Вошел, себя в халат закутав. Нахмурил брови…Вдруг узнал:
- Герц Александр! Черт попутал – ведь я прогнать тебя сказал. Чего стоишь – вот кресло, друже. Ванюша, чаю! – приказал. - Озяб с дороги? Иль простужен? – взял за плечо, к себе прижал.
А Герцен ждал…Поверить страшно: Российский Брут – неужто он? Лицо поблекшее бумажно…О, как же взгляд их изможден.
Уселись оба. Помолчали. Глаза в глаза, как сердца крик. Разлуки, горести, печали вобрал в себя тревожный миг.
- Какими судьбами?
- Из Вятки.
- Уж срок прошел?
- Да, отсидел.
- С тебя теперь все взятки гладки…Однако, как ты поседел. Нас старят ссылки, а не годы. России рабство, как чума, несет погибель и невзгоды.
- Нет, ссылка – школа для ума!
- А ты, смотрю, остался тот же: народу друг, не раб царю.
- Итогами займемся позже. Я рассчитаться с ним горю!
- Как понимаю! Боже правый! Дай сил тебе, свободу дай… Но сладить с этакой державой?!
- Мне отмщенье и аз воздам! Наступит срок – топор поднимем, и грянет справедливый бой! Мы ненавистный трон отринем – тебе ручаюсь головой. Устроим на Руси навечно Свободу, Равенство, Любовь. Умрем недаром – дело прочно, когда под ним струится кровь.
- Струится кровь?! – встал Чаадаев. Бледнее бледного чело. На тощей шее шарф поправил, и губы узкие свело: - Нет, хватит крови! Боже правый! Где капля капнет – морю быть. Вы что, разбойников орава? Коль раз убить – уже не любить. В крови России быть умытой – что за напасть на край родной? Царем и Богом позабыты, на брата брат пойдет войной!
- Последний бой! – встал Герцен грозен. Глаза горят, кулак зажат. – Борьба – всегда шипы и розы. Но чист пред истиной булат. Я верю, прав мой ум мятежный. За истину мне жизнь не жаль. Одной свободе я присяжный – мы к ней проложим магистраль.
- Чтоб прав был ум – для жизни мало. У сердца высшие права.
… А за окном заря играла. Кибитка съехала с двора. Кричала баба: «Гусь не птица!» Мужик ворчал: «Ну, погоди! Вот привезу тебе я ситцу – и наша ночка впереди!»
Раздался смех, веселый, звонкий, и следом рогат мужика. Сквозь тучу луч пробился тонкий, пал на чело издалека.
«Его чело, как череп голый - так Пушкин, кажется, сказал. Петр Чаадаев – чести школа, - так думал Герцен. - Идеал…Но почему с ним нет согласья? Он мудр, как змей, и чист душой. Единой жатвы мы колосья. Так что ж?.. Я сам себе большой!»
Подали чаю. Пар клубился, стучали ложечки в тиши.
- Слыхал я, Саша, ты женился – не чаешь в ней поди души?
- Да, я люблю, - ответил Герцен. – Жена…подруга…идеал.
- Я поздравляю вас от сердца. Но идеал…у одеял? – Петр губы искривил надменно и, усмехнувшись, тронул кисть. – Такие идеалы тленны: за женщин, брат мой, не клянись. Бывает на старух проруха – обманчив «гений красоты». А мы с тобой варяги духа. И служим Цели…я и ты.
- Вы с Пушкиным, как братья схожи.
- Горжусь! Был больше мне чем брат. И дух его мне силы множит – с ним я сильнее во стократ.
- Не ты один. Уж вся Россия под этим солнцем ввысь идет. Для сердца русского – мессия, надежда, слава и оплот.
Поднялись оба. Помолчали. Глаза в глаза – туман от слез. Как будто души закричали – сам Пушкин к миру их вознес.
И сразу стали снова ближе их очищенные сердца. Заговорили о Париже, о Шеллинге…est cetera…О европейском строе жизни – он мол не лучший образец. Восток? Ну, нет! Руси – отчизне он ей не мать и не отец. У русских есть своя дорога: покорный воле и судьба, народ клейменный из острога проложит светлый путь в борьбе.
Так день прошел в беседе дружной. Воспоминанья… мыслей бег. Когда подали скудный ужин, луной уж серебрился брег.
Колеса за окном стучали. Все ближе. Стали, наконец. Мужик кричал:
- К тебе причалил, моя ты птица! Примай же ситцу! Готовься завтра ж под венец!