Василий Чеботарёв Мои любимые повесть

Василий Чеботарёв "Мои любимые" повесть
МОИ ЛЮБИМЫЕ
НИНА
Первая девочка, к которой меня тянуло - Нина Гурина. Это было в 1942-43 годах. Я не знал, что это любовь, мне было лет шесть. Уж такая она была красавица - мне казалось, что лучше её нет на свете. Глаза голубенькие, волосы русые, носик вздёрнутый. Курносенькая. В войну все бежали - кто куда. И где оказалась Нина, я не знал. И только в 1951 году, кода мы были в 7-м классе, на ярмарке, где мы с бабушкой покупали корову, встретили мать Нины. Бабушка и эта женщина с большой радостью встретились. Обнялись, расцеловались, всплакнули. Ведь какую войну пережили. И вот встретились…
 Я посматривал на Нинину маму и всё порывался спросить о Нине. Но очень стеснялся. - А это Манин сынок? - спросила женщина у бабушки. Они, взрослые, ещё тогда заметили, как я краснел, когда встречал Нину. Всё-таки я не выдержал и тихо спросил: А, Нина в каком классе учится? Оказалась, как и я - в 7-м. Значит, она тоже пошла в школу в 1945 году. Мне это было интересно. Женщина продиктовала адрес. А фамилию Нины я знал. Написал Нине письмо. Она прислала мне своё фото, на котором была взрослая девушка, худощавая и не очень красивая. Мы стали с ней переписываться. Но я долго не выдержал и написал Нине: "Я тебя люблю!" И с нетерпением ждал ответа. Каково же было моё огорчение, когда я получил ответ от Нины. Она очень обиделась на моё признание. Мол, об этом рано говорить. И чтобы я больше не писал ей письма. Я и до сих пор её помню и она где-то не далеко живёт, но точно и не знаю адреса. Да и жива ли она.
БЕЗ ИМЕНИ
Потом была девочка, которую я уже и позабыл как звать. Её отец - шахтёр с Донбаса привеёз к бабушке в нашу деревню. И в клубе, в кино, я увидел эту девочку. Наши дома были напротив друг к другу, на расстоянии метров 600-700. Девочку хорошо было видно с нашего крыльца. И я с нетерпением ждал, когда она выйдет во двор. И когда видел её был безмерно счастлив. У них была собака, похожая на таксу, чёрная. Девочка играла с этой собакой. И вот имя этой собаки я до сих пор помню - её звали Дора! Дядя этой девочки, чуть старше меня, купил эту собачонку за 5 руб, которые ничего не стоили, так как деньги должны скоро поменяться. И теперь, когда я написал это, то понял, что вот эти события происходили до переписки с Ниной. Какими же голодными глазами смотрел я на эту девочку, с тоненькими чёрненькими косичками. Ведь я знал, что девочка, даже, и не заметила меня там, в кино. А я грёзел о ней. Я представлял, как однажды, да чтоб ни кто не видел, я возьму эту девочку за руку и мы просто будем прохаживаться туда-сюда. Мы будем молчать. Но сколько красивых слов я скажу этой девочке мысленно. И она услышит меня. И всё прекрасно поймёт, и мы будем продолжать счастливо ходить туда-сюда. И ни кто нас не увидеть ...
ЛЮБА
Всё-таки перепутал я время. Ведь первая любовь, как я считал тогда, была у меня к Любе Агеевой. Мы начинали школу и учились с ней до четвёртого класса. Я приставал к Любе, примерно в третьем классе, дёргал её за подстриженные волосы - сидел за партой позади Любы. Старался побольнее ущипнуть её. Анна Архиповна, наша учительница, замечала мои "страдания", покрикивала на меня. А однажды выгнала меня с урока из-за Любы, та чуть не плакала от моих приставаний. Я вышел во двор школы. Какая же красота меня встретила здесь. Снегу навалило... Да такой чистый, белый, пахнущий, мягкий, красивый первый зимний снег. Я пошёл по этой белой простыне, загребая ногами снег, чуть наклонив голову, а за мной тянулась ровная полоса чуть наискосок. Так я прошел метров десять, а потом пошёл обратно, разгребая белую пушистую пыль. И увидел, что получилась красивая большая буква "Л". Я стал писать и вторую такую же букву "Л". А потом вернулся на средину этой второй буквы и провёл попереченую палочку и получилась такая же красивая буква "А" - Агеева Люба... Вдруг из окна хаты, что была не далеко, я услышал громкий весёлый смех. Поднял голову и увидел, как две девочки, одна такая, как я, другая поменьше, смеялись, смотря на меня и на мои буквы и хлопали в ладошки. Я быстро, ногами стал "зачёркивать" эти о многом говорящие две буквы.
С Любой Агеевой, начиная с 5-го класса, мы хоть и ходили в одну школу, но учились в разных классах. Она в "А", а я в "В", в "Б" и даже, в шестом "Г". Ходили в школу мы за пять километров: и осенью и в стужу, зимой, и по весенней сельской распутице.. Но не роптали, как будто так и нужно. Люба обычно жила у своей сестры, в райцентре, где находилась наша школа. Любовь моя поубавилась, поутихла, я успокоился. И учились мы в этой школе шесть лет. Но, школа стала для меня вторым родным домом. И я вспоминаю, не только своих соучеников и учителей, но и саму школу. А когда бываю в райценте - с. Первомайское - первым делом - иду в школу. Обычно это происходит летом, когда школа закрыта на замок. Так что, вот уже прошло более 55-ти лет, а я так ни разу внутрь школы и не заглянул и не побывал ни в одном классе, не походил по ступенькам на второй этаж.
Я уже повзрослел и стал самым старшим, среди тех ребят, которые ходили со мной. А их с каждым годом становилось всё больше и больше. И когда я был в десятом классе, со мной ходило уже человек пятнадцать.
Однажды в тёплый весенний день этой ватагой мы шли в школу и с нами шла Люба Агеева. И всю дорогу мы разыг-рывали семью. Люба - мать, я - отец. Мы с Любой “воспиты-вали” своих детей, иногда ворчали на них, проверяли хорошо ли они выучили уроки. Люба как-то подыгрывала мне. Дорога уже почти высохла и грязь не приставала к обуви. И вот заканчивался бугорок и уже не далеко видна наша школа - рукой подать.
Я иногда подходил к Любе пытался её обнять, она со смехом вырывалась и мы уже подходили к школе. И на этот раз я как-то изловчился, нагнул Любу низко и крепко поцеловал. Все наши детки тут же попадали от смеха вокруг нас, да и мы повалились на землю только чуть в разные стороны. Все и ребята, и Люба, и я весело смеялись. Я думал Люба обидится на меня, но нет, полежав несколько минут на подсохшей весенней тёплой земле, мы поднялись и пошли к школьному двору. А потом долго вспоминали этот случай и весело смеялись. Один из наших "детей" лет через двадцать, рассказывал мне со своей стороны, как он сначала оторопел от моего поступка, а потом начал смеяться со всеми.
В десятом классе Люба завалила математику. И осталасть на осень. А моя жизнь пошла своей дорогой. В 1957 весной гуляли с молодой женой в парке Горького. Решили сфотографироваться. И тут рядом оказалась Люба Агеева, в нашем городе. Я поздоровался с ней и сказал своей жене, кто это. А Люба стала ростом почти два метра, И пополнее, чем была в школе. Как я жалею, что мы не пригласили Любу сфотографироваться с нами вместе. Да и моя ревнивая жёнушка не позволила бы этого. Сейчас Люба живёт в Волгограде. И больше ничего я о ней не знаю. Поискать бы, но я не знаю её теперешнюю фамилию.
ШУРА
Весной 1952 года я закончил 7-й класс и пошёл работать в соседний совхоз "Индустрия" - пасти большую отару овец, а точнее овцематок с ягнятами. За два месяца я так наловчился пасти эту отару, что стал чабаном второй руки. Есть старший чабан, чабан первой руки, второй и третьей (подпасок). Стадо было большое. Одних старых овец было полторы тысячи голов, да плюс ягнята по одной, а то и по два - три ягнёнка на овцу. Но я быстро научился владеть этим стадом и управлял им, как и положено. Меня хвалили. А Наш старший чабан, дед Шубкара, подарил мне почти новое галифе, брюки защитного цвета, с отдувающими фонарями-карманами - что хочешь клади в них поместится, правда один карман был худой пришлось мне его самому зашивать.
Однажды, на линейке, запряженной парой красивых гнедых лошадей, приехал к нам в поле, где мы пасли этих самых овец, сам директор совхоза. И Шубкара хвалил меня перед директором, несмотря на то, что были среди нас, чабанов, и постарше меня, и сказал, что наградил меня собственными штанами. А директор стал приглашать меня-мальчишку на постоянную работу. Обещал хорошую зарплату и потом, даже, квартиру выделит. Но, разве же я мог бросить школу? Ведь всего прошёл лишь один месяц, а я скучал по своим соученикам и учителям. Мне казалось вот сейчас на грузовой машине они приедут всем классом с Зинаидой Григорьевной, моим классным руководителем, работать в совхоз, полоть траву, и заедут гурьбой прямо ко мне, где я пасу отару. Мне так живо это представлялось, что я видел лица свих друзей и разговаривал с ними и слёзы катились с моих глаз по загорелым обветренным щекам, но я был счастлив, что мысленно представлял всех ребят и девчонок и Зинаиду Григорьевну…
В тот год мы стали жить с молочком, у нас появилась коровка. Вернее ещё в прошлом году за хорошую работу правление колхоза премировало маму годовалой тёлкой. Бабушка продала эту тёлку и купила красивую почти красную со «звездачиной во лбу» корову, дойную. И теперь вот, почти за двадцать километров от дома бабушка пришла проведать меня и принесла мне продуктов — немного пшена, с килограмм сахару-песку, но, самое главное бутылку молока и пол- литровую банку свежего жёлтого нашего, своего коровьего масла. И в обед сделала нам всем большие бутерброды с этим жёлтым маслом. Ух, как было вкусно кусать хлебушек со своим собственным маслом и запивать чаем, что только что приготовила бабушка. А когда я пошёл её провожать, почти к заходу солнца, бабушка сказала, что на заработанные мной деньги купит мне новую рубаху, и что на октябрьские праздники я поеду к тёте Кати в гости, в город Таганрог, где они теперь жили и стояли на квартире. И всё! С тех пор я стал жить мечтой об этой поездке. Как же, я самостоятельно поездом поеду, да ещё в какой-то большой город Таганрог. Но, самое главное, я уже знал, что увижу там красивую девочку. И она будет моей... подружкой.
Большая грузовая машина, с наращенными широкими досками бортами, чтобы поместилось больше семечек... Машина, машина, поломайся! Моторчик, моторчик не заведись! Чтобы ни куда я не поехал со своей деревушки, чтобы не было того, что потом произошло. Большая грузовая машина, с наращенными широкими досками бортами, осенним днём начала ноября месяца везла меня и ещё двоих женщин - наших соседок, которые должны были ехать тем же тамбовским поездом, что и я. Только они выходили на станции Лихая - раньше меня. Мы сидели на верхотуре и подпрыгивали на ухабах вместе с семечками, с нашими оклунками. Держаться было не зачто и я боялся слететь с этой небесной высоты. Ехать было не так далеко - всего лишь семьдесят километров, до города Миллерово, гле поезд Тамбов-Ростов-Таганрог доставит меня к тёте Кати и там я увижу всех своих родных: и дядю Ваню, и сестричку Таю и младшего братишку Володю. Они мне хоть и двоюродные, а я за ними соскучился, как за родными. И, конечно, увижу эту самую девочку...
У меня было четыре оклунка или как говорят четыре места. И соседка, которая помогала мне на станции выгружать мои пожитки, а потом брать билет, да чтоб в одном вагоне со мной, ворчала нагрузили, мол мальчишку. А какой же я мальчишка, если перешёл и учился уже в восьмом классе?
…Поезд зашёл в тупик и упёрся лбом в здание вокзала на котором крупными красивыми буквами было написано: «ТАГАНРОГ». Перрон вокзала выстроен на высоту верхних ступенек вагонов. И я без труда стал переносить уже подготовленные, к выгрузке мои оклунки. И тут подбежала тётя Катя и с восклицанием: «Как же ты это всё довёз!» стала обнимать меня и трижды целовать в щёки. Потом отстранилась немного ещё раз посмотрела на меня: «Какой ты большой стал!» - «Я уже в восьмом классе! А где Тая, Володя?» - «Та сегодня в школе, а завтра уже не пойдут — праздник.»
Давно уже нет в живых моей родной и дорогой тёти Кати, а я как только приезжаю в Таганрог, так обязательно захожу на эту вот самую площадку перрона, нахожу то самое место, где меня встретила тогда тётя Катя и стою некоторое время молча и вспоминаю мою первую поездку в Таганрог. И вижу перед собой молодую тётю Катю и отворачиваюсь от прохожих, чтобы они не видели, как слёзы ручьями катятся у меня по щекам. Мне становится легче. И я иду в город.
«Мешки мы сдадим в камеру хранения, а потом все приедем и заберём вечером», - сказала тётя Катя. Так всё и произошло.
А днём… а днём вот это и случилось, раз и навсегда! Пришли из школы Тая и Володя, бросились обнимать меня, а Володя, как уже взрослый крепко пожал мне руку. О чём-то мы оживлённо разговаривали, я передал приветы от мамы и бабушки, все были веселые и радостные. Как хорошо, как радостно вот так встречаться с родными и близкими людьми. Всё хорошо! Всё прекрасно! Все живы и здоровы! На душе легко и радостно!
Тетя Катя нагрела воды для меня. Я умылся по пояс в синей с наружи и белой внутри большой эмалированной чашке, вытерся небольшим вафельным полотенцем и, надев, чуть порванную на плечике майку, стоял возле высокого старинного зеркала и расчёсывался. И вдруг...
Вдруг, в зеркале я увидел сначала только сверкающие большие серые глаза, смотрящие с любопытством прямо на меня, а потом и девичье красивое лицо.
Чуть припухшие губки слегка улыбались... В первый миг я ничего не понял, откуда в зеркале эта девчонка, стоящая в проёме дверей и с любопытством рассматривающая меня. Мой взгляд устремился туда, в глубину зеркала! Вот сейчас, всё это исчезнет, как будто и ничего не было! Но нет! Не исчезло! Я быстро догадался, в чём дело и оглянулся назад. И наши взгляды встретились! Не знаю как девочка, а я с этого моментального и не очень долгого взгляда влюбился. Может быть чуть-чуть не так, а, просто, сжалось моё сердечко, наполнилось тёплой или даже горячей кровью и какая-то непонятная истома обволокла всё мое тело. Улыбнулся и я этой девочке! А она красиво засмеялась, намекая, мол, всё пропал, быстро вышла за дверь. И так и произошло это со мной, я действительно пропал, пропал на всю жизнь! Сколько же мечтательной радости принесла мне эта любовь и сколько же огорчений доставила мне эта маленькая и такая красивая-красивая девочка...

-Кто это? - спросил я у Таи, когда возле нас ни кого не было.
-Та, это, так, хозяйкина дочка.
-Как звать? - Шурка! -Тая загадочно улыбалась.
- В каком классе она?
-Та в шестом. Такая, как ты, только по два года сидела в одном классе.
Тут подошёл Володя, и мы перестали разговаривать о Шуре.
Потом уже я узнал, у Шуры было два брата и сестрёнка. Она старшая. Самый маленький - годика четыре — Костик — инвалид, Старшие дети любили его и присматривали за ним.
На другой день все дети, Шура с сестричкой и двумя братьями и я с Таей и Володей с вёдрами пошли в большой больничный двор собирать дрова для двух печек-хозяйской и та, что отапливала нашу комнату. Мне бы и не надо туда идти, но хотелось повидать Шуру, да, может удасться перекинуться словами. Шура была одета в новое длинное школьное пальто из какой-то мягкой ткани, то ли мышиного, то ли серого цвета. Тогда специально шили такие для школьников. Она сфотографировлась в этом пальто. На фото Шура чуть улыбалась, но глаза её были прищурены и как бы говорили: «Ох, попадись мне только! Несдобровать!» Я любил эту фотокарточку. Через годы, рассматривая её альбом, я восклицал: «Вот! Это точно ты! Вот такую я увидел тебя тогда! В зеркале!» А ночью я так и не мог уснуть, ворочался, видно, вздыхал. И утром все наши с улыбкой смотрели на меня. А утром тётя Катя спросила: «Не спал на новом месте? Что-то мешало?» «Та паровозы, шум ...». Может и правда паровозы громко гудели - близко где-то проходила железная дорога.
Двор, где жила Шура и квартировали, теперь вот наши, был не большим - так много места занимал уже, почти построенный высокий с четырёхскатной крышей новый дом — семья-то большая. Мать Шуры ходила в положении пятым ребёнком. А отец, инвалид, войны, сапожничал на городском рынке, содержал семью. Вечером, я организовал игру в прятки. Кто-то жмурился, а все мы разбегались кто-куда. Игру эту организовал я, специально, чтобы в один какой-то момент остаться наедине с Шурой. Так и получилось. Все разбежались в разные стороны, а мы с Шурой, не сговариваясь, спрыгнули в небольшую яму возле нового дома.
И я тут же чуточку нагнул и нежно, мягко поцеловал её в такие мягкие приветливые чуть влажные губки. Она улыбалась. А я взволнованным тихим голосом, почти шёпотом произнёс: «Шура, я хочу тебе что-то сказать». И тут же помог ей выбраться из ямы, так как нас уже нашёл водящий.
Я запомнил этот первый, почти, детский поцелуй на всю жизнь. Он был такой вкусный, такой чистый, такой простой и искренний этот, самый первый самый волнительный, самый нежный поцелуй в моей жизни, что больше ни разу не повторился. И ничего подобного, ни когда не было. Как волновалась моя душа. Как приятно и немножко больно сжималось моё сердечко! И какая-то буйная радость охватила меня тогда. Дети ещё бегали, прятались, шумели на весь двор. А я стоял и молчал. Я не знал, что дальше делать...
В обратном поезде "Таганрог - Ростов - Тамбов" с билетом до г. Миллерово я возвращался домой на верхней полке. Тетя Катя на дорогу положила мне кружок конской красноватой до черноты конской колбасы. Какая она была аппетитно пахнущая! И вкусная - вкусная! Правда, тогда я не знал, что это была варёная (не копчёная, а может быть полукапчёная) конская колбаса. И сразу съел половину круга, с хлебом и с огурцом. и стал вспоминать, как теперь я думал, м ою Шуру. На другой день после игры в жмурки, она несколько раз подходила ко мне, когда рядом никого не было и шепотом спрашивала: "Что ты мне хотел сказать?", но я не успевал ей ответить, как кто-либо оказывался рядом и мы быстро уходили в разные стороны. Но, уже ближе к вечеру, в один момент, когда поблизости никого не было в коридоре у нас, Шура снова задала мне этот же вопрос: "Ну, скажи, что ты мне вчера хотел сказать?"  Вчера. Когда, значит, я неожиданно поцеловал её...
Я взял правую руку Шуры двумя руками и глядя ей прямо в её любопытствующие глаза взволнованным почти дрожащим голосом произнёс: "Шура, я люблю тебя!". Она вся засмущалась, как-то немножко сжалась, покраснела чуть-чуть и ответила, улыбаясь: «Я так и знала!" Я встряхнул легонько её руку: "Ну, а ответ?". Шура растерялась: и удивленно, глядя на меня, спросила: "Какой ответ?" - "А ты меня?". Шура снова засмущалась. И уже освобождая свою руку: "Ой, да я и не знаю ещё ...". и быстро ушла. Откуда я это взял вот так спрашивать: "А ответ"? В какой книжке я вычитал это? Но, это было так на самом деле. И если вы хотите знать, так за всю жизнь (мне кажется) я больше ни кому и не сказал: "Я люблю тебя!" А влюблялся до безрассудства.
В тот год зимой я жил на квартире, а по субботам из школы приходил домой. Снегу навалило большущие сугробы! И он тихий спокойный какой-то медленный продолжал поти-хоньку сыпать и сыпать. А я шёл домой и радовался. Я смотрел на этот белый чистый снежок и очень громко-громко на всю степь кричал: «Шу-ура-а! Я люблю тебя!» И бросался головой в сугроб, зарывался туда всё глубже и глубже, потом вылезал из сугроба, бросал шапку высоко-высоко вверх и смеясь и радуясь ловко ловил её и кружился, кружился на этом белом чуть серебристом чистом снегу.
Через Таю я посылал Шуре письма-записки, описывая своё состояние, свою радость, своё счастье. И ждал, ждал ответа от Шуры. Наконец первое письмо от неё пришло. Это был листок, вырванный из тетрадки в клеточку (наверное, по арифметике — Шура училась в шестом классе). И ничего особенного не было написано — всего лишь несколько слов. А на другой стороне листка на всю страницу бледными цветными карандашами не очень выразительно нарисованы какие-то цветочки. Я смотрел на эти цветочки, и они мне казались самыми красивыми цветами! А потом Шура прислала мне свою фотографию. Не большую. Чуть больше паспортной. На ней Шура широко улыбалась, видны были каштановые локоны, но смотрела она куда-то в сторону и немножко вверх. Я учился во вторую смену. И садился всегда на самую последнюю парту и рассматривал эту фотокарточку, положив в тетрадку или в учебник. Как хотелось мне всё бросить и бежать туда, в Таганрог, в этот небольшой тесный двор, прыгнуть хоть ещё один раз в эту небольшую ямку вместе с Шурой и... И ничего этого не могло произойти, по крайней мере до следующего лета, до следующих каникул...
И полетели письма к Шуре! Сначала маленькие записоч-ки, а потом все больше и больше, всё объёмистее, всё значительнее, как мне казалось. В них я описывал себя, свою теперешнюю жизнь, своё отношение к Шуре, школу, уроки, наше село, своего друга Митьку, природу наши деревенские места, криницы, как я пас деревенское небольшое стадо, походы в кино. Да о чём я только не писал. И всё это я как-то связывал с Шурой, с моим отношением к ней. Сколько было радости в этих моих романтических письмах, и огорчений, что так трудно свидеться, и разных мечтаний и грёз! И до чего же я не дописывался в этих письмах! А их было множество! Иногда количество одного письма с продолжением доходило до шести: «первое письмо» - было написано на конверте, второе, третье и т. д.

Раздался стук в дверь.
- Входите! - пригласил кого-то Валентин, мой двоюрод-ный брат. Он, как и я приехал на каникулы. Учился в Ленинградской военно-морской академии. А я ещё спал, на полу в другой комнате. Но тут же проснулся и услышал и голос и весёлый, но чуть стеснительный голос Шуры. Она смущённо поздоровалась с Валентином.
- Да проходи, проходи! Чего ты стесняешься? А он ещё спит. Спит, - заулыбался Валентин, - Какой там спит!
Да разве ж я мог спать в это раннее летнее утро — я знал, что Шура придёт к нам в гости. А тётя Катя со всей семьёй жили уже на другой квартире, но не далеко от прежней. И вчера, Тая — она дружила с Шурой, сообщила ей о моём приезде и пригласила придти к нам. Почему-то никого не было дома, только мы с Валентином.
Шура! Шура! Вот она! Здесь! Сейчас я её увижу. Сердечко моё забилось сильнее. Но я боялся выглядеть сонным, да и вообще, стеснялся самого себя деревенского мальчишку с обветренным почти чёрным лицом и облупленным от летнего солнышка носом.
Всё же я встал, натянул штаны, надел рубашку, попрятал постель и вышел к Шуре.
А дальше, именно момент встречи, не помню совер- шенно, забыл.
Мы сели играть втроём в карты, в простого русского дурака. И сыграли лишь один раз. Валентин быстро разбросал свои карты и мы остались вдвоём с Шурой. У нас было всего лишь по две карты. Мой ход. Я мог решить исход игры в любую сторону. Сколько же ошибок я наделал в тот и другие моменты моей любви к Шуре. Каким же простым дураком-идеалистом был я тогда, а может быть остался и до сих пор. Передо мной промелькнули все мои письма, в которых в конце — концов мы поссорились с Шурой, промелькнуло и то, что наверняка у Шуры, как я думал, есть здесь парень. О чём я думал? Да ведь на самом-то деле она была ещё девчушечкой молоденькой-молоденькой. Может тогда она и не думала ни о каких парнях, возможно, даже, и кроме меня... И я сделал ход картой, а сам подумал "Оставайся лучше ты ...". Мы не стали из этого делать какие-то выводы или восторги и вскоре Шура засобиралась домой. А я пошёл её проводить.
И вот мы наедине! Надо бы что-то хорошее говорить ей, но я не знал даже с чего начать. Но взял её под ручку. И это, мне казалось, уже чем-то таким хорошим. Я иду с Шурой под ручку! Днём! И она не обижается, только чуть смущается, вдруг знакомые попадутся, а её здесь знают все! Шура бросила школу в шестом классе и стала работать почтальоном, надо родителям помогать. Но как прекрасно она одевалась и тогда и всё время, когда (редко!) я встречался с ней. А сейчас мы договорились с ней о встрече - завтра в воскресенье - все-все дети! и её братья и сестрёнки и мы втроём (Валентин не в счёт) пойдем в парк!
…Прошло более трёх лет. Встреч с Шурой было мало. Тётя Катя со своей семьёй переехала уже в Ростов. И я, после окончания школы жил в семье тёти Кати и работал на заводе сначала учеником, а потом токарем. О Шуре я всё время думал. И любил её вот так, как-то мысленно. Перед моим взором постоянно стоял её образ, её то школьноё лицо, которое увидел я в старинном красивом зеркале. В себе я был не уверен. Ну кто полюбит меня такого простого молчаливого чудака? - думал я. Им же нужны развязные бойкие стиляги. А мне так хотелось каждый день, постоянно встречаться с Шурой, ходить с ней в кино, разговаривать, да просто хотя бы смотреть на неё. Но я чувствовал, понимал — Шура всё дальше и дальше уходит от меня, как бы отделяется, удаляется, становится для меня недосягаемой. Мне было тоскливо без неё. Больно. Но ничего поделать я не мог. И, однажды, в субботнее раннее утро электричкой я примчался в этот город, где жила она!

Я решил идти пешком, а не на трамвае №1, 22-й переулок, дом №??, куда летели мои письма одно за одной, был не так далеко от вокзала. По дороге попалась «Фотография» и уже была открыта. Я знал, что обязательно будет на витрине портрет Шуры. И как только вошёл, в здание сразу увидел её. Какой же красивой девушкой она стала! Большое цветное фото с таким знакомым и родным для меня лицом, может украшать любое общественное место или красоваться на любой витрине. Я долго стоял и смотрел на Шуру, пока фотограф не заговорил со мной и сказал, что это фотография местной самой красивой в их городе девушки. Я молча угрюмо кивнул и вышел из фотографии.
Вскоре я был у дома, где жила Шура. У калитки стоял Костик, Шурин младший братишка. Я его сразу узнал, хотя прошло много времени. Костя повзрослел, окреп.
- Ты меня знаешь? - спросил я у него.
- Нет! А кто ты?
- Я — знакомый твоей сестрички Шуры.
- А-а, знаю. Ты - Вася.
Я очень удивился. А Костик сказал, что он слышал обо мне, когда Шура разговаривала с мамой и называла моё имя.
- И что же они говорили?
- Да я уже забыл, а как звать не забыл — Вася, Костик посмотрел на меня и улыбнулся.
- А ты чем занимаешься? - спросил я Костика.
- А я работаю, ящички разные склеиваю. Мне и денюжку платят.
- А Шура дома?
- Ага, заходите.
В прихожей было темновато и везде была разбросана одежда. Шура в руках держала сумочку.
- Вот хорошо, что ты пришёл. Сейчас со мной поедем в город.
Шура одела новенькую короткую шубку и мы пошли к трамвайной остановке. Трамваем мы долго ехали. По дороге я узнал, что Шура собирается идти на какой-то вечер встречи. А сейчас она идёт в парикмахерскую, чтобы привести себя в порядок, сделать маникюр, завивку и ещё что-то. Я спросил у неё, нельзя ли это отложить на другой раз, а сегодня погулять со мной целый день. Шура потупила взор, и ответила, что, конечно, можно, но она этого не сделает. Мне стало грустно.
 Наконец мы приехали к парикмахерской — небольшое одноэтажное здание с крыльцом в три-четыре ступени. (Прошло лет сорок. И однажды по телевизору показали, как в Таганроге арестовывали бандитов во главе, которых стоял милицейский работник в чине не ниже майора, который руководил отделом по борьбе с бандитизмом. Они захватили сына банкира и держали его прикованным к батарее на окраине Таганрога. В один момент, когда остался присматривать за ним только один бандит — остальные были где-то на грабеже — прикованный предложил сыграть в карты. Бандит был навеселе. И продолжал прикладываться к бутылке с водкой. Он молотком, разбил одно звено цепи и освободил заложника. Тот долго не думал, изловчился и выхватил у бандита пистолет и в момент борьбы выстрелил в бандита. А сам выскочил и убежал. Он уже знал тайну милиционера и вот этот момент ареста всех бандитов и показывали по телевизору. И выводили их из этого домика, в котором когда-то находилась парикмахерская. Я сразу же узнал: и этот домик, и это небольшое крыльцо, где мы с Шурой стояли в очереди).
Людей в очереди было много, как мне казалось, мы с Шурой о чём-то разговаривали. Я хмурился, понимал, что это всё не для меня ни маникюр, ни завивка. Да и Шура почти не улыбалась. И когда в очереди оставалось всего две-три женщины, я робко предложил Шуре уйти отсюда, не делать сегодня маникюр. Шура ещё больше помрачнела, ничего не ответила, но стала торопиться — вскоре ей надо заходить в зал. И тогда, не стесняясь ни кого, я взял её руку и твёрдо и громко сказал: «Выбирай, Шура, или я или маникюр!». Кровь прилила к её лицу, она покраснела и тихо произнесла: «А маникюр я всё-таки сделаю». «Тогда — прощай!», - я пожал ей руку и ушёл. Навсегда!
В Ростове, на вокзале, я купил почтовые листки бумаги и написал Шуре последнее прощальное письмо в стихах. Заголовок был - «Прощай!». Сейчас ни строчки не помню. Знаю, что идея этих стихов была — прощай навсегда!
Вскоре, я узнал, что Шура вышла замуж. И мне стало так тоскливо, совсем не в моготу. Тут и мне пришла пора жениться. Девушку я видел всего один раз. И договорился переписываться с ней. И в один из дней конца декабря месяца я с мамой поехал свататься к своей будущей жене. Иду я по улице и такое у меня было безразличие и к сватовству и ко всему на свете. Будто и не я это — через несколько дней стану семейным человеком...
Любовь! Любовь? Любовь... Что же это такое? Что же это вселяется в тебя ? Туда, внутрь: в душу, в сердце в печёнки- селезёнки, в кровь, во всё-всё твоё тело! И сидит там! И бродит, там! И наплывает, вдруг, обволакивает тебя всего-всего мягким белым туманом. Или сжимает твоё сердечко так, что кажется наступает этот самый нежданный конец. Или отзовётся, вдруг, такою радостью, что хотелось бы, чтобы это не кончалось никогда! И ты думаешь, думаешь, думаешь об этом человеке, и представляешь его милое, родное лицо! И ты разговариваешь, разговариваешь с ним, как-будто вот он, рядом! И ты представляешь будущую такую долгожданную встречу с ним! Вот он подойдёт к тебе или ты к нему и вы встретитись! И вы возьмётесь за руки и пойдёте тихим ровным шагом по таким красивым аллеям, где кроме вас двоих никого и нет! А на самом деле людей полным-полно, но вы просто никого не замечаете, да вам сейчас и дела ни до кого нет. И сколько же красивых слов ты говоришь ей или она тебе. Только ни кто не слышит этих прекрасных этих сердечных слов. Даже рядом идущий с тобой человек. Лишь, когда вы обменяетесь очередным любящим взглядом, вам обоим становится ясно, о чём идет разговор.
Хорошо, если Вы любите друг друга и уже знаете об этом, уже произнесли эти заветные три слова: «Я люблю тебя!». И сколько же радости приносят вам долгожданные встречи! А потом вы вместе … И счастливые идёте по жизни.
А то, вдруг, какая-то заминка, какая-то совсем пустяковая размолвка. В чём-то самом простом вы не согласны друг с другом. И уступить бы кому-то из вас двоих. Нет! Пошла коса на камень. Аж искры летят! А любовь? А она-то, бедняжечка, одна и страдает. И наступает… разрыв.
Вот так и у меня всё было. И влюблялся я, и мучился, обычно, этой любовью, и, почти, не говорил об этом, кому надо бы говорить и говорить. А всё мысленно! А всё — мечтанья-страданья! Я люблю! «Да кто меня может полюбить?», - хоть и не произносил я этих слов, но именно так и считал. Да, в сущности, так оно и происходило. Ведь, за всю жизнь я и не услышал эти три заветных слова ни разу. А любили ли меня мои любимые? Тогда, когда надо бы знать об этом — я и не знал! А они, наверное, стеснялись говорить мне это.
А сколько же раз можно влюбляться? Один раз и на всю жизнь? Не знаю? Я влюблялся много раз. Может потому что не знал, что меня тоже кто-то любил, а мне очень этого хотелось? А, может, действительно, любовь приходит один раз и на всю жизнь!?
Вот я женился. Живём мы с женой год, два, три. Вот у нас уже долгожданная дочурка! Мы, правда, счастливы! А мы разве говорили с женой друг другу: «Я люблю тебя!». Жили и всё! Семья есть семья! К жене я относился, как к самому родному человеку! Она для меня была самым дорогим, самым близким человеком. Жена и мать! И бабушка! И тётя Катя и все мои двоюродные (самые родные!) братья. И сестричка Тая! И жена! Вот так я относился к своей жене. И для меня она стала всем! И бросить её, разойтись с ней — да у меня и в мыслях этого ни когда не было. А любил ли я её?
Кажется всё! По жизни я успокоился. Жена есть, дочурка растёт, уже большая, работаю  Что ещё надо? А не тут-то было! Какой-то слух о Шуре, или случайная мимолётная встреча, даже без слов, и всё сначала! Нет! И всё продолжается. И снова пожар разгорается! И горит всё внутри!
И наклоняюсь я среди ночи над женой и прошу Боженьку, чтобы он перенёс это мою любовь вот на неё! Чтобы я так же полюбил свою родную жёнушку, как Шуру! И слёзы текут и текут у меня. И такая без исходность, что и не знаешь, что дальше делать. И поворачиваюсь я на спину, ложусь на подушку, а взор туда, в темноту и вижу я там в этой темноте её...
- Вась, хочешь встретиться с Шуркой? - сестра Тая влетела в прихожую, где я стоял в это время.
- Да тише ты! Там же Тая! - цыкнул я на сестру Таю. Да, и жену мою тоже звали Тая.
- Там она, за двором, с дочкой, - уже шёпотом произ-несла сестра., - в гости ко мне приходила...
А жена Тая ничего этого не слышала, она сидела в дру-гой комнате и строчила что-то на швейной машинке.
Я выбежал на улицу! И действительно, увидел улыбающуюся Шуру и рядом с ней за руку её дочурку!
- Мы идём к троллейбусу и на вокзал, поедем домой, приветливо произнесла Шура.
- Хорошо! Я Вас провожу! - ответил я и обратился к девочке, - Лариса, а ты меня помнишь?
Когда ей было годика четыре, и она гостила у бабушке с дедушкой в Таганроге, а мама её жила со вторым или с третьим мужем в Перми, я пришёл к ним, чтобы узнать, как там Шура. И увидел Ларису. И смотрел на неё, как на свою дочку, которая была младше Ларисы ровно на один год. Я сразу же взял Ларису на руки, поцеловал в щёчку, прижал её к себе и так простоял несколько минут. Какбуд-то повстречалася с Шурой. Лариса нисколечко не была похожа на свою мать. Разве были у Шуры такие вот веснушечки по всему лицу, как у Ларисы. У Шуры лицо было белое, а волосы чёрные, смоляные, не каштановые, как в детстве, когда я впервые её увидел. Я пошёл с Ларисой в ближайший ларёк и накупил ей всяких сладостей. И Лариса стала тут же угощать своих подружек и с какой-то наивной гордостью произнесла: «Это дядя мамин друг! Вот! И мне он купил подарки, а я вам даю».
- Лариса а ты меня знаешь?- Нет, улыбнулась Лариса.
- А помнишь, я конфет тебе много-много купил, ты бы-ла тогда у бабушке в Таганроге.
Я взял её за ручку и мы втроём, Лариса посредине, пошли к троллейбусу. По дороге я узнал, что Лариса перешла уже во второй класс (а Таня, моя дочечка, пойдет в этом году в первый) и что в субботу она уезжает в пионерский лагерь, а в воскресенье я могу приехать к Шуре в гости. Так мы и договорились, что я приеду к Шуре в воскресенье.
Но в воскресенье поехать я не смог — только в понедельник.
…У калитки стоял Костик, Шурин брат. А потом вышла и тётя Люся, Шурина мама. Мы немного поговорили здесь, а потом вошли не в дом, который давно уже был построен и обжит — в окнах видны были красивые шторы, а в горницу старой хаты, где стояло то зеркало, в котором я увидел впервые Шуру.
- Шура вот-вот придёт с работы, сказала тётя Люся, а я пялился всё время на зеркало, а потом подошёл и потрогал его. Зеркало постарело. По углам, особенно внизу, видны были бурые пятна, и оно казалось каким-то уставшим. Но, рамка поблёскивала старым лаком.
А вскоре в окне промелькнула Шура. Видно было — она спешила! Как только она показалась в этих же дверях, где когда-то стояла и смотрела на меня первый раз, я сразу же быстро подошёл к ней, обнял её прижал к себе легонько, уткнулся ей куда-то выше плеча и разрыдался. Никто этого не ожидал, да я и сам не думал, что так получится. И громко прошептал: «Шура, Шура, что мы с тобой наделали?» И в этом моменте промелькнули все мои переживания, все мои  страдания, да и трудности в моей жизни, в которых, конечно же, Шура не была виновата. Тётя Люся и Костик, которые стояли тут же, рядом, как-то помрачнели, не улыбались. А когда я немного успокоился и посмотрел на Шуру — у неё был какой-то растерянный вид, но улыбка, застенчивая, все равно украшала её лицо.
Я встряхнулся, посмотрел на всех влажными глазами, улыбнуля и произнёс: «Всё в порядке! Я спокоен! Здравствуй, Шура!» «Здравствуй!», - улыбаясь, ответила она. И в это время тётя Люся и Костик вышли из комнаты. А мы остались одни почти на целые сутки!
Я поцеловал Шуру, потом ещё, раз потом ещё, ещё и ещё много раз! Потом легонько притянул к себе и начал целовать её всю, и алый такой сладкий её ротик, и мягкие обе щёчки, и лоб и шею! Я забрался в её чуть жестковатые чёрные волосы - «Что ты делаешь? Причёска же!» и стал шевелить пальцами. Потом снова целовал. И видно было, что она радовалась этому. Я гладил её щёки своими руками. Потом поднёс её ладони к своим щекам и стал гладить ими себя. Повернул обе ладони и стал целовать их, целовать. Шура развеселилась! Как-то хохотнула: «Ну, что, пойдём ужинать?» Нет! Что ты? И я начинал целовать её ещё жарще. Я не мог напиться этой чистой криничной воды! Я уткнулся в её чуть приоткрытую грудь, потом отстранился, посмотрел в её серые улыбающиеся глаза и снова целовал, целовал. Вот — верхняя такая сладкая губочка, а вот нижняя — «Я тоже тебя поцелую! А теперь вместе - и тебя верхняя и тебя нижняя!» - произносил я громко, а Шура весело смеялась. А потом как-то неожиданно сжала рот и поцеловала меня сама. И я почувствовал упругость её губ и тёплую влагу на своих губах. И тут Шура легонько отстранилась от меня, и смотря прямо в мои глаза произнесла тепло и нежно: «Пойдем всё-таки поужинаем?»
Я быстро подошёл к зеркалу, где лежал мой пакет, достал большой букет алых роз и вручил их Шуре. И снова крепко поцеловал её. «Спасибо», - и Шура стала искать, куда бы поставить цветы. Тут из под стола достала банку и вместе с цветами поставила её на стол.
- Так! Что будем пить? - и Шура перечислила все напит-ки, которые были ею припасены заранее.
- Спирт, - сказал я, так как ещё ни разу его не пробовал.
- Зря ты вчера не приехал, мы с сестрой целую програм-му составили и поход на море, на пляж и, главное, вечером вдвоём в кино. А знаешь, как картина называется? «Ещё раз про любовь», и она улыбнулась.
А после ужина мы с Шурой пошли погулять по нашим улицам, не далеко от дома. Вот здесь мы с ней шли тогда подручку. И я не знал тогда, что надо говорить девушке. А вот здесь Шура бегала со своей почтовой сумкой через плечо, разносила письма соседям и мои получала такие длинные… Мы оживлённо и громко разговаривали. На нас оглядывались немногочисленные прохожие, но мы ни кого не замечали, а всё говорили и говорили.
В этот вечер мы оба были самые счастливые люди.
...Свет погашен. Комнату освещал стоящий в углу зеле-новатого цвета торшер. Я уже лежал в постели. Подошла Шура. В красивом белом с розоватым оттенком пеньюаре.
- Подвинься...
- Ложись ты слева.
- Ты так любишь?
- Ага, - взволнованно произнёс я и приподнявшись, взял Шуру за плечи и прижал к себе. И снова бесконечные поцелуи, поцелуи… А когда Шура легла на мою левую руку, я приподнялся над ней, смотрел на неё и стал гладить всё её тело. И когда моя рука доходила почти до колен, Шура вся сжималась как-то и пыталась своей рукой отстранить мою руку.
- Как же к тебе подступиться?
- Не умеешь?
- А ты знаешь, что ты у меня лишь вторая женщина, - решил похвастаться я.
- Правда? Так ты у нас девственник!, - в голосе Шуры слышалась ирония,- Так сейчас мы это исправим! - И она весело рассмеялась.
Лишь к утру мы чуть вздремнули. Во дворе слышен был голос Костика.
- Ой, вставать же надо, а вдруг мама войдёт сюда, - Шура приподнялась, а я снова прижал её к себе такую мягкую, такую тёплую, сонную и нежную... такую милую-милую мою Шуру! Как же быстро летит время! Сегодня Шура работала во вторую смену и к трём часам ей надо быть там, в цехе радиозавода. А, кажется, я так толком и не поговорил с ней, не насмотрелся на неё. Пока она готовила завтрак, а потом обед, я не отходил от неё ни на шаг, а, одно, обнимал её, прижимал к себе и опять без конца целовал её такие сладкие губы. И всё же мы договорились.
- Нет, Вася, всё!- сказала Шура, на моё — Я останусь с тобой! - Ты сегодня поедешь домой, к жене, к дочке! И больше мы с тобой встречаться не будем...