Виктор Владимирович Дунаев - профессор, доктор медицинских наук - известный советский фармаколог, заведующий кафедрой фармакологии в Запорожском медицинском институте и длительное время руководивший научной работой этого ВУЗ'а в качестве проректора.
.Для меня, однако, самое главное, что на протяжении более полувека он был моим близким другом, хотя жизнь и разбросала нас в разные стороны.
Два дня назад его не стало. «Уходят, уходят, уходят друзья...», как пел когда-то А. Галич.
Не передать, до чего горько сознавать, что вот и Витя ушёл. Теплый исключительно порядочный человек, каким он запомнился, не только друзьям, но и всем, кто с ним сталкивался.
В своих «дневниках» нашёл я фрагменты, посвящённые этому прекрасному человеку, и решил, что о нём должно узнать как можно больше людей.
Вот запись, сделанная 10 сентября 2003 года. Жутковато сознавать, что в день смерти Вити ей исполнилось ровно 10 лет.
«10.09.2003. Да, Витя...
Мне сейчас трудно определить время нашей первой встречи, но, видимо, это было где-то в 55 году, когда мы вместе в компании студентов-первогодков пили водку. Дунай и тогда имел репутацию неплохого выпивохи, кторый мог прилично "принять на грудь" - и ничего, без особых последствий. С ним тогда мы были не более дружны, чем с прочими сокурсниками.
В памяти остались кое-какие отдельные эпизоды студенческих лет. К примеру, в спортлагере после вторго курса мы "боролись". Тогда институтская спортивная команда готовилась к межмедвузовской спартакиаде, и Витя занимался «классической борьбой», а я играл в настольный теннис. Каждая весовая категория в борьбе должна была быть представлена одним участником, у Степанова - главного тренера и мастера спорта - были проблемы с "легчайшей" (вес до 51кг). Предполагалось, что некто Саша Весёлкин сгонит 8 кг. А это ой как не просто.
Однажды на их тренировку случайно забрёл я. Когда-то (в 8 и 9 классах школы) я занимался "классикой" и даже имел кое-какие успехи, развить которые помешал разрыв во время очередной схватки шейной связки, после чего на долгое время осталась кривая шея и сожаление, что так и не удалось стать "разрядником» (я чуть ли не коллекционировал спортивные разряды, к 10 классу имел 1 разряд по шахматам, 2 - по настольному теннису и стрельбе, 3 - по баскетболу; соответствующие значки гордо носил на курточке, для которых оную приходилось старательно дырявить, что весьма раздражало маму).
Сначала я боролся с упомянутым Весёлкиным и легко раз разом укладывал его на лопатки, очень уж удавался мне приём под названием "бросок через бедро", на который Саша попадался.
Потом мне дали человека потяжелее - средневеса Дунаева. Я и его пару раз положил, но в конечном итоге тот воткнул меня головой в ковёр, что очень насмешило наблюдавшего за всем этим Юльку Тарнавского (почему-то Юля запомнил только это, а не мои лихие победы).
Весил я тем летом меньше 53, что, понятное дело, впечатлило Степанова (даже больше, чем мои "броски через бедро"), и он принялся уговаривать меня перейти в команду борцов. Несколько раз я участвовал в их тренировках, снова боролся с Весёлкиным, Дунаевым и даже с Алфимовым (тяжеловес), но настольный теннис победил, и-в Ленинград я и Дунай поехали в разных командах.
Далее остались воспоминания от пребывания в "армии" (выезд в летние лагеря), безусловно тёплые, но несколько расплывчатые, и о мимолётных столкновениях в суете последних институтских лет.
Некоторое удивление вызвало известие, что он по распределению поехал в аспирантуру в Обнинск в радиологический институт. Признаюсь, в душе я Дунаю слегка позавидовал, ибо Обнинск, как мне казалось, практически, Москва, а в Москву мне всегда хотелось, ей богу, больше, чем героиням "Трёх сестёр".
В начале сентября 61 года А.А.Никулин - мой шеф, завкафедрой фармакологии Рязмединститута - договаривается с НИИ фармакологии, и я еду в Москву на рабочее место в лабораторию "Общей фармакологии" к проф. Геннадию Аркадьевичу Пономарёву (одна из самых светлых личностей, встреченных мною в шипастом фармакологическом мирке) осваивать методику определения сульфаниламидов в биологическом материале. Провёл я там целых 3 месяца. И однажды, играя в рекреации в настольный теннис, вдруг вижу знакомую и очень приятную физиономию - Дунай. Обрадовались мы друг другу чрезвычайно - что значит землячество!
Он приехал поработать в библиотеке, готовился к кандидатскому экзамену и жил в общежитии. Темы тогда ещё не имел. Пошли к нему. Как водится, вспрыснули приятную неожиданность и тепло посидели. Потом он приехал в Рязань "на побывку" , где оставалась его мама -Александра Михайловна - совершенно изумительный человек - и старший брат Владимир Владимирович. Ну, а потом мы по настоящему подружились. И, если бы не мой переезд в Англии, продолжали бы временами встречаться. Но... по порядку.
К концу первого года аспирантуры он получает тему:"Распределение в организме поражённых радиоактивным излучением крыс сульфацила, норсульфазола и сульфадимезина". Почти полное совпадение с моей - "Всасывание, распределение, превращение и выведение сульфаниламидов (сульфацила, этазола, сульфадимезина) у крыс на фоне комбинированного введения с пенициллином кортизоном, уротропином".
В мае 62 года умер Г.А.Пономарёв, и осваивать методику количественного определения сульфаниламидов в тканях Дунаев едет ко мне. Мы работаем с ним всё лето. И работаем, и отдыхаем - не расстаёмся. Весь мой материал пошёл ему в качестве контроля (то-есть данные по сульфацилу и сульфадимезину), а собранные им литературные источники - мне. Позже я отдал ему всё, что переводил с немецкого, получая взамен переводы с англоязычной литературы. Когда вынужден был сдавать кандидатский минимум по философии, представил написанный Дунаевым реферат "Соотношение биологического и социального в медицине", лишь слегка его подредактировав, чем сэкономил для себя уйму времени. Это, так сказать, о "полезном", а "приятного" в этом сочетании было неизмеримо больше.
С сентября по декабрь 63 года теперь уже я сижу в медбиблиотеке. Витя Дунаев как целевой аспирант из Обнинска выполняет диссертационные эксперименты в каком-то НИИ Москвы (не могу вспомнить, в каком, да это и неважно), и опять мы часто встречаемся, причём в компании с другими моими близкими друзьями, коим я Витю и представил. Существенным для жизни Дуная, да и моей, стало другое "представление" - знакомство его с проф. А.А.Никулиным, которому я охарактеризовал В.Дунаева как человека "с большой буквы" - умницу, труженника, исключительно честного и порядочного.
Дунаю после окончания аспирантуры (целевой!) не хотелось ехать в Обнинск. Зацепиться в Москве было не просто (по-моему и желания большого он не испытывал). "В Рязань бы!", - так я Никулиеу и сказал. «Отбить» человека, закончившего целевую аспирантуру, было практически невозможно. Тем не менее, Анатолию Александровичу сие удалось. Он уже был ректором и имел приличные связи в министерстве. Словом, огромное ему спасибо (и тогда, и теперь). Так мы оказались ассистентами кафедры фармакологии РМИ - сентябрь 64 - и начали работать вместе.
В Рязани Дунай стал доцентом (70 г), д.м.н. (78 г.), профессором (80 г), женился (65 г.), похоронил маму (середина 70-х; точно, увы, не помню, произошло это уже без меня). Жизнь шла размеренно и, в целом, обычным ходом, т.е.- неплохо.
Но к концу 70-х стал его шеф "есть", да так больно, что назрел вопрос, куда бы свалить из родного города.
Сначала всплыла, вроде бы, кафедра в Архангельске. Витон туда съездил, но там был свой претендент, и "варяг" понимания не нашёл. Потом нарисовалась кафедра в Запорожье.
Наученные горьким опытом мы (говорю о "нас", поскольку принимал во всех перипетиях живейшее участие) заручились звонком К.М.Лакина (Начальник Главного Управления Учебных Заведений МЗ СССР) ректору Запорожского института, который и сказал, пусть, мол, приезжает, "посмотрим". "Смотрины" завершились приглашением участвовать в конкурсе, а оный - избранием на должность завкафедрой.
Ещё через 2 года Виктор Дунаев становиться проректором института, в коем положении пребывал до рих пор.
За два года Визир - фамилия его нового шефа - убедился в прочных и весомых связях своего заведующего кафедрой и его безусловной и абсолютной порядочности и преданности.
По поводу демонстрации «связей» - заслуга моя. Я был Генеральным секретарём (ну, прям, как "дорогой Леонид Ильич") Всесоюзного общества фармакологов и поэтому смог (по договорённости с Витоном; он, разумеется, согласовал всё с ректором) в 82 году организовать и провести очередной Пленум Правления Общества в Запорожье. Туда должны были приехать корифеи отечественной медицины - г.г. Закусов, Машковский, Вальдман, Першин, Лакин, Харкевич и др, занимавшие заметные места не только в фармакологии, но и в здравоохранении (директора, председатели, президенты, академики и т.д.).
Позже, Дунай говорил мне, что Визир до последней минуты не верил в их появление в провинциальном городе. И убедившись, что новый завкафедрой, отнюдь, не «трепач», сильно "зауважал".
Это всё "даты и годы". А по существу Витя оказался удивительным человеком, с которым было легко и говорить, и "молчать". Лично я"молчать" не очень-то умел и всегда чувствовал некий напряг, если "говорить", вроде бы, не хотелось. Даже и с Юлей Тарнавским, и с Юроном (Королёвым). Но ни с тем, ни с другим мне не приходилось столько времени проводить вместе (разные специальности и места работы), как с Виктором Дунаевым.
Роднило, конечно и то, что мы до самозабвения упивались экспериментами, обнаружив глобального, как нам казалось, значения явление управляемости процессов ацетилирования в организмах. Вкалывали дни и ночи без выходных и отпусков (и хохотали, прочитав в какой-нибудь статье, что «животные получали воздействие в течение трёх недель, исключая субботы и воскресенья»). Никулину сие очень нравилось, тпричем бескорыстно, ибо ни на какие публикации он не претендовал и, более того, не поддавался уговорам. Единственный раз мы на свой страх и риск без его ведома поставили его фамилию в статью (правда, проблемную) и показали (и подарили) уже вышедший из печати экземплярчик. В то время он (Никулин) формулировал своё отношение к нашей работе так: "Бросьте вы думать об этой ерунде - учебном процессе. Наукой надо заниматься! РаботАть!." Он говорил "работАть!", ставя ударение на последнем слоге, что очень нам нравилось.
Позже целых три докторских косвенно родились из сей прблемы - моя , Дуная и Строева (у последнего и кандидатская). Строев (будущий ректор) пришёл к нам на кафедру студентом и с ведома зава прикипел к тандему Крылов-Дунаев.
Отношение Никулина сильно изменилось, когда он стал профессором (67 г). Мы очень удивились, услышав однажды от своего шефа, коего уважали и любили, что "великие открытия могут и подождать, а учебный процесс - соблаговолите немедленно им заняться - должен получить своё". Короче, мои отношения с Учителем после его превращения в докт.мед.н. (66 г.) и профессора несколько осложнились, что косвенным образом отразилось и на Вите. Конечно, не сразу. Зато я помню наш с ним (с Виктором) разговор того времени. Он сказал, что такая "неформальная любовь" шефа к сотрудникам нечто неправильное и её следовало бы избегать, и что он предпочёл бы отношения, которые складывались у него с руководителем в аспирантуре - уважительные, но без сюсюканья.
Действительно, у нас дело доходило до того, что Никулин покрывал наши грешки даже перед жёнами. Ну, и, разумеется, все праздники - на кафедре, а то и дома у шефа, супруга которого нам покровительствовала, а дети были "своими". В общем, -идиллия, которой я упивался, не видя никаких мрачных перспектив, а Дунай опасался. И оказался прав.
Когда впервые шеф выразил мне "недоверие", заподозрив чуть ли не в подрыве собственного авторитета (меня, который ради него готов был на всё и даже вступил в партию - а не хотелось до жути), я стал постепенно подыскивать запасной аэродром.
В итоге оказался в Москве. Уезжал, несмотря на слёзы (собственные и жены Анатолия Александровича), стоны друзей и сотрудников кафедры и вопли, сопрвождающиеся обещаниями молочных рек и кисельных берегов (Никулин). Среди предложений было и занять кафедру биохимии ("только не уезжай"). Словом, как в лучшие времена, ожила "неформальная любовь", и расстались по "сыновьи-отечески" чисто географически.
Но и Вите от этой ситуации, вроде бы, похорошело: он стал моим преемником - помощником зав'а по науке и доцентом. Позже, правда, всё вернулось на круги своя - те ростки "нового Никулина", которые появились на моих глазах, дали жутковатое дерево, придавившее и постепенно вытеснившее всех, кто работал на кафедре при мне.
Из многочисленных учеников сохранил хорошие отношения и воспоминания об Учителе только я - что значит во-время уйти.
Примечательно, в своём кафедральном кабинете Никулин имел портретную галерею учеников-докторов наук. По мере того, как кто-то из них обманывал его ожидания, оказываясь "негодяем"(его слова), соответствующий портрет со стены снимался. К концу трудовой деятельности Никулина (его попёр с кафедры "лучший" бывший ученик Строев - о покойниках ничего, кроме хорошего - в 86 г сменивший И.Н.Денисова на посту ректора РМИ) остался висеть, вроде бы, только я. Портретного Дуная как "предателя" ликвидировали в 81 году. Намучился он в последние годы страшно. Подозрительность, дурацкие придирки, провокации, зажим тематики, искусственная задержка защиты (докторской; кандидатскую Витон защишал в 65 году в АМН, будучи уже сотрудником РМИ) и пр. - осложняли существование и заставили в конце концов покинуть альму матер. Натерпелся он чёрт знает чего (наверное, отчасти с этим связано и обострение туберкулёза, вынудившее многомесячное пребывание в санатории).
Терпел Виктор долго. А куда деваться? Рязань - город маленький, трудоустроиться профессору некуда. И уезжать ему не хотелось. Я несколько раз "за рюмкой" с Никулиным говорил, повторяя, что Виктор Владимирович - "человек с большой буквы" (см. выше), и Вы, мол, можете ему доверять, как себе (или мне). Он "кивал", соглашался и даже добавлял ещё какие-то хвалебные слова в адрес "Вити, надёжного Дуная"(его слова). На какое-то время (очень короткое) отношения налаживались, но потом опять возвращались к нетерпимым.
А в Запорожье всё сложилось неожиданно хорошо. Приехала Регина (жена Виктора), схлопотали в новом доме приличную (трёхкомнатную) квартиру, завели собаку - спаниэля, которого очень любят, обзавелись приятелями и знакомыми. Дунай переманил из Рязани несколько талантливых ребят, у которых в РМИ в связи с перепроизводством докторов наук перспектив не предвидилось. Они то и стали его кругом общения.
Раз 5-7 и я приезжал к нему (последний визит - 91 год). Чаще он бывал в Москве. Ну и, конечно, телефон. Если бы не здоровье, жить-поживать. Где-то в 65 году открылся у него псориаз. Форма была не тяжёлая, и особо не беспокоила. А вот в Запорожье начались обострения, потребовавшие по мнению местных эндокринологов стероидной терапии.
"Посадили" они ему надпочечники. Одно время было совсем плохо, я не слезал с телефона, потому как Регина ожидала самого худшего. Но, слава богу, обошлось. Последний разговор с Витоном имел место быть в конце февраля прошлого года, жаловался он - не сладко с самочувствием. Но я то был переполнен другим - Юле Тарнавскому только что поставили смертельный диагноз. И, наверное, был непривычно суховат. Потом Регина звонила в Москву, рассказала тёще, что всё «более или менее», а уж та передала мне в Лондон. С тех пор ничего не знаю. И номера телефона не помню (остался дома). Пока действует старый паспорт, хочу на недельку слетать в Москву. И оттуда обязательно позвоню.
Пожалуй ещё только один аспект. Витя и я часто встречались в общих компаниях за дружеским столом. На моей памяти, отказаться от "рюмки" для него было в высшей степени не типично. И "болел" он после дружеских застолий как все мы. Разница заключалась в том, что я и прочие сотрудники кафедры ("собутыльники", блин) по утрам заставить себя работать (а то и придти на работу) не могли. А Дунай, как штык, всегда на месте и чего-то, там, переливает из пробирки в пробирку. Молча, сосредоточенно . Но не жалутся на плохое самочувствие, не держится за голову, и, глядишь, эксперимент не сорван. Пока мы были в Рязани - пили чуть ли не ежедневно (благо, спирту отпускалось немерено). Насколько знаю, в Запорожье никаких изменений режима тоже не последовало. Итого, почти 50 лет интенсивного использования спиртосодержащих продуктов (и не для растирания - "нам растираться ни к чему", как говаривал гробовщик Безенчук из "12 стульев"). А интеллект, доброжелательность, отзывчивость, безотказность, интерес к жизни (работа, досуг, собака, наконец) сохраняются на прежнем уровне. Большинство тех, с кем мы пили в молодости, либо ушли, либо в дурдоме, либо "подшиты". А мы ещё кукуем (дай бог, не сглазить).»
Этим заканчивалась та запись.
В августе 2003 нам опять удалось повидаться. Последний раз! Списались. Договорились. Я приехад в Москву, а они (с женой, значит) собирались проведать Рязань. Не далеко от Москвы-то... Вот дневниковая, опять же, запись (октябрь, 2003)
Курский вокзал, фирменный поезд "Запорожье-Москва" прибыл минута в минуту. Вместе со всеми я метался по перрону, пытаясь угадать место остановки нужного вагона. Через стекло увидел лицо Регины, Витиной жены, и побежал. Наконец поезд остановился. Мне давно - лет 15 - не доводилось встречать приезжающих по железной дороге, и я малость подзабыл, до чего это суматошно. За 15 лет ничего не изменилось. Народ одновременно попёр и изнутри, и внутрь (встречающие). Сумки, чемоданы вперемешку с цветами. Какие-то полупьяные и пьяные мужики с мутными глазами, жаждущие общения с пассажирами, носильщики с огромными и неповоротливыми тележками. Крики, вопли, шум отбывающих с соседних платформ составов... "Всё смешалось в доме Облонских". Наконец, в дверях появилась Регина. Я чуть было не спросил: "А где Витя?". А он - неузнанный - стоял уже рядом со мной. Представляете, и в глазах некое обиженное недоумение и горечь. Обнялись и долго не расслаивались. Регина прыгала вокруг, пытаясь нас растащить. Да... 13 лет, в которых много чего осталось, в том числе едва не ставший своим "тот свет". Витон - грузный с заметным животом, лицо - широкое, волосы сильно поредели и приобрели пепельный оттенок, но плеши нет. Только в первые мгновения он показался мне изменившимся, а затем всё встало на свои места. Что осталось незатронутым - взгляд и глаза. Форма и цвет - прежние. Но появилась какая-то грустинка в глубине и понимание чего-то, собеседнику недоступного. Вроде, видели они нечто страшное и забыть не могут.
Пошли к машине. Я и Регина, захлебываясь и перебивая друг друга, ударились в воспоминания. А Витя отмалчивался и ограничивался междометиями или однословными подтверждениями ("ну, да", "ага", "точно" и пр.). Приехали. Они переоделись (всё с собой) и за стол. Оказалось, привезли и подарки.
И вот- последнее наше застолье. Заслуживает упоминания беспрецедентно малое количество принятого алкоголя: за 10 часов - пара рюмок коньяка. У меня - давление, у него - печень, кишечник и, "вообще , нельзя" (реплика Регины). Заметно, что слушается он жену беспрекословно, и она воркует над ним как мать, старшая сестра, сиделка, жена, ни на минуту не упуская его из виду. И такая плотная опека ему нравится. А может привык. Смотреть на них - одно удовольствие.
И пошёл обмен устаревшими за последние годы новостями. Можете себе представить, сколько событий вместила эта чёртова дюжина прошедших годков!? Постепенно и Витон разговорился, хотя ни эмоциональностью, ни количеством слов, извергаемых в единицу времени, ни со мной, ни с Региной сравняться так и не сумел (да, видимо, и не стремился).
Спать легли поздно. Встали рано. И опять за стол. Витону разрешили выхлебать бутылку пива (я предусмотрительно заготовил), что он с нескрываемым удовольствием и проделал ("ну, как с ним быть? Хочет, ведь. Пусть, уж", - это Регина)».
И вот позавчера зазвенел звонок, и я узнал , что моего Вити больше нет...
Нет совершенно удивительного ни на кого непохожего - по крайней мере, для меня - человека, эталона порядочности и доброты.
Будь таких, как он, большинство, мы давно бы чувствовали себя в Эдеме.
Светлая ему память...
* * *
Фотографии-
На верхнем фото - В.Дунаев и Строев(справа) в туберкулёзном санатории.
На нижней фотографии- Регина (супруга Виктора Дунаева) и Виктор в 2007 году.
* * * * * * * * * * * * *
Пам'яті Віктора Володимировича Дунаєва
10.09.2013 Докладніше