Башмачники. продолжение

Игорь Поливанов
       Но в воображении он продолжал с ним спор. Это стало потребностью. Он почти постоянно чувствовал эту потребность, словно утверждавшую его над сыном, утверждавшую его в праве на обиды, омрачающие душу его. Иногда этого было мало, и он искал собеседника, которому можно было излить свою душу, который бы понял его, и тогда домой он приходил "под газом".

       Сегодня как раз было такое настроение. Неплохо было бы сначала выпить "для затравки", но как на зло за целый день не было ни одного вагона с проводником, а на "сухую" разговор не клеился. Пока он думал с чего начать, Иван Степанович сам пришел к нему на помощь.

       - Ну как молодые живут? - бездумно спросил он, более под действием неожиданного слабого прилива чувства радости жизни, чем из желания узнать о семейной жизни Николая Ивановича. Он тут же вспомнил, что слышал уже о том, что сын его разошелся с женой, и ничего не оставалось, как сделать вид, что для него это новость.

       - Что молодым? Молодые живут и забот не знают. Только каждый сам по себе.

       - Что так? Разбежались что ли?

       — Давно уже. Долго ли умеючи. Теперь у них это просто.

       Николай Иванович помолчал, собираясь с мыслями, и продолжал с обидой в голосе, как бы приглашая собеседника в единомышленники:

       - Это у нас не было времени расходиться да сходиться. Первые годы я не помню, чтобы мы с бабой полаялись хоть раз. На работе устанешь, придешь домой, и вместо того, чтобы отдохнуть, начинаешь саман тягать. Натягаешься к ночи, так что рад до места. Не то что руками - языком не можешь пошевелить. А им что! Только институт окончил, уже с женой и дитем едет к отцу с матерью, на все готовое. Она ночью зад отставит и дрыхнет, а бабка к дитю встает. На втором месяце уже бросила кормить грудью. Молока у нее, вишь ты, не стало. Питание у них, верно, плохое, или изработались? С чего это молоко у них пропадает? Хитрят! Это, чтоб поскорей дитя бабке сдыхать, а самой жить без забот. Ночью пацан кричит и кричит, баба моя не вытерпела и пошла к ним, а та сует ему холодную соску. Хоть бы встала да молоко подогрела. С этого раза баба взяла к себе и так и вставала к нему по ночам, пока квартиру им дали. Чем плохо? Год поработали, им квартиру со всеми удобствами дали. Родители мебель волокут, жрать - так они тебе в столовую обыкновенную не пойдут. Даже днем в кафе идут обедать, а то и в ресторан. В столовой, вишь ты, готовят не вкусно. Позажрались и ковыряются, как свиньи. То не вкусно, это слишком жирно. А одежда - так не знают, что еще и выдумать. То юбка выше ср..ки, то длинная - пыль метет на улице. То штаны напялит - все обтянуто, как на витрине. С жиру бесятся. Уже и ночи не хватает. В выходной и среди бела дня, знай, запираются в своей комнате. Так и этого мало. Одно и тоже, видно, приедается. Как разошлись, Володька как с цепи сорвался на волю. Уже столько их переменил, что последнее время я уж и не спрашивал, кто такая. Сперва у него лаборантка была. Эту, наверное, месяца два катал на машине. Потом учительницу, как то привел, потом зав. столовой. После, как разменялись квартирами - у них двухкомнатная была, они ее на две однокомнатные поменяли - так теперь и вовсе... Я так машину называю "Володькин передвижной бардак", - ха-ха-ха..., - смеется он.

       Говорит Николай Иванович медленно, словно выталкивает тяжелые булыжники. И рисуя эту легкую, беспечную жизнь избалованного поколения, он видит свою прошедшую жизнь, и горькое чувство от сознания безвозвратно утраченного, и зависть подавляют его. И ему кажется, что это они, молодые, счастливые виноваты в его неудавшейся жизни. Перед его взором встают сын с его бывшей теперь женой - оба высокие, красивые, сытые, самодовольные, в ярких одеждах. Ради них он воевал, терпел нужду, надрывался в работе. Они пользуются готовым, тем, что добыл он вот этими руками. И этого им мало. Они готовы отнять все, что он имеет, чем он живет. Они даже внука отняли.

       - Пацана только жалко, - выталкивает он из себя.

       Николай Иванович видит перед собой маленького, полненького мальчика с беленькими, почти прозрачными кудряшками. Он стоит, расставив пухленькие, чуть кривые ножонки, и тянется к нему рученками, боясь сделать первый шаг. Сердце Николая Ивановича сжимается от боли, любви и жалости к маленькому существу. Ему кажется, никогда в жизни он никого не любил, как любит этого малыша. Он даже не подозревал раньше, что способен так привязаться к ребенку.

       Moжет всплыли из глубины сердца не растраченные в свое время отцовские чувства? Он не помнил, что бы к своим детям он испытывал что-либо подобное. Может потому, что некогда было любить. Он помнил, что когда сын его начал ходить, то все время мешал ему, путался под ногами. Он постоянно боялся, что сын схватит ножовку или плотницкий топор и поранит себя, и сердито кричал жене, чтобы она забрала его скорей.

       Кажется, только теперь заметил, сколько завораживающей прелести в широко раскрытых глазах ребенка, в улыбке, в неловких смешных движениях маленького нежного тела. Только с появлением внука познал он вдруг приливающую, захлестывающую волной сердце нежность от доверчивого прикосновения маленьких ручек; радость, когда подмечал что-то новое в нем.
Он не мог представить себе, что ребенок может так овладеть его мыслями, наполнить собой жизнь. Но только когда его не стало рядом, Николай Иванович почувствовал размеры утраты, ощутил пустоту вокруг себя. Он понимал свою жену и старался не замечать ее слез. Чем он мог ей помочь? Николай Иванович думал, что даже и в этом случае они со старухой пострадали больше, чем молодые.

       Он не замечал, что бы сын был очень уж огорчен разлукой с ребенком. Он был уверен, что и невестка так же равнодушна к нему, охотно избавилась бы от него, что он ей мешает. забрала она сына только для того, что бы досадить им, чтобы сделать им больно. Да. Наверное, уже и избавилась от него, спихнула своей матери, как живя с мужем, сталкивала с себя заботу о нем на мать мужа.

       "Дите мешает eй. Ей сейчас кобели нужны",- думал Николай Иванович, и чувствовал, что ненавидит свою бывшую невестку, ненавидит своего сына.

       - Дааa, молодежи сейчас живется хорошо,- откликается Иван Степанович,- о том, что мы пережили, они знают только из фильмов, да из книжек. И то, думаешь, до них что-то хотя бы доходит? Это им как развлечение. Что б нервы немножко пощекотать. Чужая болячка не болит.

       Иван Степанович улыбается, готовясь высказать мысль, которая пришла ему в голову несколько дней назад, и хотя он успел уже ею поделиться не один раз, но для него она еще не утратила новизны открытия, и был рад высказать еще одному слушателю.

       - И вот интересно получается. Каждый свою дочку или сына старается всеми способами протолкнуть в институт, или хотя бы в техникум. У меня зять в институте преподает, а в этом году в приемной комиссии был, так рассказывал, что там творилось. Некоторые родители просто как посбесились. Каждый, понимаешь, хочет что б из его сына вышел хоть маленький, да начальник. Каждый хочет своему обеспечить легкую жизнь. Это и я, и ты, и любой каждый родитель. Только у одного есть возможность, а у другого этой возможности нет. А потом сами сидим перед их кабинетами. Да еще, понимаешь, робеешь, когда заходишь к нему, не знаешь с какой стороны лучше подступиться. А он сидит за столом: сопляк рядом с тобой, только что с высшим образованием, и тебя ж поучает. При случае еще и накричит. А мы потом возмущаемся, обижаемся. А на кого обижаться? На себя ж и надо обижаться. Сами виноваты. Сами на шею себе посадили, теперь терпи.

       Иван Степанович тихо смеется, удивляясь, как это устроено все в жизни.

       Продолжение следует...