Уж в чём-чём (кроме мёда, вестимо), а в рыбе Пасечник толк знал. Сколько их видано, бесчётных кадушек с солёной треской, мешков с вяленым сущиком, связок окушков и красей, привозимых Иваном Прокопьицем с раннеутренних прогулок. Видывал он и царь-рыбу - перламутрово-розовую сёмгу и страшную, всю в буграх и крючках, зубатку и истекающего жёлтым жиром палтуса. Видел мелких рыбёшек, которых Анфимовнины деверья-мальчишки притаскивали иногда на уху.
Однако тут у Пасечника глаза разбежались. Приехал он на рыбный рынок в широком кармане Лёхи-оба-на, пропахшем махоркой, тинистой водой и лягухами. Приехал вместе со связками вяленой воблы и завёрнутыми в газету ровными красными на срезе безголовыми тушками копчёного сома. Торговать приехал. А как новый его компаньон товар свой на деревянный дощатый прилавок выложил и стал с какой-то толстой крикливой бабой за каждую копейку торговаться, взглянул Пасечник вокруг и обомлел. Там было всё.
Груды воблы от маленькой и засохшей до агромадной сочной, полной икры, с продёрнутыми меж жабр верёвками громоздились на низком прилавочке сбоку от основного. Рядом стояли бочки, полные солёной сельди. Перед бабой гордыми рядами возлежали какие-то странные рыбы с задранными носами и белым, отливающим фиолетовым и зелёным на срезе мясом, такие же рыбы, не взрезанные, похожие на водяных драконов, расположились неподалёку. Одна из них была чуть не больше самой бабы. Куски какого-то тёмного рыбьего мяса, сочащиеся маслянистой жидкостью, небольшие, но толстенькие с серебряной чешуёй (имени ни одной из рыб Пасечник не знал), а рядом в аккуратной деревянной кадке, обложенной колотым льдом и поставленной в кадку побольше, икра. Только не красная, как у сёмужки и не белая, как у щуки, а иссиня-серая.
Зажмурился Пасечник, повёл носом - запахи вокруг разные, вкусные. Засосало под ложечкой. Всего-то за две недели житья и Лёхи-оба-на он и перехватил, что нескольуо крошек серого житного да облизнул кусок сахару, оставленный на минутку на столе. Конечно, маленький народец долго может без еды обходиться, да всё ж таки не железный он. Смотрит: спору конца-краю невидно. Высунулся из кармана подале, зацепился руками за прилавок, подтянулся и пополз быстро по крайю кадушки. От рыбины-то ему куску не укулупнуть было бы, а вот икринку-другую перехватить хорошо бы. Во льду мокро, холодно, да пара прыжков и он уж на внутреннем краю, отколупывает прилипшие чёрные шарики. Ох, и знатная же еда! Во рту лопается фонтаном сока, в меру солёного, в меру жирного. Вкус, конечно, не привычен, зато сытости в ней полно.
- Эй, Антоновна, у тебя никак мышь на кадушке! - завизжали откуда-то со стороны. Не уберёгся! Кубарем по стенкам, по прилавку, сломя голову, и одним долгим отчаянным прыжком в карман. И притаился, переводя дух.
- Какие тут тебе мыши. У меня весь товар чистый. Разунь глаза-то, - переключилась баба на соседку, и полились бранные слова. Однако Лёха долго им ругаться не дал, положил ручищу на плечо бабы и сказал тихо с пугающей оттяжкой:
- Так вроде не расчитались ещё, Марья Антоновна. - Та встрепенулась было, но встретила упреждающий взгляд Лёхи и сникла. Отсчитала жёлтые грязноватые бумажки, добавила медных денежков кучку и протянула:
- На вот. И ещё приходи.
- Скоро свежая пойдёт, будет товару, - пообещал Лёха и в развалку направился к пивным ларькам, взять пару кружек да закусить четвертухой житного да воблой, что за пазухой припас.