Проша

(Рассказ)

Прохор Петрович загнал свою пёструю корову-симменталку во двор, и, увидев возле база жену Ксюшу в белом фартуке и с эмалированной доенкой на руке, швырнул палку к порожкам:
– Всё, хватит, продаем корову!
– Да ты чё, Проша?.. – У жены глаза округлились, губы поджались. – Тут, слава богу, хоть нашлась... – перекинула с руки на руку ведро, репей с рубахи мужа сняла. – И-и... поблуда... иде ж она была?
– Аж кто его знает где! Ноги все побил...
В хуторе из пяти дворов Проша один имел корову, и она паслась у него с теленком вприглядку. Потом продали приплод в соседний совхоз, и корова наладила уходить из дома «к чёрту на кулички». Да так бывало забредёт далеко, что хозяин с ног падал, разыскивая, свою кормилицу Лысанку.
Километров десять отшагал Проша по ярам и сегодня, и в нём всё кипело от усталости и злости. И всё для него было ясно, но одно он никак не мог понять: почему это корова всю дорогу останавливалась?..
– Ну не горячись, я сама теперь ходить за ней буду… – говорила Ксюша за столом, процеживая молоко через марлю в глиняную крынку.
– А сено?.. Сено ты косить будешь?
Прохор показал ладони – с морщинами, трещинами и синими венами, похожими на рисованные на учебных картах реки: – Вон они у меня уж и пальцы не разгинаются: день-деньской махаю в лесу топором и дома ишо – косой!
– Давай покупать сено, – предлагала жена и читала давно известную. Проше «ижицу»: – Молоко не переводится? Нет. Поросёнка обратом подкармливаем? Ага. А телок: чё |не деньги тебе?
Хозяин покачал лысой головой.
– Хорошо водить, да не дай бог за ней ходить.
– Один, что ли, глядишь? А иде ж я есть? Али мою работу не видно? – заверховодила Ксения, зарумянилась и гребешком-полумесяцем убрала со лба распростанные за день волосы. – Я-то где же?! Сеном козырять начал... А я дою корову, чищу, телка каждую зиму с база в хату тягаю на день по два раза.
– Я, я... «Я» эта на воротах сидела, а кобыла шла, хвостом махнула, и она слетела, – пробубнил Проша и расхохотался, запрокинув назад голову и оголив небритый кадык да верхний ряд железных зубов.
Вечером прибежал к Проше сосед Василий. Часто дыша, обрисовал глазами Прохора Петровича, завёлся:
– На шо корову-то продаёшь?.. С-с ума спятил?
Проша с виду был спокоен. Он даже не смотрел на соседа, думая о чём-то своём, глядел потерянно в пол, курил, прижмуривая левый глаз от дыма.
– Видишь ли, до-ро-гой... – Проша подвинул гостю табурет и выдернул из настенного календаря листок. – Корова у нас уже много лет... да и мы с бабой уж не молодые... Сено вот надо косить, а у меня уж возраст... Поэтому я так и порешил: не нужна нам корова. – Он степенно отмахнулся рукой. – А-а... прокормимся...
Проша – старый ветеринар, он оставил свою профессию, когда в хуторе разорили последнюю ферму, и пошел зарабатывать деньги лесорубом. Но книги и журналы по специальности не переставал выписывать, их раз в неделю-две привозили с почты охотники.
В шкафах рядом с книгами хранились у Проши врачебные инструменты, разноцветные бутылки, склянки, фарфоровые ступки с пестиками, аптекарские разновески, банки с мазями, жидкостями, стерилизаторы и шприцы, которые он время от времени кипятил, протирал и вновь ставил на место, напоминая при этом Ксюше: «Медицинский врач лечит человека, а ветеринарный – человечество... – Он поднимал палец и повторял. – Запомни: ЧЕ-ЛО-ВЕ-ЧЕСТВО!..»
От Проши всегда пахло креолином, карболкой, йодом, дустом. К нему из соседних хуторов по старой памяти везли больных собак и кошек, козлят и даже на грузовых машинах лошадей и коров.
Пришлось как-то Проше лечить и тигра, когда по реке проплывал зверинец...
Нет, Василий никак не мог представить Прошино подворье без животных. А были у его соседа, кроме коровы, две козы, мериносовый баран, у которого рога росли ему же в глаза, белые и пёстрые декоративные куры и неписаной красоты птица павлин, на которого привозили посмотреть за тридевять земель не только школьников, – заглянул как-то и сам секретарь райкома...
– Ты, Проша, за сено не беспокойся, – говорил Василий, – я тебе иё из совхоза натягаю, а дочь моя приедет, ты когда и самодельным маслицем угостишь...
– Свою корову завёл бы...
– Не-е, Петрович, как Анфиска от меня ушла – завязал с этим делом... Да на кой оно мне надо? Она, значит, кралей будет жить со своим хахалем, а мне тут, дураку, прости господи, вкалывай. – Василий перекрестился, шмыгнул носом, почесал ладонью шею, заёрзал на стуле, встал, сгорбился в низкой Прошиной комнате.
– И старики хуторные того... осуждают: такую-то корову продаёшь. Мать моя, живая была, груши ей соберёт, её вынесет во двор... Да так её всё и подкармливали. Она вроде как для всех своя была. А теперь, значит, лишаемся и коровы. Самостоятельные вроде люди, а ума нету. Уж я ладно: потерянный алкаш, так... все, последние мы!
Проша отвернулся к окну, чтобы не видеть, как сосед слюнявится:
– Ты вот что... «последние мы»... Мы не последние! И старикам нашим – Маркею, Кобячихе, Соломатину, Фёдору и остальным всем –скажи так: без молока не будем: Прошка тёлку стельную покупает.
Василий толкнул дверь боком, шагнул через порог, изогнувшись, но тут же вернулся обратно, выглянул из-под притолоки:
– Да не в молоке дело... Привыкли все к Лысанке. Уж на что я на сердце грубый, и не жалко... Иду как-то, – стоит на лугу. Я ей: «Здравствуй, Лысанка». Ага, я опять спрашиваю: «В хуторе всё в порядке?» Она – ко мне, шею вытянула, мычит так... Вот штука: бессловесное животное, а всё-всё понимает... – Василий попытался улыбнуться, поднял брови: – Ты, Петрович, может, передумаешь? Не продавай, как-нибудь уж всем кутом прокормим. – Сосед стукнул кулаком себя в грудь, – Мне вот уже где, вот тут продажа эта сидит. Весь хутор так разбазарили, дом за домом – на слом, на снос... что ни день, то похороны... Ты скажи, чё думает там этот гигимон, будет к нам, остальцам, поворот когда-нибудь или нет?
Проша всё так же стоял лицом к окну, но вдруг повернулся:
– Будет, Вася. Время придёт. Непременно!
– Ну, спаси Христос... обнадежил. Придёт время!.. Да пока оно придёт, да пока там с этими долгами разберутся, – подохнем мы к ядрене фене!
Весть о том, что Проша продаёт корову, в неделю обошла соседние хутора, и вот уж к нему купцы явились: мужчина и женщина. Первым долгом они стали осматривать корову.
– Не таращьте глаза, – представился им Прохор, – золотая моя корова, молока за один удой до двадцати литров даёт. Две тыщи не цена – берите.
– Вот это да-а, – опустились плечи у женщины, а глаза закатились вверх, – на целую тысячу рублей перебрал...
– Нет, – чугунело лицо и голос Проши. — Такую корову, как у меня, нигде днём с огнём не найдёте...
Прохожие заглядывали корове в рот, считали на рогах родовые кольца, давили ей в брюхо кулаками. Но Проша потребовал: руками не трогать!
– Зачем вы её продаете? – спросил мужчина у Прошки, не глядя на него, и чиркнул ладонями, будто с запачканных рук сбивал песок.
– Ходить за ней надоело...
Проша руки за спину заложил, увальнем шагал перед людьми, выставив вперёд живот с незаправленной под поясной ремень сорочкой.
– Корова, наверно, молочной породы, – сказал после некоторого раздумья мужчина, – скидывай тысячу.
Проша хмыкнул, носом повёл в сторону:
– Не-е, золотая корова...
– Ну, ладно, чему быть, говорят, того не миновать, – плачу две тысячи.
Проша, однако, не спешил, погладил корову по боку, зашёл с головы, за ушами и во лбу животное почесал.
– У нас заезжие люди редко бывают, цены мы не знаем... И я, братцы, чую вот, – дешевлю. Рублей триста сверх того, пожалуй, просить ещё буду... Да-а, а корова-то симментальского завода... Это не какая-нибудь там английская или шотландская. Она у меня по семь тыщ литров в год даёт, пять дворов кормит...
Покупатели ещё раз осмотрели буренку, но теперь уже пожимали плечами, переглядывались... Потом мужчина махнул рукой, как отрубил:
– Хорошо. Доплачиваем ещё триста. Доволен?
А Прошка хворостинкой махнул на корову – и назад на баз плетнёвый загнал её.
У мужчины щёки впали:
– Смеётесь вы, папаша...
А Проша своё:
– Не сойдёмся в цене. Корова, хотите знать, три тыщи стоит! Одно слово: чистопородная!
Покупатели и не попрощались, хлопнули калиткой, крикнули во двор:
– Сиди ты тут со своей коровой! Такая худоба нам и за так не нужна. «Три тыщи»... – передразнил мужик Прошу. – Ишь, умник нашёлся...
У хозяина в глазах веселинка прыгнула:
– Извиняйте, но, знацца, не мои вы покупатели...
Зачехлила ночь хутор. В доме стало темно, как в подвале. Над степью тучи сдвинулись, дождь застучал по стёклам, через окна молния вплескивалась в комнату, будто дырявое небо кто чинил электросваркой.
Тихо в доме, застойный воздух давил Проше грудь, дышалось трудно, на столе часы дразнили-тикали, да на крыльце кошку словно кто-то драл заживо.
– Слышь, Ксюша, ты ближе к двери, кошку впустила бы, а? – пытался заговорить муж с женой. – У нас крысы в хате, наверное, завелись... А кошка возьмёт... Раньше брала и теперь возьмёт.
Молчала Прошина жена, как воды в рот набрала
– Ксюш, ты спишь?
Скрипнула кровать, – и опять в комнате погребная тишь, только часы: «тик-так, тик-так», – да дождь с молнией стебают по окнам.
– Ну что пристал?.. – со вздохом спросила жена.
– Кошку впусти.
– Сам подними хвост.
– Хм, надулась...
Ксюша молчала, возилась в постели, улечься никак не могла.
– Нужна она нам, корова... – продолжал Проша. – Нa старости лет хоть пожили б, погоревали... Да не дуйся ты, ради бога! Ну, хошь я тебе манисты куплю золотые?
– Всполоумел?
– Тогда не манисты, а серьги. Я ить сроду тебе ни чё не дарил.
– Ху-ух, на смех поднимаешь... Лучше в район съездил бы за мазью. Руки вон все обветрили, полопались, а тут опять скоро картошку окучивать, жука колорадского хлорофосить...
– Ксюша, на днях смотаюсь, вот там и серьги куплю... А то, чего доброго, свалюсь так...
– Плети, Емеля, –твоя неделя, – сказала жена в ответ и повысила голос: – В водочный меньше заглядывай, когда в станицу ездишь.
– Да-а... – на выдохе протянул Проша, затем набрал полную грудь воздуха и, покашляв, продолжил: – Лежу вот так иной раз и думаю: подохну, а что доброго обо мне вспомнят? Ну, работал всю жизнь на ферме... И вот лежу-лежу и думаю: всё-таки лучше мог бы теперь жить...
– Хватит тебе, спи, – умоляюще-требовательно просила жена из темноты.
Но Прошке не дремалось, сходил на крыльцо, взял кошку, положил себе под бок, гладил по спине, а та мурчала и лизала ему руку.
– Слышь, Ксюша, ты за корову не горюй. Отдохнём немного, а там, может, тёлка попадётся хорошая...
– Своей не надо торговать...
– Оно-то так...
– А ты подумай, подумай: свою зачем продавать?
Где-то рядом с домом пучком ослепительной молнии выхолостилась гроза: треснуло так, будто огромное дерево кто-то переломил, и Проша вздрогнул, а потом долго молчал и снова:
– Слышь, Ксюша, а вот если я, например, кого-нибудь обманул, нечестно жил, – грех ведь перед богом?
– А где его ныне греха нет?
– Правильно говоришь...
– И-и-и, свою корову додумался продавать... Да разве это не грех? – точила Прошу жена.
– Ничего, Ксюша, всё образуется, всё станет в норму...
Вздохнул Проша кузнечным мехом – хрипло, протяжно, объёмисто, и решил, что лучше было бы ему заснуть поскорее. Но сна всё не было: заполонили голову мысли о прошлом, из чего у него жизнь складывалась. Долго ворочался, кашлял и уснул лишь за полночь.

Уже с полчаса стоял Проша и смотрел на родничок у реки, на донскую меловую гору, похожую на мускулистое плечо великана, который, казалось, вот-вот должен был двинуть им и вольно зашагать по степи. Ан нет, лёжал великан...
Прохор Петрович смотрел на фонтанчик у ног, на туманную даль поймы... И он ещё долго бы, наверно, стоял у самой воды, но мысли опять возвратили в хутор, опять вспомнил соседа Ваську. «А что, правда, сходить к нему, погутарить...» – подумалось Проше, и он зашагал в гору, наклоняясь вперёд при каждом новом шаге.
– Доброе здоровьице... Зашёл, стало быть, навестить, – замешкался в сенях Проша и на ходу продолжал: – Я, Вася, пришёл признаться тебе... только дай слово: никому ни гу-гу – коровой-то я нарочно торговался...
– Эт-то интересно... Василий пригласил Прошу к столу, в рюмку вина налил.
– Для виду я так... У нас ить и так горя хватает.
– Ишо какое горе?! Да говори скорей, Петрович, шо ты всё под титлами какими-то?.. – не понимал Василий, глядел немигающими рачьими глазами.
– Да ни за что бы я корову не продавал, если бы она не заболела. Я же знал, знал... Проволоку проглотила, и она прямо под сердце... травматический перекардит, короче. Чё ж я мог сделать?.. Ничего. В степь вчера ушла и там… Знал, что помрёт, вот и торговал для вида, чтоб душу не бередить никому. Пусть лучше говорят: продал Прошка корову, в хорошие руки досталась... А ты, Вася, не говори никому. Это я тебе одному признался. Слышишь, не говори, а? Сдержи слово...
– И шо, закопал уж?.. – разевал рот Василий.
– Похоронил. В степи прямо. Там же, при ферме, вскрыл... Проволока. Точно, зараза, в сердце попала... Жалко... Это уж как закон: породистая корова, молочная – обязательно что-нибудь приключится... И вот наша. Ох, и жадная была до корма – без разбору всё ела: сено, солому, камыш… А один год засуха была, так мы зимой крышу раскрыли, помнишь? Вот через это и проволоку проглотила. Разбору в еде не имела. А иё ж теперь везде навалом, всё проволокой вяжут, скручивают... На лугу вон, на кипованни сена. Всё на ней держится!
Проша после долгого разговора примолчался, а потом кивком головы указал на дверь:
– Ну, я пошёл... А ты, правда, никому. И жене моей тоже. Продал Прошка корову – и всё тут. Деньги... две тыщи... будет спрашивать, говори – отдал в Фонд зоопарков страны. Ну, подарил. Даёшь слово? Вот и спасибо тебе. Магарыч с меня будет...
– Да оно ж брехать вроде неудобно на старости лет... Ну, нехай будет по-твоему!

1991 г.