; 2004 г. Ю.М. Гирсов
;;;;
Новелла одиннадцатая: Испуг пингвинят или Хук с правой
Празднику «Шолоховская весна»
в станице Вешенской посвящается…
;;;;
Это майское утро выдалось веселым, ласковым, солнечным и предвещало теплый день. Молочные братья обычно встречались на остановке «Молочный», где они увидели друг друга и на этот раз. Путешествие в страну песков, соснового дурмана и любвеобильных людей началось именно на этой остановке.
Мармеладный Ху как всегда приехал первым. По дороге он зашел к старому сапожнику Никосу Залупопулосу, чтобы приобрести у него лимон огромных размеров. Лимон, купленный и засунутый в ближний угол сумки, плакал и просился на свет, чтобы его выпотрошили. Еще в это утро Ху немного поразмялся в знании ненецкого языка, встретившись в автобусе с дембелем-ненцем, едущим в свою Ненецчину, почему то через славный Город-на-Дону. Дембель всю службу прослужил свинарем-наводчиком в танковой дивизии «Мертвая шея», был увешан с ног до головы какими-то значками, изображавшими сцены стрельбы из танков и пушек. Его нос украшала цветная татуировка из батальных сцен Курской битвы. Аксельбант, цвета пятачка молодого поросенка, болтался между ног и доходил бравому зольдату до колен.
- Домой? - по-ненецке, как пароль, спросил одноусого дембеля Ху.
- Домой!! – радостно пискнув, улыбнувшись и нисколько не удивившись, ответил тот. – Все, уже отмучался! Поеду пасти олешек, ловить рыбу, давить мошку и гнуса, а потом дописывать диссертацию по членистоногим апельсинам.
- Желаю тебе только белых шаров, - произнес в ответ Мармеладный Ху, подъезжая к своей остановке. Он вытащил из кармана несколько монет, карамельку в табаке, кусок туалетной бумаги, израильский флажок и протянул в подарок этому воину. Автобус понес дембеля на конечную остановку.
Конрад фон Шлиппенбах проснулся очень рано, еще по третьих петухов. В голову лезли всякие мысли и приятные предчувствия, как вдруг полный кишечник забил тревожный алярм и попросился очиститься. Гимнастическим кувырком с одновременным задним сальто через плечо, Конрад поднял свое упругое тело от постели и, шлепая, царапая пол ногтями, побрел в кабинку с писающим мальчиком. Унитаз был напуган до-смерти. Бритва в руках оказалась непослушной, сама по себе елозила кожу на щеках, шее и подбородке Конрада, убирая не только белый крем, но и густую рыжую щетину двухдневного оборотня. Утренний моцион был закончен с первыми лучами солнца в окно. На душе у брата было тепло, журчали кровь с молоком, пиво с водкой, ром с боржомом, саке с пепси-колой.
Встреча… Она никогда не забывается. Это своего рода ритуальный танец специалистов по хирургии скальпов и гинекологической патологии. Он всегда состоял из первоначальных улыбок братьев друг другу на расстоянии, отвода взгляда, мнимого мимолетного равнодушия и затем крепкого братского объятия, потирания ушей, вытаскивания косточки из нижней губы, звяканье ногтями по бутылкам в сумках и бормотания на специальные темы. Затем было ожидание фаэтона под каким-то номером, везущим под горку от остановки, вытаскивание своих задниц и шевеление ими до поста автомобильной фельджандармерии.
;;
Пост «Баксайский хвост» стоял на правом, высоком берегу Дона. От него открывался величественный вид Задонья. На макушке холма стоял зачуханный кабак «Болото», былой славой престижности и веселья, славившийся в Городе-на-Дону. Ху и Конрад несли каждый в своих руках фронтовые «сидоры», такие объемистые мешки с тряпичными ручками, наполненные тряпьем типа одежды, и бутылками с жидкостями типа коньяка и водки. Высмотрев подходящего жандарма, стоящего как раз на стороне дороги, ведущей в страну Молитвы Казаков, братья смелой походкой двинулись к нему. Ху на ходу расстегнул ширинку и вытащил на свет божий свой волшебный «папир»-ксиву, повествующую о принадлежности его к масонской ложе жандармов 3-го уровня власти.
- Нам необходима машиненка черного цвета, с кожаным салоном и кондиционером. Национальность водителя не имеет значения. Главное, чтобы колеса докатили бы нас до Мюллеровского поста, - с этого начал Ху, после благожелательного приветствия жандарма, увидевшего ксиву такого уровня.
- Яволь, сейчас поймаем, - икнув, прошептал фельдфебель. – Не желаете ли пока отведать вкус гаванских сигар и прохлады под тентом поста?
- Да, да, братец. Мы пока покурим, да о делах наших покалякаем. Как вспоймаешь и взнуздаешь евнуха за рулем, то пусти сигнал нам, мелодичный и глубокий, - Конрад был сама величественность.
- Есть, Ваше преосвященство! - все перепутав, а может быть так на свете ничего и не поняв, второй раз прошептал жандарм и побежал к асфальту ловить попутку для братьев.
Конрад и Ху отошли в тень и разговорились на фривольные темы, вспоминая и гогоча на веселые моменты их жизни. Тачка была поймана за несколько минут. Взмах жезлом с обтянутой тигровой шкурой ручкой, означал готовность транспорта к следованию на север. – Пасиб, дорогой. Будь здрав, боярин! - в пояс, поклонившись и поблагодарив жандарма, братья весело, с шумом и тарахтением бутылок в сумках, полезли на заднее сидение этого «БМВ». Водитель был ничем не примечателен, кроме двух горбов, торчавших из-под красной шелковой майки да отсутствием левой руки и правой ноги.
- Как же Вас по имени отчеству, калека? – спросил Мармеладный Ху водителя.
- Ставрида Михайловна! – пробасил голос из-за руля. - Еду к брату в Питер глушить корюшку.
- Так Вы, женщина? – одновременно удивившись, спросили братья.
- Помилуйте, милорды. Я сам не знаю кто я. Моя судьба настолько разбросала мои половые признаки, что это всегда вызывает удивление.
- А у нас традиция. Когда мы садимся в авто и отправляемся по желтой дороге в СВК (Страну Веселых Казаков), то делаем всегда так, - проговорил, жуя шоколад, Конрад. - Брат, доставай!
Мармеладный Ху полез к себе между ног. Но не затем, а в сумку за ножом, лимоном и коньяком. Быстро и точно располосовав лимон посередине, Ху развел в стороны две его половины и, напевая что-то из Кальмана, начал колдовать над вытаскиванием внутренностей благопахнущего цитрусового. Сок тек по рукам, и было заметно, как глотает слюну Ставрида Михайловна. – Возьмите салфетки, - предложил он. Ху выскреб из половинок лимона все его содержимое, закончил петь и радостно воздел руки, держащие две лимонные чаши.
- Чаши готовы, а готовы ли Вы, сударь к священнодейству? – спросил брата Ху.
- Усегда готов! – загоготав и блеснув красивыми серо-голубыми глазами, Конрад принял в свои руки лимонную чашу, наполненную до резаного края коньяком.
В дороге пьют все: пассажиры поездов, люди, находящиеся на борту самолета, в креслах и каютах теплоходов, даже крысы в трюмах судов, перевозящих спиртное, даже космонавты на орбите, выцеживают из тюбиков что-то, содержащее алкоголь. Что же тогда можно говорить про двух задачливых путешественников, отправившихся за приключениями в дальнюю дорогу на халявном автотранспорте. Коньяк в дороге лился рекой, руки в растаявшем шоколаде Ставрида Михайловна разрешил вытирать о свою майку. В разговорах, веселье, песнях и балладах братья быстро доскочили до Мюллеровского поста.
;;
- Нам бы в заповедник Веселых Казаков добраться! – уже не застегивая ширинку, лишь показав краешек ксивы, попросил Мармеладный Ху у начальника поста.
- Конечно, конечно, Яртыбулак поможет, а як же нэ помогты! – пролепетал заплетающимся языком постовой начальник. – Уси сылы бросымо на поимку транспорту.
Братья переглянулись. - Что это за пугало такое, что за иносказательный язык? – подумал Конрад и предложил брату поиграть в какую-нибудь игру. Играли в ФИО, то есть в выдумывание смешных фамилий, имен и отчеств. Выиграл Конрад. Он предложил, потрясающую своей нежитью и каким-то загробным смыслом, тираду: «Аспид Ангелович Вий!». Хохотали до слез, до неоднозначной реакции мочевого пузыря, по колик в животе и предтечи выхода сероводорода.
Ждать подходящего и попутного транспорта пришлось очень долго. Никто не хотел ехать в этот заповедник, поскольку был только четверг, и в этот день все ходят в баню перед поездкой. Наконец, уже под вечер, жандармы поймали какой-то красный «пепелац», трудно различимой модели, водитель которого, житель и уроженец станицы, куда ехали братья, согласился их подвести. Как всегда, усевшись на задние места, братья принялись знакомиться. Кроме водителя, назвавшегося просто Феофаном, в салоне машины была его жена, Гунилла Мухтаровна, то ли из Татарии, то ли из Башкирии. Она вся была обвешана кольцами из конской колбасы и торчащими из карманов сетчатой кофточки, кусками овечьего сыра. Рядом с Мармеладным Ху на сиденье сидела маленькая девочка с небесно-голубыми глазками, припухлыми губками и вообще вся такая миленькая и хорошенькая.
- Она глухонемая, - с сожалением пробулькала Гунилла Мухтаровна. – Вот едем со свадьбы домой и внучку везем на каникулы. А что там у вас, молодой граф, в сумке булькает? – спросила она у Конрада.
- Так Вы, уважаемая, окажите нам великую честь и предоставьте стаканы, чтобы их наполнить за знакомство и употребить не во вред, а на радость жизни, - на пальцах объяснил Конрад и повторил на восьми языках эту фразу.
- Шо вы там мне объясняете, наливайте! – раззадорилась Гунилла Мухтаровна и отломила кусок лошадиной колбасы. С утра у братьев во рту был только коньяк и шоколад, глаза блестели голодом, поэтому колбаса как закуска, оказалась очень кстати.
«Пепелац» мчался по дороге, водитель Феофан вслух завидовал жене и братьям. Мармеладный Ху разговорил молчаливую девочку-принцессу. Ехали очень весело, на душе было тепло и комфортно. Вдруг «пепелац» начало трясти, скорость уменьшилась до нуля, и он остановился. Феофан, в рубахе до колен и с топором в руках, вышел чинить машину. Гунилла завела, какую то тоскливую и наверно душещипательную песню о судьбе морских пехотинцев на складе гомиков, собирающих землянику. Надо было выбираться, и братья остановили другую машину, чтобы домчаться до станицы Тешенской.
;;
В «Тёшках» их встретил друг и товарищ Же де Мон, устроившийся работать в местном приказе автомобильным фельджандармом в звании «страшный лейтенант».
- Жить будете у меня, сеньоры. Жонка нонче до мамы ейной утекла. Курень пустует. Только чур! Никаких мутантов женского пола в дом не водить, жена сразу учуеть их томливо-похотливый дух и смрад выделений. Меня потом в капусту порубають! – такой инструктаж быстренько провел де Мон.
Братья, распахнув свои робы и вырвав по пучку волос на груди, зажгли их, и пока волос горел, клялись, что так и будет, что ни одной нимфы или земфиры на порог этого дома не ступит. Переодевшись в кружева и гольфы, выпив водки, привезенной с собой, братья укатили вначале в другую станицу, именуемой «Мать ее Казани». По дороге на станицу триллионные стада мошки нападали на лобовое стекло фольксвагена, так что, по жучиному мясу можно было рисовать и чеканить.
Станица Мать ее Казани – одна из стариннейших на Дону. Поэтому люди, живущие в ней несут все отпечатки трудолюбивой, лихой, разбойничьей, героической и любвеобильной жизни, так свойственной для всего казачьего рода-племени. Братья направились в местный приказ, где их уже ждали. Пройдя через двор, заросший лопухами и ананасами, они ступили на порог приземистого здания, из всех щелей которого, нежно пахло жареным мясом.
Их явно тут ждали. Войдя в комнату, Ху и Конрад увидели и поздоровались с приземистым крепким жандармом в чине майора, легко и непринужденно расцеловались с милой девушкой по имени Талина, тоже жандармского сословия. Юбка на ее стройных ногах была лишь обозначена, у нее не было длины, хотя и очень шла Тале, будоражила взор и возбуждала плоть братьев. Не долго распевая приветственные диаматические обороты, уселись за стол. Фонтанчик водочный заструился и медленно стал превращаться в Ниагару. Разговоры пошли откровеннее, взоры на Талю стали бросаться явственнее и отчетливее, не оставляя мысли ни о чем другом.
Часа через два в комнату к гуляющим завалил молодой жандармик Серега, в чине лейтенанта, да пришел еще один сотрудник этой богадельни по имени Андрюша Сокол-Мокол. – Лихой дружище и старый проверенный товарищ, - представил Конрад брату Сокола-Мокола. – Сколько с ним объезжено кобылок, и не пересчитать!
Разговор все равно не вязался, все было, как-то скомкано и сумбурно. Таля притащила из дому свою мамашу, тетю Грушу, первую певунью в станице. Мармеладный Ху ждал и просил тетю Грушу сыграть казачьих песен, однако она всякий раз уклонялась от этого и постоянно пела что-то из «Дип Пепла» и «Металлики». Еще через час, какой-то леший принес командира этих сотрудников, начальника МОБЖ, гнусавого и скрывающего глаза майора Евнухитского Витька. Сразу все скомкалось, он начал плакаться, что ему делать на колене операцию, а дома гости сидят, и в окошечко глядят. Дружественной атмосферы так и не пришло, хотя в голове у Конрада и Ху шумело, кровь бродила по всему телу, хотелось любовных утех и настоящих песен души.
- Поехали назад, в Тешки. Тут ловить нечего сегодня, - сказал Мармеладный Ху Конраду. – Да и вправду, нечего, - согласился брат. Они встали, тихо попрощались и вышли с Соколом-Моколом на улицу.
- Знаешь, что? - обратившись к Соколу-Моколу, вдруг произнес Ху. – Ты настоящий Магвай!
Сокол-Мокол вначале немножко опешил. Наверное, впервые в жизни он был назван так приятно, хотя и абсолютно незнакомым и чужим для него словом. – А кто это или что это? – тихо спросил Сокол-Мокол.
- Да это очаровательное существо, доброе, ласковое, с большими красивыми глазами и притом весь пушистый. Однако если его вечером накормить мясом, намочить водкой его желудок, из него начинает выпрыгивать такое чудилище, что свет становится вверх тормашками. Из него появляется злой, ехидный, с вывернутым наружу членом, коварный Гремлин-оглы.
- Да, это я, точно! Я – Магвай, я – Магвай! – как заклинание и точное попадание в его суть жизни, буквально по слогам стал произносить Сокол-Мокол.
- Я тебе его подарю. Вот только приедем в Тешки, - уже засыпая от хмеля в голове, пробормотал Мармеладный Ху и забрался на заднее сиденье предоставленного автомобиля.
;;
За рулем машины сидел все тот же молодой жандармик Серега. Машина тронулась куда-то в ночь, по лесам дремучим, и полям широким. Мармеладный Ху сладко спал на заднем сиденье и лишь изредка просыпался, когда машину трясло на ухабах. В один такой момент машина вдруг остановилась, послышалась веселая брань и гомон снаружи. Когда Ху поднял голову из-за сиденья, то увидел, что его спутники о чем-то доходчиво и мило, используя резкие удары в печень, беседуют со стайкой молодых людей, численностью около 8 человек. Выбравшись из машины и глотнув пива для выздоровления, Ху начал понимать, что произошло. Оказывается, молодые люди, где-то под забором какого-то хутора отыскали некую мадмуазель, которая после 5 стаканов горючего (чит.- крепчайшего самогона) была бы не прочь и поразвлечься по-взрослому. Одно дело только: ей на вид было лет тринадцать. А это уже несовершеннолетие. Вот Конрад и взбеленился на молодых самцов, брызжущих пеной изо рта от возбуждения и стукающих рогами от тупости своей молодецкой. Отцовское внушение пришлось на пользу, ребятки осознали тот путь грехопадения, в который они чуть было, не втянулись, благодаря этой чертовке. Получив каждый по чувствительным участкам своего тела, подключили головы, которые действительно начали работать. Это ведь было бы групповое изнасилование, самое мерзкое и низкое преступление, после которого, уже никогда не выбраться на свет и не отмыться, став пожизненно «Петуханом Турухтановичем», «Машкой», «Чушком», и вообщем конченым пидаром. Конрад, аки Христос, наставил на путь истинный этих заблудших агнцев, за что те лобызали его конечности и шли крестным ходом вслед удаляющейся машине с братьями. Мадмуазель пинками отправили до матери, кормить и доить коров и чистить навоз. Однако думается, что данное причастие и исповедь этих казачат-архаровцев была девственна лишь до следующей заправки горючим. Это уж как повелось!
Утро в станице Тешенской для Мармеладного Ху и Конрада фон Шлиппенбаха началось с приезда домой к их стариннейшему другу, настоящему молочному брату Николаю Федоровичу Белкову. Его дом располагался возле самого соснового леса, и когда братья подъехали к воротам и вылезли из машины, то их сразу же удивил воздух, потрясающий своей чистотой и прозрачностью, густой насыщенностью соснового аромата. Даже звезды, оставшиеся на небе в таком воздухе светят по-особому, с какой-то магической чистотой и незабываемой притягательностью в эти места. Федорыч, как ласково называли его, пригласил Ху, Конрада и Серегу домой, на кухню.
Просторный дом, большое количество чистых и светлых комнат, опрятная и уютная широкая кухня, всегда притягивает и манит. А тут еще Федорыч расстарался настоящей казачьей яичницей. – Покушайте, ребята, чай забыли уже, когда последний раз и ели то, - так заботливо произнес Николай и открыл бутылку коньяка, привезенного братьями с собой.
Мило поговорили, повспоминали былое; Федорыч рассказал о своем житье-бытье, о неприятной истории, в которую он попал, как его буквально по частям собрали в больнице, как он теперь стал примерным семьянином, и чего ему это стоило. Однако тот душещипательный и задорный огонь в глазах, та магия его души, не переставали притягивать и по-братски уважать этого, столько пережившего, красивого человека. Дай бог ему здоровья и сил, терпенья и любви!
Федорыч уже видел, что братья немного подустали и им требуется хотя бы полчаса поспать. Любезно он проводил Конрада и Мармеладного Ху, надеясь еще увидеться и погудеть «по-жандармски», как в былые времена. Серега довез их до куреня Же де Мона, которого уже не было дома, но оставившего для этих разгульных обалдуев ключи от замка.
- Давай, дорогой, поспим хоть минут десять, - предложил Ху Конраду, на что Конрад попытался ответить на языке не этой планеты. Наверное, это было согласие на короткий сон и передышку для печени.
;;
За окном что-то загремело, ударил колокол громкого боя, пошли искры и появилась на пороге рожица улыбающегося Магвая. – Что, поспать надумали? Хрен вам! – радостно ворвавшись в комнату, буквально заорал ослепительный Андрюша Сокол-Мокол. – Быстро собирайтесь. Нас на том берегу Дона, на базе отдыха, настоящего отдыха, уже ждут нимфы и накрытый стол. Я ведь понял, что вы из станицы Мать ее Казани уехали недовольными и с чем-то неприятным на душе. У нас так не принято гостей встречать, а тем более провожать.
Сокол-Мокол был уже явно под-шофэ. Улыбка так и лилась с его лица, в душе все бурлило и клокотало. – Только дайте мне какую-нибудь гражданскую одежу, а то этот жандармский скафандр не очень…- попросил Андрюха. Мармеладный Ху почуял добычу, резко встал и провыл, протяжно и бодряще. Конрад по-медвежьи подскочил к Андрюхе, обнял его, отчего у Сокола-Мокола выпал язык, почему-то весь в чернилах, и вылезли глаза, почему-то в очках. Конрад порылся в своем «сидоре» и вытащил на свет костюм канадского сантехника. – Не, это не подойдет, у него же штаны – шорты, а у меня на коленях ссадины. Будет как-то неловко перед девчушками.
Тогда Конрад опять порылся в своей сокровищнице и достал новогодний костюм Пиноккио, с длинным, предлинным носом, почему-то очень похожим на жеребиный член. – Это костюм для того, у кого не стоит…- опять отверг одежду Сокол-Мокол.
- Ну, я не знаю. Колготки ты не носишь, хохлячьи шаровары не для тебя. Может быть вот это подойдет – спортивный костюм венгерского гусара, - Конрад уже напоминал уставшего костюмера из Большого театра. – Надевай, не ерепенься…
- Как раз по мне, - с благодарностью сказал Андрюха и просунул руки в карманы. – Скорее в машину, водка нагревается, девки скучают.
- Две минуты ты можешь подождать. Вот сейчас чаю попьем и поедем, - сказал Мармеладный Ху, доставая из холодильника бутылочку с водкой и откручивая с нее пробку. – А то, как-то, на голодный желудок в царстве русалок не принято появляться.
Хлопая в ладоши и улыбаясь, Конрад уселся за завтрак. Казачки быстро позавтракали. Кадыки заходили, глотая первый национальный напиток. Закусив тем, что было на столе, братья пошли облачаться во что-нибудь праздничное. Мармеладный Ху в шкафу у Же де Мона выбрал костюм «Мистера Игрека», состоящего из атласных, красного цвета бриджей с помочами, бордовой майки «Найк» с дырками для вентиляции и головного убора «Синяя борода» от Гуччи. Конрад всегда выделялся элегантностью, поэтому порывшись в своем «сидоре», он вынул из него костюм-тройку из парусины ярко-зеленого цвета, цыганскую шелковую рубашку, широкий кожаный пояс со множеством карманчиков, на голову водрузил кубанскую папаху, украсив ее страусиным пером.
- Перо то на-хрена? – дожевывая московскую колбасу, спросил его Ху.
- Для маскировки и ковыряния в зубах. Да разве ж не понятно? – зашнуровывая альпийский ботинок, ответил Конрад брату.
Бравая ватага друзей весело сбежала с крыльца де Монова дома и вышла из калитки на улицу. Возле дома их уже ожидал черный кожаный тарантас, с ДШК на заднем сиденье и запряженный тройкой удалых вороных мулов. Мулы мирно спали и их ноздри не беспокоили мириады мошек, козявок, мух и белых зябликов, поедавших всю эту насекомую нечисть. Сокол-Мокол щелкнул бичом, присвистнул, хлопнул себя по коленям и взгромоздился в кресло возницы. – Эх, залетные! А ну-ка пошли, долбанные нгуеши (чит. на фарси – полукони)! Но-о-о, давай, красавицы, помчались в омут приключений!
;;
На левом берегу Дона, напротив Тешек располагается, сколько его помнят, населенный пункт Носки. В нем живут грудастые матроны, битые перебитые мужьями и женихами, но жутко любвеобильные и гордые. В прибрежном лесу раскинули свои небольшие уютные домики базы отдыха и веселья. Вот туда, через мост, и направил Сокол-Мокол, пятипалые копыта своих рысаков.
Ветки хлестали по лицам болтающихся в тарантасе братьев. Они, дружно обнявшись, зашлись в экстальгированном раже песней про какого-то сотника молодого, который как потц, наверное, в дупелину пьяный, лез по-собачьи к одной дамочке не в дверь, а в окно. В результате чего, он был схвачен отцом девицы, получил парочку «горячих» казачьей плеткой, но жениться так на этой девке и не захотел. Вот такая грустная и печальная песня. Примечательно то, что в ней более сорока куплетов, которые, так и не спев до конца, потонули в возгласах Мармеладного Ху и Конрада, относительно увиденного милого домика, к которому они уже подъезжали.
Из домика вышел худющий молодой парень, по пояс голый и поприветствовал приезжих молодцов. – Робиндранат, - представился он, - сын индийско-подданного, застрявшего навсегда в полюбившемся Донском крае, в стране Веселых казаков. Братья с Андрюхой вошли в приземистый домик, состоявший всего из одной большой комнаты. В центре ее стоял длинный дощатый стол, накрытый желтой скатертью и изобиловавший снедью и выпивкой, напоминавший вожделенные Лукулловы пиры или Римские забавы Цезаря. На другой стороне стола тихо и скромно восседали три милые особы, по возрасту где-то в районе совершеннолетия. Все были в кокошниках, больших жемчужных бусах и длинных платьях до пят.
- Красивые! – подумал и тихо шепнул Мармеладный Ху своему брату, застывшему от удивления и не сводившему глаз с одной голубоглазой девицы, с пирсингом в обеих ноздрях и нижней губе.
- Давайте знакомиться, - предложил Конрад. – Я, рыцарь Двуглавой рыбы-меч, барон фон Шлиппенбах, победитель международного конкурса по подъему каких-то тяжестей. Геммороя не нажил, чем и тешусь на досуге. А мама, имя мне дала – Конрад, можно просто и нежно – Коня.
- Вера, - присев в реверансе, тихо промолвила голубоглазая чертовка, которая тоже не сводила глаз с Конрада.
- Надежда, - качнув головой, произнесла жгучая молодая брюнетка в белой кофточке с глубоким вырезом, отчего десять родинок на ее великолепной высокой груди, упруго качнулись и волнительно задышали.
- Любовь, - из-за стола поднялся монстр, двух с половиной метров росту, с выдвинутой вперед челюстью и повязкой на правом глазу. – Ой, - ойкнула она и покрепче нацепила жемчужный кокошник на затылок.
Конрад глянул на Ху, Ху глянул на Сокола-Мокола, а тот, загоготав, понесся к столу резать осетрину и наливать в стаканы. Тосты понеслись! Говорили за небо и солнце, за милый Донской край и его обитателей, за паутинки флирта и божью маму, за свинячий холодец и розовый омлет, за памперсы и теорию относительности, за красоту казачек и быстроту казаков, за Ленина тоже говорили….
Сокол-Мокол так разомлел от внимания и наполовину непонятных ему слов, что разошелся и пустился в лихую казачью плясовую с присядкой, маваши и шаманьим песнопением. – А я еще сейчас привезу пингвинят! – вытерев подмышки от выступившего в пляске пота, сказал Андрей. – Эй, уроды длинноухие, просыпайтесь! - уже через окно Сокол-Мокол отдавал команды тарантасовой упряжке. Затем, вскочив на сиденье, присвистнув и щелкнув дважды бичом, умчался куда-то.
Стало тихо. В ход пошли новые анекдоты, привезенные из Города-на-Дону Мармеладным Ху. Братья уже давно анекдоты рассказывали по ролям, с выходом как бы на сцену, с мимикой, гримасами, перерождением в героев анекдотов. Милые чаровницы и Робиндранат катались со смеху под столом, у них болели скулы и животы. Было действительно весело и интересно!
;;
Солнце село. В воздухе запахло убийственным средством от мошки и комаров. Над лесом левого берега Дона и станицей Носковской гулко барражировали два Б-52, разбрызгивая на все окрестности химические нечистоты. Не прошло и получаса с момента отъезда Сокола-Мокола, как к домику опять поднеслись, бренча бубенчиками и отрыгивая полынь, тройка запряженных мулов. - А вот и мы! – радостно закричал Андрюха Сокол-Мокол, вбегая в домик. – Смотрите, каких красавиц я привез.
Из тарантаса вышло пятеро милых и очаровательных, с потрясающими гибкими формами тела и чистотой души и помыслов, девушек, которые тут же пустились на перебой чмокаться со своими однокурсницами и знакомиться с братьями. - Да! Это отряд настоящих молодых пингвинят, Сокол-Мокол не обманул, - прошептал брату Ху. – У меня аж глаза разбежались от такой красоты и чувственной молодости. Эх, хорошо! – завопил и поднялся на танец Конрад.
Гуляли до глубоких сумерек. Танцевали, шутили, хохмили, флиртовали по черному, завлекали и влюблялись все друг в друга. Когда неубитая мошка сменила комаров, на высоких и противных нотах жужжащих вокруг, решили ехать обратно всей гурьбой в Тешки, в какой-либо кабак. – Едем к «Елисею», а лучше в «Клинок»! – предложил Сокол-Мокол и поддал по упругой ягодице одной из казачек. – Залезайте в тарантас, кто как сможет. Мигом домчу!
Мармеладный Ху сгреб, насколько хватало рук, трех миленьких красоток, сам пристроился к ним сзади и повел их усаживать на свободные места. Конрад уже сидел в тарантасе и зачем-то поднял полог с крышей. – Так романтичнее будет поездка, - произнес он и подал руку Вере. Робиндранат с аккордеоном и колонками уже не помещался, поэтому Сокол-Мокол предложил ему ехать верхом на одном из мулов. – Садись вот на этого, с оранжевым гребнем-«ирокезом». Он глухой и слепой, поэтому твоя заводная музыка не будет ему мешать, - скомандовал Андрюха и почему-то покраснев, выдал таинственную тираду на фарси. От этой фразы, прозвучавшей как раскат майского грома, колени у мулов подогнулись, уши хлопнули два раза, и, промычав «хей-я», транспорт живо двинулся в станицу.
В пригороде Санкт-Петербурга есть место, в котором взрослый Самсон раздирает пасть громадной змее. Змея, какими-то несуразными кольцами своего тела обвивает весь стан Самсона, что становиться непонятным, где начало этой змеи, а где конец. Примерно точно так же, тела молодых и красивых девушек оплетали крепкие станы Мармеладного Ху и Конрада. Где чья рука? Где чья нога? А это чья упругая и большая грудь? А что делают эти пышущие жаром и чувственные ягодицы на раздвинутых мужских ногах братьев?
Правая кисть руки Ху находилась на чьей-то возбуждающей груди, локоть руки в чьем-то большом глазу. Левая рука угодила между ног сразу двум красавицам, но была в одной плоскости свободна и поэтому скользила по лобкам туда-сюда. Губы Конрада сплелись жарким поцелуем с пухлыми губами Веры, руки шарили по телу Надежды, а ноги по колено были углублены в монстра Любу. Но ехать было здорово! Гомонили без умолку, смачно чмокая и засасывая попутно подвернувшиеся чьи-то губы. Эрекция безумствовала!!!
- Шампуры готовы? – показал брату, Конрад, глазами вниз.
- Еще как! Так бы и ехал домой, - сладострастно ответил Ху и принялся объяснять девочке по имени Гвоздик, в чем разница между гуманоидальным эквилибристом и расовой дискриминацией.
«У Елисея» все столики были заняты гомонящей и изрядно подвыпившей толпой, в «Клинке» шел съезд ветеранов «Пурги в тундре» и тоже яблоку некуда было упасть. – Может в «Пекин»? – легко ставя ударение на первый слог, спросил у братьев Андрюха. –Там по-цивильнее, да и меню получше.
- В «Пекин», так в «Пекин», - также ударяя первый слог, согласились Ху с Конрадом.
- Хотя, что это за название такое? Фамилия что ли? – не унимался Ху, работая интеллектом. - Что могло бы означать такое название кабака? Интересно…
Разгадка пришла сама собой, так только эта кампания подъехала к зданию ресторана. На входе висели, излучая таинственный и теплый свет, китайские лампы-светильники; стены были испещрены китайскими иероглифами, а у дверей стоял в черном шелковом халате настоящий китайский мандарин, с щеткой усов под носом и козлиной бородою на пять волосков. – Шикарный контраст: казачья станица и кабак под названием столицы Китая – Пекин, - уже правильно произнося это слово, громко произнес Мармеладный Ху. Но в «Пекин» они тоже не попали из-за какого-то там переучета или ревизии. – Что ж, тогда поехали в «Ветерок»! – предложила Гвоздик, и все сразу согласились.
;;
Милый кабачок под названием «Ветерок» стоял на холме, подножье которого омывал Дон-батюшка. Места здесь еще были и, разгулявшиеся молодцы и девицы, быстро сдвинув два стола, заняли свое место. Взяли всем коктейли, пива и прочей алкогольной жидкости. Но пить уже не хотелось. А хотелось и жаждалось уже другого…
Вдруг из-за соседнего столика на Конрада обрушилась улыбка, томный блеск и очарование ослепительных карих глаз. Рыцарь бесшумно поднялся и пересел за соседний столик. Мармеладный Ху развернул музыкальную игру, в которую вовлек всех девушек. Он раздал каждой ее партию, назвал, какой музыкальный инструмент она будет олицетворять, а сам принялся дирижировать. Получилось очень хорошо! Жалко что товарищ Шостакович не мог уже услышать данной симфонической оратории. Все пингвинята старались себя превзойти, они влюбились в своего дирижера. Мармеладный Ху отдавал предпочтение трем, ехавшим с ним, девушкам. – Вот с ними я и встречу прекрасный рассвет, - запланировал себе Ху.
Конрад из-за соседнего столика делал знаки, манящие к себе, звал Ху присоединиться к нему и познакомиться с другими девушками. – Я не привык менять лошадушек на переправе. Да и все уже на мази, все готово и они ждут, желают и наверняка уже текут ручьем от возбуждения, - такими словами Мармеладный Ху дал понять брату, что сегодня ночью они расстанутся на какое-то время.
Почувствовав состоявшуюся селекцию и уготованный выбор остаться одной этой восхитительной ночью, остальные девушки без каких-либо предлогов покинули «Ветерок». Мармеладный Ху остался с тремя нимфами – «Гвоздиком» по имени Света, Надеждой и Патрицией. Каждая из них была не похожа одна на другую, хотя ростом все были для Ху по грудь. Общим для них был блеск в глазах и новизна ощущений, да еще то, что мужчин, а точнее мальчиков, они уже познали в своей жизни, полюбили это дело и всячески стремились развить и продолжить свои чувственные ощущения.
Патриция была украшена носом гордой римлянки, большими голубыми глазами, пухлыми губами и роскошными длинными, цвета спелой пшеничной соломы, волнистыми волосами на аккуратной головке. Длинные тонкие пальцы с художественным маникюром постоянно искали объект прикосновений. Она всякий раз снимала с плеч, груди, лица Мармеладного Ху, какие-то, одной ей видимые пылинки и перышки, норовя дотронуться то до шеи, то до уха этого развеселого мужчины. Это заводило по-серьезному и каждое такое соприкосновение пронзало током и заставляло часто дышать и затаивать дыхание. – И откуда у этой девочки может быть столько чувственности и притяжения к себе? – думал Ху, выходя из кабака.
Надежда с роскошной грудью явно никогда не носила этого элемента женского белья, только лишь подчеркивая и привлекая такой статью. Черные волосы как вороново крыло раскинуты по плечам, резко оттеняя загорелую и тонкую кожу. Походка от бедра выдавала в ней девушку, которая с детства занималась танцами. Плавные изгибы спины, переходящие в оттопыренные ягодицы, напомнили Ху его африканские похождения в Замбии, где его чуть не женили на дочери местного владыки, которая тоже имела великолепную, под углом девяносто градусов торчащую, заднюю часть тела. Дикция у Надежды была немного испорчена, она вместо буквы «л» говорила «в», что так характерно для москвичей и вообще столичных жителей, к которым Мармеладный Ху причислял и ее. Однако эта закавыка разрешилась сама собою, когда Надежда представилась панночкой, древнейшей и потомственной шляхетской фамилии – Черновицкой.
Света Гвоздик была наиболее проста в общении. Короткая стрижка «зимняя вишня», большие карие глаза, маленький и чуть оттопыренный точеный носик украшали ее красивое и пропорциональное лицо. – Да ты, милая, просто модель с обложки журнала! – не раз повторял ей на ушко, Ху. На эти слова Светланка улыбалась жемчужной улыбкой, обнажив ряды красивых и абсолютно здоровых белых зубов. От нее почему-то всегда пахло ванилью с примесью миндаля и ночной фиалки, этакая смесь сладкого, резковатого и пряного. – А это пахнет так мой характер и темперамент, - так же на ушко отвечала Гвоздик и обнимала Мармеладного Ху за пояс.
Эти три феи водили вокруг Ху волшебный хоровод, каждая норовила быть первой. Ху напоил их чаем и кофе в ближайшем уличном кафе, а затем все гурьбой спустились к Дону на платформу, стоящую возле берега на воде. На верхушке высокого холма стояло много кафе-шантанов, но только из одного из них лилась музыка, приятная и томная, зовущая к танцевальной близости. Света Гвоздик первая подхватила Ху и закружилась с ним по дощатой платформе в языческом танце, с каждым па которого, спускалась все ниже и ниже по телу Ху.
Фейерверк оргазма сотряс Ху. – Ну и мастерица. Спасибо тебе! – сказал Ху этой девочке, стоящей перед ним на коленях. Две другие девочки сидели на краю платформы, весело болтая ногами в теплой речной воде, беседовали друг с другом. С берега, прожектором, установленном на крыше музыкального кафе, осветили эту площадку. Послышались улюлюканье, приветственные крики и аплодисменты гуляющих и смотрящих это шоу, изрядно подвыпивших станичников и станичниц. Ху и Светланка нисколько не смутились фактом очаровательного стриптиза с мимолетным актом любви, лишь засмеялись, обнялись, позвали Надю и Патрицию, а затем веселой ватагой побежали в гору к станице.
Гуляли долго в этой майской ночи, периодически утешая себя любовными действиями. Патриция была горяча и жутко криклива в порыве страсти, а Наденька тихо плакала от счастья. Наконец девушки притащили Мармеладного Ху к высокому зданию с множеством окон. Заря занималась на небе, с Дона подуло утренней свежестью. Ху разглядел вывеску, болтавшуюся у парадного входа, которая гласила, что это - «Монастырь великомучениц Евы и Клеопатры. Тешенский филиал».
- Вода у вас в кельях есть? Хочется помыться, да и в постельку баиньки, - спросил Надежду Ху.
- Все есть, милый. Мыться будем вместе и в постель тоже ляжем вместе.
- Это атас какой-то, куда я попал? – похотливо раздумывал Ху, заходя и закрывая за собою двери этого злачного и демонического монастыря. – Ладно, утро вечера мудренее, а эрекция длиннее.
;;
Конрад фон Шлиппенбах за столиком «Ветерка», куда он пересел от брата и пингвинят, показывал фокусы. Окружавшие его женщины охали и ахали, излучая нестерпимое желание обладать телесно им. Он магически управлялся со стаканами, солонкой и носовыми платками, любезно предоставленными молодыми и вкусно пахнущими женщинами. Все это, то исчезало, то появлялось вновь, но уже другого цвета и размера, в самых интимных местах. Одна из них не вытерпела, встала из-за стола, сказав всем «фенита ля комедия», схватила Конрада за руку и потащила к выходу из кафе.
- Идем ко мне, дорогой, - умоляла она Конрада. – Хозяйки нету дома, мы будем одни.
- Так я еще не показал свой козырный фокус «Надувание мошонки», - застенчиво ответил Конрад, хотя уже прекрасно представлял себе, что этого делать и не нужно.
Молодую женщину звали Ирина. Красивые темно-серые глаза, маленький подбородок, пухлые губы, длинная и открытая шея, покатые плечи, солидная чувственная грудь с выпирающими наружу через шелк сосками, волнующий взгляд животик, обтягивающие брюки, выставлявшие напоказ очаровательную и трепетную геометрию женской «святая святых», длинные стройные ноги, обутые в легкие туфельки. Она шла под руку с Конрадом по ночной станице, излучая в пространство, на душу и тело брата, сладострастные флюиды, от которых Конрад напоминал папу Карло, спрятавшего сына Буратино-Пиноккио к себе в брюки.
Под утро, потянувшись в сладкой истоме и поцеловав спящую рядом красавицу, Конрад быстренько оделся и вышел из квартиры Ирины. Хотелось нескольких глотков пива на грешную душу, отчего рука сама собой потянулась в карман за деньгами, а ноги поднесли его к ларьку. Взяв полуторалитровую баклажку «Дона классического», фон Шлиппенбах брел по темным улицам в никуда. На душе все искрилось, пелось и хотелось продолжения фиесты. На набережной он познакомился с одиноким скитальцем по имени Бумер, обладателем пивной палатки, который любезно пригласил Конрада за столик, попить пивка и поболтать о прекрасном.
- Горностаевый мех значительнее и нежнее куньего, отчего и используется только королевской фамилией в своих мантиях, - как бы продолжая давно начатый разговор, сказал Конрад. – Значительнее и нежнее!
- А я не умею ковыряться в пупке и люблю гадюк и пауков, - не слыша и не понимая смысла разговора, бормотал подвыпивший и пузатый Бумер, подливая Конраду свежего пива в бокал.
Их столик стоял вблизи кустов, накрытый тенью и тишиной. Вдруг кусты раздвинулись, из них вылез какой-то горилоподобный мужик, с расстегнутой ширинкой и явными намерениями где-нибудь отлить. Не долго думая и закрыв глаза он и произвел это тот час же, разбросав струей, бокалы и наделав большущую лужу на столе.
- Да ты офигел, старче…- эти слова, обращенные хулигану, потонули в резком и сильном ударе в дыню, который Конрад произвел тренированным и четким движением. – Такой наглости и беспардонности нельзя снести, о мудило, - пронеслось уже вдогонку в мыслях у брата.
Дырявые подошвы кроссовок «Абибаслер» уже удалялись на уровне горизонта, послышался треск и скрип ломаемых кустов, тело мужика летело в пространство, извиваясь и выбрасывая, как у кита, струю мочи в воздух.
- Прекрасный хук. С правой… - оценил наконец-то Бумер и принялся вытирать и мыть свой столик. – Ты его там не убил?
Конрад пошел вслед улетевшему телу. Мужик что-то пробулькал ощерясь, пригрозив немедленной расправой с приводом банды кошкодавов, промышлявших в округе. – Иди, иди. Хороший дом, наверно, хорошая жена, энурез. Что еще нужно мужику, чтобы встретить старость в лазарете, - напутствовал удалявшегося Конрад. Через некоторое время невдалеке от столика стала собираться кучка людей, странно шушукаясь и показывая в сторону фон Шлиппенбаха. – Нужно опередить этих уродов, пока тут вообще не развернулась Куликовская битва Пересвета с множеством Челубеев, - подумал брат и резко встав, пошел навстречу группе оторопевших молодцев.
Удар, еще удар… Блок… Удар с локтя, блок, удар в зубы. Молодцы улетали и уже не поднимались. Сбоку подскочил какой-то малый и замахнувшись, тут же получил сильный удар с локтя в челюсть. – Я местный попер-мопер жандармского участка, - шамкая прикушенным языком, пролепетал он. – А я визирь Гундосого хана, - протягивая ксиву в нос, ответил тому Конрад. – Тогда базару нет, о светлейший. Все сейчас уладим. – Давно бы так. На дай этому писающему мальчику полтинник на минералку, пусть умоется и подберет свои развороченные щеку и рот.
- Я на тебя заяву накатаю. Я прапорщик полиции, - чмокая разбитым ртом, шепелявил хулиган.
- А ты меня знаешь? – спросил, немного успокоившись, Конрад.
- Нет…
- Тогда иди и пиши, что тебя какое-то привидение стукнуло по попке, отчего ты нырнул в гальюн и раскроил себе по-пьяни рожу. В местной кутузке тебя уже ждут, да и старые грехи обязательно припомнят.
Испортив воздух, прапорщик застегнул штаны и побрел восвояси, ругаясь и бранясь на каждый шаг. Попер-мопер пожелал всего доброго, купил себе и Конраду пива, глотнув которого, испарился в утреннем тумане.
- Пора в люлю, домой к Же де Мону, - зевая вслух, произнес Конрад и ноги понесли его искать место обитания приехавших братьев.
;;
Тело Же де Мона лежало в передней комнате, большей частью оголенное. Бедный де Мон так ухайдакался за день, стоя на посту и встречая гостей станицы, что придя домой, сил хватило снять штаны лишь ниже колен. Наклонившись, руки опустились, глаза закатились, сон пришел неожиданно и Же де Мон рухнул на пол носом вперед как подкошенный. Солнце на его спине оставило отпечаток загара, среди которого сильно белели незагорелые участки, прикрытые майкой с бретельками.
Таким вот лежащим на животе, со снятыми штанами и булькающим в храпе ртом и застал его Мармеладный Ху. На диванчике, скрутившись калачиком, тихо спал Конрад фон Шлиппенбах, которому снились полеты в сиреневом кимоно над карамельной фабрикой имени товарища Урицкого. Ху на цыпочках прошел в дальнюю комнату и разместился на удобном ложе. Спать очень хотелось, что Ху и проделал в течении 15 минут. Но воздух в Тешенской, и особенно вода, известны с давних пор своими целебными свойствами. Эти свойства позволяют отдыхать телу и душе с очень быстрым восстановлением сил и здоровья.
To be continue…