Время и судьбы Глава 2

 
Начало войны. Фронт и тыл едины.
   
 Было раннее утро 22 июня. Отца дома не было. Мама сказала, что он уехал на Каму, там идет сенокос. Она собирала сумку, чтобы тоже пойти туда. Я  хотел пойти поработать со всеми, но мама сказала, что отец велел мне остаться и ждать его: «Будете пол настилать, закрывать подполье сруба». Я остался дома и лег на лавку поспать. Отец вернулся домой к обеду. Мы пообедали вместе и приступили к работе по подгонке и  остружке половых досок, прежде, чем прибивать их к половым лагам. Не прошло и часа, как к нам подошел дядя Афоня и сообщил, что началась война с Германией. Он только что вернулся из Афанасьево, где сам прослушал по радио выступление Молотова о вероломном нападении немецких войск на Советский Союз. «Немецкие войска нарушили нашу границу на всем протяжении, бомбят наши города». Мы были ошеломлены, обескуражены. Только накануне я прочитал заявление Советского Правительства от 14 июня 1941 года, в котором было сказано, что Германия выполняет свои обязательства по пакту о ненападении, что все разговоры о возможном нападении на нашу страну расцениваются, как провокация.
     Мы бросили свою работу. Отец ушел к брату Афоне, который был очень расстроен. После финской войны он не успел передохнуть и был уверен, что его снова призовут в армию, как военнообязанного первого срока призыва. Да и отец был подавлен, ему еще не исполнилось 32-х лет. Он тоже подлежал призыву в первую очередь.
     Вечером 22 июня состоялось общее колхозное собрание, на котором выступил уполномоченный райкома партии. Он сообщил о нападении Германии и призвал еще теснее сплотиться вокруг Коммунистической партии  и Советского правительства, отдать все силы и средства на разгром врага. Люди молча расходились по домам. Паники не было.
            На третий день после начала войны на основании Указа Президиума Верховного Совета в нашем районе прошла мобилизация военнообязанных. 24 июня 1941 года мы проводили на войну дядю Афоню. В селе состоялся
митинг. Колонна мобилизованных под звуки духового оркестра пешком отправилась на станцию Стальная. Через какое-то время отправилась еще одна колонна призванных. Мобилизации подлежали  мужчины 1905-1918 годов рождения. Нашему отцу тоже пришла повестка, но его временно оставили до окончания уборки урожая. Он стал замещать еще и мобилизованного председателя колхоза. Вместо ушедших на войну мужчин в поле вышли все, кто мог трудиться: женщины, старики, подростки, дети. Работали от зари до поздней ночи, без выходных, невзирая на погоду.
     Все лето сорок первого года я на сенокосе, жатве, обмолоте зерновых нового урожая, на очистке зерна, на ручной сортировке, отгрузке. Несколько раз ездил на станцию Стальную для сдачи хлеба государству. На обратном пути привез эвакуированных, в том числе две семьи в наш колхоз: Шелухо К.Г с детьми Евгением и Людмилой и Архиповой. Обе они стали работать в начальной школе.
     Помимо работы в поле, мне поручили в  райкоме  комсомола заменить секретаря комсомольской организации, ушедшего на фронт, вести работу среди колхозников. Во время обеденных перерывов, перекуров, там, где работали, я проводил политинформации. Провели подписку на газету «Зюздинский колхозник», организовали сбор теплых вещей, подарков фронтовикам. Организовали комсомольско-молодежный патруль по охране урожая от потрав скотом, возможных пожаров, от хищений зерна. По очереди объезжали поля в ночное время.
     Лето подходило к концу. В школах должен был начаться 1941/1942 учебный год. Продолжать учебу, заканчивать десятый класс я не собирался. Надо было работать, знал, что отца вот-вот призовут в армию. После этого я оставался в семье за старшего. Тут уж было не до учебы. Но к моему удивлению, родители, и отец, и мама, посоветовали мне все-таки учиться и получить аттестат о среднем образовании. Я согласился. К тому же, в школе открывались курсы трактористов, и я хотел получить еще и рабочую специальность.
     Учебный год начался с опозданием. Учащиеся, и я в том числе, работали в колхозе. Не все, кто закончил девятый класс, явились в школу. Мильчаков, Стефанов, Симаков были направлены в военное училище. Егор Ваулин ушел добровольцем на фронт. Зачислили его в разведывательное подразделение как перворазрядника по лыжному спорту. Осталось нас в десятом 18  человек. Учителей-мужчин заменили новые из числа эвакуированных, а также выпускники Омутнинского учительского института. Историю стала  вести одна из них – Фомина Ольга Ильинична. Немецкому языку стала учить нас заново  учительница из эвакуированных, не помню, как ее звали. Появился новый преподаватель по НВП, демобилизованный по ранению
 лейтенант. Курсы трактористов вел главный механик МТС  Поздеев Иван Игнатьевич. Обязанности директора школы исполняла Александра Ивановна, лет пятидесяти. Фамилию забыл. Секретарем комсомольской организации
избрали Бузмакова Спиридона, председателем учкома – меня. На эти ученические организации возложили еще обязанности по обеспечению школы дровами, по поддержанию теплового режима в здании школы. Нагрузка на нас увеличилась. Иногда задерживались в школе до позднего вечера, особенно когда включили в расписание занятия по изучению сельхозмашин и тракторов. Курсы начались со второго полугодия, два раза в неделю в вечернее время.
     Настроение у нас было тревожное. На фронтах шли ожесточенные бои, наши войска отступали. Москва находилась на осадном положении. Мы, юноши, в разговорах между собой стали поговаривать о необходимости бросить учебу и пойти добровольцами защищать Родину.
     В один из осенних дней почтальон Руднев Иван Васильевич вручил мне бандероль с личными вещами и письмами дяди Афони, пришедшую на мое имя из Куйбышева. Во вложенной записке говорилось, что дядя был ранен в бою под Москвой, вывезен санитарным поездом в госпиталь Куйбышева, но спасти его не удалось. Похоронен он на одном из кладбищ города. Там же была моя фотография, которую я дал Дяде Афоне, когда провожал его на войну. (Она до сих пор хранится в моем фотоальбоме.) Через несколько дней тетя Матрена Романовна получила похоронку.
     Дважды получал отец повестки из военкомата, но оба раза его оставляли до особого распоряжения. В декабре его призвали. Дело было уже после обеда. Мешок с личными вещами у него был всегда наготове. Попрощавшись с нами, он вышел из дома, сел в розвальни. Я повез его в Афанасьево. Разговорились. «Чувствую, сегодня меня возьмут, война-то разразилась нешуточная. Немцы уже под Москвой. Тревожно на душе. Война скоро не кончится, много крови будет пролито. Глядишь, и тебя скоро призовут», - говорил отец. Я признался, что после Нового года мы с ребятами из нашего класса договорились пойти в армию добровольцами, не дожидаясь призыва. В ответ он сказал: «Не торопись. Дождись, когда ваш год будут призывать. Подумай о матери, о младших детях. Остаетесь вы в недостроенной избе. Запасов хлеба нет. На трудодни ведь ничего не выдадут. Завезите на огород навоз, весной вспашите. Посадите побольше картошки, посадите ячмень. Лучше ухаживайте за скотиной, берегите корову. Заготовьте побольше дров, утеплите избу. Видно, придется тебе бросить учебу», - так наставлял меня мой папа, тятя, батя. По приезду в село, он ушел в военкомат. Вернувшись, опустился на сено в розвальни рядом со мной: «Ну, дорогой мой сын, сегодня меня призвали. В составе команды уйдем в ночь пешком до Омутнинска. Дальше меня провожать не надо. Запомни и выполняй мой отцовский наказ. Давай попрощаемся. Не обижайтесь на меня. Жили мы с матерью неладно. Не было счастья ни у нее, ни у меня. Так получилось. Теперь на плечи матери
 ляжет тяжелая доля солдатки. Будь ей опорой, пока тебя не призовут. Вернусь ли, не знаю. Война-то вон какая. Дяди Афонии уже нет в живых. Может, и меня ждет такая же судьба. Если вернусь, будем жить по-другому.
Погибну – не поминайте лихом». Я был тронут искренним признанием и напутствием отца. Мне было его так жалко, в горле стоял ком, из глаз потекли слезы.  Я заверил его , что выполню все его наказы, буду работать, школу не брошу, закончу курсы трактористов, получу специальность. Мы обнялись, поцеловались. Он отвернулся и, не оборачиваясь, ушел в темноту, где строилась команда мобилизованных.
     Обещание, данное отцу, я выполнил. Закончив среднюю школу, получил аттестат, в котором стояли отличные и хорошие оценки. Получил я и удостоверение тракториста. Далось это мне нелегко. Помимо учебных занятий, в школе проводилось много различных мероприятий, приходилось задерживаться иногда до позднего вечера. После возвращения занимался домашними делами. Надо было напилить, наколоть дров. Печка-буржуйка топилась сутками, русскую печь топили утром и вечером, но в избе тепла все равно не было. Надо было наносить воды в кадушку, напоить корову, овец. Если я не успевал,  мой брат Михаил ворчал на меня. Он целыми днями был на работе, возвращался поздно, усталый, голодный, злой. Мама тоже работала в колхозе по нарядам бригадира. Да и за младшими детьми тоже надо было присмотреть, накормить, проверить уроки. На подготовку к своим урокам времени оставалось мало. Я уходил на хутор, где оставалась Клава присматривать за хозяйством. Склонившись над столом, при коптилке выполнял домашние задания. Порой так и засыпал, сидя. Но школу все-таки закончил. Курсы трактористов закончили свою работу еще в начале апреля. Нам выдали удостоверения, выписки из приказа директора МТС о зачислении нас на работу по окончании учебного года в тракторные бригады. Меня распределили в 6-ю тракторную бригаду, которая вела работы в колхозах Гординского сельсовета.
     Окончание учебного года  отметили не в школе, а на Каме, у костра. Девчонки напекли пироги, наварили брагу. Парни наловили рыбу, сварили уху. На следующий день мы, парни, вшестером отправились в военкомат узнать, когда нас призовут в армию, просили отправить нас добровольцами. Но тех, кто получил приказ директора о приеме на работу, отослали в МТС, а оттуда мы отправились по своим бригадам.
      Практику вождения на тракторах мы не проходили, механик сказал, что мы пройдем ее на борозде под наблюдением бригадира. Моим бригадиром была Дуся Тебенькова. Её бригада считалась женской, хоть в ней было двое мужчин. Поселили меня на квартиру к двум престарелым жителям села Гордино. Начало моей работы трактористом закончилось конфузом. Я не справился с управлением и загнал трактор в осыпавшуюся силосную яму, заросшую высоким бурьяном. Все это произошло на глазах подъехавшего директора МТС Ширяева Семена Дмитриевича. Он перевел меня на
 должность помощника бригадира тракторной бригады с исполнением обязанностей учетчика и назначил срок для практики управления трактором.  Практику эту я не прошел. 19 августа 1942 года телефонограммой меня вызвали в военкомат и призвали в ряды Красной Армии.
     Зачислили меня в учебное подразделение при 14 ЗСП, готовящее младших командиров. Среди прибывшей группы курсантов, нас, имеющих среднее образование, было четверо. Всех назначили исполняющими обязанностями командиров отделений. Я принял третье отделение третьего взвода  лейтенанта Нохрина Николая Степановича, бывшего фронтовика с ампутированной по локоть после ранения рукой. Он принял меня радушно, стал поручать переписывать планы занятий, проводить политинформации для взводов. Меня заметил замполит Шмелев Александр Иванович, бывший директор одной из школ, коллега Шуплецова Григория Ивановича. Он включил меня в группу агитаторов нашего батальона, вовлек в художественную самодеятельность при гарнизонном клубе полка. Все это я должен был выполнять в свое личное время, отводимое для отдыха курсантам. Показатели в учебе у меня были неплохие, я стал отличником боевой и политической подготовки. Моя фотография появилась на доске почета. Со Шмелевым А.И. мы стали хорошими товарищами. Он расспросил меня о жизни нашей семьи, об учебе, об учителях. Я поделился, что стать командиром, служить в Красной Армии – моя мечта с детства. Он посоветовал мне поступать в военное училище.
     Срок обучения курсантов заканчивался. Новоиспеченных сержантов стали отправлять в маршевые роты частей резерва Верховного главнокомандования. Меня и еще двоих курсантов, имеющих среднее образование, было решено направить в военное училище. Но при прохождении медкомиссии меня признали негодным к воинской службе по причине высокой степени близорукости, сняли с военного учета и уволили из армии. На этом и закончилась моя карьера военного. Прослужил я в армии с 19 августа 1942 года по 12 января 1943года.
     По прибытии домой, я был направлен военкоматом в Грязновскую неполно-среднюю школу на работу в должности военрука. Военное дело было введено и в семилетних школах. Кроме НВП, я вел уроки истории и географии в 5-7 классах. По окончании 1942/1943 года военкомат направил меня с допризывниками школ района в Кирово-Чепецк на сборы. После этой командировки я устроился на работу на время каникул в Афанасьевскую МТС в должности учетчика с намерением пройти практику вождения. Бригада обслуживала колхозы Афанасьевского куста. Но попрактиковаться вождению на тракторе мне так и не удалось. После того случая никто из трактористов не хотел быть моим инструктором, не доверил мне  свою машину. Они дорожили своим местом, пользовались бронью от призыва в армию.
        В августе 1943 года в Афанасьеве появился уполномоченный из Свердловска по вопросу набора рабочих для горной промышленности области и отбора абитуриентов из числа юношей для поступления в техникумы и училища горно-металлургического профиля и в Свердловский горный институт. Меня пригласили в райком комсомола для беседы с ним.
Узнав, что у меня аттестат о среднем образовании с хорошими и отличными оценками, он взял мои документы и заявление для передачи их в институт. Оттуда пришел ответ, что я зачислен в число студентов первого курса без экзаменов.
     К 1 сентября 1943 года я прибыл в Свердловск. Занятия у первокурсников начинались после окончания уборки урожая, месяцем позже. С разрешения администрации института я съездил в Краснотуринск навестить дядю Ивана Петровича, маминого брата. Он служил в БАЗстрой НКВД инструктором по режиму в поселении немцев, вывезенных туда из Республики немцев Поволжья. Побыл я у него три дня, а затем уехал на уборку урожая в Егоршино, где находилось подсобное хозяйство института.
     С первых дней учебы мне стало ясно, что у меня нет достаточных знаний по дисциплинам физико-математического цикла, черчению, которое у нас в школе вообще не преподавалось. Зачетные  практические работы в лабораториях физики и химии выполнить я не смог. Мой аттестат зрелости ничего не значил. Из института я уволился и вернулся домой.
     В райкоме комсомола я встретился с секретарем Ждановым Ф.С. и признался, что доверие райкома комсомола я не оправдал. Он посоветовал мне поехать на один из участков леспромхоза, поработать на лесоповале, заодно в качестве комсомольского поручения организовать соревнование за досрочное выполнение сезонного плана лесозаготовок: «Большинство лесорубов – ребята допризывного возраста. Работа ручная, никакой техники нет. Вывозка древесины к месту складирования осуществляется лошадьми, направляемыми колхозами по разнарядке райисполкома. Комсомольских организаций на лесоучастках нет в связи с сезонным характером работ и непостоянством состава рабочих. Райком комсомола подбирает комсоргов, по решению обкома комсомола объявлено соревнование комсомольско-молодежных бригад и звеньев за право получения звания фронтовых. Положение о соревновании согласовано с трестом «Кировлес». Поезжай на Томызский участок работать лесорубом. Вместе с начальником участка Шестовым Яковом Акимовичем скомплектуйте молодежные звенья и бригады, организуйте соревнование между ними за перевыполнение сезонного плана». Я дал согласие поехать на Томызь.
     Встретившись с Шестовым, я сообщил ему о данном мне поручении. Идею соревнования он поддержал. На следующий день мы провели собрание с молодыми лесозаготовителями, ознакомили их с Положением о соревновании за право присвоения звания фронтовых. На добровольных началах скомплектовали звенья лесорубов, возчиков, объединили их в
 бригаду. Звенья состояли из трех человек. Потом на лесосеке мастер Ромашов провел инструктаж по технике безопасности, рассказал о рациональных приемах валки, трелевки, сортировки древесины, погрузки на сани, складирования бревен на лесобирже. Договорились увеличить продолжительность рабочего дня, организовать ежедневную заточку
топоров, лучковых пил, организовать питание на лесосеке, на бирже, чтобы не терять время на дорогу в столовую и обратно. Норма выработки на лесоповале составляла 3 кубометра на человека в твердой массе. Итоги подводились ежедневно и отражались приемщиками на доске показателей в разрезе звеньев. По согласованию с руководством леспромхоза были установлены меры поощрения отличившихся: дополнительные талоны на 200 граммов хлеба в день по итогам недели и материальное поощрение в виде выдачи промтоваров по итогам месяца.
     Результаты не заставили себя долго ждать. Нормы выработки стали выполнять и перевыполнять. Я работал в одном из звеньев. Некоторый опыт работы на лесоповале я приобрел, когда мы с отцом и братом Михаилом заготавливали лес для строительства дома. Спустя какое-то время мне позвонил секретарь райкома комсомола Жданов Ф.С. и сообщил, что я утвержден комсоргом обкома ВЛКСМ при Афанасьевском леспромхозе на время зимнего и весеннего сплавного сезонов с выплатой зарплаты по приказу директора леспромхоза. Теперь мне надлежало вести работу и на другом, Лыткинском лесоучастке. Подписывая приказ о приеме  на работу, директор леспромхоза сказал: «В конторе для тебя кабинета нет, твое место в лесу». Я и без него это знал.  Подобную работу с молодежью я провел и на Лыткинском участке. Между обоими участками развернулось соревнование за переходящее Красное знамя, за получение соответствующих премий деньгами, ценными вещами, установленных для мастеров и бригадиров. Это знамя было вручено в торжественной обстановке.
     Хорошо запомнилась мне передача переходящего знамени по итогам февраля Томызскому лесоучастку, победителю соревнования. За предыдущий месяц обладателем знамени была Лытка. Мне позвонил парторг
Габов и начальник Томызского лесоучастка Шестов, попросили доставить это знамя для вручения новому победителю. Расстояние между этими участками было километров 20 тайгой. Между ними охотниками была проложена лыжня. Я решил ею воспользоваться и доставить знамя к следующему утру. Вышел поздновато, попал в непогоду. Разразился циклон, сильный снегопад. Лыжню замело снегом. Я пошел наугад, заблудился. Проплутал в тайге несколько часов, чуть не замёрз. Меня начали искать охотники с собаками, с фонарями «Летучая мышь». Нашли меня полузамёрзшего. По прибытии на лесоучасток оттирали винными компрессами, заставили выпить водки. Отогревали на печке под шубой. Всё обошлось благополучно. Даже не кашлял.      Комсомольские звенья и бригады внесли весомый вклад в перевыполнение сезонного плана леспромхоза, Мою работу оценили положительно. В марте 1944 года меня приняли кандидатом в члены ВКП(б). Во время молевого сплава я возглавил зачистные бригады. Сплав по Томызю,
Лытке и Верхней Каме прошёл успешно. На этом закончились мои полномочия комсорга обкома ВЛКСМ. Меня вызвали со сплавного рейда в Афанасьево,  в прокуратуру в качестве свидетеля по делу начальника 
Томызьского лесоучастка Шестова Я.А. и  обвиняемого в браконьерстве и хищении мяса – лосятины, в соучастии с Шестовым в незаконном расходовании хлебных талонов, выданных за сверхурочную работу работникам конторы и обслуживающему персоналу лесоучастка в период ударника по заготовке древесины. Там в списке  числилась и моя роспись в получении 1 кг хлеба без письменного приказа директора леспромхоза Лучихина Я.А., под устное разрешение его заместителя Ромашова Н.И.
Меня допрашивал следователь прокуратуры Марков. Относительно отстрела лосей по разрешению леспромхоза без выдачи лицензии, я признался, что я участвовал в охоте на лосей вместе с охотниками Степаном и Емельяном. Нами были  убиты два лося. Но следователь обвинял нас  в отстреле не двух, а трёх лосей и в хищении лосиного мяса в крупных размерах, свидетельством чему был акт об изъятии у меня восьми килограммов лосятины во время передачи рюкзака с мясом при попытке передачи его моей сестре. Действительно, этот злополучный кусок мяса мне принёс Степан, как традиционному участнику охоты. Я его и отправил домой за продавцом ОРСовского магазина, моим одноклассником Сюзевым Андреем, приезжавшим на Томызь с товаром и за тушей одного из двух убитых нами лосей. При сдаче привезённой лосятины на склад ОРСа на глаза начальнику попал мой рюкзак. Мясо оприходовали, составили акт о якобы имевшем место хищении мяса комсоргом Кытмановым. Следователь добивался от меня признания в убийстве не двух, а трёх лосей. Третьего, якобы, охотники браконьеры  похитили, за что следовала уголовная ответственность. Следователь написал санкцию на мой арест и отлучился в кабинет прокурора Плетнёва за подписью. Я не стал ждать его возвращения и сбежал из прокуратуры прямо в райком партии, в кабинет первого секретаря РКВКП(б) Харина Ильи Тихоновича, сообщил о попытке ареста. Написал объяснительную по существу предъявленных мне обвинений. Илья Тихонович позвонил в прокуратуру и сообщил, что по этому делу райком разберётся в партийном порядке. В прокуратуру меня больше не вызывали. В райкоме же всё обошлось беседой со мной. А Шестов был осуждён на три года лагерей с отбыванием наказания в Вятлагере. Через три месяца его освободили после кассационной жалобы, приняли на работу в ИТР вольнонаёмным инженером. С ним у меня произошла встреча в декабре 1944 года, когда он приезжал в Афанасьево за семьёй. Он мне и поведал, как стряпалось это дело. Виной всему была попытка Лучихина избавиться от конкурента Шестова на посту директора ЛПХ.
     Учитывая мой небольшой опыт работы с молодыми лесозаготовителями, райком партии поручил мне заняться курсовой подготовкой кадров низового звена колхозов (полеводов, животноводов – ветсанитаров, счетоводов), назначил меня директором районной колхозной школы. Занятия в ней были прекращены в связи с призывом её преподавателей в армию. Для преподавания были привлечены специалисты сельского хозяйства райзо, мтс, райветлечебницы по совместительству. Я вёл занятия по изучению
Конституции СССР, документов партии и правительства по вопросам сельского хозяйства, проводил политинформации. Доведённый план подготовки курсантов был выполнен.
     Восторженно встретили мы сообщение о победе в Великой Отечественной войне! В этот день я находился в командировке в качестве уполномоченного райкома партии в Закамском колхозе на время проведения весеннего сева зерновых. При получении этой потрясающей новости я почти бегом прибежал в Афанасьево. Площадь перед райкомом и райисполкомом, перед клубом была запружена ликующим народом. Играла гармонь. Шла пляска, пели песни. Люди веселились, плакали, кто от счастья, кто от радости, кто от горя по погибшим.
     Передо мной встал вопрос, куда пойти работать или учиться. Рабочей специальности у меня не было. Я понимал, что в РКШ работаю временно, не будучи специалистом сельского хозяйства. Не было у меня документа и о педагогическом образовании. Невольно вставал вопрос о продолжении образования. Об этом у меня ещё раньше состоялся разговор с секретарём Кировского обкома комсомола Кытмановым В.И. во время моей командировки в Киров. Он советовал мне поступать в московский институт востоковедения, готовящий референтов – переводчиков восточных языков для системы наркоматов иностранных дел и внешней торговли. Сказал, что для этого надо получить рекомендации партийных или комсомольских органов, обещал дать положительную характеристику, учитывая мой опыт работы комсоргом обкома ВЛКСМ. Он сообщил мне информацию об условиях приёма в этот институт. А они были жёсткими: конкурсные экзамены по русскому языку, литературе, истории, экономической географии СССР и зарубежных стран, иностранному языку, прохождение отборочной мандатной комиссии для зачисления в институт из числа выдержавших конкурсные экзамены, представление положительной характеристики с места работы или учёбы.
     Я написал письмо в институт, сообщил свои данные. Получил положительный ответ и начал готовиться к вступительным экзаменам, имея в запасе достаточно времени. Отправил документы в институт, получил извещение о допуске к вступительным экзаменам. Они начались с первого августа 1945 года. К указанному времени я прибыл в Москву. Начинать
 пришлось с поиска жилья: свободных мест в общежитии не было. Обратился к вахтёрше, женщине лет пятидесяти, Марии Сергеевне со своей просьбой. Она согласилась поселить меня у себя. Отвела мне угол за ширмой с оплатой посуточно. Экзамены я сдал досрочно, набрал 23 проходных балла из 25. До заседания мандатной комиссии я успел съездить домой, уволиться с работы, получить отпускные. По возвращении в Москву прошёл мандатную отборочную комиссию 25-го августа. Меня приняли на первый курс турецкого отделения, но без предоставления общежития. Пришлось снова обращаться к тёте Марусе принять меня на временное проживание на прежних условиях, пока не найду постоянное жильё.
     Вместе с первокурсниками : Гатаулиным Малютой с арабского отделения и Яшиным Геной с уйгурского, мы обратили внимание на полуразрушенный двухэтажный дом в  Алексеевском студгородке.  Возле него стояли солдаты во главе со старшиной. Мы поняли из разговора, что они прибыли для несения службы по обеспечению общественного порядка в столице, и поселяют их временно в это здание. Подождали, пока старшина освободится, и обратились к нему с просьбой занять на первом этаже пустующую угловую комнату. Он согласился и даже разрешил взять железные кровати, лежавшие в разобранном виде на полу в коридоре. Подружились с солдатами. Обогревались самодельными электрообогревателями. Приходили в это логово только переночевать. Днём находились в институте, занимались в читальном зале, бродили по городу, знакомились с Москвой.
     В январе 1946 года освободилось несколько мест в институтском общежитии. Группа старшекурсников с японского, китайского и корейского отделений были досрочно выпущены из института и отправлены на работу переводчиками в связи с подготовкой документов для процесса над японскими военными преступниками. Но их места в общежитии были уже заняты. Нас пожалел Буниятов Зия, Герой Советского Союза, он согласился принять нас двоих с Яшиным в свою комнату. Для Гатаулина тоже нашли место. Проблема с жильём у меня разрешилась. Но возникла другая: мне нужно было самостоятельно освоить программу по английскому языку за курс средней школы. В институте наряду с восточными языками изучались по выбору и западные языки: английский или французский. Немецкий не входил в учебный план. А именно его я изучал в школе. В моей группе большинство студентов в школе изучали английский язык, некоторые владели и разговорным. Пришлось мне первое время брать частные платные уроки. Стал подрабатывать на погрузочных работах по выходным дням, а иногда и после занятий. Экзамен по английскому языку мне перенесли на второй семестр. Первый курс я закончил успешно, даже по английскому получил оценку «хорошо». Может быть, с некоторой натяжкой. Учиться было интересно. Изучали, в основном, предметы гуманитарного цикла.
     На каникулы я съездил домой. Перед этим я поработал, чтобы купить подарки, гостинцы ребятишкам. Брат Михаил послал со мной чемодан с солдатским обмундированием. Его перевели из города Горький в Москву на службу в одно из подразделений, охранявшее правительственные учреждения.
     Дома ничего не изменилось к лучшему. Хуторскую избу отец так и не перевёз в деревню. В ней жила тётя Клава. После демобилизации отца избрали председателем колхоза. Дела в колхозе шли плохо. Дома отец бывал редко, ночевать уходил в хуторскую избу. Встречи с ним у меня были мимолётными, он всегда куда-то спешил.
     Долго задерживаться дома я не стал. Вернулся в Москву.  Решил немного подзаработать денег. Надо было купить по мелочи что-то из одежды и обуви.
С питанием по-прежнему было голодно. Хлебного пайка по карточке мне не хватало. Приходилось покупать на рынке, забегать в столовые, закусочные. Да и Москву хотелось посмотреть, побывать в кино, в музеях, театрах, парках, на стадионе. Так пролетело лето 1946 года.
     Начались учебные занятия. В учебе особых трудностей не было, за исключением английского языка. Нашу англичанку Марию Николаевну Смирнову-Фредор сменила молодая преподавательница, армянка Мелькумянц. Она стала придираться ко мне: «Комрид Кытманов, Ваше произношение отвратительное. Ваш словарный запас беден. При диалоге долго думаете, допускаете ошибки в речи». Экзамен за второй курс сдал с оценкой «весьма посредственно».
     Беспокоили меня тревожные вести из дома. Мама писала мне: «Стоит засушливая погода. Посевы погорели не корню. На трудодни ничего не выдадут. Хлеба нет. Голодаем. Младшие дети пошли побираться. Отец домой не приходит, ушел жить к Кирихе Афонькиной. Болею. Скорее бы умереть, да детей сиротить жалко». После такого письма на глаза наворачивались слезы, но помочь я ничем не мог. Решение пришло само собой: надо уходить из института и устраиваться на работу. Отчислять меня не стали, дали академический отпуск до 1 сентября 1947 года. Такое решение было вызвано тем, что из института востоковедения начался отсев студентов в связи с предполагаемым закрытием института и переводом студентов и преподавателей в другие учебные заведения соответствующего профиля. В сложном положении оказалось турецкое отделение института. Его выпускники получили свободные дипломы с правом самостоятельного трудоустройства. Они оказались невостребованными. В 1947 году  был прекращен прием заявлений от абитуриентов на турецкое отделение. Вопрос о реорганизации института, оказывается, назрел давно. У него не было необходимой материальной базы, ютился он в тесном трехэтажном кирпичном здании, доставшемся в 1923 году от частного владельца Лазарева. В нем не хватало учебных аудиторий, не было страноведческих кабинетов, подсобных помещений. Столовая располагалась в подвальном помещении, хозяйственные службы вынесены в одноэтажный дом во дворе института. Если бы знали эту информацию раньше, многие не стали бы поступать туда.
     Получив академический отпуск, я стал искать работу в Москве и Подмосковье. Не имея никакой специальности, снова пошел на погрузку-разгрузку вагонов. Но и с этой работой появились трудности. На базах были созданы штатные артели грузчиков. Иногда они принимали меня на работу, но платили мало: при расчете выдавали на руки  только половину суммы, указанной в ведомости, а расписываться заставляли за всю. Я стал возмущаться – меня не стали брать на работу.
     Однажды на торгово-закупочной базе меня взяли на разгрузку яблок из вагона, загруженного навалом почти до потолка. Оплата – натурой по 20 килограмм на человека и по 300 рублей. Нас было пятеро. Яблоки уже
начинали портиться, приходилось их сортировать в ходе работы, отбрасывая загнивающие. Провозились мы с разгрузкой до самого вечера. Отобрали себе антоновку в качестве платы за работу, нам ее дали без взвешивания, выдали и по 300 рублей. Будучи голодным, я наелся при работе этих яблок до отрыжки. Ночью поднялась температура, открылся понос. Комендант общежития вызвал скорую помощь, которая увезла меня в больницу с подозрением на дизентерию или тиф. В больнице я провел почти весь сентябрь. Меня навестил мой однокурсник Алексей Михайлов. Перед отправкой в больницу я отдал ему заработанные яблоки. Оказалось, он продал их и принес мне 200 рублей. Он сообщил мне, что уходить из института передумал, так как, если его и будут закрывать, то всех студентов переведут в другие профильные вузы, в том числе и в МИМО(Московский институт международных отношений). Я поделился с ним своими проблемами. Академический отпуск мой закончился, а возвращаться в институт у меня нет возможности, так как надо работать: мама болеет, на руках у нее семеро детей. В колхоз меня примут, но там ничего не платят, неурожай, голод. На что Алексей ответил: «А ты разве не слышал про переселение семей из центральных областей в Карело-Финскую ССР, в районы, отошедшие Советскому Союзу от Финляндии по мирному договору? Коренное финское население полностью выселено. Переселенцам выплачивают подъемные, дают дома и квартиры, приусадебные участки, работу». И он рассказал, что, будучи на каникулах дома в Калининской области, был свидетелем выезда нескольких семей в Карелию.