; Ю.М. Гирсов 2002г.
Роман
«БРАТЬЯ»
Глава 1. Анабиоз детства
«...Не давайте святыни псам и не бро-сайте жемчуга вашего перед свинья-ми, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас...»
Гл. 7, Евангелие от Матфея
Их детство нельзя было назвать сказочным... Кровь от крови, плоть от плоти они вышли из таких дремучих крестьянских родов, которые только и смогли выжить во всей этой сладко-грязной истории становления России. Их дед, когда-то щирый хохол из Сумщины, был кряжист, прижимист, умен, бес-хитростен и трудолюбив. Ветры жизни его так поносили по безбрежным бере-гам Евразии, что он уже не мог не скрывать те переживания и чувства, которые ему довелось испытать на своем довольно длинном, по нынешним меркам, ве-ку. Бабушка была красавицей, одной дочкой у отца с матерью, но которую наш дед все-таки соблазнил, да и полюбил чистой и простой человеческой любовью.
И увел он ее в свой курень, где детишек была прорва, да еще голодран-ная и обветшалая жизнь, украсила небосвод нашей бабули.
И созданная семья начала плодоносить. Бабушка родила одиннадцать детей, однако только семеро из них выжило до определенного времени. Эти де-ти повырастав, создали свои семьи, слившись кровью с другими, такими же как они босяками. Ну не было в их роду белой кости и голубой крови, не было...
Начались шестидесятые...Вот в это десятилетие и были произведены на свет три брата. Хотя каких там три?! В этой семье до настоящего времени жи-вут и поживают 26 братьев и сестер, приходящихся друг другу двоюродными. Троюродных вообще никто не считал, да и вряд ли смог бы это сделать. Удру-чало одно. Такое генеалогическое древо, с независимо друг от друга растущими ветвями, необходимо было холить и лелеять, а не распылять по жизни незна-комством и холодом при случайных встречах.
Итак... Старшего брата звали Мармеладный Ху, младшие носили удиви-тельные, но довольно приличные имена – Конрад фон Шлиппенбах и Улыбка.
Их детство проходило на дальнем хуторе Средние Чуваки, что в Хущев-ском районе Екатеринодарского края. Детство действительно не было сказоч-ным, однако оно было беззаботным. Первые рыбалки, первые розыгрыши со старшими братьями и сестрами, первые кольца дыма изо рта на погребе ... Предпочтение, почему-то отдавалось папиросам марки «Любительские». Было в их названии, что-то от любимого, взрослого и пачка была нежно розового цвета.
Когда Ху приезжал к ним на хутор летом, то жизнь начинала бушевать кипенью, как сирень весной. Каждый день они находили себе занятия. То пес-карей пойдут сачком из марли ловить на счет раз-два-три, то воробьев в курят-нике, то партизанские вылазки на бахчу, то подпалят что-то, то на крыше пла-стилином вылепят буквы...
Много было в их ранней детской жизни шалостей, но никогда они друг другу не подкладывали дерьма в карманы, а просто любили друг друга. Они еще не до конца осознавали, что эта детская привязанность, эти слезы друг по другу в отлучке, вызовут во взрослой жизни такой магнетизм, что никакой бы Максвелл не смог бы описать это поле притяжения.
;;;;;;
Старый и давно заброшенный детский садик был почему то вынесен за пределы хутора на берег пруда. Шелестели камыши, камышанки пели друг дружке свои заунывные песни. Эти песни всегда остаются в ушах рыбачков, проведших день на рыбалке. А уходят эти звуки только тогда, когда вернув-шийся с воды да еще и с уловом, крепко засыпал под песнь этих никогда не ви-димых птиц.
Вот в этом то садике и решили наши хлопцы испытать себя на устойчи-вость к алкоголю. В те времена к выпивке, мальчиши никак не относи-лись...Пили их отцы и пили по черному. Почему то в поведении отцов, их само-устраненности от своих сыновей был какой то роковой смысл. Сыновья же ду-мали, что попробовав спиртное они будут выглядеть старше, в глазах их свер-стников и таких же казачат как они сами, появится уважительная нотка.
Водку не пили тогда. В магазинах продавалась прорва разнообразней-шей дешевой гадости, именуемой вином, однако носящей заманчивые назва-ния: «Анапа», «Кюрдамир», «Портвейн 777», «Абрикосовый аромат» и многие другие загадочные названия. Бормотуха «Абрикосовый аромат» была близка этим ребятишкам не только тем, что они как южане ногами пинали абрикосы и жердёлы, знали вкус этих прекрасных южных плодов. Это вино было просто сладкое, а сладкого в те года хотелось всегда. Ах, дети, дети, как вы еще много-го не знали!!!!
Встретиться решили на закате. Улыбка имел уже тогда мопед на кото-ром он возил своих братьев в неведомые дали. Мармеладный Ху однажды по-пытался прокатиться на нем без спроса, отчего Улыбка долго плакал от обиды и злился на Ху.
Конрад прибежал с новостью:
- С нами еще будут два урода с 3-й бригады, да одноклассники: Петруч-чо, Гавнюк, Сесиль и Три медведя. Они нормальные ребята, но главное что они принесут магнитофон и много закуски.
Посовещавшись с братьями, решили послать Улыбку в магазин за ви-ном, но поскольку в те славные времена взрослым было дело до подрастающего поколения и спиртное дети купить сами не смогли бы, то решили попросить о покупке 10-ти бутылок «Аромата», какого-нибудь забулдыгу-тракториста. Ведь всегда возле хуторского сельпо находится в надежде похмелиться, этакий ков-бой с красным носом и никогда не чищенным ртом.
Всеми правдами и неправдами, но вино все же купили. А вот как его не-сти по хутору-то? Мармеладный Ху окинул взором окрестности и увидев длин-ную ржавую трубу, обрадовано улыбнулся.
- Давайте, засунем бутылки в трубу, заткнем ее вот этой замасленной га-зетой, оседлаем трубу верхом и так поскачем в садик.
Так и сделали. Правда Конрад все время подпускал газов из-за трущего-ся огрызка, причиняющего его дырочке нестерпимый зуд. С гиканьем, воплями и дружным ржанием от сознания глупости, нелепости ситуации, эти три обал-дуя доскакали на трубе к садику.
Их встретил Сесиль. Прыщавый нос, весь засиженный мухами, клетча-тая рубашка непонятного цвета, траурные дуги грязи под ногтями – таков был образ отличника учебы Васи Сесиля. Он наслаждался огрызком огурца, смачно пережевывая его и отрыгивая воздух одновременно.
- Пить то из чего будем? – робко спросил Улыбка.
- Да из горла конечно же, так забористее и по настоящему, по-мужски. Это уже мямлил Гавнюк, выбираясь из под кустов и очередной раз забыв хоть чем-нибудь подтереться.
Чамбур пился здорово. Хмель быстро пришел в головы юнцов, потянуло на истории, животный вопль, наскальные рисунки, демонстрацию гениталий и прочий бред, приходивший в голову каждому молодому человеку на заре его юности.
Ночь сползла со своих полатей теплой черной кошкой. Распушив хвост и извергая искры, эта кошка оросила ночное небо мириадами светлых летних звезд. Вдали мама-перепелка собирала своих птенцов, а папа-перепел заводил свою алкоголическую серенаду: «Пить пойдем?». Пахло созревшим и еще не-скошенным хлебом, полынью, ночной свежестью и болотцем.
Мармеладного Ху уже качало из стороны в сторону с такой амплитудой, что можно было бы увидеть в его синусоидальном рисунке пути какой-то странный танец. При выписывании очередного пируэта, молодое тельце не удержалось и покатилось в высоко стоящую пшеницу.
- Ау, Ху, ты куда делся? – выл кастрированным Чипполино, Конрад. Без тебя нам с Улыбкой нельзя домой возвращаться!
Мармеладному Ху было хорошо лежать на теплой нагревшейся за лет-ний день земле, среди уже выпавшей росы на стебли пшеницы. Он раскинул руки в стороны, пытаясь сфокусировать свое внимание на созвездие Большой Медведицы. Этих созвездий почему то было два. Невольно в голове зашумело, появился «вертолет» сознания. Тошнота подступила к самому кадыку. Созна-ние вернулось быстро благодаря проползавшему по щеке клопу-черепашке, об-ладающему жутким и нестерпимым запахом.
- Я уже вернулся к вам, о дружина!, - буквально провыл в исступлении Ху. Братья несказанно обрадовались.
Вот уже и дом Улыбки. Куда подевался Конрад фон Шлиппенбах оста-лось загадкой. Братья обнявшись, на цыпочках вошли в дом. Скрюченными пальцами кое-как помыли грязные ноги и завалились спать. «Вертолет» в ко-торый раз подступил к Ху. Его стошнило, правда он успел сложить ладошки лодочкой.
- Улыбочка, миленький, я боюсь разбудить твоих родителей. Куда де-вать это добро?, - заикаясь спросил спящего Улыбку пьяненький Ху. Улыбка еле сдерживался от смеха.
Мармеладный Ху встал, покачиваясь и боясь расплескать зловонную жидкость, пошел шарить по комнатам. Уже возле печки ему буквально под но-ги свалилась кошка, об которую он споткнулся. Падение было такое громы-хающее, что казалось звонят в колокола к заутренней в коридоре.
Весь дом озарился светом, шумом поднимающихся родителей, потоком еле произносимых недиаматических оборотов в адрес Ху. Какой стыд и срам!, - приговаривала тетя Надя. – Иди сейчас же в ванную, приводи себя в порядок. Утром будет все доложено отцу.
Вот это уже был приговор, который добрый Папа - Седой Михайло, приведет завтра в исполнение с использованием популярного средства – ком-байнового прорезиненного ремня. Но это будет утром, а сейчас быстро спать и забыть весь этот кошмар.
;;;;;;
Раннее утро на Кубани знаменито горластыми петухами и похотливым кряканьем гадких голодных белых уток. От такой какофонии спать уже не хо-чется.
Мармеладный Ху спал вместе с Улыбкой. Им всегда было весело ло-житься вместе спать, постоянно приходили в голову какие то сумасшедшие, но до животных колик смешные идеи, от которых они хохотали до упаду или до строгого окрика любимой тети Нади, мамы Улыбки.
Завтрак как обычно состоял из восхитительно пышущих своими поджа-ренными боками «оришков», на украинский манер называемых, и бесконечного количества свежайшего коровьего молока с вечерней дойки.
Встретившись на подворье у Конрада фон Шлиппенбаха, братья первым делом особой «государственной» важности, вынесли вердикт рыжему коту на участие его в эксперименте по устойчивости к пневмонии. В лабораторию была преобразована летняя кухня с красочно расписанным руками Конрада холо-дильником.
- Здорово морозит морозилка. Мясо в миг околевает, - прорекламировал свой холодильник Конрад.
Гадкий рыжий кот лежал и ни о чем не подозревал глядя на мух, бью-щихся в стекло кухонного окна. Может быть он вспоминал то время, когда в марте он напевал душераздирающие песни своей пассии из соседнего двора. А может приходило на память окунание в миску со сметаной.
Вдруг все в мире изменилось. Перемигиваясь, шепча непонятное и раз-бредаясь в разные стороны на кота надвигались три мальчика с красочной ин-тригой в глазах. Прыжок Улыбки был великолепен. Правда кот успел выпус-тить когти и разодрать плечо брату. – Ничего, боевые шрамы украшают, - встряхнув казачьим чубом и зардевшись перед братьями, сказал Улыбка и пре-дал болтающегося кота Мармеладному Ху в руки.
Кот извивался, мяукал, в его глазах появился дикий и ужасный страх за все его девять кошачьих жизней. Конрад жестом римлянина отворил дверцу холодильника и ласково пригласил кота в морозилку.
- Да чего с ним цацкаться. Быстро в установку. Мармеладный Ху швыр-нул кота в морозилку и быстро затворил за ним дверцу. Потом братья немного посидели в надежде на скорость эксперимента. Кот не сдавался. Он как генерал Карбышев не издал ни одного звука о помощи и ничего не выдал врагу.
Пришла очередная идея покурить. Братья шмыгнули на погреб. Под стрехой у них лежала пачка великолепного «Бонда», привезенного Ху из горо-да. Ху пошарил рукой, но сигарет на месте не оказалось.
- Я знаю, кто мог спереть наш табачок. Это соседский парнишка по про-звищу Гамлет, - честно и быстро в слух признался наверное сам себе Конрад.
- Пойдем к Гамлету. За воровство с него будет снят скальп. Мармелад-ный Ху был полон решимости, кулаки сжимались сами собой.
Гамлет готовился к поступлению в Московскую консерваторию. Он ежедневно наяривал на арфе, божественной музыкой которой упивались все живые создания в округе. Его интеллигентность, воздушность с примесью ма-жорства не давала братьям покоя. А тут как раз представился случай приоб-щиться к прекрасному. В общем Гамлет уже с утра получил в нос, да никак ни будь, а с классической юшкой из ноздрей, слезами и выдачей украденных сига-рет.
Накурившись «Бонда» до одури и головокружения, братья решили пой-ти в этот день на рыбалку, хотя уже было довольно поздно. – Хотя бы накупа-емся и позагораем, а может быть и раков наловим, - улыбнувшись сказал Кон-рад. Раков они конечно же никаких не наловили, а поймали десятка два средних окунишек да пескариков. Улов решили тут же зажарить на костре. Было очень вкусно и питательно поглощать прожаренных пескарей, которые обладали оча-ровательным вкусом с примесью дымка.
В это время, а было уже под вечер, веселая тетя Катя, мамочка Конрада, вернулась с работы домой. Как всегда, бросив все дела, первым делом необхо-димо было приготовить одновременный завтрак, обед и ужин, как характерный способ питания в деревне. Необходимые ингредиенты для приготовления пищи естественно находились в холодильнике. Привычным жестом тетя Катя откры-ла дверцу холодильника. На нее пахнуло каким то звериным запахом. И о, ужас! Открыв морозилку она обнаружила там гадкого кота, с очумевшими от холода глазами, ртом вытянутым до ушей от кошмара клаустрофобии, подсту-пившим к нему от долгого сидения в полной и холодной темноте.
Кот матюгался на своем языке. Выпрыгнув под ноги взвизгнувшей те-течке, он пулей вылетел из летней кухни. Больше его в семье никто не видел. Правда соседка уверяла, что ночью слышала котячьи крики о помощи. Все мо-жет быть. Проверка на устойчивость к пневмонии у длинношерстных живот-ных закончилась отрицательными последствиями для самого испытуемого.
Вечером уже жарко горел «костер инквизиции» в умах и думах родите-лей исследователей. Инструменты для пыток уже были приготовлены. Остава-лось только дождаться возвращения этих молодых братьев-балбесов с речки.
Глава 2. Жар костра инквизиции
«...После стольких пыток расплавлен-ным свинцом, испанскими сапогами, бамбуковыми колышками и теплыми червями, его повели на костер...»
Х. де Сад. Инквизиция и наказания.
В небольшой приземистой кухоньке тускло горела, засиженная мухами, 60-ваттная лампочка. В углу стояла небольшая газовая печка, на которой разо-гревался традиционный ужин. Кухня была разделена на два небольших поме-щения, в дальнем из которых, стоял стол, несколько табуреток и почему-то же-лезная кровать, заправленная ватным одеялом.
Улыбку и Мармеладного Ху ввели в переднее помещение кухоньки. По середине стояла табуретка, выкрашенная ядовито оранжевой краской, краской «комбайнового цвета», такого же цвета были и полы в кухне. Цвет этой краски был не моден и не случаен, просто такой краски было завались в хуторе, жите-ли которого в большинстве своем были хлеборобами и работали на комбайнах. Вот оттуда и тащилась регламентная краска килограммовыми банками.
На табуретке царственно восседал отец Улыбки – дядя Толя, работав-ший бригадиром, но не бандитствующий, а руководивший механизаторами и селянками. В его руках мерзко поблескивали огромных размеров ножницы, но-жи которых, медленно и с каким то жутким повизгиванием, открывались и за-крывались в такт раскачиванию грозного отца. По всей видимости в этой кух-не-камере гестапо, должно было осуществиться что-то грандиознейшее, отчего у братьев, оторопело вошедших под ее своды, больно защемило под ложечкой и мочевой пузырь напомнил о своем существовании.
- Так вы надумали курить? – сразу в карьер выпалил дядя Толя. Ин-формация у него была самая достовернейшая из уст мерзкого Гамлета, местно-го миньетчика, но музыканта.
- Мы, ээээ, не куууурили! – слабо стараясь выгородиться, буквально прошептал Улыбка.
- На табуретку! Быстро! Я тебе покажу, как курить! – дядя Толя бук-вально выдернул из толпы, состоящей из двух незадачливых братьев, Улыбку, и резко усадил его на это инквизиционное кресло.
Мармеладный Ху занял место в другой комнате кухни, на такой же та-буретке, весь съежившись и предвкушая последующие пытки над своим телом, чит. – ягодицами. Весть о том, что мальчики начали эксперименты с куревом, должна была с молниеносной быстротой распространиться между родней и особенно дойти до ушей его отца – Седого Михайло.
Огромная ладонь дяди Толи сгробастала шикарный, волнистый и нежно-волокнистый, «мироновский», чуб Улыбки. Смачно чвакнули корни волос. Од-ним движением крепкой, крестьянской руки, отец отсек у сына то, что счита-лось гордостью, самым сокровенным и дорогим у 10-тилетнего мальчика. Чуба не стало. Это был не просто позор! Это было долговременное иго для казачон-ка, потому что лишившись чуба, он лишился того признания и того очарования, которое всякий казачек носит на голове.
Слезы отчаянья и такой нескрываемой горести, брызнули ручьем из глаз Улыбки. – Лучше бы сразу и голову, - думалось ему, представившему, как очень быстро прирастет прозвище «Лысый», такое позорнейшее и как говорят бывалые урки, опущенное до веку погоняло. Это действительно в казачьем ху-торе был позор. Отсутствие волос на голове всегда считалось чем-то нехоро-шим, наверное вывезенным еще предками-казаками, испытавшими все тяготы войны и тифозного, сыпного облысения.
Урок был закончен – отныне и до веку. Больше Улыбка никогда в своей жизни уже ни то чтобы притронется, даже не подумает о курении.
Напротив тихо плакал и Мармеладный Ху. Ему было больно и обидно вместе с братом, он также признавал тот позор, который мог обрушиться на брата-Улыбку, но еще и потому, что была только пятница. Родители, его добрая и чистая мама, и отец – Седой Михайло, приезжали на хутор только в субботу. Инквизиционные пытки и очередная попытка надлома, несгибаемой в шало-стях, души и тела Мармеладного Ху, еще предстояла у него впереди.
Отшвырнув в угол кухни стальные ножницы, дядя Толя произнес не-сколько членообразных звуков, эпитетов и наречий, добавил немного прогноза, относительно будущего бытия Мармеладного Ху, как старшего из братьев, и грузно, может в душе и чуточку переживая, ушел из жаркого помещения.
Их глаза встретились, полные слез и отчаяния, потом так сблизившие души и мысли, братскую любовь и понимания происходящего. С головой Улыбки надо было что-то делать, поскольку та прическа, что была на его «кум-поле», могла претендовать на лучшую прическу панка Северного Лондона, но ни как не шла в сравнении с обычными прическами того времени. Мармелад-ный Ху побрел на согнутых ногах искать в углу ножницы, а когда нашел, то не смог найти слов, чтобы утешить в тот момент Улыбку, своего дорогого брата. И так молча, заливаясь горючими слезами, Мармеладный Ху постигал первые азы парикмахерского искусства на голове у Улыбки. Ножницы были хороши для кастрации молодых поросят или для разрезания кровли крыши или для переку-сывания колючей проволоки, но никак не для стрижки. После часовой пытки, на голове у Улыбки образовались ряды волосяных террас, отчетливо подтвер-ждая «выход из тифозного барака» на свободу.
Это был триумф родительского внимания и учения, которое на всю жизнь запомнилось братьям-казачатам.
В доме у Конрада фон Шлиппенбаха поначалу все было тихо. Радио молчало, не предвещая голосом тов. Ю. Левитана никакой войны или других крупных инцидентов. Но вдруг, в один момент, все изменилось. Мама Конрада – всегда улыбчивая, веселая и милая тетя Катя, из чулана вынесла костюм по-мощника Великого Инквизитора, а также кулек с какой-то крупой, которую принялась с воплем и сатанинскими плясками готовить на полыхавшей жаром печке. Отец Конрада, черноусый красавец, романтик и похороненный поэт, мо-лодцеватый мужчина, носивший по хутору почему-то прозвище «Джихад», та-кое непонятное и чужое, разрывал со страстью пачку «Беломора», ссыпал табак в тарелку и что-то шептал.
- Сейчас ты будешь жрать эту кашу, в которой имеется табак. Это ста-ринное народное средство для отучивания мальчиков от тяги к курению. Ты навсегда забудешь, как курыть это говно! – тетя Катя была сама ярость, спо-собная окунуть своего родного голубоглазого и красивого мальчишку в тарел-ку. – Ешь, я сказала! Ешь!
Когда мерзкая каша была братом съедена, в ход пошли сигареты «При-ма», целиком запихиваемые в рот Конраду. Слезы у Конрада уже были не толь-ко горькими и солеными, они в себе содержали такое количество никотина, ко-торое бы убило табун лошадей вместе с жеребятами. В довершении этой, поче-му считаемой родителями действенной инквизиционной экзекуции, пошел ста-рый добротный кожаный ремень, привезенный Конрадом из славной Адыгеи или возможно выменянном за брагу у доблестных солдат-партизан, приезжав-шими тогда на Кубань для помощи в уборке урожая. Роспись на ягодицах Кон-рада, отливала красными и розовыми сполохами, как будто какой то неведомый художник-сюрреалист, попытался изобразить на них всполохи Северного сия-ния, боль была невыносима и памятна.
;;;;;;
Папа – Седой Михайло, приехал на хутор как всегда в пятницу, на этот раз, почему то без его жены, мамочки мальчика Ху. Курить, Седой Михайло, начал лет в тринадцать-четырнадцать, примерно в возрасте, который был от-считан к тому времени и Мармеладному Ху. Переступая порог дома, где жил и был наказан Улыбка и где, так ярко проявлялся безудержный зажигающий ха-рактер Ху, Михайло принял информацию о том, что его сын курит. Это было наверное пострашнее, чем казалась бомбардировка для проституток портового города Хиросима и пожестче, чем коммунистам в топке паровоза в пригородах Владивостока! Это, была уничтожающая всю ту модель розового ангела и не-бесного создания, которую Седой Михайло, рисовал сам для себя в образе сво-его неединственного сына. Это нарушало все его каноны понимания девствен-ности и незапятноности в жизни Ху, грязь на его собственную жизнь. Подбавив в реактор цезия, которым всегда являлся самогон, дружелюбно и по родствен-ному выставляемый для дорогого гостя на стол, отец предстал в образе Ивашки Грозного перед сыном.
Мармеладный Ху знал, что должно и могло произойти. Его отец никогда не отличался оригинальностью в выборе инквизиторских инструментов. На этот раз, даже не предложив снять штаны, отец стал перетягивать задницу сво-его отрока настоящим комбайновым ремнем, не оставлявшим сильные кровя-ные следы на попе, зато доставлявшими нестерпимую и долго ничем не пре-одолимую физическую боль. А какие ужасные шрамы и по сей день оставил этот ремень на сердце у мальчика Ху? Незарастающие. Ведь нельзя быть в от-ношении нормальных человеческих детей – настоящим животным, без жалости, интеллекта и хотя бы каких-нибудь признаков макаренской педагогики.
- Порка удалась, - очередной раз заглотнув бесноватой вонючей 50-ти градусной жидкости, сказал заплетающимся языком Седой Михайло. – Уроком тебе это будет. Ты понял?
- Я все понял, папочка. Я больше не буду, - произнес как заклинание и клятву, Мармеладный Ху. В тот момент ему действительно казалось, что мир рухнул и уже никогда не настанет следующий день. Потом он еще долго стоял у стола, где наливались алкоголем и неся какие-то псевдотехнические и сель-скохозяйственные бредни, гомонили отцы, боясь спросить разрешения хотя бы отойти опорожнить мочевой и испуганный до боли пузырь. Отцу было по большому счету наплевать на него, он лишь выполнил, в глазах общественно-сти, якобы отцовский долг, заключавшийся в порке вообще-то ни в чем непо-винного сына, его дорогого и любимого кровинушку.
Таков результат первых проб курения. Правда Мармеладного Ху его ро-дитель отправил домой, в городишко Матайск, и две недели не привозил сви-деться с братьями. Конрада и Улыбку родители не выпускали на улицу и не разрешали видеться еще две недели. Со временем, а оно летом бежит быстро, страсти улеглись, табачный дымок продолжал клубиться, но уже не на погребе, а где-нибудь в трубе или на пруду. Волосы у Улыбки отрасли и стали курчавее и еще красивее, шрамы на попах у Конрада и Мармеладного Ху заросли и срав-нялись, но по сей день в памяти этих милых братьев не зарастет этот период из юношеской жизни.