В шесть лет Федька уж смышленым был, все схватывал на лету и понимал, коли взрослые говорили «нельзя», это "нельзя" спробовать нужно.
Как тот железный столб, что летом он от души колотил железякой, а в морозную зиму, после заботливого предупреждения бабули, лизнул языком.
А когда нечаянно услышал от деда, что Мироновна стерва, долго думал, как правильно спросить, кто она такая.
На эту старушку он не обращал внимания.
По два раза на дню посещала она их дом, без приглашения садилась на кухне и ждала, когда бабушка нальет чаю, угостит печеньем и предложит свежего меда.
По кухне с утра разливался вкусный дух, от чего Федьке и есть не хотелось. Вот, так, вдохнет аромата печеного и словно всласть наелся.
Мама постоянно требовала от Федьки говорить бабушке спасибо после еды, и целовать её в щеку. Мироновна спасибо не говорила никогда.
Нахлебавшись чаю и, спрятав под фартук несколько плюшек и конфет, уходила так же молча, как и приходила.
А как-то и вовсе, поутру, выпив стакан молока, к обеду прибежала злая, что соседский петух и обвинила бабушку, будто её хотели отравить .
Вот, тогда дед и приказал не пускать больше «эту старую стерву» на порог.
Вредоносная старушка явилась на следующий день.
Как обычно уселась на кухне, в ожидании угощений.
Бабушка ходила по кухне и почему-то не замечала гостью, и даже не поставила чашки с блюдцем.
Печёный аромат щекотал нос, тепло забирался под язык, разливался сытостью, от чего становилось приятно и хотелось пить чаю.
Федька сидел за столом и наблюдал, как соседка недовольно шмыгала носом, щурилась и сморкалась в передник.
Ему страсть, как было интересно: он ждал деда, когда тот объяснит злой бабке, почему она стерва.
Не дождавшись ничего, Мироновна встала у порога, уперла руки в бока. Всегда короткий нос её, стал длинным гвоздём, мелкие морщины, как у дедушкиных старых тапочек, вдруг расправились, а глаза сверкнули угольками, что в печке, ожегшие вчерась Федьку
Губы собрались в тонкую нитку и зло прошипели: "Ноги моей не будет здесь". Старушка громко топнула ногой и ойкнула от боли.
- Ну, деда не дождаться,- сообразил Федька, и решил по-взрослому сказать Мироновне, то, о чём должен был сказать дедушка.
- И чтобы ноги твоей здесь не было, стерва, – продекламировал пацан, громко и с выражением, как учила его в детском садике Валентина Петровна.
- Воно как,- неожиданно завопила старуха, - мальчонку науськивать на меня взялись, сперва молоком отравить хотели, а теперь и ребенка словами паскудными ругать заставляете!
Федьке страсть, как понравилось новое слово, он уже было хотел спросить у Мироновны, что оно значит, но в сенцах показался дедушка.
И Мироновна, с неожиданной для неё прытью, скаканула за ворота.
До зимы Мироновна не показывалась.
В тот день дедушка подарил Федьке ружьишко. А к обеду, в дом заявилась Мироновна.
Старуха жаловалась бабушке на сына не привезшего дров на зиму, что мерзнет она уже вторую неделю, и некому её пожалеть и обогреть.
Она вытирала слезы, громко кашляла и божилась заявить на сына в милицию. Слушая Мироновну, бабушка даже всплакнула и тут же, на столе появились утрешние пироги, чай и мед.
Наевшись и, как всегда, не поблагодарив хозяйку, старушка отправилась восвояси, а за ней и Федька, ухватив ружейку с жирной пистонкой.
Мироновна уж открывала калитку, когда Федька щелкнул ружьишком.
Зловредная старушка, оглянулась на «выстрел», закатила глаза, шлепнулась в сугроб и вскрикнула: "Убили!"
Федька уронил двустволку, бросился было к «убитой», да поскользнулся на мерзлой дорожке, больно ударился головой о ледяшку и, на четвереньках, скользя ногами-руками, кое как вполз на кухню.
- Бабуля, я Мироновну убил! - закричал пацан, размазывая слезы, судорожно притоптывая ножонками...
Они стояли у лежавшего в сугробе неподвижного тела.
Федьку колотило от страха, а бабушку, выбежавшую в платье, - от мороза. Мироновна молчала.
А потом, вдруг, повернула голову и неожиданно, закатив открывшийся глаз, высунула язык и с противным звуком
"Бя-а-а-а," - зашлась в диком хохоте….
Бабушка долго ругала Мироновну и даже не помогла ей встать из сугроба.
Потом, дома, гладила Федьку по голове теплой ладошкой и долго объясняла, что Мироновна живая и просто пошутила.
А Федька хлюпал распухшим носом, гладил больную шишку на затылке и никак не мог почувствовать запаха пирогов и аромата цветочного меда…
Теперь, всякий раз, услышав слово «убили», он представлял лежащую в сугробе с закатившимся глазом, дико хохочущую Мироновну и, вспоминая интересные слова, совсем не хотел узнавать, что они значат.