Было это давно, в детстве...Тогда вся жизнь казалась нескончаемой вереницей беззаботных дней...Ярко-красная бахрома теплого лета и голубая лента зимних вечеров сплетались с тонкой, еле уловимой перламутровой ниточкой весны и золотым кружевом осени. И весь этот прекрасный узор назывался одним словом – год. Так проходило много лет, восторженных и невесомых, наполненных чем-то прекрасным. Но вот однажды на это загадочное таинство опустлась странная тень: сделались неразличимыми цвета, чудесное плетение спуталось, а потом и вовсе разорвалось. Дни стали однообразно серыми, а годы похожими один на другой. Не было уже той лёгкости, буйства красок и впечатлений, не было чудес и мечтаний. Их место заняли грубая реальность, которая кружилась вихрем, и безликая суета, что захлестывала с головой. И только иногда, весной, когда в изнемождении, обессиленный и опустошённый, я сходил с длинной дистанции бесконечной мышиной беготни, останавливался и оборачивался назад, то видел ... сиреневый куст. Что-то далекое, давно забытое, терпким ароматом самого детства наполняло моё сердце, и я снова чувствовал, как по-настоящему прекрасна жизнь. Но, опомнившись от легкомысленной романтики, резко отворачивался и снова бежал дальше...
Мы звали его просто - Чиня. Это прозвище он получил, когда однажды, решив позабавиться, мы с ребятами облепили его голову пластилином и вставили по кругу голубиные перья. Из лопухов мы сделали что-то наподобие набедренной повязки и дали ему в руки огромную грязную корягу, огласив ее главным атрибутом вождя индейцев.
- Ну, Чингачгук…чем ни Чингачгук? – смеясь, сказал я.
- Ага…а можно просто - Чиня, - вдруг добавил Саня.
Мальчишки хохотали, когда глухонемой Чиня с безмолвной улыбкой на лице, вытянув вперёд свою тонкую шею, гордо вышагивал перед нами в новом образе, при этом беспомощно передвигая полупарализованными ногами.
Чиня был инвалид с рождения, жил с матерью - пропащей пьяницей (причем, «пропащей» в самом прямом смысле этого слова). Когда начинался ее запой, она каждый раз куда-то исчезала. А Чиня, тридцатилетний мужчина по годам и ребенок по умственному развитию, неделями жил один. Порой нелепый дурачок был готов на всё, чтобы мы взяли его в нашу компанию. Он не понимал издевок, а мы не знали сочувствия. Вот тогда-то все и началось ... Теперь я знаю, что заставило его сделать это.
Последний летний день того года был теплым. Я с самого утра один торчал во дворе. Подошвы ботинок прилипали к новому асфальту. Мама с балкона кричала, напоминая, что ходить надо исключительно по поребрику. Я прятался от нее за старую березу и от безделья чертил по коре ногтём, невольно вдыхая едкий запах асфальтных паров.
Потом появился Саня и, застряв кедами в асфальте, радостно закричал:
- Ми-ха! Меня пустили!
- Наконец-то, а я уж думал, что и сегодня буду гулять один, - ответил я, выковыривая кору из-под ногтя.
- Во! - поднял он футболку, под которой были видны шикорие следы от отцовского ремня. - Видал?!
- Да, - замотал я головой,- серьёзно тебе досталось за Чиню...
- А, - махнул он рукой, - ерунда! Вот Ярику досталось - это да...его на горох поставили!
- Как это?
- Не знаю, но, когда я ему звонил, мне так и ответили "Ярик стоит на горохе" и гулять не пойдет. - Ответил Саня и, хохотнув, сильно толкнул меня в плечо. - Давай в пятнашки?!
- Чур, через дорогу не бегать - мать ругает, - ответил я.
- А как тогда играть-то? – нахмурился Саня.
- Ну … не знаю.
- Опять придется в мячик с девчонками.., - промямлил он, покривившись.
- А может голубей хоронить? – напомнил я о нашей старой забаве.
- А может... – сощурился Саня.
Ярик так и не вышел. И мы, совсем отчаявшись, решили пойти на поиски дохлых птиц вдвоем. Но неожиданно перед нами появился Чиня. В руках он держал большой черный пакет.
- О, Чиня! Пойдешь с нами голубей в последний путь провожать? – спросил его Саня.
Чиня нахмурился, замычал и отрицательно покачал головой.
- А что так? Целовать их на прощанье некому. Кроме тебя, конечно,- продолжал Саня, ухмыляясь.
Но Чиня поспешно ушел за дом, ничего не ответив.
- Странно…что это с ним сегодня? Обычно он сразу соглашается, - возмутился Саня и посмотрел на меня.
- Да, ладно, что с него, дурака? Какой толк? Пусть себе катится, - ответил я и махнул рукой.
- Интересно, что он в пакете нес? Большой пакет.., – задумчиво продолжил Саня.
- Ерунда какая-нибудь, - ответил я и пошел дальше.
- Точно… пойдем,- сказал он и направился за мной.
Но на следующий день повторилось то же самое. И так каждый день. Чиня выходил из дома с пакетом, и целый день во дворе его не было видно. Сначала мы думали: куда это он ходит и почему к нам не пристает больше? Но потом наше внимание переключилось на обычные забавы, и Чинины походы мы воспринимали как само собой разумеющиеся.
«Ну, чокнутый, - думали мы,- ходит куда-то по своим чокнутым делам. Что тут интересного?»
А однажды он и вовсе пропал. И никто…никто не подумал его искать, ни мы, дети, ни взрослые. Нет и нет человека, как будто и не было вовсе.
Осень вступала в свои законные права. Я ходил в школу. Нудные занятия и ежедневные домашние задания вперемежку со слякотью и мокрыми ботинками навевали скуку. Но придешь домой, а там пахнет мамиными ванильными булочками. Лампы горят теплым светом, и на душе становится веселей. Мама, молодая и красивая, в знакомом домашнем халате, спрашивает по привычке:
- Как успехи в школе?
А я даю полный отчет о полученных оценках.
Но лишь единственный раз, когда я пришел со школы домой, мама впервые не задала мне этого вопроса. Она разговаривала по телефону и была чем-то чрезвычайно взволнованна.
- Да, ты представляешь, бедные родители,- говорила она кому-то, глядя на меня глазами, полными ужаса, - да, я же говорю, две недели уже ищут. Не знаю, Люсь, как такое пережить можно. Ну, ладно, тут Сашка пришел, попозже позвоню ещё.
- Мам, а кого ищут? – спросил я, снимая ботинки.
- А? – резко посмотрела на меня мать. - Да, девочка пропала в соседнем дворе. Но это тебя не касается. Иди руки мой и есть садись. Что так долго?
- Гулял, - ответил я и зашел в ванную комнату.
- Обед остывает, - строго заметила мать.
- Ладно,- вздохнул я, вытер руки и сел за стол.
«Какая-то девчонка пропала…что за девчонка?» - подумал я и тут же забыл о ней, услышав во дворе звонкий смех Сани.
Вечером я подслушал разговор матери и отца - речь шла об этой девочке. Оказалось, ей три года. Две недели назад отец малышки пошел с ней гулять и в какой-то момент отвлёкся, а когда спохватился, ее уже не было. Все дворы оббежал, а она, как сквозь землю провалилась.
Ее пропажа но-настоящему взбудоражила наш город: везде, на каждом углу, говорили о ней и соседи, и учителя, и посторонние люди в автобусах, в очередях, в метро, милиция опрашивала соседей, а по местному телевидению бежала строка. Но...прошло несколько дней и всё это прекратилось. На лицах людей снова читалось обычное равнодушно-спокойное выражение с отстраненно-косвенным взглядом. Их разговоры касались теперь собственных насущных проблем, а чужое горе уже совсем не волновало и позабылось: у людей и своих забот предостаточно, чужие проблемы-несчастья считать - нет времени, да и не до этого.
А мы с ребятами, как и раньше, предавались привычным играм и тоже думать не думали, что совсем рядом происходит что-то страшное, невообразимое и вопиюще несправедливое. И продолжалось это до тех пор, пока в нашем доме ни появился трупный запах.
Сначала все думали, что это где-то сдохла кошка. Однако со временем зловоние усилилось.
- Я думаю, надо в подвал сходить, может, бомж какой забрался да издох, - предположил наш сосед Иван Алексеич и обратился к сыну, - Вадим, сходишь с Пашкой?
- Ну что ж, надо так надо…вонь невыносимая стоит, - согласился тот, - Сейчас, фонарь возьму.
- Если выносить кого, так перчатки резиновые возьмите…- заботливо крикнул ему в след Аркадий Андреич, что жил на пятом, - если у вас нет, я дам, у меня две пары найдется.
Когда Вадим с Пашкой были готовы, все (и мы с ребятам тоже) направились к двери подвала, осторожно открыли ее и брезгливо принюхались. Влажный воздух обдал их лица сырым теплом, но в этой сырости не было трупного духа. Это придало смелости двум избранным. Они бодро осветили темноту холодным светом фонарика и спустились в подвал.
Через десять минут они вернулись и гордо объявили:
- Никого нет!
- Как, вообще никого? - с деланным удивлением спросил Иван Алексеич.
- Никого…кроме котов, - уточнил Пашка, отряхивая куртку от паутины.
- Дохлых? – настаивал Аркадий Андреич.
- Живых! – в один голос ответили ребята и засмеялись.
- Так что ж это получается? Из жильцов кто помер что ли? – предположил вдруг Иван Алексеич и сам, казалось, испугался произнесенных слов.
- А в нашем ли подъезде больше всего воняет? – спросил Аркадий Андреич и выпучил глаза.
- А может и не в нашем.., - задумчиво произнёс Иван Алексеич.
И они направились обнюхивать все подъезды. Это действо заставило выйти из квартир и присоединиться к шествию человек двадцать. А через полчаса ещё приблизительно столько же. И того на совет рядом со смердящим домом собралось около полусотни жильцов. По итогам собрания оказалось, что всё-таки вонь сильнее во второй половине дома, а именно в нашем подъезде. И методом исключения Иван Алексеич начал вычислять мертвеца.
- Начнем с первого этажа,- уверенно заговорил он, - Маринка с Андрюхой и их дочкой Ленкой на юг укатили. Так?
- Та-ак, отозвалась большая часть собравшихся.
- Юрка Зябликов… - продолжал он.
- Я здесь,- отозвался и робко поднял руку вверх худощавый мужчина в очках.
- Хорошо,- сказал Иван Алексеич, внимательно посмотрев на него,- Ивановы дома?
- Должны быть. Я их всех сегодня видела живыми и здоровыми,- ответила женщина в тёмном платке.
- Просто не вышли…ладно. Новохатко, со второго, с сыном?
- Вчера машину купили, катаются где-то, наверное.
- Понятно…
- Так…Ларионовы и Никодимовы.
- Мы тут.
- И мы тут.
- Третий этаж. Ну, у меня все живы, слава Богу. Тимирязев здесь.- продолжал он, вглядываясь в толпу, но вдруг встрепенулся и воскликнул. - А Прокофьевы! Кто видел Прокофьевых?
- У них внучка родилась неделю назад, они у дочери в Москве,- ответила девушка в платье и отчего-то покраснела.
- С четвертого…- снова внимательно окинул он взглядом соседей,- я смотрю, все здесь. Так! Пятый этаж! Соломан?
- В больнице!
- Мишины…
- Мы здесь!
- Ну, вроде, всех назвал,- пожал он плечам.
- А Лешка? – вдруг отозвался кто-то.
- А? – Со страхом в голосе отозвался Иван Алексеич...- Точно…а где Лешка? Кто его видел?
Но никто долго не отвечал ему. И только девушка в платье неожиданно произнесла:
- Я сразу хотела сказать, но, думала, ладно, может, я и зря на него думаю…, - сказала она и побагровела.
И тут-то все вспомнили про Чиню. Над собравшимися повисло минутное молчание. Но потом Иван Алескеич взволнованно заговорил:
- Надо срочно идти туда. Паша…
- А если мне никто не откроет? Дверь ломать не буду… – ответил тот и покачал головой.
- Конечно, не будем…тогда вызовем милицию, - успокоил его Иван Алексеич.
Но Чиня, действительно, не открыл дверь.
- Хорошо, я сейчас вернусь, - сказал Иван Алексеич, когда Паша вернулся. - Ждите!
Все со страхом смотрели на балкон Чини. Вскоре приехала милиция. Потом было слышно, как наверху звламывают замок и с силой выталкивают дверь. И вот, наконец, через час мучительного ожидания подъехала скорая помощь и из подъезда вынесли труп, закрытый серой простыней. Это был труп маленького ребенка. Никто не понимал, кто это до тех пор, пока ни прибежал к подъезду тот мужчина из соседнего двора, у которого пропала девочка. Его все сразу узнали, потому что видели в криминальной хронике по телевизору пару недель назад. Теперь все собравшиеся во дворе наблюдали, как тоненькие ручки его дочери беспомощно свисали с больничных носилок. Отец медленно трясущимися руками приоткрыл ее лицо и заплакал. Но фельдшеры отодвинули от него носилки и положили в машину скорой помощи. Бедный отец потом еще долго стоял в исступлении, смотрел вслед уезжающему белому пятну с красным крестом и неслышно плакал. Собравшиеся, молча, расходились по своим квартирам.
В моей комнате в ту ночь горел свет до утра.
На следующий день к нам домой пришел участковый. Он долго допрашивал отца. Тот в свою очередь с растерянным видом скорбно пожимали плечами, повторяя: « не знаю, не видел, не слышал, не замечал…».
- А где Алексей сейчас? – смущенно спросила мать.
- Где-где…в Караганде! - Смеясь, ответил участковый. - В психушке ваш Алексей. В тюрьму таких не сажают. Слабоумных лечат…хотя я бы таких, как он, своими собственными руками душил!
- Ну да…- согласились родители.
Похоронили девочку на следующий день. Много людей собралось в соседнем дворе. Был там и я. Отец девочки на коленях стоял перед гробиком и молчал, опустив глаза. Но вдруг, в один момент, он поднял голову и с ненавистью посмотрел на всех стоящих. Потом он встал и вдруг, усмехнувшись, сказал:
- Это всё вы, вы виноваты…
В глазах его горели ненависть и злоба, граничащие с безумием.
- И не надо делать вид, что не понимаете, о чем я. Каждый из вас убийца, убийца моей дочери. Вы своим жестокосердием и безразличием приговорили ее к смерти. Вы - душевные инвалиды: глухие, немые, слепые! Неужели вы ничего не видели, не слышали, когда рядом с вами умирал от голода ребенок? Она же наверняка плакала.., - сказал он и зарыдал в голос. - Даша, Дашенька моя!
А я стоял у маленького гробика и не понимал, почему мне так тяжело, неловко…стыдно. Почему? Но потом, со временем я осознал, что это, действительно, мы были виноваты в смерти той девочки. И я в том числе.
Не было никого у Чини тогда, кроме нас. Но и мы, дворовые ребята, лишь подтрунивали над ним. А он, чувствуя в глубине души одиночество, тосковал по своей маленькой сестренке, которую Бог забрал два года назад. Когда сестра была жива, Чиня с матерью жили в старом доме в частном секторе. Но сразу после смерти малышки этот дом был признан ветхим и муниципалитет выделил им квартиру в нашей хрущевке, куда они и перебрались, но уже без девочки. Сестру он считал своим настоящим другом и, не понимая, что смерть отбирает людей безвозвратно, в каждом ребенке искал ее черты. И однажды нашел...Сначала он держал Дашеньку именно в том доме, где они жили с сестрой. На тот момент дом был заброшен и определен под снос. Каким-то образом он умудрился закрыть там окна и дверь, чтобы девочка не смогла выйти на улицу (он, видимо, больше не хотел ее потерять). Чиня носил ей пакеты с едой и одеждой. Но потом он перенес девочку в квартиру, тайком, незаметно. Почему он сразу этого не сделал, непонятно. Может быть, он таким образом хотел вернуть все на свои места, туда, где он был счастлив когда-то? А, может, боялся чего-то... Но, так или иначе, а осенью Даша все же была у него в квартире. Мать Чини дома не жила уже неделю. Тогда говорили, что девочка заболела и отказалась от пищи. Так, от болезни и голода маленькая Даша умерла у Чини на руках. Когда взломали дверь, он зарычал на людей, как зверь. Он кусался, пытался освободиться, но всё было тщетно. Девочку унесли, а он закачался вперед-назад и тяжело задышал. Через два месяца после похорон его выписали из клиники. А спустя полгода его безжизненное тело нашли в том самом заброшенном доме, где он держал девочку. Но, как он умер и при каких обстоятельствах, никто не знал. По местному телевидению об этом сообщили вскользь, без эмоций. А потому все скоренько позабыли и о самом Чине, и о бедном отце-одиночке, и о его погибшей девочке.
Только мою больную душу и сегодня теребит осенний ветер. В нелепой и бесполезной суете я не смог забыться. Годы пролетели, поседела моя голова, но я и сейчас помню эту страшную историю. Она стала для меня призраком осени, ее черной тенью, которая с тех самых пор смотрит мне в глаза. И каждый раз, глядя в эти глаза, я читаю ее безразличное и холодное: «не бойся …не бойся… ведь я не твоё одиночество…», и всю жизнь, вливаясь в серую толпу куда-то вечно спешащих людей, задаюсь одним и тем же вопросом: так в какой момент чужое одиночество перестаёт быть чужим?.. Но потом, оглядевшись по сторонам, замечаю, что сам одинок, как никто и никогда. И не нахожу ответа ...