Я сидел возле могилы и смотрел на небольшой холмик земли с покосившейся деревянной доской, на которой еще угадывались имя и даты рождения и смерти.
Прошёл год с её смерти и сейчас, на уровне двух метров под землёй, лежало то, что оставалось ещё осязаемым от моей любимой женщины, - груда костей в обрывках сгнившего савана. Я до сих пор живу воспоминаниями, безнадежными и мучительными, словно пытаюсь продлить свою никчемную жизнь, раз за разом возвращаясь в прошлое. Но судьбе, видимо, угодно, чтобы прах моей любви наполнял организм до краёв, выползая наружу бессильным воем по ночам или многотонным молчанием на кладбище, - и так до скончания срока, отмеренного мне неизвестно зачем.
Я взял горсть земли и бросил на холмик, потом встал, отряхнул пыль с колен, и пошёл пешком в сторону города.
Всё началось в тот день, когда я пил пиво во дворе своего дома. Теплая алматинская ночь располагала к уединению, поэтому пара бутылок холодного «Карагандинского» была кстати. У меня вошло уже в привычку периодическое копание в себе с неизбежным выводом о бессмысленности и убогости существования. Так и в ту ночь, я тоскливо перебирал в памяти серые образы настоящего и тяжело вдыхал. Во дворе никого не было, шум проезжающих машин не беспокоил меня уже давно, а фонарь над подъездом я разбил ещё с полгода назад, чтобы не мешал предаваться своим меланхоличным думам.
Она подошла незаметно и совершенно сбила меня с толку невинной просьбой поделиться пивом. Я немного растерялся, но все же протянул ей бутылку. При этом задел её руку; мягкое и тёплое прикосновение, мельком напомнившее о чём-то детском. Мы познакомились. Её звали Меруерт. Красивое имя. И сама она была красивой, с длинными стройными ногами и располагающей улыбкой. Она жила по соседству, а почему так поздно проходила через неосвещенные дворы, так это засиделась у подруги, муж которой уехал в командировку. Мы сидели почти до утра, рассказывая друг другу разные истории, немного шутили, немного смеялись; ей нравились цветы, мне не очень; она любила собак, я - кошек; она предпочитала шумные компании и ночные клубы, я – пивные бары и общественные бани. Но почему-то мне было приятно с ней, а ей, как я надеялся, со мной.
Мы начали встречаться. Месяц длилось это безумство: каждый день, после работы, я спешил к ней с букетом роз или хризантем, мы бродили по вечерней Алмате, ели пиццу в уютных ресторанчиках, катались на аттракционах в парках, почти всегда пили, иногда пиво, иногда вино. Несколько раз выбирались на Кок-тюбе, сидели на лавочках в тени деревьев и говорили обо всем, что взбредет в голову. А потом жарко целовались, тесно прижавшись друг к другу. Меруерт притягивала меня, опутывая невидимыми нитями. Она заполнила собой весь мир, и мне уже казались неправдоподобными недавние рассуждения о смысле жизни; их искусственная природа говорила больше о следствиях, чем о причинах. Стало легко просыпаться по утрам, на работе я уже не утомлялся, и окружающие люди становились все приветливей и улыбчивее. Я больше ничего не планировал, просто плыл по течению, и течение это быстро уносило меня в водоворот семейной жизни. Однажды Меруерт пришла ко мне и просто сказала: женись на мне. И я не раздумывая, согласился, как-будто она угадала мои тайные мысли, согласился легко и радостно. А Меруерт почему-то грустно улыбалась и плакала. Потом она призналась мне, что в этот день ее (недавно лучшая) подруга вышла замуж, и чувство одиночества и покинутости привело ее ко мне. Как бы то ни было, мы связали воедино наши жизни, и как я думал, навсегда.
Мы поженились. Свадьбы не было, просто расписались в загсе и переехали в мою квартиру. Мои родители и родственники обитали далеко, и я даже не стал их извещать, потому что давно уже жил один, даже с родными не поддерживая никаких отношений; я не чувствовал в них никакой потребности. У Меруерт была только тетя, толстая добродушная женщина с малюсенькими очками на круглом лице. Тетя жила в обособленном мирке своих переживаний, и мало что в жизни принимала близко к сердцу. Когда Меруерт объявила ей о нашем желании жить вместе, она только кивнула, взглянула на меня поверх очков без тени любопытства, и продолжила дальше заниматься своими делами. Так мы стали мужем и женой.
Первые полгода пролетели незаметно. Это было продолжение романтических встреч, правда, ощущения стали немного тусклыми, а поцелуи уже не туманили взгляд. Но легкость в общении и взаимное притяжение присутствовали. Мы ни с кем не дружили, как-то не тянуло. Ходили по ночным клубам, курили всякую муть, пристрастились к коньяку и занимались любовью с животной страстью. Денег хватало на всё, я прилично зарабатывал, к тому же и Меруерт вскоре устроилась на работу, так что материальных проблем мы не испытывали. Проблемы были в другом; постепенно я стал замечать, что моя любимая, если хочет сделать мне приятное, то поводом к этому обычно становлюсь не я со своими желаниями и предпочтениями, а совершенно посторонние и даже вовсе неприятные люди. Так, помню, подарила мне галстук, не потому что этот галстук мне нравился (а он мне нравился), а потому, что у неё на работе такой галстук носил шеф, по мне так подленькая и мелкая личность. Или, прихожу домой, а там новый мягкий уголок, из тех, что вызывают чувство умиротворения и уюта, но, оказывается, приобретенный не столько для меня, сколько из-за того, что в дешевом турецком сериале у какого-то придурковатого героя точно такой же.
Но это конечно не повод для сомнений, поводом стало мое отсутствие, вернее присутствие. В общем, однажды я сказал жене, что якобы уезжаю в командировку. Сам же, снял квартиру на пару дней, в соседнем доме, и начал в бинокль наблюдать за Меруерт. Через пару часов после моего отъезда, она вышла из подъезда, накрашенная и нарядная, и села в такси. Почему-то я сразу догадался, куда она поехала, почти наверняка в ночной клуб. Я поехал следом, прошел в этот клуб, наполненный дымом и хаотичным светом, и пристроился за столиком в самом конце зала, в отгороженной от всех кабинке. Меруерт я увидел танцующей среди нескольких парней, она извивалась всем телом и полностью ушла в дикий ритм разнузданного танца. Парни смотрели на нее с вожделением и похотью. Они криво улыбались и что-то кричали друг другу в ухо, кивая в её сторону головой. А Меруерт, как-будто и не видела эти ухмылки, и вдоволь натанцевавшись, уселась с ними за столик и пила все, что наливали. Жгучий комок сжимал мне грудь, хотелось вскочить, схватить нож, нет лучше топор, и с прорвавшейся ненавистью крушить эти наглые рожи, этот долбанный клуб, этот колючий уродливый мир.
Но я, как мог, сдерживался, с мазохистским упорством хотелось испить эту чашу до дна. Впрочем, не пришлось, Меруерт встала из-за столика и ушла, несмотря на пьяные протесты и даже угрожающее мычание со стороны раздосадованных дебилов. Я проследил за ней, она поехала прямиком домой и легла спать. Меня всю ночь мучили нездоровые сны, и наутро я проснулся совершенно разбитым. Мой якобы приезд Меруерт встречала радостно и совершенно искренне. Конечно, она не сказала мне, что ходила в клуб, да ещё одна. Но я ведь это знал. И после этого я начал задаваться вопросами и не находил на них ответов. Я стал замечать безразличие в её поступках, будь то невинный разговор по телефону или шопинг по выходным, или поход в кино, или загородная прогулка. Нет, внешне все было вполне прилично и даже интересно, но если она смеялась, то причиной смеха был не я, а тот похожий на робота мим, если она восхищалась, то не мной, а спецэффектами голливудских блокбастеров, если плакала, то не из-за меня, а от прочитанной в журнале истории о сиротах. Меруерт меня не замечала, она могла жить со мной, жить без меня, жить долго и счастливо, жить искренне и просто. День за днем, час за часом, подспудно, во мне нарастали противоречия, и мой бедный разум был не в силах связать воедино эти всплески неподдельных эмоций, расшатанных нервов, и усталых прозрений. Я стал раздражителен и откровенно груб, это её задевало и нередко наши бессмысленные споры заканчивались руганью, потом мы, спохватившись, мирились и яростно занимались сексом, от которого кружилась голова, и сохло во рту.
Так не могло продолжаться долго, и однажды я принял решение. Мысль исчезнуть из её жизни давно уже посещала меня, и я решил воплотить её в реальности. Это оказалось просто – уволиться с работы, выкинуть сотовый вместе с сим-картой, собрать вещи и оставить на прощание письмо примерно такого содержания – «не ищи меня, все кончено, я уезжаю в другую страну навсегда, прощай». И всё. Подгадал я эту затею на годовщину совместной жизни.
Но уехать из города я не смог. Слишком сильно я её любил, всей душой, всем сердцем. Она сделала меня своим пленником, и вырваться из этого плена, мне уже было не суждено. Я поселился в той же квартире, напротив моего теперь бывшего дома, где когда-то искал доказательства несуществующих измен. Накопленных денег было достаточно, чтоб прожить какое-то время. Я вновь достал запыленный бинокль и стал наблюдать. Зачем я это делал, я не отвечу даже самому себе. Весь день после моего бегства, Меруерт провела дома; плакала, сидя на кухне, плакала, лежа на диване, плакала, передвигаясь по квартире. А я смотрел и тоже плакал, от безысходности и щемящей тоски. Мне казалось, что я не выдержу и брошусь вон из своего убежища и прибегу к ней, и буду просить прощения и бормотать что-то о неудачной шутке. Но я этого не сделал.
На следующий день Меруерт уже не плакала и после обеда сходила куда-то, и вернулась в хорошем настроении. Ещё через пару дней она вышла на работу и жизнь у неё стала налаживаться, а через неделю я видел, как большая черная машина приехала и увезла её на всю ночь. Это были самые страшные дни в моей жизни, я страдал до изнеможения, я молил бога о снисхождении, я перестал есть, пить и спать. Вся вселенная отодвинулась на задний план, я видел только её, я думал только о ней, я жил её жизнью, тайной и невыносимо манящей. Ещё немного и я сошёл бы с ума, и непременно повесился. Меня спасла водка. Я покупал её ящиками, и пил не закусывая, чтобы забыться в тяжелом зыбком дурмане. Когда я смотрелся в зеркало, то видел обросшего пещерного человека с недобрым взглядом. Часто издалека, скрываясь, я следил за перемещениями Меруерт, сопровождая её в походах по магазинам, вечерних гуляниях, встречах и свиданиях. Иногда я позволял себе приблизиться к ней на расстояние вытянутой руки, но никогда не дотрагивался до неё. Я изучил все её привычки, манеры и приемы. Я мог даже предсказать, что она будет делать в следующую минуту и всегда угадывал.
Через пару месяцев она начала постоянно встречаться с каким-то хлыщом. Я за ним проследил, он работал банковским клерком. Малохольный, тщедушный субъект, с примитивным складом ума и поверхностными чувствами. Слизняк. Они ходили по ресторанам, пили пиво и вино, катались на каруселях, и гуляли ночами в свете фонарей. Я следовал за ними, как тень. Черная, невесомая, незримая тень. Когда они оставались у неё дома на всю ночь, я бродил вокруг дома с бутылкой водки в руке и успокаивался только с наступлением рассвета. Внутри меня вырос шип, который вибрировал при малейшем прикосновении и причинял жгучую боль.
Я купил фотоаппарат и стал исподтишка фотографировать Меруерт в самых различных ситуациях. Потом клеил фотографии на стены моей съемной квартиры. Еще я начал следить за банковским слизняком. Тот действительно оказался гнилым и отвратительным типом. Я подслушал его разговор со своими приятелями, такими же мелкотравчатыми грызунами, пределом дешевых мечтаний которых были деньги и бабы. И он обсуждал с ними все подробности интимной жизни с Меруерт, с пошлыми деталями и презрительным смешком дрыгающихся губ. Я возненавидел его, и месть проснулось во мне, она зашевелилась червем и разъедала меня изнутри. Я стал ждать удобного случая, и он не преминул представиться. В воскресный день кучка этих кретинов решила погулять, сходить в сауну и снять девок. Я, конечно же, заснял этот процесс как мог, по крайней мере, мне удалось запечатлеть объект своей мести в объятьях нетрезвой проститутки. Эту фотографию с сопроводительной надписью, я положил в конверт и подбросил под дверь своей любимой. На что я надеялся? То, что она разочаруется и порвёт с ним, то, что она разлюбит его и пошлёт куда подальше. Как же жестоко я ошибался. Она опять выбрала другое решение: с разбегу выбросилась в окно, и упала с пятого этажа. Разбилась насмерть. Это произошло на моих глазах. Я дико закричал и рванулся к ней. Она лежала в луже крови, неестественно вывернув шею и болезненно сжав губы. В побелевших глазах застыла боль, а руки все еще сжимали смятую фотографию. Впервые я не заплакал, а просто смотрел и смотрел на эту смерть, и не мог насмотреться. А потом повернулся и пошел, куда глядят глаза. Время для меня застыло, мир застыл, звезды застыли, слова застыли. Я встретил какого-то бомжа, и мы, молча, пили с ним до самого утра, каждый погрузившись в свои думы.
Прошёл год с её смерти. Время от времени я приезжаю на её могилу и сижу здесь, отрешённый от всего земного, в точке пространства равно удаленной от всех. Я до сих пор люблю её, также безнадежно, как и раньше, также невыносимо сильно, как и три, два, год назад, также мучительно, как доживаю сегодня свою никчемную жизнь. Потом иду в сторону города и беру бутылку водки. Она такая же бесцветная, как и всё, что я помню.