ЛЕТНИЙ СНЕГ В АРТЕКЕ
Гоги был таксист. Высокий, крепкий, красивый грузин. В этом маленьком, но известном на весь мир курортном городке, он прожил все свои пятьдесят с небольшим лет. Прожил там, где скала, набравши в рот воды, сидела в лунной пене, как восточная княжна, где поутру город как бы до пят в гипюре, где каждая улочка, словно гюрза, бесшумно уползающая в горы, где неподвижный Аю-Даг навечно припал к воде, где ёлочными шарами движутся над морем звезды, где Пушкин в домике Ришелье склонял свои колени перед Машенькой Раевской, где фрейлина Марии-Антуанетты когда-то пряталась от суда за кражу брильянта «фикс», за что была приговорена к четвертованию, и спас её сам граф Калиостро. Скрывая своё имя, дожила она в этом городке до старости и посещала голицынский кружок, где по средам вращали столы…
Гоги любил это место, как грузины любят и почитают свою мать.
- Москве 850 лет, а наш город в три раза старше. Уважать и беречь, слушай, надо такие места, - говорил он, развозя отдыхающих по пансионатам и санаториям.
- Раньше, - не успокаивался Гоги, - солидная публика приезжала: дамы в шляпах, мужчины в белых костюмах, пионеры в красных галстуках. Дамы тонкие, слушай, как веточки, аромат от них замечательный, рядом с ними интеллигентные мужчины. А теперь, слушай, в магазин зайдешь, в очередь встанешь, женщина голая – в одном купальнике, мужчина тоже до пояса голый – в одних плавках – сзади неё… Не знаешь, слушай, куда себя деть, - выруливая по крымским дорогам, причитал Гоги.
- Слушай, что за народ пошел? Раньше дамы пили только шампанское. А сейчас от них пивом пахнет. Да еще прямо из бутылки пьют, слушай. Что делается, что делается – продолжал причитать Гоги. – Раньше на набережной танго звучало, в Артеке пионерские горны пели, а теперь только и слышно: «Снова стою одна, снова курю, мама, снова…», - возмущался Гоги.
В этот день его пассажирами оказались спортивного вида, хорошо одетый мужчина лет сорока и его, совсем еще юная, спутница лет восемнадцати.
- Дочку охранять приехали? – поинтересовался Гоги.
- Угу, - недовольно и лениво ответил пассажир.
- Правильно, слушай, очень правильно, - почему-то обрадовался Гоги. – Они теперь молодые да ранние…
- Угу, - еще более недовольно и лениво, чем её спутник, произнесла девушка.
- Послушай-ка, брат, а ты не можешь нас прямо сейчас к морю спустить? Мы мигом окунёмся, а ты нас подождешь. Я плачу, не волнуйся – баксы есть. Только, будь добр, где народу поменьше, попросил пассажир.
Они спустились к морю. Оно трепетало, как оливковая роща, мгновениями покрываясь пятнами акварели всевозможной формы и окраски. На кусочке пляжа, куда привез их Гоги, не было ни души.
- Как же это получается, что на таком кусочке рая совершенно пусто? – поинтересовался пассажир.
- Пляж артековский, закрытый. Купайтесь, пока нового заезда нет, - ответил Гоги.
- Вот мы его и начнём. Правда, дорогой? – выпорхнув, как бабочка из машины, заметила девушка.
Тоненькая, высокая, с выгнутой длинной шеей, она напоминала молоденькую серну. Окажись девушка рядом с соснами, их верхушки могли бы хлестать ее по бедрам. Гоги, присев на камень, издали любовался ею. В белом сарафане из легкой, почти прозрачной ткани, она вошла в воду. Волны ласкали её узкие ступни. Подкравшись сзади, спутник девушки подхватил ее на руки и стал кружить над водой. Он что-то шептал в её длинные развивающиеся волосы, а она, запрокидывая голову, хохотала всё заливистее и громче.
Гоги вспомнил свою. Кэто. Такую же смуглую и тоненькую, как оливковая веточка. Троих сыновей ему родила, а всё оставалась юной.
В ту зиму, последнюю зиму их любви, на пляже все крутили одну и ту же пластинку – спутницу их зимних прогулок, с которой звучали слова: «Снег на пляже, снег на пляже – знак любви ушедшей нашей. Снег на пляже, снег на пляже, снег и больше никого… Невесомые снежинки этот белый танец пляшут…* Он тогда также кружил под тихим падающим снегом свою Кэто. А она так же заливисто и весело смеялась. И в этот же год весной лёгкие не выдержали, и ледяной ветер обвил ее плечи и задул в ее глазах фитили. Волна воспоминаний накатила на него, как шар, а за ней остался только хвостик пыли с ароматом любви, как забытый вкус.
- Куда теперь? – уже в машине спросил Гоги.
- В администрацию Артека, пожалуйста, - укутывая девушку в пушистое оранжевое полотенце, ответил мужчина. – Не волнуйся, дружище, баксы есть… Расплачусь.
- Слушай, милый, здесь же полно винограда! Обожаю виноград. Наверное, здесь он дешевый. Если так, то буду есть один виноград, - ласково промурлыкала девушка.
- На рынке всё есть, - прислушиваясь к разговору своих пассажиров, заметил Гоги.
- В детстве, - продолжил он, - если подносил виноградинку к уху, то слышал музыку. А теперь виноград привозной. Всё уничтожили, слушай! Всё ломают. На общих пляжах что творится? Все навесы, все тенты изуродованы. А что под этими навесами на этих тентах ночами делают?.. Ужас берет…
К Артеку подкатили быстро.
- Браток, подожди меня, - положив руку на плечо Гоги, попросил мужчина. – Я сейчас человечка устрою, а потом мы с тобой в Симферополь и обратно. Группу мне надо встретить из Минска. Игру "Что, где, когда?» знаешь? Так вот, ребята из этой группы тренироваться здесь будут. А я их менеджер. По ящику эту команду скоро увидишь. Идёт? Я плачу баксами. Не обижу. Идёт?
- Идёт, идёт, - почему-то сурово, на сей раз, ответил Гоги. – Девчонку береги. Красивая она.
На крыльце администраторской Артека появилась изящная блондинка лет сорока, с девчоночьей фигурой, но уже немолодым, кислым выражением лица и претензией на интеллигентность. Следом за ней отворилась дверь и из неё вышли двое крепких молодых парней, наголо бритых, до пояса голых, в шортах и шлёпанцах на ногах.
- Алексей Петрович, прибыли! Ждём, ждём Вас – не дождёмся… Знакомьтесь, это наша охрана – Вадик и Павлик. А о Вас, Алексей Петрович, они наслышаны, - представляя молодых людей, защебетала администратор. – У нас всё готово для Вас. А группу привезли?
- Почти… Сейчас мчусь в Симферополь встречать. Поезд ночной. Встречу, посажу в автобус, а сам этой же машиной назад сюда. У меня просьба: человека надо устроить, пока я вернусь, - кивнув в сторону девушки, сказал Алексей Петрович.
- Без проблем. Павлик, проводи малышку в «люкс», - смерив девушку оценивающим взглядом, сказала администратор.
Всю дорогу до Симферополя Гоги молчал. Что-то тревожило его: то ли устал, то ли пересохла гортань и всё время хотелось пить, то ли накатили воспоминания о Кэто, токующие как глухарь.
К вокзалу подкатили вовремя. Поезд пришел без опозданий. Встретили команду, посадили в автобус и поехали в Артек. Алексей Петрович всю обратную дорогу похрапывал. Возвратились поздно, когда над морем уже завис ампутированный кусок луны. Рядом с ней из тучи сочился тягучий свет, как будто небеса отворились.
- Неспокойно как-то, - думал Гоги, ставя машину в гараж. И слова « снег на пляже, снег на пляже – знак любви ушедшей нашей…» навязчиво вертелись у него в голове. Так с ними и заснул.
Разбудил его телефонный звонок. Гоги лениво поднялся с кровати, не торопясь, вышел на балкон. Было раннее утро. Солнце едва-едва вынырнуло из пены облаков. Небесный глаз слезился от иголок сосен, и будто выжженный за лето зрачок солнца, косил из-за горизонта. А из него выползала лазурь, и, давясь солнечными лучами, глотала морские дали. Утренний город напоминал распущенную пряжу.
Телефон всё трезвонил и трезвонил. Гоги выкурил сигарету, хлебнул глоток холодного кофе, оставшегося с вечера и, наконец, снял трубку.
- Алло! Говорите! Да, да… я. Записываю: Харьков-Симферополь, вторая платформа, седьмой вагон. Да… Ивницкий? Ян? Хорошо! Заказ принял. Сейчас выезжаю, сейчас, - уже повесив трубку, продолжал бормотать Гоги.
Когда он выехал, город ещё толком не проснулся. На набережной дворники заметали следы ночного кутежа. Просыпались бомжи, кое-где на берегу появлялись любящие утреннюю прохладу отдыхающие. А в памяти Гоги почему-то возникала ледяная лузга из-под колес, голые деревья, забывшие стыд, желток светофора, безнадёжный ночной гуляка, красные сопли по его черной бороде. Всё это тогда напоминало молодёжный бал, если бы не больница, куда он вёз умирающую Кэто. Гоги помнил скорость, с которой мчал тогда, приближаясь к страшной развязке.
- Скорее бы туда и назад, - думал Гоги. – Выспаться. А вечером, когда солнце спрячется, наныряться до беспамятств, - предвкушая ласковую прохладу моря, размечтался он. Глянув на часы, Гоги опять превысил скорость. «И какой же русский не любит быстрой езды, а грузин тем более…» - любил шутить его друг Сандро, побывавший однажды в Италии.
- Слушай, Гоги, - говорил он, - нигде в мире не ездят медленнее, чем у нас. Почему? Подумаешь и найдешь много причин. Например, стоимость ремонта разбитой машины. Водительские права ты тут можешь получить, когда наступает почти старость. А тогда в грузине быстрая езда перестает быть главной любовью. И эти вечные придирки гаишников, а ямы на дорогах – просто ужас.
На малой скорости Гоги подкатил к вокзалу. Солнце уже начинало палить. Вытирая платком шею и лицо, он вышел на вторую платформу. Гнусавым голосом вокзальный диктор объявил, что поезд «Харьков-Симферополь» опаздывает. В киоске Гоги купил стаканчик пломбира, но не успел его попробовать, как какой-то цыганёнок лет десяти, выбил пломбир из его рук и, подобрав свою добычу, быстро и ловко затерялся среди толпы.
Ленивый взгляд Гоги остановился на лице женщины, просящей милостыню. Оно было серое, покрытое сеткой морщин, в которые плотно въелась вокзальная сажа. Гоги стал наблюдать за лицом женщины. Иногда доброе, иногда злое, разное, как этот город, оно бережно прятало сердце.
Вокзал вопил впустую. Поезд всё не прибывал. Сверкали сталью и стёклами отходящие и прибывающие составы… Не сводя глаз с утомленного лица женщины, он опять вспомнил улыбку Кэто, затерявшуюся где-то далеко-далеко. Вспомнил, как тогда в глазницу тусклого окна медленно вплывала толстуха-луна. Ветер раскачивал нагруженные листьями мосты и комкал на улице платаны. Ложились лиловые сумерки. Вечер торопил ночь, готовую прижаться лбом к дверям. Город напоминал вино в стакане.
Прижавшись друг к другу, они сидели на веранде и прислушивались к доносившейся с набережной мелодии «Снег на пляже». Она была как вечное движение. В ней соединились радость и скорбь. Казалось, что даже провода, распятые на фоне неба, слушали её…
- Скорый поезд номер семьдесят пять «Харьков-Симферополь» прибывает на вторую платформу, - сквозь плен воспоминаний услышал Гоги.
Из седьмого вагона последними выходили тучный мужчина лет шестидесяти и его спутница лет двадцати.
- Господин Ивницкий? – спросил Гоги.
- Да, а что? Вы кто?
- Кого заказывали? Водитель такси, - сурово ответил Гоги.
- Ах, простите! – взяв тут же подобострастный тон, проронил Ивницкий. – Кристина, отдай сумку водителю. Если можно, помогите моей даме…
Подхватив сумку, Гоги почувствовал, что ему стало тошно.
- Куда путь держим? – еле-еле выдавил из себя Гоги.
- Сначала, пожалуйста, к морю. А потом в администрацию Артека.
- Всё повторяется, - подумал Гоги, включая зажигание. – Сто баксов с вас, господа, - угрюмо заявил он.
- Нет проблем, - совсем разомлев в машине, промямлил Ивницкий.
Подъехав к пляжу, туда, где еще вчера Гоги казалось, что море – это пятое время года между мужчиной и женщиной, он увидел две милицейские машины, скорую помощь, двух милиционеров, трёх мужчин в штатском, растерянного Алексея Петровича в наручниках, и в них же Павлика и Владика. Под тентом, прямо на гальке, лежало распластанное тело вчерашней его пассажирки. На лице ее застыла измученная улыбка, оплавленная, как пластмасса. Луч солнца скользил по её ключицам.
Гоги отвёл взгляд в сторону моря. Был полный штиль. Недалеко от берега в море болтался белый прозрачный сарафан. Уши закладывало от тишины. «Снег на пляже, снег на пляже – знак любви, ушедшей нашей», - забормотал еле слышно Гоги.
________________________________________________________
*«Снег на пляже, снег на пляже – знак любви, ушедшей нашей…» - строка из песни «Снег на пляже» Кати Капельниковой.