гл.8
Сессия
Не скупится партия для страны на новые установки; живем по очередной: «Экономика должна быть экономной». Сначала фраза кажется гениальной, а потом видно, что это – очередная высочайшая тавтология, как догнивающий генсек. Вот и на установочной сессии студентов – яблоку упасть негде, каждое слово ловят в тетрадь – наука! После лекций Семен с Владимиром призадержались: машинально исследовав карманы; наскребли на бутылку вина, присели с ней в пустом кабинете; содержимое темно-бордовое, а стакана нет.
– Пробуй, – предложил Владимир.
– Давай! – решился Семен.
Жидкость оказалась терпкой и вязкой.
– Тьфу! – сморщился он, отпив немного. – Что-то непонятное.
– Давай, – отхлебнул и Владимир.
– Денатура?
– Нет. Та, говорят, вонючая и крепкая. Скорее, олифа… ишь как по стенкам размазывается, – взболтнул он бутылку. – У тебя как самочувствие?
– Вроде, нормальное.
– У меня тоже, но не будем рисковать.
И два мужика – по такой бутылке на брата только разговеться, – оставили под столом более полбутылки марочного вина.
– Посмотри, сколько девчонок! – тормошит Владимир приятеля, идя по тротуару.
– Эка невидаль. У меня жена дома.
– Жена не стена, отодвинуть можно. А тут – новизна!
– У всех у них одно и то же…
– Дурак. Даже там у них не одно и то же, уже с анатомической точки зрения, а уж на счет… ни одной одинаковой нет; а процесс знакомства… сближения.
– Все они одним миром мазаны: деньги, тряпки, удовольствия, дети, – отнекивается Семен.
– Все это так, но у каждой своя изюминка, а это сладко. И по внешнему виду…
– Это и бревну понятно.
– Вот ты и есть бревно. Только форм ног – сотни. Их сам Пушкин воспел. А бедра! По ногам можно узнать расположение «огнива» и темперамент. Та¬ия, грудь, шея, голова, прическа, лицо: глаза, брови, лоб, нос, рот, подбородок – галерея красоты. В каждой обязательно что-нибудь особенное есть.
– Не задумывался, – удивился Семен. – Я вижу женщину как-то… в целом.
– То есть никак, – хохотнул Владимир. – Конечно, ума у баб не ищи. Они как-то по-своему думают, мужику это недоступно. Посмотри, вон какие цыпочки!
– Ну и что?
– Ты что, совсем фонарь безглазый? Левая бедрами покачивает, а правая повыше, она, пожалуй, для тебя – попроще… пошли.
– Куда?
– Знакомиться.
– Так они нас и ждут…
– Еще как ждут: они гуляют – мужиков рыбачат, иначе бы их тут не было. Я на вид воробышек, а ты рослый, стройный – красавец – они на таких клюют.
– О чем я с ними буду говорить?
– Ни о чем, только останови и поздоровайся, а говорить буду я.
– Девушки, здравствуйте, – поравнявшись с ними, обронил Семен.
– Здравствуйте, – весело взглянули девчата на парней.
– Очаровательные у вас улыбки! Только чистые сердца способны такими одаривать! – атаковал Владимир.
– А вы – сердцеед?
– Куда мне! Это мой друг втихомолку сердца пережевывает: хрум-хрум-хрум.
Девушки прыснули.
– А глаза – озера! У вас, – уточнил он той, что пониже, с бедрами. – Небесные: так и хочется в них искупаться. А у вас, – перевел он взгляд на подругу повыше. – Карие, коварные, как у моего друга. Не стой столбом! – подтолкнул он приятеля. – Развлекай.
Семен выуживает из памяти подходящие слова, а Владимир продолжает живописать достоинства своей пассии.
Валя увела парня к себе; она живет напротив кинотеатра «Россия», на втором этаже двухэтажного дома. Семен залюбовался уютной однокомнатной квартирой: в «стенке», входящей в моду, – библиотека, радиола, бар.
Девушка поставила пластинку и предложила выпить.
– Водка, ликер, коньяк? – озорно взглянула она на оглушенного парня.
«Водка – ничего особенного, утром голова болит; коньяк – слишком шикарно, а ликер? Можно попробовать» – соображает Семен.
Хозяйка достала из буфета крохотные рюмки, но, уловив в глазах парня удивление, игриво передумала.
– Пусть аристократы манежатся, а мы выпьем по-студенчески, – достала она стаканы и налила в них до половины, присела к столу, поставив на блюдце конфеты. – Выпьем за… знакомство.
Звонко чокнулись и опрокинули в рот содержимое. Семен ощутил терпковатую, вяжущую сладость. Взглянул на этикетку: «Фантазия», 40%.
– Ого! – выдохнул он и скорее зажевал карамелькой.
– Интересная у вас работа?
– Ничего особенного: обслуживаю «консулы», ленточные перфораторы, изучаю электронику.
– Консулы – это кто?
– Печатающее устройство у ЭВМ.
– А ЭВМ – это что?
– Электронная вычислительная машина.
– Она большая? На колесах?
– Не-ет, – улыбнулся Семен. – Это шкафы, напичканные электроникой, стоят по всему огромному залу.
– Давай, еще по одной, – залихватски махнув рукой, предложила хозяйка.
Семен налил по полстакана.
– За любовь! – пробует он взять инициативу.
– Давай на брудершафт.
– А это как?
– О! Птенчик… это через руку, до дна, потом – поцелуй, и мы уже на «ты».
«Поцелуй – это звонок в верхний этаж, чтобы открыли нижний» – вспомнил уличную «энциклопедию»: значит, постель. А жена? Но это, наверно, и есть студенческий образ жизни».
– Давай! – и они целуются, общаясь языками и все крепче обнимаясь.
– Пошли на диван, – предложила она.
– Пошли.
Семен быстро сник; неуклюже извиняясь, надел брюки, а она халат; допили ликер, и парень, как говорится, «на ура» взял инициативу, но опять вышло вяло – обескураженный, он молча оделся и ушел.
Владимир увез Зину к себе. Уйдя от очередной жены, он обустроил неофициальное жилье на работе: бывшую мастерскую переоборудовал в комнату, наподобие пещеры с электрокамином в углу. На западной стене пробил иллюминатор в яблоневый сад, а вокруг отверстия изобразил маслом берег моря с пальмами и обезьянками на них; на уровне глаз повесил древнерусское и татарское оружие в миниатюре, украшенное черненой чеканкой, работы своих рук и ума. На полу – топчан, аккуратно застланный байковым одеялом; у двери – вешалка, на ней, на плечиках – костюм. Окно смотрит на восток, во двор. На подоконнике туалетные принадлежности и пепельница. А у окна небольшой стол, под ним – сумка с пищей. В этот холостяцкий уют, очаровывая словами, он привел свою новую пассию. На столе, перед зашторенным и затемненным окном, появилась бутылка белого портвейна, в вазе яблоки с капельками воды на них; на столе же два сияющих чистотой стакана тонкого стекла. Рассказывая об истории вещей, изображенных им в металле, хозяин элегантно усадил гостью за стол.
– Теперь делаю шпагу в натуральную величину – вон, в углу стоит. Рукоять и эфес инкрустирую узорной резьбой семнадцатого века, из журнала взял. Вот, смотрите.
– Прелесть! – взглянула Зина на страницу.
– А вот шпага, – подал Владимир изделие.
– Восхитительно! – засияла женщина.
– И прелесть, и восхитительны вы, а это, так – прошлое. Впервые голубизна женских глаз освещает мое убогое жилище. Выпьем же за это, – он на четверть налил в стаканы вина. – Зиночка, позвольте перейти с вами на «ты», для этого не откажитесь выпить этот светлый напиток на брудершафт.
– Занятно, – согласилась девушка.
Он ласково обнял ее за голову и поцеловал в теплые, упругие губы, в диалоге с ее языком исследуя глубины рта.
– Ну ты и целуешься! – выдохнула она, на мгновение прервав таинство и набираясь сил для нового.
Кавалер предложил выпить еще, за любовь.
– Конечно!
Он вылил остатки вина в стаканы.
– Много, – запротестовала она.
– Достойно любви, – настоял кавалер. – Обычно пью вино помаленьку, смакуя за разговором, но сейчас не тот случай, надо поддержать занявшуюся страсть.
Зина приняла это. Кавалер включил транзисторный приемник, по нему он слушает новости мира и американский джаз – запел саксофон; выключен свет, и комната озарилась красновато-голубоватым заревом камина – море и берег с пальмами ожили в новом ракурсе, а доспехи смотрятся достовернее, воинственнее. Любовники присели на топчан, и Зина все полнее отдается пронизывающим поцелуям в губы, в шею, в обнажаемую грудь. Его руки мягко, но властно исследуют ее, а губы и упругий язык продолжают творить сказку страсти: пронзительно сладко коснулся «цветка» и жарко разбойничает с ним; женщина запрокинула голову, разметав по подушке белокурые локоны; глаза сладко закрыты, а по лицу блуждает мука удовольствия; она схватила рукой его мощное «копье» и вонзила в себя.
Когда первая волна страсти отбушевала, женщина принялась исследовать тело кавалера: короткие, мускулистые руки; крепкие, широкие плечи; жилистую, упругую, правильных пропорций шею; большую голову с мягкими, прямыми волосами; стройный, сухопарый торс; упругие, скуластые бедра; твердые ноги.
– Ты почему в носках?
– Это моя единственная привилегия перед остальными – обладать женщиной, не снимая носков, – отшутился Владимир.
«Очень мало я знаю, хоть прожила уже тридцать лет. Имела мужа, сына рощу. Других мужчин знала – но как? – тискали. Но чтобы вот так ласкать, чтобы зажглась вся! Оказывается, во мне много огня! А что, если попробовать… Ведь он посмел. Да еще как! – не побоялся моего суда. Какой суд! Восторг, и он это знает. А ему это приятно? Или… для меня… а я же хочу… для себя. А ему…», – она наклонилась. – Черт возьми! Как это, оказывается, здорово!» Владимир запрокинул голову, а она села на «копье» «цветком».
Расстались под звездами; она оставила номер телефона, а он, посадив ее на такси – у нее было немного денег – вернулся в свое холостяцкое логово. Сняв носки, разбинтовал на левой ноге большой палец, гниющий от непоступления крови из-за тромба; закусив губу, промыл рану перекисью водорода, обмазал обезболивающей мазью и забинтовал свежим бинтом; надев носок, проглотил таблетку анальгина, выключил все, лег и расслабился. «Трудно не хромать, а хромого ни одна баба не подпустит, но без бабы с моим темпераментом никак. Да… Надо Семена с его ста рублей перетащить на «береговую…»
На следующий день, последний в установочной сессии, после лекций друзья обменялись вчерашними впечатлениями.
– Ну как твоя киска?
– Вот именно, киска – хищница, а я полный олух.
– А ты?
– А моя кошечка ласковая.
К ним подошла остальная компания и отправились на Дзержинку. Владимир с Аленой приотстали, а около Натальи сгрудились остальные: она рассказывает очередной анекдот из своей экзаменационной жизни:
– Захожу в кабинет – профессор персонально назначил мне встречу в восемь часов вечера; он, приземистый кот с брюшком, при усах, глаза блудливые. «Присаживайтесь, – мурлычет, показывая глазами и жестом на стул. Достал из портфеля коньяк в три звездочки, круг колбасы, небольшой торт, а на столе цветы. – Понимаете, – говорит. – Учеба длинная, всяких трудностей много, а я зав. кафедрой, если найдем общий язык, то курс пройдете как по маслу». Соображаю, глядя на него: «Если подомнет, то несдобровать». «Так мне, – говорю. – Раздеваться? – и гляжу ему в глаза. А он прищурился, поиграл желваками и, открыв дверь, процедил: «Вы свободны».
Парни хохочут, а у Семена под сердцем щекочет от одного при¬сутствия Натальи. На Дзержинке Семен сходил в магазин.
– Ты спятил? – набросились ребята на сумку, извлекая 12 бутылок портвейна и две булки хлеба.
– Мало бы не оказалось.
Наговорились и насмеялись до ломоты в челюстях, и компания разошлась, а Владимир с Семеном проводили Наталью с Аленой – девушки живут в одном микрорайоне.
– Семен, тебе не надоело прозябать на сотню, – обронил Владимир.
– У тебя больше есть?
– Есть, иди к нам, – и Владимир расписал прелести своей работы.
Семен перевелся на ТЭЦ, и пошла у приятелей жизнь… по течению канала. А по нему мимо зданий с малосемейными общежитиями приплывает многое – приемный пункт стеклопосуды через дорогу.
– Добавь на бутылку, – просит однажды Семен друга.
Тот порылся в карманах и, не найдя ничего, предложил:
– Возьми несколько штук в тумбочке.
– Какой богатый и запасливый, мне и одной хватит.
– Двадцати копеек?
– Так они пустые?!
– А ты думал?
– Докатились! до натурального товарообмена! – Марксизм-Ленинизм!
А однажды Семен сменил Владимира, одетого по-парадному: о стрелки джинсов можно обрезаться, выбрит досиня, усы подстрижены, на лбу челка, а волосы до плеч.
– Куда намылился?
– Уже побрился; к бабе – вот такую встретил! – поднял он большой палец.
– У тебя все такие.
– У этой своя изюминка.
– Ну, ни пуха.
– Спасибо.
Около полуночи Владимир заявился в дежурку изрядно потре¬панный и, как показалось Семену, лыко не вяжет.
– Ты где накачался?
– Нэт, шэлиш шамалы.
– Что?
Владимир потрогал пальцем нижнюю челюсть: шамалы.
– Сломали!?
Приятель кивнул.
В больницу к нему друзья наведались с бутылкой вина – выпить за его здоровье. А он – с загипсованным подбородком и зарешеченным проволокою ртом – сквозь решетку можно принимать жидкую пищу; он, мыча и жестикулируя, кое-как объяснил, как его «поддежурили» после свидания и, спровоцировав на дружелюбие, чтобы расслабился, угостили: два перелома челюсти и ушиб ребер. Теперь больному тоже хочется выпить, и друзья задумались: вдруг стошнит или поперхнется, что тогда? Решили, что вино сквозь решетку выльется, а главное, положились на русский «авось» – не отказывать же другу. Пока бедолага отбулькивал из бутылки, друзья, как говорится, разинув рты, ждали: что-то будет. Обошлось.
– Ур-ра-а! – вздохнули все, но больше пить не дали.
Выйдя из больницы, охотник за дичью и женщинами, остывая от сердечных дел, отдался чеканке.
– Второй такой нет: моя придумка, моя композиция, моя чеканка! – любуется он на оскаленную морду тигра на выпуклой поверхности бронзовой бляхи в виде ордынского щита, – А с изнанки есть петля для руки воина, на бляхе величиной с ладонь – впускающая мизинец. С изнанки же прикреплены накрест ордынские ятаган и копье с инкрустированными рукоятью и древком. Лезвие и нако¬нечник отполированы до блеска, а щит чернен.
– Я в этом не разбираюсь, но смотрится, – согласился Семен, в очередной раз рассматривая изделие.
– Месяц на него утюкал: ковка трехмиллиметровой бронзы, потом чеканка по ней. А инструменты: кувалда, молоток, овальный булыж¬ник, тисы да самодельные зубила. Теперь это утвердить бы на худсовете как художественный уникум. А потом пусть слесаря делают матрицы и штампуют сувениры – рублей бы пятьсот за нее получить, вот бы повеселились! – заводит он друга на хождение по инстанционным мукам.
В художественном Совете работу одобрили и автору разрешили начать серийный выпуск сувенира.
– Они офонарели! Это же ручная работа! Уникальный экземпляр! А они ее рассматривают как пробный – для серии, по пятьдесят р. за штуку – совсем безголовые! Тут одного металла больше, чем на полтинник! – возвратясь домой, отвел душу художник перед другом. Сувенир остался висеть у художника на стене.
А однажды Семен, с хорошего загула, пришел на смену с квадратной от боли головой.
– Вовка, дай анальгину.
– Некогда, пошли решетки поднимать, – отвлекает друг.
– Ты дай, а потом поднимем, голова трещит.
– Пить надо уметь. Скоро мастер придет, а у нас еще пересмена не закончена.
– Ну и черт с тобой, жадина! Дай таблетку, злыдень, потом пачку отдам, – нудит Семен.
– Отстань, зануда.
Свежий утренний воздух мая выветрил похмелье, да и работа закончена.
– Пошли, дам, – сжалился Владимир.
– Пошел ты!… уже прошло.
– Вот тебе и Марксизм-Ленинизм налицо: труд из обезьяны сделал человека.
– Ах ты дрянь диалектическая! – замахнулся Семен на приятеля.
– Ну-ну! Убегать-то мне на больной ноге несподручно.
Семен проторил дорожку в один из цехов, на телогрейке, между шкафами общаясь с бабенкой, а тем временем по телефону оба познакомились с одной и, делясь опытом, поняли свой промах и решили съездить вместе – на кого клюнет.
– На тебя, – заверил Владимир. – А спать ляжет со мной, потому что ты с бабами тетеря.
– Посмотрим.
В дежурку зашел Михаил.
– А меня прихватите.
– У тебя своих хватает. Да и она не стройнее шкафа, сама так представилась.
– Тем более, ничего не теряете.
– Черт с тобой, поехали.
– А! Мишель приехал! – встретила гостей симпатичная, сдобная женщина. – А вы, видно, телефонные знакомые.
Владимир с Семеном для приличия выпили на халяву по рюмке вермута и ретировались, а когда Мишель вернулся в дежурку, ухмыляясь в пышные рыжие усы, приятели погоняли его по углам:
– Тихушник чертов! Мог бы и предупредить, а не выставлять на посмешище перед своей бабой. Договорились, стервы! Чужих баб перехватываешь!
А нашкодивший котяра с виноватой миной отшучивается.