"Господи, помоги, Господи, помоги, - проносилось у него в голове, пока он продирался сквозь темный мшистый лес. - Господи, дай время, сохрани ее, только б он ничего ей не сделал, Господи!.."
Небо набухало грозой, шквалистый ветер мчал над лесом тяжелые рваные тучи, внутри которых клокотало и кипело. И только полная луна, казалось, была абсолютно спокойна, кокетливо прячась и выглядывая из-за туч.
Сердце глухо стучало в груди, готовое вот-вот лопнуть, а он все бежал и бежал, натыкаясь в темноте на сучья, спотыкаясь о камни и корни, едва удерживаясь от того, чтобы не закричать от страха за нее. "Только б успеть… Ясочка!"
- Спадар! Спадар Лёво, поймай меня! – смеялась она, и ее серебристый голос отражался от воды, словно от зеркала.
Легкая и тонкая, как стебелек камыша, она перепрыгивала с камня на камень, не оставляя следов на иле, и поднималась по старым узловатым корням к иве, их любимому месту на берегу лесного озера.
- Погоди, моя Ясочка, вот ужо я тебя поймаю – не отпущу! – карабкался следом Лев, оскальзываясь и путаясь в траве.
Она только смеялась в ответ, ухватившись за длинные ветви и раскачиваясь над прохладной водой. А солнце ласкало ее прозрачную белую кожу, спускаясь зайчиками сквозь листья, и сердце Льва готово было выпрыгнуть от счастья.
Потом она сидела у него на коленях, и Лев замирал от восторга, обнимая ее, такую прекрасную, такую хорошую, такую неземную, перебирал ее темные волосы, шелковые, как паутинка на ветру. Приоткрывал и любовался точеными остроконечными ушками, и собственная рука ему казалась грубой и неуклюжей рядом с ними.
А она улыбалась своему отражению в озере, потом прикасалась тонкими пальчиками к его лицу – как летний дождь на солнце – и спрашивала:
- А любит ли меня спадар Лёво?
- Ой, люблю, Ясочка моя.
- А сильно ли любит меня спадар Лёво?
- Ой, сильнее жизни, ненаглядная моя!..
Она заливалась искристым смехом, а Лев прижимал ее пальцы к своему лицу и вдыхал нежный аромат палой листвы и мха, болотной кувшинки и камыша. Сидеть бы так вечно – ничего не жалко…
В глубине неба что-то бухнуло и покатилось вдаль. Это вернуло Льва из воспоминаний в душную реальность июньской грозовой ночи. На сердце опять навалился камень, тьма обступила со всех сторон, словно мешок.
Как же такое могло случиться, думал Лев. За что? Ну не могла она – его Ясочка – уйти с этим паном по доброй воле. Не могла! Только не она.
Пан заставил ее, по-другому быть не может. Пан забрал ее силой, а она и противиться не смогла, она же нежная и слабая, как ребенок.
"Только б успеть, только б успеть, Господи!.." – пронеслось в очередной раз в голове Льва ровно за мгновение до того, как его нога нащупала в следующем шаге пустоту. Он кубарем покатился вниз сквозь частый мелкий кустарник, покрывающий невысокий, но отрывистый склон.
Митюх ворвался в хату так внезапно, что Аугиня подскочила на лавке и выронила веретено.
- Жонка! – бухнул с порога мужик так, что из-под овчины на полатях высунулись два чумазых детских личика, – заверни мне краюху хлеба и достань кожух. Гроза надвигается, - и вышел в сени.
- Дак куда ж ты в такую темень-то, а?
Митюхова жена точно знала, куда собрался ее муж, потому что незадолго до вечерней дойки повстречалась у колодца с бабой Трунькой, местной юродивой, которая обладала завидной способностью появляться первой к месту и нет и всегда знала последние новости про всех и вся. Именно Трунька рассказала всем собравшимся за водой бабам, как посреди бела дня незнакомый "дюже пригожий" пан с черными усами усаживал в дорогую карету Яснину, болотную эльфийку, в которую был влюблен их спадар Лев.
- Где ж это видано, люди добрые? Одному голову скружила, заворожила, нелюдь багная, совсем без розума оставила, так и всем мужикам теперь погибать?.. Не пущу! – лязгнула она печным заслоном в сердцах.
Детки на полатях тихо ойкнули и спрятались обратно под овчину.
- Ну а коли случится там с вами, дурнями, что, а? Сам пропадешь в лесу в грозу такую, али кто пришибет ненароком – на кого детей оставишь? По миру ж пойдем!.. – запричитала она, всплеснув руками.
Из раскрытой двери в сени донеслось ворчание, что-то грохнулось на лавку, послышалось приглушенное ругательство, и в проеме появился Митюх с топором в руках.
- Стихни, дура! Али забыла совсем, как последней зимой спадар муку и мясо раздавал, когда мы с голоду пухли? – рыкнул он на Агату.
На полатях спросонья захныкал малыш, и на него с двух сторон раздалось шиканье.
- А когда у Василя меньшой в горячке бился, кто на своем обозе его к знахарке в Дрогичи отвез и серебром заплатил? – наступал Митюх на притихшую жену. – А то, что он по этой болотнице с глузду съехал, так это его дело. Все мы такие бывали, когда к вам, бабам, сватов засылали! Только вот я не мужиком буду, коли добром за спадарское добро не отплачу! – припечатал Митюх кулаком к столу последнее слово, схватил хлеб, топор и выскочил за дверь.
Аугиня так и села на лавку, наступив на упавшее веретено и запоздало вспомнив, в каком ларе лежит мужнин кожух.
Лев открыл глаза на дне неглубокого оврага. Впереди стоял сплошной черной стеной лес, позади нависал ухабистый и каменистый склон, по которому он скатился, оступившись во тьме.
Сверху светила луна. Тучи разошлись на минутку, словно разлепил веки небесный великан, и холодное белое око с мимолетным интересом изучало распластанного не земле мужчину.
Лев со стоном приподнялся на четвереньки и оглядел себя. Руки были ободраны в кровь, ворот тонкого жупана разорвался почти до пояса. Контуш, некогда богато расшитый шелковыми нитками, теперь был заляпан грязью и порван чуть не в лохмотья. Густой мех на воротнике, рукавах и подоле свалялся и торчал неописуемыми клоками, как у последнего жабрака в селе.
Но хуже всего было то, что Лев понятия не имел, сколько он здесь находился. Вернее, сколько и чего могло уже произойти с Ясочкой, пока он здесь валялся без сознания.
Тоска, усталость, безысходность навалились на Льва с такой силой, что он рухнул на колени, уткнулся в траву головой и закричал в безмолвном стоне, скребя землю ногтями и выдирая волосы из головы. Нет, не успеть уже ему, не спасти любимую. Пан увез ее далеко, а Лев даже не знает, как он выглядит и где его искать. От отчаяния бросился влюбленный мужчина в лес в ту сторону, куда, по словам крестьян, понеслась карета, не взял ни подмогу, ни оружие. Вот теперь и сам заблудился, и Ясочку, наверно, погубил…
Убитый горем, Лев не сразу понял, как что-то вокруг изменилось. Поутих немного ветер, воздух стал словно прозрачнее, и появилось ощущение чьего-то присутствия, внимательного наблюдения со стороны.
Человек поднял голову и замер. Прямо напротив него стоял волк. Огромный, матерый черный зверь смотрел на Льва не отрываясь. От волка веяло властью, дикой силой и уверенностью. Мощное тело опиралось на широкие лапы с толстыми крепкими когтями. Длинная густая шерсть переливалась под лунными лучами антрацитовыми бликами, будто бы каждый волосок был выточен из черного камня. Волк намного превосходил по размерам всех виденных Львом ранее, и сейчас его глаза находились вровень с глазами сидящего на земле мужчины.
Волк взирал на человека безо всякого страха. В его желтых глазах светилась мудрость и спокойствие, он глядел с чувством собственного достоинства, как смотрят короли на своих детей, когда те приходят к ним с просьбой.
Лев понял, кто стоит сейчас перед ним, и склонился до земли:
- Лесной Княже, черный Княже, помоги, прошу тебя! Возьми, что хочешь, только помоги!..
Ветер безмолвно бесновался в вышине, тщетно пытаясь спрятать луну, но она упорно не желала скрываться, с жадностью наблюдая за происходящим внизу.
Волк шагнул вперед и дотронулся до человеческой ладони влажным носом.
Мужики шагали по предгрозовому лесу. Над головой полыхали одна за одной молнии, но было удивительно тихо, так что звук каждого треснувшего под ногой сучка отзывался в ушах примолкших людей гулом.
Митюх спохватился про кожух только тогда, когда они уже углубились далеко в лес. Помянув анчутку, жену и ненастье разом, он махнул рукой и, поправив топор за поясом, продолжил шагать рядом со Степаном, соседом и добрым его другом.
- Тут ведь на пять шагов уже ничего не видно. Слухай, Митюх, а как мы будем искать спадара в такой темени? – спросил Степан. – А того пана с Ясниной-болотницей?
Митюх поскреб затылок.
- Люди сказали, что пан в карете укатил на восток, в сторону Смоляного леса.
- А что как они в другую сторону подались? – раздался сзади голос Данилика-коваля.
- Не-е, навряд ли, - протянул задумчиво Митюх. – Кругом нас на тридцать верст ни гномьего, ни эльфийского, ни человеческого жилья нет, акромя Дрогичей. А Трунька-баба божилась, что кони у пана добрые были, не запаленые.
Мужики одобрительно загудели, и шаг их сделался немного бодрей и уверенней.
- А спадар-то?.. – напомнил Степан.
Митюх было открыл рот, сам еще не зная, как они будут искать своего спадара в гуще леса ночью, как вдруг далеко впереди раздался вой. Вспугнув устроившихся на ночь птиц, он резанул по ушам, оглушил людей. В нем сплелись воедино тоска и ужас, боль и облегчение. Тягучий и низкий, он походил и на волчий вой, и на человеческий крик одновременно.
Мужики вздрогнули, переглянулись и не сговариваясь бросились в чащу.
Ночь сияла. Каждая молния вонзалась, как копье, в темноту и рассыпалась, оседая на листьях, траве, стволах деревьев мириадами самоцветов. Они вздыхали и перекликались друг с другом, играли в прятки и сливались, образуя фантастическую красоту, каждый раз новую и неповторимую.
Ветер прятался в ветвях, будто шаловливый котенок, шуршал листвой и спускался вниз, чтобы приласкаться, окутать легкими крыльями и придать сил. Он словно вливал энергию, бодрил, и хотелось лететь над землей, все быстрее и быстрее.
Ветер приносил с собой запахи. Целый новый мир запахов, удивительных, ярких, словно цвета, сильных, как эмоции. Они щекотали, гладили, манили за собой.
Вот вяжуще-медовая ниточка аромата вереска протянулась поперек пущи, но тут же исчезла, смятая напором ядреного, острого запаха папоротника. Над ним легкой бабочкой порхнул теплый аромат цветущей липы, сладко обнял, согрел и исчез, спрятавшись во влажных испарениях грибов и мха. Они вернули на землю, умыли, плеснули в горло холодком и остались пощипывать на языке муравьиным соком.
Все это богатство плавало и растворялось в свежести хвои. Сумасшедшая ясность вливалась в душу с ароматом иголок. И уходила усталость, и исчезала сама собой любая обида и злость, и хотелось жить, дышать и кричать.
Только один запах упорно тянул обратно в реальность. Болотный камыш тянулся и вился вокруг, напоминая о чем-то почти позабытом, но очень важном, что никак нельзя оставить. Он влез внутрь, угнездился, как гадюка, и уже нельзя было противиться ему, нужно было идти за ним, ползти за ним, лететь за ним…
Запах вел через лес, как сигнальный огонь. Он становился все сильнее и сильнее, теперь он был уже как веревка, с которой, будучи однажды привязан, не соскочить.
Лес внезапно закончился, и камышовое море разлилось и затопило все кругом. Посреди этого моря запаха стояла каменная усадьба с массивными сводчатыми окнами. Вспышки молнии озаряли ее все чаще, но она словно насупилась на окружающий лес, не отзываясь на веселую игру огней. Запах исходил из нее, просачивался через кровлю и оконные проемы и звал к себе.
После свободы и живого тепла леса было очень непривычно и неприятно прикасаться к холодным мрачным камням стен, древесина двери отдавала мертвенностью и поначалу не поддавалась, но запах проникал из щелей между досками и придавал сил. Вот, наконец, дверь распахнулась, и тут же сверкнула молния.
В комнате было хорошо натоплено. Стены, увешанные гобеленами и шкурами охотничьих трофеев, и добротный деревянный пол держали тепло, но эльфийка все равно придвинула кресло поближе к камину и забралась в него с ногами, накрывшись мужским кафтаном. Одной рукой она медленно перелистывала страницы какой-то книги в толстой кожаной обложке, не сильно задумываясь над их содержанием, а другой теребила золотые серьги, наслаждаясь их тихим позвякиванием.
Вдруг внимание ее было привлечено каким-то звуком, доносящимся от входной двери. Она подняла голову и прислушалась к царапанию и скрипу, теперь уже отчетливо различимому сквозь гром. В следующую секунду дверь вылетела наружу, ударила молния, ослепляя и одновременно вычерчивая в проеме черный силуэт нежданного гостя.
Яснина вздрогнула – ночной пришелец стоял, пригнувшись и опираясь на косяк могучими руками. Поток света, ворвавшийся со двора, четко обрисовал огромные плечи и туловище, порытые густой шерстью, острые кончики ушей над затылком, узкие пятки, поднимающиеся над землей.
Молния погасла, послышался глубокий нутряной выдох, и гость переступил порог. Яснина моргнула, приходя в себя от неожиданности, и увидела Льва, стоящего на пороге. Он был весь в грязи и глине, верхняя одежда его была нещадно располосована и висела неровными кусками. Грудь его тяжело вздымалась и опадала, как у загнанной лошади, а под глазами залегли глубокие тени. От него отчаянно несло землей и мокрой псиной.
Эльфийка испуганно вскочила, уронив на пол книгу и кафтан, и бросилась ко Льву.
- Спадар мой, Лёво! – повисла она у него на шее.
Лев взглянул на нее отрешенно, словно не узнавая, но через мгновение взор его прояснился, он прижал Яснину к себе и зашептал:
- Ясочка… Ясочка моя! Голубка моя! Живая… - гладил он ее по голове.
Эльфийка отстранилась, чуть сморщив носик от его запаха, и бросила быстрый взгляд на дверь в конце комнаты, которая вела во внутренние покои.
- Жизнь моя, Ясочка, как же я боялся за тебя, - взял Лев ее лицо в руки.
Золотые колечки серег ударили мужчину по пальцам и вызывающе дзинькнули. Лев непонимающе прикоснулся к ним, потом перевел взгляд на затаившую дыхание Яснину. Та не успела ничего сказать, как отворилась дверь из спальни, и в покои вышел пан.
Среднего возраста, пан все еще был хорош собой: черные волосы, напомаженные, спускались красивыми прядями на плечи, тонкие щегольские усы повторяли изгибы полных чувственных губ. В раскрытом вороте дорогой сорочки виднелась широкая грудь, которая, однако, уже выдавала тенденцию к превращению в живот в ближайшем будущем.
Пан нес два кубка с вином, поэтому не сразу заметил то, что происходило у двери.
- А не желает ли панна Ясочка утолить жажду… - начал он, поднимая глаза.
В следующую секунду, встретив взгляд Льва, заметив эльфийку в его объятиях и ее беспокойно-виноватый вид, он взревел:
- Ах ты, холоп! Ты как посмел завалиться в дом ясновельможного пана?!
Тут Лев понял все. Он сопоставил небрежность одежды пана, золотые украшения на Яснине и ее наигранную радость от встречи и понял, что она действительно добровольно и улыбаясь садилась в карету, как и говорили люди у колодца.
Боль от предательства любимой, растерянность и непонимание вскипели в самом нутре, поднялись к горлу горячей волной и выплеснулись наружу, превратившись в злобный утробный рык.
Яснина сдавленно пискнула и в мгновение ока оказалась в дальнем конце комнаты, у окна, с испугом взирая на Льва. В глазах его вспыхнул шальной красный огонь, будто кто-то подул на погасшие угли. Лев ссутулился, по его телу побежали судороги. Мышцы на руках и ногах напряглись и раздались, разом увеличившись вдвое и окончательно разодрав одежду. Вены на шее вздулись шнурами, а лицо вытянулось и увеличилось книзу, превращаясь в страшный звериный оскал.
Оборотень теперь не отрываясь смотрел на пана, и нельзя было точно сказать, мех ли контуша топорщится на загривке или собственная его шерсть.
Пан уронил кубки на пол. Густое темно-красное вино расплескалось по его ногам. Опомнившись, он бросился к стене, на которой висело на большой медвежьей шкуре оружие. Схватив оплетенные тонкой дорогой кожей ножны, он дрожащей рукой вытащил саблю. Благородная сталь отозвалась мелодичным звоном, а на лезвии блеснула в неровном свете свечей серебряная гравировка.
Пан обернулся, выставляя вперед руку с саблей, и только и успел заметить горящие глаза и длинные клыки бросившегося на него зверя. Грянул гром, и одновременно с ним вспыхнула новая молния, заливая все в покоях ослепительным светом…
С неба лилось. Ветер стих, и вода падала на землю отвесной стеной, так что к тому моменту, как мужики вышли к лужайке перед одиноко стоящей усадьбой, на них не было не единого сухого места.
В окнах не светились огни, а дверь была распахнута настежь и висела на одной петле. Один за другим, переглядываясь и стуча зубами не то от холода, не то от боязни, люди зашли внутрь, и глазам их открылось ужасное зрелище. Мебель была перевернута и поломана, вокруг валялись подсвечники, осколки посуды и книги. Из потухшего камина тянулась тонкая струйка дыма по сквозняку из открытого окна.
Посреди этого хаоса лежали рядышком двое, словно обнявшиеся любовники. Подойти к ним решился только Митюх. Приглядевшись, он признал в окровавленных трупах своего спадара Льва и незнакомого пана. Спадар был насквозь проткнут длинной саблей, но глаза его невидяще смотрели прямо на противника, у которого вместо лица и горла осталось кровавое месиво.
Митюх содрогнулся всем телом, согнулся пополам и выскочил в сени, едва сдерживая желудок.
А с небо все плакало…
Своего спадара люди похоронили на открытом месте, насыпав над могилой большой курган и посадив возле него молодой дубок. К тому времени, как дуб вытянулся и широко раскинул ветви, дав начало не одному поколению новых деревьев, вокруг выросло большое поселение, впоследствии превратившееся в красивый город с белыми стенами.
А Яснину с тех пор больше никто не видел.
Хотя, говорят, иногда заплутавший путник видит на болоте в тумане белое облачко с золотыми огоньками и слышит тихий звон и долгий горестный вздох.