Сергей Гвоздев

            

               
        Быть может, от окриков он очнулся. «Сергей! Гвоздев!» – гудел лес голосами друзей. И он узнал среди них голос Петра, глухой, протяжный, только нельзя было определить, с какой стороны он раздается.      
Сергей не осознавал, куда ранен, но понимал, что ранен тяжело.   
Ему вдруг показалось, что голоса исчезли, и стало неожиданно страшно от мысли, что он остался один, раненный, в лесу. Он подполз к сосне, положил голову на изгиб проступающего над землей корня и замер, собирая силы.   
Вспомнил, как его ранили. Фашист, прижавшись к сосне, целился в Петра. Сергей бросился наперерез, но тут же увидел яркие вспышки. Он почувствовал боль сразу же во всем теле, и промелькнула мысль: «Убит», и крик где-то внутри его, затмивший ощущение боли: «Не хочу!»          
«Сергей! Гвоздев!» – особенно отчетливо различал он голос Петра. «Жив Петька!» – радостная мысль захватила его, и он на миг забыл о боли, одиночестве и голосах.      
«Сергей! Гвоздев!» – удаляющимся эхом звенел лес.   
Он сообразил, что здесь его, скрытого со всех сторон зеленью можжевельника, не обнаружат. 
Справа, в просвете сосен, светлел узкой полоской склон. Сергей лег поперек его, прижал окровавленные руки к бедрам, перевалился на бок и оттолкнулся тяжелой ногой от сосны…         

…Вечерний сумрак терзали звонкие голоса. Узкий Вишневый проулок погружался в темноту, как ведро в глубокий колодец. А водящий, Славка Гудков, с густо веснущатым лицом, все гонялся попеременно за каждым и, запыхавшись, останавливался и смотрел своими блестевшими от слез глазами на ребят. И тогда Сергей приблизился к нему и повернулся спиной. Когда почувствовал удар, не оглянулся – знал: это Славка. И потом разом рванулся, как пружина…
…Он лежал на скрипучей раскладушке, вжимаясь горячей от пощечины щекой в подушку. За стенкой все еще распаляется мачеха и доносится робкий голос отца: «Ну, хватит, слышь, хватит…» Брат и сестра безмятежно спят на печи: их уже не будят эти частые семейные ссоры.   
За темнеющим окном бьется о стекло под ветром зеленое яблоко, и сквозь колышущиеся ветви июньские звезды кажутся райскими яблоками в далеком неведомо краю, где всегда так тихо и мирно. Голос мачехи, сильный и злой, так не вяжется с тем далеким покоем, видимым и недосягаемым. Сергею больно и обидно за отца, за себя, за всю эту чужую жизнь в собственном доме, душе тоскливо в груди, как тесно телу на узкой продавленной раскладушке. Образ матери, уже далекий и зыбкий, выплыл откуда-то из темноты окна и парил в сумраке комнаты, касаясь нежной рукой его лба. Затем сжался и, вытянувшись в один дрожащий исчезающий луч, проник сквозь прикрытые веки в голову и исчез там,  словно свернулся где-то у колотившихся в ознобе висков.    
…В воздухе повис звук сухого кашля, как будто кто-то за окном усиленно тащил перегруженные сани по песку. Это навстречу шла мать. Но когда она, приблизившись, подняла голову, над ее телом в белом халате оказалось лицо профессора Скапеля, длинное и дряблое. Жарко дыша в лицо Сергею, он все повторял и повторял, моргая своими глубокими глазами: «Почему вы решили стать врачом? Почему вы…», и большие круглые очки его все скатывались с крупного носа и не падали. Сергей ответил, но голоса его не было слышно. Тогда он закричал, закрыв от напряжения глаза: «Моя мать умерла от туберкулеза в тридцать лет!» Обессилив от крика, он открыл глаза. Перед ним вновь стояла мать и говорила: «Вашей темой заинтересовалась наша кафедра. Беру вас к себе в лабораторию. Будем работать вместе…вместе будем…»            
…Сергей очнулся и тяжело открыл глаза. Слепящее солнце золотило мир над ним, и белые освещенные облака, как страницы книги в свете вспыхнувшего и разгорающегося пламени свечи, переворачивались в вышине, и он только и слышал их тихий шелест. Облака, сменяясь, исчезали куда-то в сторону, зыбились над темными верхушками сосен, и лес шумел, как море, принимая их в свою зеленую глубину.      
И тогда сквозь животный крик, рвущийся из его тела: «Нет! Не хочу!», пробудилось в нем сознание. Но он еще не осознавал ни тела своего, ни положения, а, казалось, жили в нем одни только мысли, стройные и сильные, как сосны, и они образовывали какую-то странно знакомую картину и медленно, мирно тянулись по синему куполу вдоль длинных мерцающих лучей к самому солнцу и сгорали в нем.
«Вот и все…» – чей-то чужой голос раздался над ним, и он понял, что это голос смерти, и слышен он был так ясно потому, что она холодным ознобом пробежала по всему телу. «Нет, нет, это просто анемия, - подумал он. - Покой, нужен полный покой», - сказал он вслух, но не услышал своего голоса. И почему-то вспомнилось, как осенней моросящей ночью лежал на залитой кровью мостовой человек. В наступившей тишине он услыхал, как хлюпнула кровь под ногами – и с той минуты навсегда ему запомнился ее запах, мятный и терпкий, как у гнилой картошки. При вспыхнувшей  спичке он увидел, что пострадавший был калека и горбун. Вытянувшаяся единственная нога его казалась очень длинной и тонкой. «Отмаялся горемыка», - сказал плотный мужчина с усами и в косоворотке, зажигая спички. «Жить бы мог, молодой еще», - отозвался кто-то из темноты. «А на что такому жить-то…Сиротою жил, по задворкам маялся, - вздохнул мужчина. - Смилостивилась, наконец, природа». – «Всяк жить хочет», - отозвался кто-то. «Не судьба, знать», - заключил мужчина в косоворотке.      
«Неужели и моя судьба вот так, - подумал Сергей, отгоняя эти мрачные нежеланные воспоминания. – А ведь могло быть иначе, послушайся я профессора Скапеля».      
Он вспомнил июнь сорок первого года. На гудящем перроне в огромной толпе, состоящей из гражданских и военных людей, профессор Скапель, вытирая влажные глаза большим ярким платком, провожал на фронт студентов – добровольцев. Остановившись около Сергея, профессор приблизил свое некрасивое сморщенное, словно от боли, лицо к его груди и, уткнувшись белой головой в его плечо, прошептал: «Берегите себя, Сереженька, - и потом тише: - А хотите, я оставлю вас в институте? Вам надо работать…» В тот момент Сергею стало жалко себя и, оправдываясь, он подумал, что останется делать то, что ему дороже своей жизни. Но представил, как друзья уезжают на фронт без него, и растерялся. Почему именно он? Что он сделал такого? Чуть ушел впереди других. Но все это пока еще опыты. И чтобы продолжить их, он должен защищать это право, как все.   
Сидя в поезде, у окна, он видел, как родной город уплывает назад. Перед глазами мелькали привычные с детства места, теперь казавшиеся ему очень строгими, изменившиеся за эти дни вместе с ним, под этим ярким солнцем, которое, как и тысячу лет назад, согревало его землю. И сегодня защищать ее уезжал он, как все века назад уходили в боевой поход его далекие предки. И слышал, как стучали колеса: «Ты прав…ты прав…»   
И ему не было страшно. Он не боялся погибнуть. Он боялся, что не сможет или не успеет выполнить и десятой доли задуманного. И, обращаясь к белому облаку за окном, прошептал: «…и не будет моего угла зрения, не будет моего участия…не будет моего вклада, который внесет еще один оттенок в совершаемое людьми…»      
Эта мысль принесла первое чувство страха смерти. Но то, что он видел, знал и понимал в себе, не хотело с этим соглашаться.      
Рядом, положив ему голову на плечо, спал Алексей, касаясь своими мягкими волосами его подбородка. «Но ты ведь делаешь то же, что и я, - обратился он мысленно к нему. - И во многих опытах, которые мы делали отдельно, результаты были одни и те же. Значит, то, что не успею сделать я, сделаешь ты…или кто-то другой. В этом и есть великий смысл  взаимосвязи вещей и явлений мира. А я – неотделимая часть его. Так устроена жизнь».    
…Над ним раздался шелест крыльев, и огромная тень какой-то невидимой птицы стремительно перечеркнула стену леса перед ним, и он почему-то еще долго видел эту четкую темную линию. Вокруг было тихо-тихо, так тихо, словно тело его проросло корнями и стало деревом, и он не чувствовал, где кончается оно и начинается земля.      
«Сергей! Гвоздев!» – раздались в лесу голоса и прозвучали выстрелы.   
Но он уже не слышал, что в этих окриках не хватает голоса Петра. Он лежал в лощине между лесом и рекой. И глаза его уже не жмурились от яркого августовского солнца.