш дом, из
которого нас когда-то увезли в Детдом. Надеюсь, там живут
наши сёстры, Зина и Соня. До деревни шесть километров.
И вот показалась наша деревня. Свой дом мы узнали
ещё издалека. Из трубы дома шёл дым. Мы обрадовались,
но самое главное мы еще не знали, кто в нём живёт. Когда
мы подошли к дому, дом показался нам маленьким. В
детстве он был большой. Мы стояли перед домом и не
решались войти.

Я взошёл на крыльцо, постучал. Открылась дверь и я
увидел брата Виктора.


ВСТРЕЧА

Он стоял передо мной и с удивлением смотрел на
меня, потом на Славку и сказал:
– Проходите.

Мы вошли. У окна стояла Соня.
Виктор сказал:
– Вот, принимай гостей.

Соня быстро подошла к нам и спросила:
– Батюшки, вы откуда?

Стала обнимать нас и заплакала:
– Садитесь за стол и рассказывайте, откуда вы и что
делать мне с вами.

Сразу начала рассказывать про себя:
– Я работаю на заводе, в кабельном цехе. Мы все,
кто работали раньше на заводе, вернулись с Урала. Нас
эвакуировали в начале войны. Теперь мы работаем в своём
цеху, в Кольчугино, на своём месте. Я получаю по карточке
600 грамм хлеба. Виктор ко мне приходит колоть дрова для
печки. Он учится в ФЗО. Скоро заканчивает учёбу. Потом
поедет в Москву. Приехал какой-то вербовщик, набирает
молодежь на работу в Москву, на стройку. У Виктора
специальность будет слесарь-сантехник.

Виктор сидел, смотрел на нас и поинтересовался:
– Леонид, а у вас есть свидетельство о рождении?
Я ему говорю: – Нет.

Виктор пояснил:
– Этот вербовщик говорит, если у вас есть такие
ребята или девочки знакомые, – присылайте ко мне, только
они должны иметь при себе свидетельство о рождении. Все
будут учиться в вечерней школе. Условия хорошие, но жить
будут в общежитии.

Соня сидела, смотрела на нас, потом сказала:
– Что же я сижу? Надо приготовить что-нибудь
поесть. Пока печка топится, пойду, сварю картошки, а вы
поговорите.

Рано утром мы пошли в Кольчугино пешком шесть
км (автобусы не ходили). Соня дала мне надеть рубашку
старшего брата Николая. Он старше меня на два года.
Славку тоже одела. Дала ему штаны, которые носит Виктор
по выходным дням.

Метрики удалось получить без проблем. Пришли в
Управление завода. Нашли вербовщика. Он принял нас
хорошо. Виктор нас представил ему как родных братьев и
рассказал, что мы из детдома и живём у сестры. Не учимся
и не работаем. Попросил зачислить нас в группу, которая
едет в Москву на стройку. Вербовщик нам показался
добрым. Его фамилия – Соболев. Он спрашивал, чем мы
болели в детстве, кем были отец и мать, чем занимались
в жизни. Спросил, есть ли у нас метрики (свидетельство о
рождении)? Мы показали свидетельства о рождении. Он их
у нас взял и положил на стол. Нам он сказал:
– Вам Виктор скажет, когда приходить за результатом.
Через два дня пришёл Виктор и обрадовал меня и
Соню:
– Славку взяли в ФЗО, он уже в общежитии, а ты,
Леонид, собирайся. Мы с тобой поедем в Москву.
Славка очень обрадовался и сказал:
– Я больше никуда не поеду. Я хочу в ФЗО.

Утром Славка и Виктор пошли в Кольчугино. Я остался
у сестры Сони. Настроение моё было плохое. Теперь я
остался один, что со мной будет дальше – неизвестно.
На другой день за мной пришёл Виктор. Мы
простились с Соней и пошли в Кольчугино. Пришли к
проходной завода. Там было много молодёжи с вещами.
Представитель Райисполкома выступил с напутствием и
пожелал нам счастливого пути.


В МОСКВЕ

До станции шли пешком, потом сели на поезд Москва-
Кинешма. Утром на следующий день мы прибыли в Москву
на Ярославский вокзал. Там уже ждал автобус и повёз нас
в Кунцево, в рабочий посёлок.

Поселили нас в общежитии рядом со станцией
"Рабочий посёлок". Эти двухэтажные дома стояли у
платформы. Там останавливались поезда, которые
курсировали из Рублёво и Усово в Москву и обратно. Их
тащил паровоз. Электричек тогда не было.

Нас расселили в этих домах по четыре человека в
комнате. Нас с Виктором поселили с испанцами. Одного
звали Кордобильё. Мы звали его просто Кордо. Другого –
Анхель.

Испанцев было много. Это – дети войны, которая
шла в Испании в конце 30-х годов ХХ столетия. Их
депортировали в Советский Союз. Теперь мы с испанцами
жили и работали вместе. Много было девчат испанок,
которые работали в Кунцево на швейной фабрике. Мы с
ними дружили и ходили к ним в гости. Испанцы ребята,
работали электриками. Такая у них была специальность.
Рядом с нашими домами построены были "юрты". По
вечерам в этих юртах проходили весёлые представления
для молодёжи.

В домах не было газа. Плиты, на которых готовили
обеды и завтраки, стояли у подъезда, топили дровами и
углём.

Мы с Виктором работали на стройке сантехниками-
слесарями, оборудовали новые дома, ставили там батареи
для отопления, а также трубы для воды и для батарей
отопления. Называлось это "Управлением Лечсанстрой
Кремля".

Иногда на автобусах отвозили нас в Барвиху для
работы в теплицах, где выращивали овощи и фрукты для
работников Кремля и их семей.

Платили плохо. Еле хватало на еду. По вечерам
собирались в "Красном уголке". Испанцы рассказывали
нам про войну в Испании. Рассказывали, как их везли
пароходами в Советский Союз. Большинство родителей у
ребят погибли на войне с Франко. Так мы жили впроголодь,
всё время хотелось есть.

Прошёл год, пошёл второй. Ничего в нашей жизни не
менялось. Однажды вечером, когда мы пришли с работы,
наш сосед по комнате Кордо сказал:
– Леонид, вас вызывают в отдел кадров.

Передал мне записку, в которой говорилось: "К 9
часам утра явиться в отдел кадров к начальнику отдела
кадров Рудбергу Е.М.".

Мы с Виктором пришли к 9 часам. Постучались,
открылась дверь и нас пригласила женщина высокого
роста с приятной улыбкой. Показала, где можно сесть. Мы
поздоровались и спросили:
– Зачем нас позвали?

Перед ней на столике лежал журнал. Она обратилась
к нам:
– Вы два брата? Фамилия ваша Звонарёвы? Вы из
детдома? Я вас вызвала – кое-что уточнить по анкетным
данным. Рассказывайте, кто у вас были родители? Чем
занимались?

Я ей сказал:
– Наш отец был коммунистом, работал в Райкоме.
Мама была с нами. Нас было восемь детей. Старшей
сестре, Зине, было 16 лет. Младшему братику – полтора
года. Отца убили на войне, мама долго болела, потом
умерла. Нас отправили в Детдома по разным городам. Мы
были в Суздале в детдоме.

Она долго нас расспрашивала, интересовалась, есть
ли у нас родственники за границей? Потом дала нам анкету
и сказала:
– Заполните эту анкету. Я вам помогу. Надо её
заполнить правильно.

Мы долго заполняли анкету, она нам много
подсказывала, как правильно заполнять. Наконец, она
сказала:
– Нашему Управлению надо подобрать молодых
ребят учиться на шоферов. У нас не хватает водителей.
Наше управление называется "Санитарное управление
Кремля" и обслуживает служащих Кремля, а также их
семьи, которые живут в домах и на дачах под Москвой. Вы
будете учиться в течение года, и по окончании получите
права водителя первого класса и документ об общем
образовании не ниже среднего.

Учились в автошколе на улице Белинского. Один
день – изучали устройство автомобилей, на другой
день – занимались общим образованием, а также учились
с инструктором управлять автомобилем по Москве и по
дачам, которые нам придётся обслуживать.

Через год я окончил автошколу, получил свидетельство
и права водителя 1-го класса и работал водителем при
четвёртом Главном Управлении Минздрава СССР.


ЭПИЛОГ

В 1964 году в Москве открылось предприятие
"Совтрансавто-Москва".

Меня переводом рекомендовали в эту организацию
на международные перевозки грузов. В Совтрансавто я
работал 15 лет.

Пришлось побывать во многих странах Европы.
Много всего видел и много узнал о жизни этих государств.
Но про это будет в следующей моей работе.

Не могу умолчать: через несколько лет, возвращаясь
из Италии в 1976 году с моим коллегой по фамилии
Овсянников – он участник Отечественной Войны, личный
водитель Маршала Рыбалко, – мы проезжали по трассе
Львов-Киев. Справа у дороги стоял указатель "станция
Подлужье".

Я Борису, коллеге, рассказывал мою историю,
поэтому он закричал:
– Леонид! Остановись! Станция твоя Подлужье, о
которой ты мне рассказывал!

Я остановился. Стали думать, можно ли на большой
машине проехать на хутор Вербивка? Решили – день
солнечный, сухо, – и поехали. И вот я через много лет
увидел хутор дяди Данилы. Всё как было, только хата
немного на боку, клуни нет (клуня по-русски – сарай).
В стороне оставили фуру, подошли к хате, постучали.
Выходит старый седой старик и начинает плакать:
– Советы всё забрали и коней и худобу (по-русски –
скотину).

Подошла сноха Лидия и её дочь Мария. Узнали меня,
очень обрадовались. Пригласили в хату, накрыли стол.
Нам было о чём поговорить.

Лидия, сноха дяди Данилы, рассказала, что её дочь,
Лидия, живёт в городе Здолбунове в доме инвалидов,
вышла замуж, родила сыночка. Он хорошо видит, учится
в школе. Живёт хорошо. Сын Данилы, Николай, умер в
госпитале.

Мы допоздна засиделись. Данила и Лидия нас
оставляли ночевать, мы отказались.

Провожали все – Данила, Лидия, Мария. Данила
прослезился. Мы сели в машину и тронулись с места, и
я увидел в зеркале заднего вида деда Данилу, машущего
нам рукой.

Москва
2013