Анна очнулась и не сразу поняла: толи спала, толи забылась, толи потеряла сознание. Сразу же ощутила нестерпимую боль во всем теле. Трудно было дышать: каждый вздох отдавал жестокой болью за грудиной. Еще очень хотелось пить. Она попробовала поднять неимоверно отяжелевшие веки, но только в правом глазу образовалась маленькая щелочка.
Она не знала, который сейчас час. Попыталась пошевелиться, но тело пронзили тысячи острых стрел. «Вот они какие, оказывается, – адские муки», - подумала Анна. Через щелочку в глазу увидела, что в комнате полумрак, как бывает, примерно, в пять часов вечера зимой. В доме никого не было. Рядом с кроватью висят часы-ходики. Превозмогая невыразимую боль, она повернула голову, но разглядеть стрелки одним глазом не смогла, все слилось в один темный круг. Как же узнать время? Ей сейчас это было нужно. И пить хотелось безумно. Она сжала зубы и попробовала приподняться, но потеряла сознание. Очнувшись, Анна больше не пыталась ни вставать, ни поворачиваться, ни лечь на подушку повыше.
«Было-бы легче, если попить холодной водички. Но никто не придет. Скорее всего, Петр закрыл ее на замок. Обычно он приходит с работы в шесть вечера, когда совсем стемнеет. Стащит ее за волосы с кровати и начнет бить ногами. Потому что она не растопила печь, не приготовила ужин, не накормила скотину и не прибрала дом», - думала Анна, облизывая сухим языком сухие губы.
Мысли ее опять вернулись к холодной воде: «Хорошо бы сейчас выпить стакан воды, а потом полстакана самогонки. Сразу забыться и умереть в забытьи. Но это невозможно. Во-первых, самогонка спрятана в сарае, а дверь входная закрыта, а вода в сенцах - она не дойдет. Придется умирать так. И на это у нее есть час. Умереть надо обязательно, это не страшно. А вот новых побоев она никак не выдержит. Если невозможно даже пошевелиться, то каково ей будет упасть со всего маху на пол и вытерпеть удары сапогами? Будет труп бить – пусть бьет, она, Анна, этого не почувствует».
Дышать становилось все труднее, она протяжно застонала: «Как же больно, Господи! Живого места не оставил. Каждую, каждую клеточку отбил. И легкие тоже, и что-то в животе. Да какая разница – что отбил! Есть еще немного времени. Надо постараться забыть о боли и вспомнить всю свою жизнь, своих родителей, брата, детей». И Анна приказала себе: «Терпи, Нюрка! Через час всё закончится. А там как Господь даст».
И она стала вспоминать: вот родительская, крытая соломой хата из саманного кирпича, которую каждый год мать обмазывала глиной, смешанной с мелкой соломой и навозом, а потом белила известью снаружи и внутри. Горница с низким потолком, утоптанным земляным полом, старинная русская печь, тоже обмазанная глиной с навозом и побеленная известью, на которой она так любила греться зимой после игр с соседскими девчонками и мальчишками. Лежанка за печью, покрытая самотканой дерюжкой. Вспомнила фотографии в рамках на стенах, керосиновую лампу над столом. Изгородь из лозы вокруг избы, погреб. Сенцы и маленький чулан, в который она тихонько после посиделок пробиралась спать, будучи уже девкой на выданье. Ей даже на мгновение показалось, что пахнуло тем же запахом, что был из ее детства.
Родилась Анна после революции, в двадцатом году. У нее еще был старший брат – Иван. Больше детей не было. Папаша и брат ее любили и баловали. А мать, хоть и любила ее, - строгая была. С малолетства ко всему Анну приучала и все приговаривала: «Бабья доля тяжелая. С утра до вечера крутиться надо, пока не помрешь». Поэтому, ко времени, когда в их селе колхоз организовался, Анна уже все умела делать: и шить, и вязать, и прясть, и корову доить, и масло сбивать, и снопы вязать.
Отец и брат в колхозе в МТС работали, зарабатывали лучше других. У них первых деревянный пол появился, тюлевые занавески на шторах, железная кровать с периной и подушками из гусиного пера, покрытая пикейным покрывалом.
Она, Анна, первая красавица была в своем селе. Особенно завораживали всех её глаза: до того синие, что даже странным казалось: могут ли быть такие синие глаза в природе! Сколько женихов сваталось до нее. А она выбрала Петра. Почему его – она и сама не знает. Хмурый всегда, неразговорчивый какой-то, на ласки скупой. За всю жизнь ни разу ей не сказал, что любит. И почему она за колхозного бригадира Мишку Попытаева не пошла? Сколько раз он ей в любви признавался, говорил, что жить без нее не может. Она только смеялась в ответ. А Петр позвал, сразу и согласилась. Любила она его. Думала, со временем он ласковее с ней станет. Не дождалась.
До войны две девочки у них родились, одна за другой. Тут-то и вспомнились мамкины слова – бабья доля тяжелая. Крутилась, как заведенная, с утра до вечера. В колхозе надо было работать за трудодни, да все дела по дому на ней были: дети, стирка, готовка, огород, хозяйство. Петр в колхозе на грузовой машине работал. Она часто ломалась, приходилось без конца ее чинить. Приходил он поздно, уставший и злой. Поест, выйдет на крыльцо, выкурит самокрутку. А с Анной даже и не поговорит, не пожалеет никогда. А ей так хотелось слово ласковое услышать. Чтобы только обнял, поцеловал, да спросил: «Ну что, Нюрок, устала?". Хорошо хоть не бил, и на том спасибо. К девчонкам тоже неласков был, не баловал совсем. Привезет иногда из поездок пряников или леденцов – вот и вся любовь. Вспомнился отец. Тоже уставал сильно на работе, но с ней ласков был, игрушки нехитрые делал. И братка Иван сильно ее любил, Синеглазкой звал. Она, дура, и поверила, что ее всегда любить будут.
Надо было за Мишку Попытаева выходить. Как он тосковал по ней, обещал всю жизнь на руках носить, лишь бы за него замуж пошла. Сильно любил. Он и потом, когда она уже замужем за Петром была, с такой тоской на нее смотрел, а потом не выдержал, уехал из их колхоза. Говорят, женился, детей много с женой нарожали.
А вскоре Анна узнала, что появилась у Петра полюбовница – девка незамужняя, в соседнем селе в больнице медсестрой работала. Анна, когда об этом узнала, будто сама не своя стала. Обезумевшая побежала в соседнее село, да оттаскала соперницу за волосы при всем честном народе. Когда домой прибежала, то все понять не могла – зачем она это сделала, и она ли это вообще была. При чем здесь медсестра, все дело ведь не в ней, а в Петре. Решила Анна тогда: пусть к ней уходит, а она к родителям вернется. Да только не по её вышло. Вечером впервые Петр ее побил, но не сильно, а так, чтобы место свое знала. И объявил, что уйдет скоро от нее к полюбовнице своей. Только и он не успел уйти – война началась.
Простились они с Петром сухо. Все бабы, провожая мужей на войну, рыдали, а Анна – нет. Перегорела в ней любовь к мужу. А вот когда брат Иван на войну уходил, вот тогда она наплакалась вдоволь. Будто сердце чувствовало: не вернется с войны её братка.
Голова раскалывалась, боли в животе тоже усилились до невыносимости. Неужели и со смертью муки эти не кончатся, а будут бесконечными за ее грехи? Неужели Господь не пожалеет ее горемычную? Недели две назад ей захотелось вдруг сходить в церковь и причаститься. Будто толкал кто. Три дня она не ела скоромного, не пила самогона, хоть и нелегко ей это далось: чуть не сорвалась на третий день. Но выдержала, службу всю отстояла, причастилась. Слава тебе, Господи, сподобил. Она, конечно, грешная душа, что и говорить. Сколько абортов сама себе спицами вязальными сделала уже после войны, опять же пить начала, мужа этим измучила. Срамно это для женщины, срамней во много раз, чем для мужика. Она готова за это ответить. Но ведь и ей много чего в жизни пережить пришлось. Она и с детства по натуре добрая была, а как выросла, то готова была всех любить, всем угодить. Да и работящая она была, все умела благодаря мамке, все в ее руках спорилось. Вот только Петр почему-то ее не любил, а зачем тогда замуж позвал? Нет, жить ей больше не хотелось,не было надежды в сердце, зато давно там поселилась тоска.
Сознание туманилось, Анна время от времени ненадолго проваливалась в забытье, плыла по реке, пила воду, но не могла напиться, потом выныривала оттуда и продолжала вспоминать. Тяжело ей с детьми пришлось в войну, все испытали: и холод и голод. Не так был страшен голод для самой, как видеть голодные глаза своих девочек. Но одинокой в войну она себя не чувствовала. Поняла тогда, что только Петр ее не любил, а его многочисленная родня очень Анну любила. Она тогда жить перебралась к свекру, которого по болезни на войну не взяли, и к свекрови. Подальше от линии фронта.
Когда есть совсем стало нечего, зашла в их хату Паша, младшая сестра Петра, ей тогда всего пятнадцать годков было. Сказала, что пришла за ними, отец и мать послали.
Собрали они с Пашей нехитрый скраб, укутали девочек в огромные шерстяные платки до глаз, посадили на санки и пошли. А идти им надо было километров семь. Чуть не замерзли тогда. Метель разыгралась такая, что ни зги не видать. Они и заплутали. Сил идти не было, захотелось ей присесть, но Паша не дала. Сказала: «Давай вместе молитву читать «Живый в помощи вышняго, в крове Бога небесного водворится…». Тогда каждый русский человек эту охранительную молитву знал наизусть, детей с детства ей учили. И пошли они опять наугад с молитвой, да так и добрались до дома. Долго потом на печи отогревались.
С ними веселей стало жить, хоть и голодно. Письма с фронта ждали от Петра, его младшего брата Миши и сестры Маруси. А однажды похоронка пришла на Марусю. Как она боялась, не хотела идти на войну. Видно не зря боялась. Погибла под Курском. В землянку бомба попала, ее осколками в живот и ранило. Умерла она не сразу, долго мучилась. Это они потом из письма одной женщины узнали, у которой она умирала.
Поплакали, поплакали, да жить-то надо. Весной в сорок втором году кончились все продуктовые запасы, и они с Пашей выкапывали из мерзлой земли картошку на колхозном поле, жарили из нее черные оладьи. Ничего, выжили. Анна мечтала: война все расставит на свои места. Придет Петр и все у них наладится. Еще детей народят. Петр, еще до того, как полюбовницу завел, говорил ей: надо бы сына родить обязательно. Вот и родят сына, может и не одного. Разглядит он ее, жену свою, какая она красивая, да ловкая, да спорая в работе. В ней, Анне, сил еще много. Лишь бы война закончилась. Радовались, что немцев погнали.
И она, война, закончилась победой. Петр домой вернулся, и не к медсестре своей. Может, сгинула она в войну, того Анна не знала. Только не оправдались ее надежды на то, что Петр ласковей к ней станет. Работал он много, да кто тогда не работал. Еда в доме всегда была, огород, хозяйство завели, коровку. Еще двоих они родили: мальчика и девочку. И рожденный ею сын – Сашок – не смягчил суровое сердце отца.
Стала она к такой жизни привыкать. На детей всю свою любовь обратила. Радовали ее детки. Две девочки: довоенная Лия и послевоенная Валя красивые выдались, в мать: светловолосые, голубоглазые, они их наряжать любила, сама обновы шила, а потом и их шить научила. А Раиса, первая дочка их, вся в отца пошла, и характером и внешностью. Своенравная, упрямая. В комсомоле, а потом в партии себя нашла. И сын в Петра пошел: высокий, волосы черные, волнистые. Мечтал на флоте служить.
Как Анна к выпивке пристрастилась, она и сама не знает. Незаметно как-то вышло. Если вечером Петр ей предлагал выпить с ним за ужином самогона, она не отказывалась. Не потому, что хотелось, а угодить всё ему хотела. Потом поняла: самогон размягчает, согревает, усталость снимает. Тогда в каждой избе самогон гнали. После войны свадьбы пошли, крестины, именины. Их с Петром всегда звали, так как у нее очень красивый голос был, все заслушивались.
Потом, когда ей сильно тоскливо становилось, она одна стала выпивать, тайком. Сначала понемногу, потом все больше. Все ее дочки выскочили замуж, разъехались кто куда из села, а сынок после службы в морфлоте тоже женился, отделился от них. Постепенно она каждый день выпивать стала. Петр не сразу это заметил, сам выпивал частенько. А когда заметил, то и стал бить. Он думал, что она испугается и пить больше не будет, да просчитался – поздно стало. Чем больше он ее бил, тем больше она пила. Хозяйство в упадок стало приходить. Ведь пока женщина каждый день крутится, как белка в колесе, никто этого и не замечает, вроде, само собой все делается. А день, два, три, – и вот оно, – запустение во всем.
Анна опять погрузилась в реку, опять стала пить, пить прямо из реки, но напиться не могла. Очнулась. В памяти возник один день. Петр тогда сам пришел домой навеселе. Анна на сундуке сидела. Перед его приходом выпила самогона. Он на Анну посмотрел, разулся, всю обувь, какая в доме была, перетащил к табуретке у двери. Анна не поняла – зачем. А он стал ее обувью этой «расстреливать». У нее реакция плохая была, поэтому тяжелые ботинки и сапоги чаще всего в голову попадали. Последним метким ударом сапога кирзового он ее с сундука выбил на пол. А потом пинками стал бить. Но бил он ее тогда еще не до смерти, и по лицу не бил, чтобы синяков кто не увидал.
Утром ей тяжко вставать было. Но она вставала. Делать ничего не хотелось. Тоска была смертельная. Но скотина в сараях голодная была. Когда она выпивала немного, то настроение улучшалось и дела делались. А к вечеру она мужа ждала и побоев. И от страха еще пила.
И вот, наконец, терпение у Петра кончилось. Вчера он бил ее смертным боем: и по голове, и по лицу, и по груди, и по животу. Пока она сознание не потеряла. Сегодня она уже не встанет, и никогда больше не встанет. Свинья теперь разрывается от голода, бедная. Но ей сейчас важнее - как бы не пропустить приход мужа. Побоев она больше не выдержит.
Мысли Анны путались, видимо, из-за высокой температуры, дыхание стало частым, неглубоким. Скоро уже, темнеет быстро, времени у нее еще минут двадцать. Хотелось еще представить свои похороны. И она увидела свою избу со стороны. Приедут ее девочки. Вот красавица Лия. Живет теперь в Киеве. Муж ученый, дочка у них Женечка, такая девчушка прелестная. И глаза у нее, как у Анны в молодости были. Плакать Лия будет молча и беспрерывно. Валюшка ее, самая любимая, младшенькая дочка, приедет из Карелии. У той муж тоже не простой. Начальник лесхоза. У них сыночек маленький. Светленький, кудрявый, как ангелочек. Прошлым летом приезжали к ним в гости. Тогда Анна старалась меньше пить, чтоб дочка не заметила. Та и не заметила, а может, заметила, да виду не показала. Эта будет рыдать в голос, очень они с матерью друг друга любили. И Лия, и Валя мать жалели, а отца боялись. Рая приедет из Воронежа с сынком. От этой муж сбежал. Плакать вообще не будет, характер железный, вся в отца. Она-то ему, отцу, все и выскажет, и обвинит его в убийстве матери. Говорить будет, как на партийном собрании: четко, громко, обличительно. Но какая теперь разница. Анна и сама жить не хочет.
Сашок, сынок приедет. Когда узнал от отца, что мать пьет, разговоры с ней вел назидательные, а она плакала и каялась, но бросить пить не обещала, зачем врать? Тогда она запомнила, что сын не пожалел ее, а все твердил, что она их всех позорит. Отца не осуждал. Паша приедет обязательно. Та дорога в метель сильно их сдружила. Она любила Анну и детей их с Петром любила, племянников своих. И Анна ее любила. Паша – сама доброта, все понимала, ей и объяснять ничего не надо было. Все видела, все примечала, жалела ее Анну. Приедет брат Петра - Миша с женой, тоже Анной. Дочь брата Ивана, племянница ее обязательно приедет, тоже Валюшкой звать…
На улице загремел железный замок. Анна вздрогнула, возникший животный ужас вызвал агонию. Лихорадочно пыталась вспомнить: что-то она не додумала, что-то не вспомнила! Но что, Господи, что? А, вот: надо простить всех, и, в первую очередь, Петра. Да, да, простить, он не виноват, что родился не таким добрым, как брат Миша и сестра Паша. Тогда и ее Господь простит.