ГЛАВА 11.
ЗАМЕРЕВ ДУШОЙ…
– …Я был вынужден, родная.
– Понимаю. Сознаю. Только сейчас это начинаю понимать! Представляешь, любимый? Прожив полжизни… – Лана тихо плакала, прижимая сотовый к уху и прикрывая низ аппарата рукой. – Прости, что я такая дура…
– Это не так, судьба моя, совсем не так, – тихий голос осип, похоже, и сам плачет. – Ты не мучь себя, не надо. Мы справимся. Я понаблюдаю издалека, послушаю разговоры вокруг. С тренером нашли общий язык – понял меня с полуслова…
Тони рвался душой к любимой, но сына нельзя было оставить без надзора – месяц карантина.
– Он, едва нас с Банни увидел, замер, словно что-то вспоминая, – тяжело вздохнул. – Чёртов фильм. Его опять показывали здесь, в Америке.
– Понимаю. К нам с просьбой о документальном фильме уже обращались представители их телеиндустрии. Мои адвокаты жёстко держат этот вопрос на контроле. Нельзя больше давать нашей истории никакого хода. Она вредит детям, – опять слёзы перехватили горло.
– Не плачь, Ланочка, держись, любимая.
Его голос, тёплый, родной и любимый, пытался дотянуться из далёкой американской Атланты до Канады, в Торонто.
– Нас узнают на улицах, как «звёзд» Голливуда, просят автографы. В город не высовываемся. Отсидимся. Скоро команду на тренировочную базу вывезут, тогда стану помехой. Вернусь.
– Как сын?
– Замкнулся, – протяжно вздохнул, стараясь не показать отчаяния. – Окунулся в тренировки, в дела клуба и команды. На посиделках не задерживается, на женщин даже глаз не поднимает. Беда… – еле сдержал стон, боясь побеспокоить и без того взвинченную любимую. – Справится. Я только к тридцати годам стал зрелым на эмоции.
– Помню, – заулыбалась.
Он это почувствовал. Поцеловал телефон, порывисто вздохнул.
Услышала, отозвалась.
– Звони просто так и дыши почаще в трубку, родной…
Переключила телефон на режим «хандс-фри» и старательно выполнила поворот на оживлённую развязку шоссе.
– Ты мой, Тони. Моя Большая Невидимка…
– Страстно? – тихо, взволнованно, дрогнув голосом.
Так стало светло на его душе от её простых и сердечных слов: «Всё помнит, любит сами воспоминания, моя Дэйзи!»
– И стонать?
– Прежде спроси, не за рулём ли? – ответила тем же, ещё больше порадовав.
– Целую, родная. Прости. Мне пора, – несколько раз поцеловав трубку, отключился.
– Пока, – прошептала и… залилась слезами, резко дав по тормозам.
Сзади взревел негодующе клаксон, но Лане было совсем не до него. Такое накатило!..
Задняя машина аккуратно объехала, поравнявшись с окном, пассажиры показали жестом, чтобы опустила, и спросили:
– Всё в порядке, мадам?
– Спасибо, я справлюсь, – еле выдавила, прижимая платок к лицу.
Мгновенье постояв, извинились и уехали. Вскоре подали знак стоящему на углу полицейскому: «Побеспокойтесь!»
Раздался стук в её окно.
Скосила глаза: «Только тебя здесь не хватало, коп!» Вздохнула, промокнула слёзы, взяла себя в руки, выглянула, лучезарно улыбнулась.
– Слушаю Вас…
Энтони вернулся лишь в двадцатых числах марта.
Стас был в отъезде по делам клиники.
Лана, оставив детей на Терезию и прислугу, пошла ко второму мужу, взяв с собой Анюту и Мэнни.
Подняли такой визг, смех, затискали, заобнимали, зацеловали отца, соскучившись после долгой разлуки!
Посадив Ману на мощную шею, а Нунцу на талию, стал бегать с ними по холлу, гостиной, столовой, коридорам; подпрыгивал, приседал, наклонялся, «падал», вызывая детский испуганный визг нечеловеческого звучания!
Нюся придерживала сильными руками брата, цепко обвив ногами талию отца, а Тони целовал её голову и сходил от радости с ума, ошалев от счастья.
«Семья в сборе! Старшие сыновья совсем большие – не посадишь на себя. Я всё-таки стал многодетным отцом, как когда-то мечтал. Пятеро детей: четыре сына и дочь, а ведь и не надеялся уже! Если б не судьбоносная встреча с Ланой, ещё неизвестно, были бы они вообще у меня? Скорее всего, нет. Спорт, большая нищая семья, полуголодное существование, скромная профессия. Нет. Лана дала мне всё: деньги, любовь, счастье и детей. Саму жизнь. Стала судьбой».
Спустя три часа, наигравшись, нарадовавшись, насмотревшись вдоволь в сияющие глаза, сели ужинать.
По окончании, Анна взяла за ручку Манфреда и повела в дом мамы и первого папы, Стаса.
– Пока, мам, пап! До завтра!
Родители стояли у ворот, обнявшись, и провожали глазами детей до самого особняка.
Там их «принял» Джеймс Скала, кивнув: «Порядок!»
Закрыв ворота, супруги пошли в дом.
Уже в холле Энтони раздевал жену, целовал, ласкал, стонал. Соскучился! Годы мало его изменили: старел, но не дряхлел, седел, плотнел, но не сморщивался, голос становился глуше и ниже тоном, но это только «заводило» Лану.
Они уже не сходили с ума, и Стас не вздыхал горько, рассматривая расцвеченное синяками тело жены – старались не оставлять, сбавив обороты: и Светка, и Тони. Смирились.
«Время – лучший выравниватель!» – смеялась она.
– …Ты никогда не сомневался во мне?
Прижала его мокрую голову, он старался промокнуть любимое тело простынёй после душа.
– Когда он вырос? – пыталась поговорить.
Замер на секунду, закрыл глаза, судорожно вздохнул, когда прикусила мочку, дохнув горячо и трепетно, как в молодости, тогда, в её спальне перед покушением. Прижал, ответив на ласку, поняв, что всё равно не даст себя вытереть, как следует.
– Ни на мгновенье?
– Думал…
Провёл крупными губами по тонкой шейке.
Задрожала листиком.
– Понял его почти сразу, – продолжил целовать, прикусывая бесподобный шёлк кожи настоящей рыжей девчонки. – Он был обречён, как и я, – голову ласкал невесомо, подушечками пальцев, как умел лишь он. – Это наша судьба – рыжая бестия, – застонал, погружая лицо в водопад влажных медно-красных локонов. – Боялся только: молодой ещё – двадцать лет. Мне-то было за тридцать… и то пропал…
Впившись в любимые губы, посадил на себя, впитывая стон страсти, сжав в ручищах и вбирая даже ими дрожь любимого пьянящего тонкого тела.
– И так и не нашёлся… по сей день… – просипел, утопая в одури дикого желания.
– …Как теперь всё будет? – лежала на могучем теле, целуя лицо, гладя тонкими пальчиками художницы седеющие волнистые волосы. – Чем ему помочь?
– Держать подальше.
– От всех нас? От рыжих?
– И белых.
Рассмеялись, понимая, что пытаются руками перегородить горную бурную речку.
– А она возьмёт, да перекрасится… в чёрный! – захохотала громко и лукаво.
– Зашить!
– А остальное?
– Его!
– Оставь мальчику гордость мужскую!
Смех только и спасал, только он. Понимали: трагедией попахивает, кровью.
– Куда ты её? – внимательно окунулся в глаза.
– Домой.
– Что?.. – положил рядом, лёг на бок, подперев голову рукой. – Туда?
– Да. Время другое. Поехала на пленэр. Длительный. На полгода. Серия картин. Контракт. Специальный заказ.
– Как продолжение того цикла? «По “Золотому Кольцу” России…»? 91-го года?
– Да. Двадцать лет спустя. Её глазами.
– Это может быть занятным.
– Устроители тоже так посчитали. Я занята, отдали заказ дочери.
– Справится? С её склонностью…
– Знает, что на кону. Скрывать не стала ничего. Фото в нос сунула.
– Лана! – напрягся, метнул возмущённый взгляд.
– Такая была ситуация.
– Нельзя так ранить дитя!
– Которое едва не влезло в твою постель?
– Что? Ты?.. Так она?.. – потерял дар речи.
– Да. Месть. Злость. Жажда крови. Настоящее безумие, – тяжело вздохнула. – Только шоком смогла сбить коросту цинизма и ослепления души. И глубокого заблуждения. Захотела правды, начала копаться в нашем прошлом, не спросив разрешения – бога ради! Вот и устроила ей это самое «прошлое».
– Это бесчеловечно, – охрип.
– А влезть к мужу мамы в постель?
– Не думаю… – привстал в диком замешательстве, побледнел.
– Выловила у твоей двери. И шла она не к Эсти, уверяю тебя.
– Нет!
– Да. Клянусь нашей любовью, – задрожала, поцеловала сильно, с прикусом.
– Мадонна… Madre Di Dio, Misericordioso!* – притянул к себе дрожащую Лану. – А ведь мы с тобой равны, единственная… – странно смотрел, долго, с мукой.
– Что?! – подняла потрясённые глаза. – Нет… Нет!
– Поймал на выходе, – смотрел с сочувствием и безграничной любовью. – Прекрасно понимал: окажетесь наедине – вам с этим не справиться!
Быстро сжал её, загоревшую в истерике, притиснул к горячему сильному телу, сдерживал трепещущее тельце, гладил, целовал, шептал на итальянском слова нежности, пока астенический приступ не отпустил, и жена не обмякла в руках.
– …И поверь, я вас понимаю, и нисколько не осуждал бы, клянусь. Банни – это я сам. Он полюбил тебя как «Дэйзи», а ты бы видела в нём меня, того, молодого, твою Большую Невидимку, славного парня-бодигарда, который спас тебе жизнь, страстно и беззаветно любя. Сознаю и принимаю, любимая. И всё прощаю заранее…
Крепко обнял ногами и руками, загораясь, вспыхивая, горя в любви-напалме.
– Не осужу… Мы едины… Одна плоть…
– …Я знаю, что всех помирит.
– Не говори этих слов! Fermati!** Даже мысли твои слышу! – целовал мокрое тело, выпивая солёные капли с впадинок, складочек. – Твоя смерть взорвёт нам голову, и следом за тобой, один за другим, уйдём все: я, Стас, Банни, твоя дочь…
– Только не она!
– И она, уверяю тебя. Вы – одно целое. Потеряв тебя и твоих любимых, станет пуста. Погибнет сразу. Нет её без тебя и меня. Мы – это она. Понимаешь? Её самой, отдельной и полноценной личности, ещё нет. Пока в ней только две сущности: Света и Тони. Убери их, что останется?
– Пшик.
– То-то. Ей ещё предстоит постепенно вытеснять нас из себя. Начнёт с меня, когда не получилось с тебя. Ведь шла она ко мне именно для того, чтобы заменить во мне тебя. Было: Света-Тони, стало бы: Ника-Тони.
– Следующий шаг – Эсти.
– Да. Пройдя мою постель, поняла бы, что чего-то не хватает. Тогда, пара Ника-Тони опять претерпела бы изменение. Эсти, не выдержав, сдался б, и она добилась бы своего: Ника-Банни.
– Зная дочь, вижу, как второе имя постоянно меняется.
– Да. Она из всей этой «карусели» забыла только одну деталь рассмотреть…
– …что будет с нами, теми, по которым прошлась грязными сапогами.
– Точно.
– Потому скрутила её, опутала серьёзным контрактом и выслала. Пусть ищет себя там, где я нашла. Там есть много того, что рождает характер и душу. Даже если многое изменилось, среда останется, сама аура места. И память.
– А если найдёт участников? – насторожился, затаил дыхание.
– Они ничего не знали. Операция была тайной. Там только могилы.
– Со своим поступил так же, не сговариваясь с тобой. Мы равны, любимая, – целовал родные губы. – Даже, находясь на большом расстоянии друг от друга, мыслим одинаково.
Приникла, вжалась, медленно поднялась по торсу, кожа к коже, крупными горошинами сосков по влажным волосам на груди; привстала на колени, гладя крупную голову пальчиками, низко стонала, пока он ласкал грудь, стеная и рыча.
– Мы неисправимы, – хрипло рассмеялся и… потащил её в душ.
– …Надолго едешь? А?
Пила утренний кофе без малейшего аппетита. Не любила разлук – сыта была ими по горло!
– Навещу, пошепчусь, потом – в Монреаль, надо поговорить с руководством: есть пара идей. Обычная рутина старика-спортсмена на пенсии, – тепло улыбнулся, зная прекрасно, что за хандра у неё. – Я ненадолго, обещаю. Уже и сам отрываюсь от вас с трудом – пригрелся, прикипел.
Подняла взгляд, несчастный и беззащитный, стала вновь сущим ребёнком.
Этим заставила мужское сердце больно сжаться и стукнуться о грудину, «ухнуть» вниз, вызвав дурноту и страх: «Если с ней что-то случится… Нет! Не думать. Stop! Zitto, guaire! Smettila! Basta!*** Как же я люблю! До крика. Годы ничего не изменили».
Измученно улыбнулась, погладив синью сердце и поняв всё.
Встал с места, сел на пол у её ног, положил голову на колени, обхватил, целуя.
Гладила волосы, перебирала, погружала в мягкость прядей пальцы.
Задумался: «Любовь не требует много слов. Только замерев душой в подобные сокровенные минуты, и приходит осознание того, что выбор был сделан правильно, что, перешагнув трудную полосу, переборов себя, нашёл, наконец, душевную гавань и дом, обрёл своё “я” и долгожданный покой. Обрёл простой человеческий рай, Эдем, достиг вожделенной нирваны».
Сидели, пока равнодушный таймер не напомнил: «Пора».
– …Не стал звонить. Понял: разговор, – Стас встретил на пороге дома.
– Ты когда приехал? – с радостью подставила личико родным губам, вдыхая запах.
Поцеловав, прижался к лицу щекой, замер. Опомнился, снял с неё шубку и сапожки, надев домашние туфли.
– Что нового? Как дети?
– Так и сказали: «У мамы с папой проблема», – рассмеялся, прижав к боку, обнимая за талию.
Повёл в детские. Утро. Возня, писки, выходной.
– Дети, мама пришла!
– Стас! – зыркнула на мужа, погрозила кулаком, тут же была окружена отпрысками.
– Сладкая месть! – расхохотался.
Дав пять минут на приветствия и утренние поцелуи, вывел жену и увлёк с собой в столовую.
– Посиди со мной. Есть хочу!
Через полчаса вошли дети в сопровождении Терезии и гувернантки Стейси Хэллвелл.
Пожелав всем приятного аппетита, супруги покинули комнату, где детворой занялась прислуга.
– Все идут на 11-часовой спектакль. Нам достанется только Мэнни.
Стасик потискал Свету, удерживая, целуя сзади, нещадно щекоча.
Хохотали, как подростки.
– Останемся, разнесчастные, с одним-единственным сыном. Скукота-то какая! – хохмил.
– Если по малышам соскучился, поедем к Риверам. Давненько не навещали, – прижалась спиной, откинулась головой на его плечо, целуя шею, вдыхая аромат кожи и лосьона. – Славные такие детки у Джона получаются…
– Только белые, не рыжие, даже непривычно. После наших, как альбиносы! – смеялся, сжимая жену в лапищах.
– Погоди. Вот Нику торкнет в зад петух, негра в дом приведёт! – хулиганила, не отставая, заговорив на русском.
– Вот афроамериканца в нашей крови и недоставало. Это будет восхитительный коктейль!
Повалились на кожаный диван в кабинете, не разжимая объятий.
– Чёрный, с синими глазами, с рыжими веснушками и огненными волосами…
Хохоча, уже дрыгали ногами, как дети.
– Да юная баронесса наша, Евочка, в обморок упадёт от такого племянника!
– …Мам! Папа звонит! – Анна стояла рядом и держала возле уха сотовый. – Сейчас, пап, они смеются сильно, что-то о Еве говорят… – слушая, улыбалась, косила золотистыми глазами на родителей, которые пытались справиться со смешливой атакой. – Нет, я не подслушивала, честно! Просто дверь была открыта…
Показала матери язык.
Лана подошла, утирая смешливые слёзы, глубоко вдыхая воздух в попытке успокоиться.
– Всё, идёт, плачет…
Сунув в руки мамы телефон, с разбега впрыгнула на отца Стаса и так завизжала, что оглушила всех надолго!
Закрыв ухо рукой, Света рассмеялась и обречённо побрела на крытую веранду. Встав у приоткрытого окна, закрыла глаза, вдыхая прохладный сырой воздух марта. Опомнилась.
– Да, родной. Как дела? Как долетел?
Смотрела на улицу, но ничего не видела – слёзы набежали. Нервы сдали, поддавшись весне и настроению.
– Хорошо. Как он? … Бедный. Будь с ним терпелив. … Мы все его любим, волнуемся. … Да, это и нужно постепенно вбивать в сознание: любим, как сына. … Да, понимаю. … До встречи, родной.
– Как Банни? – Стас накрыл её плечи пледом. – Держится? А Тони?
– В отчаянии оба. Мы все в равном положении. Трудно. Дети в безумии и угаре. Их души и тела раздирают одновременно и любовь, и ненависть. Что победит? Как выдержат? Справятся ли?..
– Справимся. Вместе. Невозможно было предвидеть. Не винись. Никто не виноват. Понимаем, – обнял, потёрся о волосы, вздохнул. – Карма. Приговор сквозь века. След любви, по которому идут их мятущиеся мятежные души. И наши. Можем помогать, удерживать в приемлемых рамках морали, поведения и законов общества. Подсказывать верный путь, делать подобающие выводы, подталкивать к правильному выбору, если он возможен. Расхлёбывать последствия – возникнут неизбежно. Большего нам не сделать. Время и жизнь всё решат. Не казнись, любимая моя Ромашка. Это их история и путь. Им её проживать и проходить. Не вам, не нам, никому… Им.
Стояли, обнявшись, согревая друг друга телами и душами, смотрели на стволы деревьев сада и улицы и страстно желали весны.
Она всегда была немного нереальна, сказочна. Только она, со своей волшебной палочкой, может совершить чудо: преобразить мир, затопить зеленью и ароматами, поселить в уставших человеческих душах веру в то, что всё ещё впереди, что всё возможно, что всё можно изменить, переписать, перекрасить и перестроить, зажить долго и счастливо.
В Торонто ждали именно такой весны – кудесницы.
* Madre Di Dio, Misericordioso! (итал.) – Матерь Божия, милосердная!
** Fermati! (итал.) – Остановись!
*** Stop! Zitto, guaire! Smettila! Basta! (итал.) – Стоп! Заткнись, трепло! Прекрати! Баста!
Ноябрь 2013 г. Продолжение следует.
http://www.proza.ru/2013/11/24/2196