Чудеса — там, где в них верят, и чем больше верят, тем чаще они случаются.
Дени Дидро.
« Чудо!» - часто слышится в автобусе, среди паломников, по поводу самых обыденных вещей и заурядных событии. Чудо, воспринимаемое, как фокус, раз – и неожиданно совершилось, сложнее осознаётся в виде медленного процесса, с исходной точкой ожидания, не замечаемого течения и достижения результата в отсутствии внешнего эффекта.
Случайно, или в соответствии с темой, - чудесным образом, узнал о паломнической поездке на Леушинское стояние.
О существовании подворья Леушинского монастыря в Питере знал давно. Именно в этом здании в советское время находился областной психоневрологический диспансер , где под час оказывался крепко контуженый , потерявший в войну всю семью, от отчаяния и боли впадавший в неистовство мой батя.
Здесь, на восстанавливаемом подворье, я впервые увидел чудный образ Богородицы Леушинской, называемый « Аз есть с вами и ни кто, же на вы», поразивший меня реалистично написанным ликом Богоматери, кажущимся знакомым с детства, напоминающим русские лица моих родных женщин, простым, теплым и ясным.
О самом же Леушинском монастыре, ныне затопленном Рыбинским водохранилищем вместе с нашей деревней и сотнями других деревень , я много слышал от бабы Мани.
Баба Маня была старшей из четырёх сестёр, звавшихся в деревне , на манер модного в те времена квартета - « Сёстры Фёдоровы ».
Самому Фёдору было не до песен – одному с пятью бабами на полях страны делать было нечего . Фёдор «кормился» рыбалкой. Нынешняя рыбалка - развлечение , для прадеда рыбалка была тяжёлой работой и не каждому предоставлявшимся шансом выжить.
Фёдор Боев рыбак был из лучших. В любую погоду , на волне , вымокший и иззябший Фёдор с кормы вымётывал и выбирал снасти, а « на вёслах сидела» совсем ещё маленькая старшая дочка .Тяжело, холодно и страшно. Но больше некому.
До конца жизни баба Маня оставалась старшей для взрослеющих и становящихся старухами сестёр, всегда «слушавшихся» её и обходившихся с ней весьма почтительно. Так же поступала и появившаяся куча племянников, и все они , взамен принятой в деревне формы обращения – «тетка Маша» ,обращались к ней : «Кока Маша» или «Крестная».
Собираясь вместе , проснувшись с раннего утра, сёстры молча одевались ,заплетали тряпочными ленточками , потешавшие меня ,маленькие старушечьи косички, покрывали головы белыми косынками и в строгом порядке начинали молиться перед большой иконой Спаса. Сначала баба Маня , после неё сестры по старшинству.
Не было ни священника ,ни церкви – старухи молились, соблюдали посты ,встречали праздники , и как-то , завернув меня -младенца в несколько одеял, отвезли за тридевять земель и окрестили.
В семье бабушка была хранителем веры .
Сызмальства была у ней мечта стать монахиней , поражавшая , меня дурака – пионера , своей диковинностью.
Леушинский монастырь был рядом. Светлый храм ,потрескивание свечей перед старинными образами , пение монахинь , строгость ,чистота и простота монастырской жизни в Леушино захлестнули её душу.
Заикнулась было отцу, но Фёдор не благословил, и рад бы в рай … но трое младших есть хотят.
В архивной копии Всероссийской переписи 1897 года в графе « занятие ,ремесло, промысел, должность или служба» напротив имени деда запись «рыбак, земледелец» . Про бабу Маню : «дочь при отце» , «13 лет», «умеет ли читать – нет».
Библию в канун праздников вслух читала третья сестра баба Анна , уже ходившая в земскую школу.
В двадцать лет красивая - стройная , небольшого роста ,с волосами цвета вороньего крыла баба Маня вышла замуж за вернувшегося с японской войны односельчанина и однофамильца Афанасия Сергеевича Боева . Молодые отделились и зажили своим домом. На вёсла села моя родная бабушка Варвара .
Мария с Афанасием жили хорошо и ладно. Старики –ровесники вспоминали замечательные герани на окнах их дома, чистоту отбеленных половиков и удивительные бабушкины пироги. Жили вдвоём, деток не было - аукнулась тяжёлая работа и мертвенный холод лодки.
Теперь отпустить в монастырь она просит мужа .Мягкий дед Афанасий не перечит её намерениям, но как –то неожиданно захворав, не долго болеет и умирает году в тридцатом .
В этот раз стать монахиней бабушке помешала власть ,надо было вкалывать в колхозе ,да и монастырь закрыли.
Переселятся в отвоёванные у финнов Мустамяки , в сороковом году баба Маня поехала вместе ,с овдовевшей к тому времени ,моей родной бабкой и тремя её детьми. К началу войны она была ровесницей мне сегодняшнему, ей было 56 лет. Вся тяжесть эвакуации, возвращения, военной и послевоенной пахоты в колхозе была ещё впереди, как и пенсия в четырнадцать рублей ,впервые была получена где-то под семьдесят.
Моя мать и родная бабушка умерли рано, отец болел , так сталось, что вырос я на руках у бабы Мани узловатых , разбитых веслами и колхозной работой, шероховатых и тёплых .
Зима, утро престольного праздника. Вытащит баба Маня из печи пироги с брусникой , выложит на холщовое полотенце и говорит:
- Лопай, неслух, лопай. Умру, поминать будешь.
Бабушка дожила до девяноста и умерла когда я был в море. Хоронили её без меня. Память об этих пирогах, чувство жалости, тоски, невозвратности и невозможности что - то изменить остаются не проходя.
Хотелось совершить не исполненное желание отца , ушедшего в армию в 38-м году и родных мест больше не увидевшего. Посмотреть . Побыть рядом.
Послушать окающую, с характерной мелодикой речь земляков.
Помянуть поколения неизвестных мне предков крестьян - землепашцев и рыбаков, безвылазно живших на этой земле со времен Чурилы Пленковича и о которых в летописи осталось одно общее упоминание: «рать моложская прибежала на Куликово поле с опозданием, но по рубиться успела славно».
Отдать ушедшим не исполняемый долг, отблагодарить, подаривших нам жизнь, не потерявших веру и передавших нам маленькую её частицу, не отнятую ни пионерской организацией, ни комсомолом, ни партактивом.
К месту сбора, к назначенным на отправление шести часам вечера пятого июля, подбросил меня сын Серёга. Уютный дворик. Никого нет. В ожидании рассматриваю, как три бомжа аккуратно разбирают бачки, к завтрашней радости дворника, раскладывают мусор вокруг.
Собираются паломники. Наблюдаю. Маленькая девочка с матерью. На традиционный вопрос:
- «Здравствуй девочка. Как тебя зовут?» Вместо привычного:
- «Сам ты старый …..»
- « Настя». Приятно и не традиционно.
Подходят несколько мужиков моих лет, один из них усиленно снимает на камеру. Четверо парней. Семейная пара. Ещё пара рука об руку - религиозное воспитание. Отрадно. Остальные женщины в возрасте 30 -50. Длинные юбки, косынки на головах. Крепкие бабы тащат здоровые сумки. Большинство знакомы меж собой, едут не в первый раз. Командует всем секретарь батюшки Катя. Удивительное сочетание монахини и бойкого менеджера с Мальцевского рынка – во всём чёрном, уголки рта опущены даже когда улыбается, передвигается бегом как капля ртути быстро и напористо. Поднимаемся в храм, отслужив молебен, в начале восьмого начинаем грузиться. Мне достаётся место в последнем ряду, коленки к ушам .Порадеем . Грузимся по формуле – количество мест +1,стенаниями всего автобуса сломив сопротивление водителей Николая и Сергея втиснули в автобус опоздавшего ветерана. Трогаемся.
Присоединяюсь к обсуждающим чудеса. Батюшка сообщает об изменении маршрута, вместо поездки вокруг Рыбинского водохранилища едем к истоку Волги потом через Тверь и Углич в Брейтово. Приятное удивление всегда мечтал побывать у истока Волги. Чудесно.
Выехали из Питера, батюшка начинает читать акафисты. Батюшка- отец Геннадий Беловолов, лет сорока, высокий, с хорошим лицом, борода с проседью, волосы завязаны в косицу. Вокруг глаз «ленинские» морщинки. Близорук? Нет – читает без очков, значит смешливый. На вопрос соседу:
- «А батюшка, из каких будет?» - отвечает:
- « Из беглых. Филолог. Сотрудник музея-квартиры Достоевского »
Удивление. Уважение. Интерес.
Проезжаем Любань, Мясной бор, Чудово, Новгород места знакомые по дотошно изучаемой мной истории Ленинградского фронта.
Сворачиваем с трассы, движемся по пустой дороге с близко подступившим лесом.
Собирается дождь, темно, засыпаю. Демянск с его котлом проспал и проснулся когда свернули уже на проселок В полусне, километров восемьдесят трясемся, выбивая зубами Рио- Риту. Темная дрога, песчаная, в гору, деревья цепляются за автобус.
Вдруг выскакиваем на свет. За окном утро. Деревенские дома, вдали храм. Святоольгинский монастырь. Исток Волги. Разогнувшись, бегу умываться на исток – узенький ручеёк с красной от торфа водой из которого проблемно зачерпнуть воду даже в ладони. Одновременно с интересом осматриваюсь - знакомая еще по учебнику «Природоведения» беседка, оказавшаяся восстановленной часовней, рядом валуны с патриотическими надписями времён социализма позади прекрасный храм Преображения.
Выстраиваемся, идем к часовне служить молебен. С несвойственным мне благоговением несу икону. Совсем рассвело. Начался дождь, ноги сразу промокли. Проходим в храм .В храме ремонт в начальной стадии, на бетонном полу начинают мёрзнуть ноги, бегу к автобусу меняю носки, одеваю толстенную кофтень насильно всунутую дочкой, ни чего не мешает сосредоточиться на литургии. Служит настоятель храма, седой с рыжей бородой батюшка, похожий на патера из фильмов о крещении Ирландии, в сослужении отец Геннадий. Исповедуюсь. К причастию не иду, не готов, по обыкновению накурился. В церкви начинают собираться люди из подходящих туристских автобусов. Летом народу много, зимой священник остаётся один с тремя монахинями. Последний из жителей деревни умер в этом году. Электричество есть, но дороги зимой отсутствуют. Всё как при княгине Ольге. Зацикленный на войне, не могу себе ответить, были здесь немцы или нет?
Монахини усиленные нашими доброхотками подают в трапезной завтрак из чего- то привезенного Катей и из своих скудных запасов. Чувство благодарности и неловкости.
После полудня едем дальше, переезжаем Волгу – уже приличный ручей, минуем Осташков. Утверждение о том, что он самый столичный из провинциальных не оправдывается или не рассмотрел из- за пошедшего по-хорошему дождя. Начинаю знакомиться со спутниками. Сдуру несколько раз называю соседа Мишу Сережей, ни какой негативной реакции. Не показное дружелюбие, как и у большинства. Минуя официальное представление, начинаю обращаться традиционно – сестра, брат.
Чудно.
Батюшка, на подъезде, рассказывает историю города Ржева. О воине: были бои, огромные потери. Громаднейшие , батюшка, Ржев - стократный Невский пятачок. Не Город - герой, Город воинской славы , а огромная Русская Голгофа .
Полтора года 10 советских армий Западного и Калининского фронтов под командованием Жукова. безуспешно пытались ликвидировать Вяземско - Ржевский выступ – германский палец, направленный на Рыбинск.
Только после бесконечных неумелых атак, после Сталинграда и прорыва Ленинградской блокады ,в марте 1943 года немцы оставили Ржев. Местные поисковики рассказывали ,что немецкие позиции покрыты гильзами в несколько слоёв , перед окопами тысячи брошенных останков красноармейцев, во избежание эпидемии закопанных немцами во рву перед их передним краем. После войны колхозные трактористы подкладывали под зад сковородки и снимали с тракторов крыши кабин, чтобы легче было вылететь, если напорешься на мину. На памяти Твардовский:
Я убит под Ржевом,
В безымянном болоте,
В пятой роте,
На левом,
При жестоком налете.
Я не слышал разрыва
И не видел той вспышки,
Точно в пропасть с обрыва-,
И не дна, ни покрышки…
Поднимаемся в Вознесенский собор, главный храм города, на горе на левом берегу Волги. Ставлю к распятию поминальную свечу. Паломники разошлись по огромному храму обсуждают буквально перед нашим приездом совершенное в канун праздника освящение предела Рождества Иоанна Предтечи.
Поехали. Следующая остановка в Старице. Остановились у стен Свято-Успенского монастыря. Стена белая, огромная закрывающая вид. Шесть вечера. Батюшка поскрёбся в огромные ворота и исчез за ними. Дождь усиливается, из автобуса вытряхиваются с неохотой. Волга в Старице течет в ложбине, оба берега связанные замечательной красоты мостом, зелёными откосами сходят к воде. Рядом со стеной памятная плита в честь адмирала Корнилова здешнего уроженца. Толпа под зонтиками упёрлась в ворота. Выходит отец Геннадий – договорился, впустят.
- Чудо, чудо – загалдели поезжане.
Старица, одно название чего стоит! Владимир Андреевич, Иван Васильевич, самозванцы татары, поляки, народные бунты - русское средневековье. Успенский Собор, лишь на тридцать лет моложе своего московского тёзки и очень на него похожий. Германо- советскими усилиями разоренный, но по чудесному вмешательству первых лиц страны ,получивший финансирование и реставрированный исключительно удачно. Иконостас, резьба и иконы замечательно стилизованы под старину, не хватает фресок и позолоты, было бы полное соответствие. В подклети усыпальница родившегося и скончавшегося здесь первого русского патриарха Иова.
Дальше без остановок к месту ночлега, вокруг Твери , через чистые и ухоженные на пивном бюджете улицы Клина.
Ночуем в Селихово. Быстро перекусив, в темноте, валимся спать на полу на ковриках, прямо в храме. Сон - обморок.
Просыпаюсь рывком. Мысль – спал в храме, такого не мог представить. Свет утренний, неясный , с высоты из под купола льется на фрески на ярусы икон в иконостасе на стены вплотную завешанные старинными образами. Странное непривычное чувство. Обалдел, как говорят мои птушники. Продираю глаза, иду умываться. Просыпаясь ,по всему храму , забавно сидят и стоят на карачках заспанные спутники.
Смотрю на храм снаружи. Замечательная саврасовская пятиглавка с колокольней. Построен и освящен в честь Ильи пророка в 1813 году, до этого был деревянным простоявшим 300 лет. На стене памятная доска, напоминающая о посещении храма патриархом Алексием. Могилы священников. Несмотря на раннее утро, перестраивая бытовой корпус , уже работают русские мужики. Солнце сквозь облака, свежо. Очень тёплое чувство. Чудесным образом, храм не закрывался в советское время - отсюда и огромное количество старого письма икон с самыми необычными сюжетами , старинная утварь. Ощущение непрерывной целостности всего окружающего.
Быстро чай – автобус, едем в Конаково. Конаково и Селихово вотчина Кузнецова того самого знаменитого фарфоро – фаянцевого. Удивительным кажется сообщение, что производство вот – вот закроется, в стране не нужны постоянно бьющиеся дешевые чашки и тарелки. Название города Конаково , кажется забавным , старинным , русским . Нет, как и Тутаев, город назван по фамилии подстреленного здесь красноармейца , а живут в нём переселённые жители затопленного города Корчева.
Совместная литургия и установка памятного креста в Корчеве - первая официальная часть поездки. Литургия совершается в приспособленном под храм здании в районе конаковских новостроек. Очень тесно. Иконы, перевезённые из Селихова. Икон хватило бы ещё не на один храм.
Спускаемся к воде. Паломники, прихожане, несколько старожилов, помнящих, как им кажется Корчеву, местные казаки и телевизионщики. Грузимся на старенький пароходик «ОМ» и шлёпаем по воде около часа. Швартуемся к берегу у единственного оставшегося на суше дома Корчевы. Сразу по пояс в траве. Начинаем движение в сторону, когда то бывшего здесь кладбища. Во главе старожилы, трава выше головы. Память в буквальном смысле затянутая травой забвения. Казаки прорубаются, строят мостки через канавы. Корчева в башке путается с Коряжмой. Старожилы теряют направление. Скрываются в траве разведчики .Крестный ход приобретает черты игры в индейцев .Чтоб подержать умаявшихся паломников отец Геннадий достает святыню - крест Иоанна Кронштадского серебряный с камешками и дарственной надписью от прихожан . Прикладываемся к кресту. Батюшки решают вернуться и поставить памятный крест на берегу. Местный священник ведёт за руку совсем маленькую ужасно серьёзную внучку.
Устанавливаем крест. Служим молебен. Сосредоточенно держу икону, не замечая, как в руку кусает овод – рука в момент распухает, становиться пухлой, как у младенца. И больно и смешно.
Возвращаемся . С левого борта Конаковская ГРЭС и две огромные опоры, несущие провода через водохранилище. Как нынешняя реклама переклинивающая мозги, у меня в голове ещё остались до одури назойливые новости 60 годов – заложили, пустили первую очередь, вторую, завершили строительство Конаковской ГРЭС. Спрашиваю у казака:
– Служивый, помнишь, как строили?
- Нека, не помню.
Куда там , наверно ходил с Платовым в Индийский поход.
Прощаемся на пристани. Двухдневная непогода заканчивается крупным летним дождиком становиться тепло.
Едем дальше. Навигатор путает водителей, несколько раз возвращаемся. Чувствуется близость Москвы- деревни, переросшие в дачные посёлки, много восстановленных храмов. Переезжаем канал имени Москвы. Памятники Дмитрова - крайней точки наступления немцев на Москву. С горы видна стоящая посреди водохранилища колокольня в Калязине.
Указатель «Храм Спаса на Нерли 6 км». Проезжаем, а жаль, всю жизнь хотел увидеть.
Спас – Угол имение Салтыкова Щедрина. Музей. До того как стать сатириком Салтыков – Щедрин был тверским вице – губернатором. Взяток не брал и быстро слетел с должности. В храме музей. Впечатление - устроители вообще не читали великого земляка.
Дорогой учитель, укрой меня своим чугунным вицмундиром!
Два щедринских персонажа из ГАИ останавливают автобус на границе Тверской и Ярославской области и, не смотря на охранительную молитву батюшки, выписывают водиле Николаю стольник штрафа. Чуда не произошло, тут «не тот товарищ правит бал ».
На закате переезжаем Волгу в Угличе. Множество храмов, сходящих к воде, сияние куполов в приглушенных вечерних тонах. Воодушевлённый батюшка предлагает спеть из волжского репертуара, запевает, толпа дружно подхватывает. Волжского репертуара хватает до Рыбинского водохранилища, до берегов которого добрались уже в сумерках. Едем вдоль берега.
Проезжаем удивительный объект - на карте деревня Борок. Крепкий не закрывающий вида европейский забор, очертивший приличную территорию. Несколько пятиэтажек . Не типовые особнячки. Освещенные асфальтовые дорожки. Добротно, аккуратно, обособлено и всё это в русской глубинке.
-Миша, что это?
-Воинская часть.
-Миша, ты вообще видел воинские части?
Разобрался уже дома, это Институт биологии внутренних вод АН СССР. Институт которым в течение двадцати лет командовал И.Д.Папанин. Папанин был жук ещё тот. Биологии во внутренних водах все меньше и меньше, не знаю как с научной работой, но материальная часть в превосходной степени.
Опаздываем, в Брейтово уже началось стояние - главная цель поездки. Отец Геннадий в движении начинает читать акафист святому Иоанну. Подъезжаем к полуночи, с ходу без заминки вливаемся в толпу стоящих на берегу у часовни богомольцев. Отец Геннадий присоединяется к четырем служащим священникам .
Необычность происходящего мешает сосредоточиться на акафисте. Совершенно библейская картина. Сумерки. Слабое пламя свечей выхватывает из темноты очертания строений и контуры людей. Ветер, разнося пение и звуки колокола, нагоняет на берег волну, раздувая разожжённый рядом костёр, вокруг которого куча освещенных мерцающим пламенем детей. На востоке Венера ,напротив низкая Луна и по средине белесого неба четким рядом - фиолетовые облака , уменьшающиеся к горизонту и рваными очертаниями напоминающие крылья ангелов летящих над водой.
Дочкина кофта не согревает, хочется чаю и покурить. Нельзя, завтра причастие. В третьем часу с частью паломников ухожу спать в церковный дом. Батюшка и самые твёрдые стоят до пяти.
Утро. Иванов день – праздник, ассоциированный со страшной бабушкиной иконой, цветущим папоротником и срединой лета. Деревня встает вместе с нами. Хоть батюшка и говорит, что в названии Брейтово татарские мотивы, мне кажется это чисто петровские штучки – Брей того! Брей этого! Деревни не разглядел, без долгих сборов в автобус. Не разглядел дом, который по рассказам хотела купить бабушка, когда встал выбор куда переселяться. Не хватило денег - поехали на Карельский перешеек. Может и к лучшему, ходил бы сейчас чисто бритым.
Весьегонск - восточная граница расселения веси, за Мологой жили уже словене. Всё перемешалось, но дореволюционный уклад, система хозяйствования, утварь, костюм лучше сохраняются в вепсских деревнях Ленинградской области. Здесь всё новодел. Кроме языка. Слушаю родной бабушкин говор.
Треть города сохранилась, остальное ушло под воды разлившейся Мологи. Уровень воды низкий, в засуху из воды восстает затопленный город. В городе старики и дети ,взрослое население все за 300 км ,в Москве. Литургию стоим в кладбищенской церкви. Общая исповедь и долгожданное причастие. Идем через город на берег к поклонному кресту рядом с церквями, когда то превращенными в клуб и генераторную, а недавно ставших совсем бесхозными.
Солнечно и тихо. Очень хорошо проходит молебен .Вечная память. После молебна все прикладываются к кресту Иоанна Кронштадского. Местный батюшка раздает подарки мальчишкам и девчонкам отличникам воскресной школы. Сидим, греемся у церкви, местный дед былинно рассказывает, о том, что особо рьяные верхолазы, сбивавшие церковные кресты, как то дико и быстро умерли.
Едем дальше от Москвы, в глубинку по вполне сносным областным дорогам, о которых так много было пролито слез. Пересекаем Весьегонский и Бежецкий уезд, по местам, куда не то что немцы но и татары не добрались. За окном вырисовывается картина разорения, какой не видать проезжая по федеральной трассе.
Дороги теперь есть, но вокруг не обрабатываемые, зарастающие кустами и борщевиком поля, заброшенная земля, которую веками так стремились получить крестьяне. Десятки пустых деревень. Крепкие дома с неосвещенными к вечеру окнами, а то и просто с высаженными рамами, заросшие по крышу бурьяном фермы. За все 3 тысячи километров встретили два стада коров.
Заброшенный, лишь недавно построенный агрогородок с дорогами, технологическими площадками, каменными коттеджами на две семьи, с огромной фермой, по фронтону которой выложено «Интенсификация – 90».
За поворотом абсолютно пустая деревня с одиноко стоящим памятником, погибшим где-то на войне землякам. Ни живых ,ни мёртвых.
Если так везде в России, не смотря на речи симпатичных московских парней, надо спасаться. Пропадём. Бежать из городов и мешочничать уже негде .
А вот и сам Бежецк. Добежали. Аккуратный маленький городок. Все в прошлом.
Благовещенский женский монастырь - старые тополя, бытовые корпуса, в центре бывший приходской храм.
Останавливаемся у ворот. Зазвонил колокол. Удивление и мысль совершенно дикая
– Не уж-то, нас с колоколами встречают? !...
Проходим в ограду. Осматриваемся. Несколько монахинь, послушницы, мужики-строители, несколько девочек лет от 7 до 14. Девчонки, одетые по случаю праздника в одинаковые новенькие платьица уставного покроя. Как и все девчонки одетые в обновки втихаря что- то на себе рассматривают и поправляют. Дети из проблемных семей, живут в монастыре, нормально ходят в школу, но повадки монашеские без детского кривлянья и суеты.
Выходит настоятельница - мать Александра. Преклонного возраста полная женщина, передвигается тяжело с помощью послушниц, лицо живое, глаза ясны, внимательные, лучистые, не хочется отводить взгляда.
Отец Геннадий приветствует настоятельницу. Матушка сразу приглашает обедать , в специально поставленную, из свежих досок , обтянутых полиэтиленом , летнюю столовую.
На столе штук шесть рыбных и овощных закусок, борщец, котлеты рыбные, выпечка, квас. Накануне говевший начинаю пускать слюни. Кроме обилия еды, меня, щепетильного в расчётах и привыкшего к предоплате, поражает ни чем незаслуженное безвозмездное внимание. Подают девчонки, серьёзно и старательно. Матушка говорит, что и готовили тоже в основном они. К концу трапезы завязывается общий разговор. Отец Геннадий на подъезде , загодя сказал, что мать Александра обладает даром убеждения, и не то что бы даром пророчества, но довольно безошибочным предвидением. Разговор идет о вере, о суетности мира, о привлекательной со стороны и тяжёлой в реальности монашеской жизни, о главной монашеской добродетели – смирении. Поражает ясное миропонимание настоятельницы.
Матушка, приглашает всех приехать ещё раз:
- Поезд ходит. От Питера 300 километров. Вы там живёте суетно .Потом поздно будет .Рассказывает о письмах , приблизительно одинаковых -70 лет, умирать страшно, примите.
- Куда? Всё в руинах. Нужны работники.
Девчонки, навострив уши, шустрят, убирая посуду.
Уезжаем на молебен у кладбищенской церкви.
Возвращаемся в монастырь, стол накрыт заново с той же аккуратностью и изобилием. Ужинаем. Вконец разморенные и сытые паломники отваливаются от стола .Теплый вечер, после нескольких дождливых дней. Прозрачный чистый воздух. Лучи солнца сквозь зеленую ещё влажную листву тополей. В моем ерническом сознании возникает дурацкое «Чаепитие в Мытищах».
Матушка продолжает удивлять, подозвав двух монахинь и девчонок приказывает им спеть.
Запевают. Поют красиво и слаженно.
-Неправильно - прерывает настоятельница. Повторяют.
- Неправильно. Без возражений начинают снова, и так несколько раз.
Сначала поражает бестактность настоятельницы, потом доходит – дело не в пени, матушка показывает нам, досужим говорунам, заболтанное монашеское смирение. Не проста матушка Александра.
Монахини поют, вначале смутившиеся паломники, слушают, раскрывая рты. По окончании мокрые глаза и не уместные в монастыре аплодисменты.
Возникает удивительное чувство единения с поющими, с матушкой, с этим монастырём, с со всем Божьим миром.
Слежу за девчонками - дети, должны же что - то отчебучить. Не отчебучивают. Опираясь на свой скорбный ПТУшный опыт, обращаюсь к отвечающей за воспитание девочек матушке Сергии:
– Вам наверно легко с такими детьми?
- Очень трудно. Живём надеждой - людьми вырастут. Не пойдут в монахини – прибавится в Бежецке ещё несколько хороших семей.
С матушкой Сергией вхожу в храм. Она говорит, что в монастыре совершается особая треба - «сорокадневная лампада».
Дорогая баба Маня, вот как, чудесным образом, представилась возможность помянуть тебя и с лёгким сердцем и с подходящим моменту настроением помолиться о твоей душе.
Паломники, с батюшкой рассматривая иконы, долго ходят по вечернему храму. Пора прощаться, но уезжать не хочется. Выходим во двор идем к воротам, фотографируемся, паломницы, толпятся вокруг матушки, всем хочется её о чём- то спросить и услышать желаемый ответ. Прощаемся. Стесняясь, не делавший этого не когда ранее, неловко кланяюсь матушке в ноги. Садимся в автобус и долго на прощание машем, нет - махаем. Слезы на глазах у паломниц и у провожающих. Незамечаемо совершающееся чудо.
В сумерках проезжаем Максатиху, опять подводит навигатор, очередной раз заблудились посреди России. Какой - то парнишка доброхот, на самой разлохматой «копейке» без номеров, вывозит нас на трассу и ещё некоторое время катит, впереди мигая габаритами. Ему, шалопаю, от этого весело, и нам весело и хорошо.
Дальше едем уже в ночи. Отец Геннадий просит в микрофон поделиться впечатлениями. С интересом слушаю. Замечательно рассказывает девчонка из Москвы, подвернувшая в самом начале поездки лодыжку и безропотно скакавшая с палочкой три дня. Я, профессиональный болтун - молчу. Засыпаю.
Проснулся, катим по утреннему Питеру – «Здравствуй Невский, здравствуй Кировский ...» Первая группа выходит в Купчино, вторая у Московского вокзала.Расставание и взмахи ручками. Почти пустой автобус подъезжает к подворью. Сын уже на месте, встречает.
Прощайте , обретавшиеся рядом, сопереживавшие вместе со мной чудо.
Прощайте дорогие паломники, прощайте отец Геннадий, прощайте Катя, прощайте водилы Сергей и Николай.
2009 г.