Старые фотоснимки – они сохранили для нас зрительные образы наших предшественников. Порой, это всё, что осталось в семье от ушедшей эпохи. По крайней мере, так обстоит дело у меня. И дом, где родился я, и построенный в селе Журавлёвка Целинского района Ростовской области в 1960 году моим отцом – Василием Яковлевичем Трущелёвым дом, были проданы, перестали быть для меня родными. Наша семья переехала в Аксай в 1962 году. Но всё своё детство мы с братом Валерой ездили в село к дедушке и бабушке в гости. Была там тогда ещё семья маминой сестры – Капиталины Никитичны, были и другие, более далёкие родственники. Но в 1979 году умерла бабушка – Анна Васильевна, и в 1980 году дедушку – Якова Васильевича перевезли к нам, в Аксай. А через год его забрала к себе в Ростов тётя Маша, его младшая дочь. Так получилось, что бабушка похоронена в Журавлёвке, а дедушка, который скончался в 1982 году, в Ростове.
На этом снимке (фото 1), сделанном предположительно в 1926 году, запечатлены бабушка Анюша с сыном Володей 1925 года рождения на руках, дедушка держит моего отца, который родился в 1923 году и был самым старшим из выживших в семье пятерых детей. Рядом с ними моя прабабушка – Анастасия Даниловна, мать дедушки Якова. Её муж – Василий Яковлевич, полный тёзка моего отца, уже умер к этому времени. А прабабушка умерла в начале 30-х годов. Старшая из дочерей – Надежда - родилась в 1931 году, Полина – в 1933-м, а Мария – в 1935-м. Кроме них в семье были ещё Пётр, родившийся в 1929 году и Настя – в 1939-м, которые умерли в раннем детстве. А ещё, по воспоминаниям тёти Маши, она слыхала от родителей о трёх детях, рождённых и умерших до переезда в Россию, то есть они были старше моего отца. Вот такая статистика детской смертности тогда была – выжило половина рождённых детей.
В село Журавлёвка семья Трущелёвых переехала из Азербайджана в 1923 году. Но мой отец родился ещё там, в селе Маразы Шемахинского уезда Бакинской губернии (с 2008 года город Мараза, центр Гобустанского района Азербайджана). До революции не было деления на национальные регионы – просто губернии Российской империи: Бакинская, Тифлисская, Кутаисская, Эриванская и т.д. Была также Карсская область, которая в 1921-м отошла к Турции.
Если точнее – переехали семьи, потому что Трущелёвых было три брата: Фёдор, Михаил и Яков. Были и ещё переселенцы из Маразы и других мест. Всех их объединяла вера – принадлежность к религиозному течению Духовных Христиан Молокан. Они – эти самые молокане-переселенцы из Закавказья, и стали фактически основателями целого ряда сёл в Сальской степи (Журавлёвка, Плодородное, Степное, Карс, Владикарс и др.), большая часть которых в настоящее время входит в состав Целинского района. Да и сам посёлок Целина был основан в тот же временной период – в 1922 году, и значительную часть его первых жителей оставляли переселенцы из Закавказья. Это были русские сектанты – молокане и духоборы.
Впрочем, сами молокане слово сектанты не употребляют, называя себя духовными христианами. Наверное, надо хотя бы вкратце сказать, как и когда образовалось это религиозное течение, и каким образом они оказались на Кавказе.
Как мне рассказывал мой дедушка Яков, наш род Трущелёвых происходит из Саратовской губернии. Есть там Балашовский уезд, а в нём – село Грязнуха. В царствование императрицы Екатерины II в этом селе жили семеро братьев Трущелёвых, которые примкнули к возникшему тогда течению духовных христиан-молокан. Они отрицали церковный обряд, утверждая, что, если Бог создал человека по своему образу и подобию, то никакие посредники в виде попов для общения с Богом не нужны. Братья Трущелёвы были не просто последователями новой веры, признанной официальной церковью и царской властью «вредной ересью», а активно пропагандировали это учение.
Власть приняла репрессивные меры – зачинщики были казнены, а рядовые участники религиозного течения, которые не раскаялись и отказались вернуться в лоно православной церкви, были сосланы не то что семьями, а целыми деревнями. Дедушка рассказывал, что трёх братьев сожгли на костре, а семьи оставшихся Трущелёвых выслали на Кавказ. Наша линия пошла по рассказу дедушки от Аверьяна Трущелёва. В честь этого прапрапрадеда и назвали моего брата Валерием.
Став постарше, я понял, что при Екатерине II никак не могли моих предков сослать на территорию Азербайджана, так как он вошёл в состав России только при Александре I. Где мои предки «плутали» всё это время, сказать сложно, но есть некоторые сведения косвенные, что, может быть, и на Дону. По крайней мере, среди списка фамилий жителей станицы Чернышевской на рубеже XVIII – XIX веков Трущелёвых было много. А станция Маразы заселялась молоканами согласно документов губернской канцелярии в начале 40-х годов XIX века. Надо отметить, что после указа императора Александра I от 1805 года, молоканам и другим духовным христианам (духоборы, прыгуны, пятидесятники и т.д.) было разрешено исповедовать свою веру и проводить свои обряды. Только одно условие осталось – запрет селиться среди православного населения. Чтобы не вводить в соблазн своей «ересью».
Так вот и жили мои предки в Маразах до самой революции. Надо сказать, жили достаточно неплохо. Семья деда Якова была среднего достатка, а бабушкина – Поповы, даже и выше. Мой отец ездил в конце 50-х годов прошлого века на родину своей матери. Его дедушка и бабушка ещё были живы. Даже жили в части своего двухэтажного дома на втором этаже. А на первом этаже бывшего дома Поповых располагалась санэпидемстанция Маразинского района. Были у Поповых до революции и мельница, и караван-сарай – то есть постоялый двор для отдыха извозчиков и их лошадей. Кстати, перевозкой грузов от Баку до самого Тифлиса занимались в основном молокане. И вообще, они хотя и были сосланные, но пользовались большим уважением, как среди местного населения, так и со стороны начальства. Причина простая: по их вере молокане не употребляли спиртного, не курили, не сквернословили, жили общинами и всегда работали артелями, широко практикуя взаимовыручку. Если им поручалось какое-то дело, все знали, что оно будет выполнено при любых обстоятельствах.
Казалось бы, из-за чего моим предкам было уезжать с обжитого места в голую степь, где надо было начинать с нуля? Но пришла революция 1917 года, потом началась Гражданская война, которая в Закавказье была очень ожесточённой. А они – русские, пусть и знающие язык. Да к тому же, христиане в мусульманской стране. Бабушка рассказывала, что, когда англичане ушли из Баку, туда пришли турки, а в сельской местности начали бесчинствовать отряды из азербайджанских националистов. Мужчины остались в селе охранять дома и имущество, а женщин и детей отправили в Баку, в Молоканскую Слободку – был такой район, где жили их единоверцы и родственники. По дороге их пытались завернуть обратно, обещали, что молокан никто не тронет, они, мол, только армян выселяют. Но мужчины, сопровождающие обоз, сказали: - Если обещаете не трогать, тогда не мешайте нам ехать, куда мы хотим. Абреки пропустили их. А в Баку, по словам бабушки, они страху натерпелись, попав, под обстрел красных отрядов. Когда вернулись домой, там действительно никто ничего не тронул.
Но всё равно в 1922 году из села отправили ходоков в Москву, к Ленину – просить разрешения вернуться в Россию. Они, как пострадавшие от царской власти, были уверены в успехе своего прошения. Среди главных ходатаев-ходоков был родной брат моего дедушки – Фёдор Васильевич Трущелёв. Как бабушка рассказывала, деду Фёдору всю жизнь на месте не сиделось, всегда куда-то агитировал ехать. Она всё время мне рассказывала, как хорошо было жить «на родине», то есть в Маразах. Наверное, потому что она приехала в Журавлёвку одна из всей своей большой семьи, и очень скучала.
А дед Фёдор был упорным ходоком. Дело в том, что к их приезду Ленин был уже болен после ранения в 18 году, отстранился от дел (так мне рассказывал дедушка), и «Наших направили к старосте Калинину, а тот начал их уговаривать: вы, мол, русские, вы должны быть опорой Москвы в национальных республиках. И отказал им в прошении о переселении. Но кто-то им подсказал, чтобы они обратились к Бонч-Бруевичу, и, правда – этот разрешил».
Переселенцам выделили земли бывших конезаводчиков, даже дали по железнодорожному вагону на семью – чтобы перевезти скот и имущество. Но приехали они в осень, зимовали в чужой землянке, топили колючим кураём (перекати-поле), который собирали по степи. «Мужики уехали на станцию за лесом, - рассказывала бабушка, - а я с Васей грудным, да ещё со мной женщины. Ночь, темень, а тут – стрельба поднялась, крики, лошади ржут. Ох, мы и страху натерпелись! Утром узнали, что это красноармейцы за бандой гнались».
На этом снимке (фото 2) дедушка Яков во главе стола, справа от него дочери: Мария и Полина, слева – бабушка Анюша и зять Владимир Иванов, муж старшей дочери Надежды. Её на снимке нет, потому что это она фотографировала. Фото 1955 года, уже 10 лет, прошло после войны. Дети выросли, уже и внуки пошли – пока только двое, от сыновей. Старший внук – Гена, Владимира, ну и я – на семь месяцев позже. Но судя по арбузикам на снимке, и мне уже было тогда чуть больше года. А тетушки – Маша и Поля, ещё и за муж не успели выйти.
За годы, которые прошли между двумя снимками, много чего произошло. До коллективизации, как отец рассказывал, жили не богато, но не бедствовали особо. Дело в том, что в село Журавлёвка, как и в другие молоканские и духоборские окрестные сёла, приехали единоверцы – переселенцы из США. Причём, «американцы» завезли и технику и технологии. Одним из первых их дел на новом месте, было строительство масло-сырзавода. Забегая вперёд, скажу, что этот завод работал уже на моей памяти, да и сейчас, может быть, работает. В Журавлёвке я не был с 1982 года – не к кому уже ездить, а в селе Степном точно такой завод в 1997 году ещё работал. При чём здесь Степное? Американские переселенцы построили целую цепочку таких заводов во всех сёлах, где жили. Говорили, что и совхоз «Гигант» Сальского района, знаменитый на весь Союз совхоз-миллионер, пошёл от духоборской коммуны «Калифорния». Когда началась коллективизация, «американцы» не пошли в колхозы. Им даже разрешили уехать обратно в США. Но технику они оставили.
Отец рассказывал, что и в Журавлёвке было то же самое – вся техника: локомобиль, который на току крутил молотилки, триеры, косилки пароконные и прочее – всё досталось колхозу. И сырзавод, конечно. Я помню старое здание правления колхоза – одноэтажное, но добротное. Это тоже наследство «американцев» - дом некоего Папина. Отец рассказывал, что он, мальчёнкой, таскал каждый день на завод молоко бидончиком. А раз в неделю в оплату получали головку сыра – это, конечно, всё закончилось в коллективизацию. И тут опять «отличился» дед Фёдор – он начал агитировать своих односельчан переехать… в Америку! Мол, им разрешили вернуться, и нас пустят – только надо дружно потребовать. За эту агитацию Ф.В. Трущелёв получил пять лет исправительных лагерей – строил Беломоро-Балтийский канал, одну из первых «строек коммунизма».
Пришла война, сначала ушёл на фронт мой отец – осенью 1941 года, а после освобождения села в 1943-м забрали дядю Володю, а потом и дедушку. Правда, дедушку через несколько месяцев демобилизовали по возрасту и здоровью. Дядя Володя служил в зенитном дивизионе, войну закончил в Польше, но служил ещё до 1950 года. А мой отец был в дивизионной разведке, откуда осенью 1942 года угодил в Унжлаг аж до июня 1952 года. Я писал об этих обстоятельствах в рассказе «Горбушка» (газетный вариант «Разведка боем», есть также и в ветеранском сборнике).
А дед Фёдор от войны пострадал больше всех из нашей родни. Когда в село пришли немцы, община его попросила стать бургомистром, то есть старостой. Чтобы немцы не назначили какого-нибудь изверга. Ты, мол, пострадал от советов, тебя немцы примут, и своих не обидишь. Немцев в селе практически и не было – приезжали, давали разнарядку на заготовки продукции, и всё. А когда пришли наши, деда Фёдора затаскали по допросам особисты. Не помогло ни ходатайство односельчан, ни свидетельство нескольких красноармейцев, которых выходили после ранения в семье деда Фёдора. Его, наверное, не расстреляли лишь потому, что уже к тому времени было известно, что двое его сыновей погибли на фронте. Но срок всё равно получил: пять лет лагерей и десять лет ссылки в Казахстан.
На этой фотографии (фото 3) вся семья Трущелёвых: дедушка с бабушкой в центре, слева – сын Владимир, справа – Василий, у бабушки на руках – я, а у деда – Гена; стоят (слева направо): Валентина, жена дяди Володи, тётя Поля, тётя Надя, тётя Маша и Анна – моя мама. Фотографировал, наверное, муж тети Нади – Владимир. А год, скорее всего, тоже 1955 – мне вряд ли больше года.
Бабушка наша была неграмотная – даже читать и писать не умела, но деньгам счёт знала. А дедушка, хотя по профессии был бондарем – делал бочки, но окончил четырёхклассное училище. Это хорошее образование по тем временам, они даже латынь и греческий учили, не говоря уже о церковно-славянском. Даже я застал ещё дореволюционные издания «История Ассирии», «Корабль «Ретвизан», «История династии Романовых» и различные книги религиозной тематики – это были остатки дедушкиной личной библиотеки. Большая часть книг, несмотря на протесты дедушки, ушла на растопку во время войны, керосина-то не было.
Из-за своей «образованности» дедушка и пострадал в 1937 году – был учётчиком на току, ревизия обнаружила излишек неучтённого зерна. Ему дали срок и отправили через всю страну в Байкало-Амурский лагерь. Сын деда Фёдора – Алексей (он погиб на фронте) работал в районе каким-то начальником, взялся расследовать это дело и выяснил, что дедушку просто подставил председатель колхоза, который хотел на эти «излишки» получить премию – велосипед. Дело пересмотрели, деда Якова оправдали. Но он успел отсидеть 11 месяцев. Дедушка потом шутил, когда началась эпопея со строительством БАМа: - Я его тоже строил!
Этот снимок – самый старый (фото 4), к сожалению, не знаю даты, но ещё в Закавказье – точно. Сидит дед Фёдор, справа – его жена Анна Михайловна, в папахе, как абрек, дед Яков и ещё их родная сестра Мария. Фотографировались видимо на ярмарке или в городском ателье в Шемахе или в Баку. Дед Яков здесь ещё не женатый. А поженились они с бабушкой во время «империалистической», как дедушка выражался. По тем временам она вышла замуж не молоденькая – единственная дочь в семье при семерых братьях, общая любимица, так что никто её не понуждал. Но они с дедушкой, как бабушка рассказывала, нравились друг другу: - Он мне уже шалечку подарил, к сватовству шло. Но его забрали в действующую армию, а тут ко мне сватается один наш маразинский. Мне он не нравился – родители отказали, а Якову я передала весточку с оказией. Он примчался через несколько дней с фронта в отпуск, мы и поженились.
Бабушка и дедушка были 1897, а может, и 1895 года рождения – никто уже точно не помнит. Помнят, что одногодки. Если 1895-го, то в 1914 году ему было 19 лет, правда, призвать его могли и не в первый год войны. Но при любых раскладах этой фотографии около ста лет.
Бабушка прожила трудную жизнь – работала в колхозе дояркой, а это и сейчас, при механизации, очень тяжело. Плюс, на ней – дети, домашнее хозяйство. Это корова, телёнок, овцы, куры, утки и гуси. Свиней молокане не держали и свинину не ели. Зато гусей было всегда много – целое стадо. Их забивали сразу где-то в ноябре, собиралась целая бригада родни. Мужчины рубили, обдавали кипятком, женщины щипали, потрошили и солили мясо на зиму. Оставляли на развод несколько гусынь и гусака. Потом жарили потроха и - всеобщее застолье. На следующий день бригада шла в другой двор. Так же, всем миром, молокане и дома строили – месили саман лошадьми, из массы глины с землёй и соломой формовали кирпичи. Они сохли там же, «на лимане», возле ям, в которых месили. А потом подводами свозили на участок и возводили стены, ставили крышу, которую крыли соломой или черепицей, а позже – шифером. Стены мазали глиной, потом белили. Потолки набивали глиной с соломой. Всё это – дружно, всем миром, к осени в дом вселялись.
Дедушка всю жизнь был кладовщиком, счетоводом или учётчиком, поэтому сохранился лучше. Работал и после выхода на пенсию, теперь уже водовозом – подвозил летом питьевую воду на поля к комбайнам и тракторам. Я с ним тоже ездил на каникулах. Он всю дорогу пел песни, в том числе и на азербайджанском языке. Рассказывал мне всякие истории. Жаль, что я мало запомнил.
А деда Фёдора я по жизни вообще не помню. Он всё время жил в разных местах: в Казахстане – даже возвращался туда после ссылки, в Чечне, в Тбилиси. Умирать приехал к дочери в Журавлевку. Говорят, долго болел, не вставал, а однажды сказал: - Мария, помоги мне умыться и одеться, хочу с Миром попрощаться!
Дочь обрадовалась – на поправку пошёл. Помогла ему выйти за калитку, усадила на лавочку. А сама ушла управляться по хозяйству. Через какое-то время соседка прибегает: - Маруся, отец твой упал! Подбежали, а он уже отошёл.
Рассказывали, что дед Фёдор стоял, прислонившись к забору и опираясь на палку, то есть бадик – по-молокански, и сельчанам, которые подходили с ним здороваться, говорил, что проститься с Миром вышел, умру, мол, сегодня. Ему возражали – этого никто не знает, когда смерть придёт. А он так стоял, прощался, а потом и умер. Оказалось, знал свой срок. Ему был 96 лет.
Жаль, конечно, что мало сохранила моя память рассказов дедушки и бабушки о прошлом нашей семьи. Но с другой стороны, надо не огорчаться, а попытаться передать хотя бы это – немногое, моим детям и внукам. Ведь обязательно настанет время, когда им это будет интересно и нужно.
Юрий Трущелёв